Текст книги "Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном"

Автор книги: Джеффри Зейг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В твоем ливанском доме, Рик, тебя с детства научили, как думать, когда думать и в каком направлении. Но ты – американец. (Эриксон вроде бы смотрит на Кристину.) Американец думает, когда ему заблагорассудится. Достань хорошую книгу, хороший роман. Прочитай сначала последнюю главу, потом посиди, подумай, поразмышляй, о чем может говориться в предыдущей главе. Прикинь и так, и эдак, а потом прочитай предпоследнюю главу и увидишь, что во многом ошибся. Очень во многом. Прочитай эту главу еще раз и снова погадай о содержании предшествующей главы. И вот к тому времени, когда ты доберешься до первой главы, гадая, предполагая, воображая и размышляя, ты научишься свободно думать во всех направлениях.

А затем, Рик, тебе придется еще кое-чему научиться. Дело вот в чем: в произведении хорошего автора всегда четко прослеживается определенный сюжет, построенный с учетом и знанием логики мыслей и поведения людей. Я тебе расскажу о своем опыте. Когда я начал читать «Волшебную гору» Томаса Манна, я уже на пятидесятой странице догадался, что герой книги, Ханс Касторп, собирается покончить жизнь самоубийством. Чем дальше я читал, тем больше убеждался в своей догадке. Я понимал, что он прибегнет к разным способам, чтобы покончить с жизнью, но неудачно. И, наконец, меня осенило, что он все-таки покончит с собой, но таким способом, который вызовет общественное одобрение. Так что мне пришлось прочитать целую книгу, Рик, чтобы узнать, как покончить с собой и получить при этом одобрение общества.

Вот еще о чтении книг. Эрнест Хемингуэй – хороший автор. Когда я читал его «По ком звонит колокол», где-то в начале книги, в определенной психологической ситуации мелькнул один второстепенный персонаж. Поскольку Хемингуэй – автор талантливый, этот персонаж, как я сразу понял, обязательно появится еще раз в такой же психологической ситуации, закрепив тем самым определенную сюжетную линию.

Послушай, Рик, твое лечение сводится к тому, чтобы уважать своих родителей; помнить, что у тебя и сестер есть своя американская культура и научиться свободно мыслить во всех направлениях".

Рик ушел от меня в глубокой задумчивости. Через пару дней мне позвонил психолог, который когда-то наблюдал Рика. Он был первым после меня, кого Рик навестил. Мой коллега сообщил, что Рику на 90% лучше.

Рик часто писал мне письма. Из них я понял, что он относится ко мне как к отцу. В своих ответах я старался избежать любого сходства с ролью отца. Мои письма, скорее, походили на письма школьного товарища.

Год назад Рик приехал ко мне на Рождество. Речь у него была четкая, плавная и благозвучная. Отец хотел, чтобы он учился в Йеле или Гарварде, но, как самостоятельный американский юноша, Рик выбрал другой колледж. Отец хотел, чтобы он изучал организацию бизнеса. Но Рик сказал: «Я знаю, что не найду работы в большом бизнесе. Я занимался этим предметом в течение семестра, мне он не понравился и я оставил занятия. Меня больше интересует химия или психология».

Проучившись три года в колледже, Рик задумался: «Нормальный американский студент должен хотя бы частично оплатить учебу своим трудом».

И вот, когда мы встретились на Рождество, он мне рассказал о себе: «В этом году я закончил третий курс и оставил колледж. В Массачусетсе трудно найти работу. Собираюсь поступить на работу к отцу. Я знаю его дела лучше других сотрудников, и мне назначили американскую зарплату. Я буду платить за жилье, питание и стирку. Одеваться я буду на свои деньги и буду копить, чтобы закончить колледж. Если я накоплю достаточно, я уйду с работы и поступлю в аспирантуру».

«Молодец, Рик, – одобрил я. – А как твои сестры?» Он ответил: «Мы с сестрами все обсудили, и они согласились со мной, что они урожденные американки и должны жить как американки. Когда им исполнилось по 16 лет, они не бросили учебу. Одна сестра окончила Массачусетский университет и живет самостоятельно. Она преподает в школе. Конечно, по ливанским обычаям, незамужняя девушка должна жить с родителями. Но моя сестра – американка, живет отдельно и любит свою работу. Другая сестра тоже окончила университет, но она была не совсем удовлетворена полученным образованием и поэтому поступила в юридический институт. Теперь она занимается юридической практикой».

(Обращаясь к группе.) Не знаю, что думают обо мне родители, но я знаю, что они могут гордиться своими тремя детьми. Пожалуй, это случай семейной терапии.

Лечение для матери: «Женщина, ты слышала, что я сказал. Иди и делай». (Улыбается и указывает на Кристину.) Я достаточно разбираюсь в ливанской культуре. Это – смешение многих культур: христианской, мусульманской, зо-роастрийской и других.

Запомните главное: работайте с пациентом, исходя из его представлений о жизни, а не из своих.

Ливанцы могут писать справа налево сколько им угодно, но Рик родился в Соединенных Штатах, а здесь следует писать слева направо. В Америке принято говорить что думаешь и думать самому, прежде чем говорить.

Надо научиться видеть своего пациента и все о нем знать… в этом вся суть.

Конечно, я много узнал о ливанцах, когда лечил братьев Минни. Кстати, они с большим почтением относятся к своей сестре. Они считают Минни умной деловой женщиной и такой же, как они, равноправной гражданкой Америки.

А вот из вас кто-нибудь пытался читать книгу с конца и предугадывать замысел автора? Я думаю, всем стоит попробовать. Почитав несколько начальных глав «Кейнского мятежа», я сказал жене: «Я знаю, что будет с капитаном Кви-гом». А книгу еще надо было читать и читать, чтобы до конца добраться.

Есть одна книга, «Аллея Кошмаров», где описывается бродячая труппа, которая ездит по всей стране и даёт дешевые карнавальные представления. Первой обнаружила эту книгу моя дочь, Бетти Элис, и посоветовала матери прочитать ее, и обе они рекомендовали книгу мне. Я прочитал первую страницу и спросил у жены и дочери: «Когда вы узнали, как закончится книга?» «Когда дочитали до конца», – ответили обе. «Прочитайте первую страницу». Первая страница и была концом книги. «Аллея Кошмаров» очень хорошо рассказывает о карнавалах и о жульничестве. Надею'еьтвы выкроите время и прочитаете эту книгу хотя бы для общего развития. Я убежден, ее должен прочитать каждый врач.

(Здесь Эриксон обсуждает отрицательные стороны отдельных новомодных увлечений в психотерапии. Затем продолжает.) Я считаю ошибочной любую психотерапию, опирающуюся на единую теорию. Ведь все люди не похожи друг на друга.

Вам вряд ли придет в голову пригласить человека в ресторан и указывать ему, что он должен есть. Если вы действительно хотите доставить ему удовольствие, вы предоставите выбор блюд ему самому и по его вкусу. А если вы пригласили гостя к себе домой, а сами не любитель музыки, неужели вы запретите ему слушать музыку и заставите смотреть вестерн по телевизору? Если вы действительно хотите порадовать своего гостя, вы постараетесь узнать его вкусы.

Если вас интересует психотерапия, вас, в первую очередь, должен интересовать пациент.

Рик был американцем, родившимся от ливанских родителей, которые выросли ливанцами. Они поженились и натурализовались в Массачусетсе, но культура этого штата резко отличается от культуры Ливана. Им, взрослым, это трудно было понять.

Ну вот и вся история о Рике. (Эриксон просит одного из слушателей положить папку на место.)

Расскажу вам еще один случай. Я вам вчера показывал куколку на часах в моей комнате (во время осмотра дома после вчерашнего семинара).

Однажды мне позвонили из Канады. Женский голос рассказал: "Я – доктор медицины, мой муж – доктор медицины, у нас пятеро детей. Средней девочке 14 лет. Она лежит в больнице с диагнозом «нервная анорексия». Только за последний месяц она похудела на пять фунтов и весит сейчас 61 фунт (около 28 кг -Примеч. перев.). Мы с мужем понимаем, что ее ждет голодная смерть. Ее уговаривают, пытаются поддерживать внутривенно, кормить через трубку, через прямую кишку, но все напрасно".

Нервная анорексия случается, как правило, у подростков, хотя встречается и у взрослых. Это болезнь, психологическое заболевание, когда человек отождествляет себя с религией, с Богом, Иисусом, Девой Марией или с каким-нибудь святым. Такие больные добровольно обрекают себя на голодную смерть. Им кажется, что им вполне достаточно одного крекера и стакана воды в день.

Я лично видел в больнице по крайней мере полсотни таких больных, и все они умерли. С должным медицинским тактом доктора прилагали все силы и все профессиональные знания, чтобы спасти их.

Я помню один случай, когда четырнадцатилетняя девочка (она весила всего 59 фунтов – около 27 кг) до того довела заведующего клиникой, что он нарушил профессиональную этику. Он полагал, что ему удастся заставить девочку поесть и изменить свое поведение. Он велел сестре раздеть ее догола, а персоналу приказал ходить вокруг нее и внимательно разглядывать. Но девочка стояла без всякого смущения, не краснея и не отводя глаз, словно на сотни миль ее окружал полный мрак и ни души вокруг. Ей было совершенно безразлично.

Даже затрудняюсь описать эмоциональное отношение таких больных к своей семье. Они смиренные, покорные. Никогда не делают ничего дурного. Всем во всем уступают, но не хотят есть и даже не замечают, что от них остались кожа до кости.

Это жуткое зрелище, когда перед вами стоит четырнадцатилетняя девочка, в которой нет даже полных 28 килограммов. Такие больные, можно сказать, погибают с попустительства большинства медицинских работников, которые во время лечения больше озабочены соблюдением медицинской этики и собственного профессионального достоинства.

Мать девочки прочитала «Необычайную терапию», книгу Джея Хейли о моих методах лечения, и обратилась ко мне: «Мы с мужем убеждены, что если кто и может спасти нашу дочь, так это вы». Я ответил: «Дайте мне подумать пару дней и позвоните». Я обмозговал этот случай и, когда мать снова мне позвонила, пригласил ее с девочкой ко мне в Феникс.

И вот Барби со своей мамой у меня в кабинете. Барби оказалась очень милой, жизнерадостной и умной девочкой, если не считать того, что ее единственной пищей в сутки был один крекер и стакан имбирного эля. И все. Мы начали беседовать с Барби. Я спросил номер ее дома в Торонто – и ответила мамаша. Попросил назвать улицу – и ответила мамаша. Я спросил Барби, в какой школе она учится, – и ответила мамаша. Как называется улица, где находится школа? И ответила мамаша. Беседа с Барби продолжилась и на следующий день, но на все вопросы отвечала мать.

На третий день мать заявилась ко мне с жалобой: «Последние три ночи я совершенно не сплю, потому что Барби тихо плачет каждую ночь напролет и не дает мне спать». Я повернулся к Барби и спросил: «Это правда, Барби?» Мать уставилась на Барби, и та ответила: «Да. Я не знала, что мешаю маме спать. Прости, пожалуйста». Я заметил: «Знаешь, Барби, твоего „прости“ недостаточно. Ты, конечно, не нарочно мешала маме спать, но, мне кажется, тебя надо все-таки наказать». Барби тут же согласилась: «И я так думаю».

Я по секрету предупредил мать, какое это будет наказание. «Мамаша, приготовьте болтунью из одного яйца и пусть Барби съест ее в качестве наказания». Мать сделана яичницу из двух яиц и заставила Барби съесть ее в наказание. Барби восприняла это как наказание, но ее желудок, я думаю, обрадовался этой яичнице, как манне небесной. (Эриксон улыбается.) Я переборол ее физиологию, и она добровольно приняла наказание.

За первые две недели Барби поправилась на три фунта, затем похудела на фунт, но снова его набрала.

Так вот, на третий день, когда я по секрету наставлял мамашу, как наказывать Барби, я добавил: «О чем бы я ни спрашивал Барби, за нее неизменно отвечаете вы. Усвойте одну вещь: если я спрашиваю Барби, то отвечать должна она сама. Поэтому, мамаша, отныне прошу вас заткнуться». (Эриксон делает энергичный жест левой рукой.)

Представляете потрясение Барби, когда почти незнакомый человек предложил ее матери «заткнуться»? Мне надо было эмоционально спровоцировать Барби и заставить ее кардинально изменить свое эмоциональное отношение к матери. Потому что, пока мать не научилась по-настоящему держать язык за зубами, беседа с Барби была безнадежным делом.

Лечение сводилось к тому, что я рассказывал Барби короткие истории, иносказательные или держащие слушателя в постоянном напряжении, загадочные и скучные тоже. О чем я только ей ни рассказывал. Однажды я рассказал Барби, что моя мать родилась в шикарной избе. Барби выросла в богатой семье, поэтому ей не приходилось слышать из первых рук о ком-нибудь, кто родился в шикарной избе. (Обращается к группе.) Хоть вы все университеты пооканчи-вали, а небось не знаете, что такое шикарная изба.

Шикарная изба – это четырехстенка из неотесанных бревен и с дощатым полом. Я печально поведал Барби, что я тоже родился в избе. В самой заурядной избе, в шахтерском поселке в горах Сьерра-Невада. Три стены были бревенчатые, а четвертая была отвесным склоном горы, а пол земляной.

Я рассказал, как моя мать держала постоялый двор, потому что шахтерский состав все время менялся. Мать приехала в этот поселок из Висконсина. Отец был одним из совладельцев шахты, и он предложил матери переехать из Висконсина в Неваду и взять на себя постоялый двор. Мать узнала, что главное, за что она отвечает, это продуктовые запасы: соль, перец, корица, пищевая сода, мука, запас сушеных яблок, солонина, соленое сало – все, что понадобится на полгода, потому что торговец приезжал со своим громадным фургоном, который тянули 20 мулов, всего два раза в год. Когда содержишь постоялый двор, нельзя, чтобы запасы кончились раньше срока.

(Обращается к группе.) Представляете, как трудно рассчитать даже любому из вас, если вы сами готовите, сколько продуктов потребуется хотя бы на неделю. На Барби это произвело глубокое впечатление, потому что еще до болезни мать учила ее кухонным премудростям. История ее весьма заинтересовала.

Затем я рассказал ей еще одну быль о своей матери. Они с отцом прожили в браке 73 года и, когда отец умер, мать побыла вдовой всего три часа, но для нее это показалось слишком долго и она последовала за отцом. Эта история повергла Барби в глубочайшие раздумья, потому что трудно представить женщину, бывшую 73 года замужем за одним и тем же человеком и ставшую вдовой всего на три часа.

Я рассказал Барби следующую историю:

В шахтерской бригаде, где мой отец был мастером, работал один шахтер по прозвищу Паскуда Сойер. В те времена каждый носил с собой шестизарядный револьвер. Паскуда Сойер любил убивать из засады и после удачного выстрела делал насечку на рукоятке. Его никак не могли уличить в преступлении, потому что никогда не было свидетелей… Находили только мертвое тело.

Однажды в понедельник утром Паскуда Сойер заявился на работу пьяным. Отец сказал ему: «Пьяному тебе в шахте делать нечего. Иди домой и проспись». Сойер попытался выхватить револьвер, но отец его опередил. «Сойер, – сказал отец, – ты слишком пьян, чтобы выяснять отношения на револьверах». Тогда Сойер предложил отцу объясниться на кулаках. Отец ответил: «Ты так напился, что со своими собственными кулаками не управишься. Уходи и проспись. Если еще раз явишься пьяным, считай себя уволенным».

В следующий понедельник Сойер опять явился пьяным. Все шахтеры собрались вокруг, выжидая, как поступит отец. «Сойер, – сказал отец, – в прошлый понедельник я тебя предупредил: если снова напьешься, уволю. Иди к учетчику, получи деньги и чеши отсюда». (Кристине.) «Чесать» значит убираться ко всем чертям (смеется), и чем дальше, тем лучше.

Сойер опять схватился за револьвер, но отец сказал: «Ты слишком пьян, чтобы стреляться со мной. И слишком пьян, чтобы драться. Иди получи свой заработок и чеши».

Шахта находилась далеко в стороне от нашего дома, где оставалась моя мать с двумя сестрами, одна старше меня, другая – младше. Сойер долго бродил в горах, пока добрался до нашего дома. Кто пазил по горам, знает, что это дело нелегкое. За это время Сойер изрядно протрезвел. Поэтому, когда он спросил у матери: «Миссис Эриксон, где можно найти вашего мужа сегодня в шесть вечера?» – она, ничего не подозревая, ответила: «Альберт хотел заехать в Каньон Дэвиса по какому-то делу и к шести вернется домой». «К шести ты будешь вдовой», – буркнул Сойер.

Мать вбежала в дом и схватила ружье, чтобы разделаться с Сойером. Но когда она выскочила на крыльцо, ей стало не по себе, Сойера не было видно, но он мог спрятаться за любым крупным валуном и легко подстрелить ее, а с какой стороны – неизвестно. Она вернулась в дом и повесила ружье на место.

К шести часам мать разогрела обед и оставила его на плите, чтобы не остыл. Вот и шесть часов, половина седьмого, без четверти семь, семь часов, половина восьмого, пятнадцать минут девятого, половина девятого, тридцать пять девятого, без двадцати девять, без пятнадцати, без десяти, без пяти, девять часов. Через несколько минут вошел отец. Мать поставила на стол горячую еду и спросила: «Почему ты опоздал, Альберт?» «Я заблудился и попал в Каньон Флоренс, а уж оттуда домой», – объяснил отец. Мать разрыдалась и сказала: «Я так рада, что ты заблудился».

«Женщина, – удивился отец, – с чего это ты рада, что я заблудился? И плачешь почему?» Тогда мать рассказала отцу о Паскуде Сойере. «Поставь-ка шамовку обратно на плиту, чтобы не остыла», – велел он матери, а сам взял свой револьвер и в потемках отправился в Каньон Дэвиса, чтобы разобраться с Паскудой Сойером. Не прошло и нескольких минут, как отец вернулся со смущенным выражением на лице. «Ну и дурак же я. Так он меня там и ждет. Да он уж, верно, из штата слинял». (Эриксон смеется.)

Эта история очень заинтересовала Барби. Я рассказал ей, как моя мать делала запасы на полгода вперед. Разумеется, каждый день пекли пирог из сухих яблок, и он так опротивел шахтерам, что однажды мать решила их побаловать и испекла пирог из кукурузного крахмала с корицей. Он имел бешеный успех. С тех пор это мой самый любимый пирог. Правда, жена и дочери внесли некоторые изменения в первоначальный рецепт.

Мать девочки ужасно устала от всех этих историй. На одном из приемов присутствовал Боб Пирсон, психиатр из Мичигана. К концу часового приема он заявил: «Мне больше невмоготу сидеть и слушать твои байки. Ты заставляешь бедную девчушку переживать снова и снова целую палитру разнообразных эмоций. А в результате я весь в поту». «У этой девочки нужно тренировать эмоции», – ответил я.

Ее родители были очень богаты. Они часто отдыхали в Акапулько и Мехико, на Багамах, в Пуэрто-Рико и Лондоне, Вене и Париже. Они любили путешествовать.

Недели через две (я не мог принимать Барби каждый день, слишком большая нагрузка для меня) мать сообщила мне: «Барби никогда не видела Великий Каньон. Ничего, если мы уедем на несколько дней и полюбуемся Великим Каньоном?» «Великолепная мысль», – поддержал я.

Я спросил Барби, совпадает ли такая поездка с ее желанием. Ведь я ее доктор и должен заботиться о ее здоровье. «Именно поэтому твоя мама привезла тебя ко мне. Тебе следует признавать мой медицинский авторитет. С моей точки зрения, здоровье у тебя в порядке. Тем не менее, я все-таки доктор медицины и обязан не упускать из виду ничего, что связано с твоим здоровьем. С точки зрения медицины, единственное, на чем я буду настаивать, это чтобы ты чистила зубы дважды в день». И Барби обещала чистить зубы дважды в день.

«Чтобы не глотать зубную пасту, будешь смывать ее специальным полосканием. Полоскание тоже не следует глотать. Я прошу, дай мне обещание, что будешь чистить зубы дважды в день и пользоваться полосканием тоже два раза в день». И Барби дала мне твердое обещание в точности выполнять мои указания. Я добавил: «Можешь пользоваться любой пастой, но полоскать рот будешь сырым рыбьим жиром». (Улыбается.)

(Обращаясь к группе.) Если вы хоть раз пробовали сырой рыбий жир, то второй раз вас и палкой не заставишь. А вот Барби, свято выполняя обещание, полоскала рот сырым рыбьим жиром. Вы все знаете, что после этого во рту остается такой мерзкий вкус, что человек готов хоть землю пожевать, только бы избавиться от него.

Но Барби отождествляла себя с религией и, дав мне обещание, она попалась. Обещание дано, а для религиозного человека это означает, что его следует свято выполнять. Я велел матери купить большую бутылку рыбьего жира. Одобрив в целом их путешествие, я попросил их обратить особое внимание на Метеорный Кратер, на Окаменевший Лес, на Цветную Пустыню, на Кратер Заката и другие интересные виды, а также напомнил Барби не забыть взять с собой полоскание. Матери я сказал: «С этого момента никогда не напоминайте ей о полоскании. Сделайте вид, что не заметили его исчезновения». Если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в подростках, Барби постаралась избавиться от полоскания при первой возможности.

Барби вернулась из своего путешествия по Аризоне, отягощенная чувством глубокой вины. А как это увязать с религией? (Смеется.) Барби не могла признаться матери. Боялась признаться мне. Она страдала от чувства вины. Как же теперь отождествлять себя с религией?

Мы с Барби виделись не каждый день. Однажды я сказал матери: «Будьте любезны, встаньте. Какой у вас рост?» – «Сто шестьдесят пять сантиметров». Вообще-то, мне показалось, что мамаша приврала. Она выглядела выше 170 см. Когда задаешь личные вопросы, некоторые женщины корректируют ответы в свою пользу.

Зигфрид: Я не понял.

Эриксон: Они не дают точного ответа. Она ответила 165 см, а мне показалось 172-175 см. Женщины обычно корректируют ответы на личные вопросы.

Затем я спросил: «А какой у вас вес?» Она очень гордо ответила: "118 фунтов (53,5 кг. – Прим. перев.), я весила столько же, когда выходила замуж". (Эриксон, не веря собственным ушам.) "118 фунтов? Вам уже за 40, у вас пятеро детей и вы весите всего 118 фунтов? Мамаша, да это же ниже всякой нормы, серьезно! Самое малое, вы должны весить 130 фунтов (около 59 кг. – прим. перев.) – а еще лучше, 140-145 фунтов (63-65 кг). Мамаша, да вы просто дистрофик, вы недоедаете, и у вас хватило смелости привести ко мне Барби, потому что вам показалось, что она слишком худая? Барби, я тебя прошу, проследи, чтобы после каждой еды, каждый день у твоей мамы ничего не оставалось в тарелке". Барби взглянула на свою мать совсем по-новому. «А если твоя мама не будет съедать все, что будет положено на тарелку, ты мне скажешь на следующий же день».

Барби взялась за дело всерьез. Однажды она доложила: «Вчера я забыла вам сказать, что накануне мама приберегла за обедом полсосиски и завернула ее в салфетку, чтобы съесть перед сном». – «Мамаша, это правда?» Мать покраснела и сказала: «Да». Я возмутился: «Вы нарушили мои приказы, и вас следует наказать. И я вас накажу, чтобы впредь неповадно было. Это и к тебе относится, Барби. Ты должна была еще вчера сказать мне о мамином проступке, а ты этого не сделала. Целые сутки выжидала. Так что обе будете отвечать. Завтра к девяти утра явитесь ко мне с булкой белого хлеба и куском сыра, простого американского сыра».

Когда они пришли, я велел им отрезать два толстых ломтя хлеба, положить сверху по толстому куску сыра и поставить сковородку в духовку, пока сыр не расплавится и не зарумянится, затем положить по толстому куску сыра на другую сторону ломтей и снова запечь в духовке. Затем я заставил их съесть до последней крошки эти сырные бутерброды. Это очень питательно. Вот такое наказание.

Я заявил им без обиняков: «Полагаю, вы не питаете ко мне симпатий. И мой способ лечения, видимо, вам не по душе. Поэтому решайте сами, какой вес вам надо набрать до отъезда домой». Мать остановилась на 125 фунтах (около 57 кг. – Прим. перев.). «А ты, Барби, можешь предпочесть 75 фунтов (34 кг), но я бы на твоем месте выбрал 85 фунтов (38,5 кг). Давай, ни вашим, ни нашим – 80 фунтов». Но Барби выбрала 75 фунтов. «Хорошо, – сказал я, – поедешь домой, когда будешь весить 75 фунтов, но если дома ты не доберешь еще 5 фунтов в течение месяца, у твоей мамы есть мой приказ привезти тебя обратно ко мне и уж лечить тебя я буду сколько захочу. И вряд ли это тебе понравится».

С этого дня Барби и ее мама стали поправляться. Мать все время докладывала отцу о прогрессе по телефону. Когда Барби весила 75 фунтов, а мать 125, отец с остальной семьей прилетели в Феникс познакомиться со мной.

Сначала я побеседовал с папой: «Сколько вам лет? Какой рост? Какой вес?» Когда он ответил, я заявил ему: «Для человека вашего возраста и роста вы не дотягиваете до нормы целых пять фунтов. Может, у вас в семье наследственный диабет?» "Нет, – ответил он. «Тогда это просто позор, своей худобой, этими пятью фунтами недовеса, вы подаете дурной пример дочери и, более того, подвергаете смертельному риску ее жизнь». Я сурово отчитал папашу, чем привел его в полное замешательство.

Проводив его из кабинета, я позвал двух старших детей и спросил: «Когда Барби заболела?» Они ответили, что около года тому назад. «А в чем это проявилось?» – «Когда мы предлагали ей угощение, фрукты, конфеты или подарки, она всегда отвечала: „Я этого не заслужила, оставьте себе“. Мы и оставляли».

Их я тоже отчитал за то, что они лишали свою сестру ее конституционных прав. Барби имеет право получать подарки, объяснил я им, и неважно, что она с ними сделает. Пусть даже выбросит, но получать их имеет право. «Барби сказала, что не заслуживает подарков, а вы и обрадовались, скорей все расхватали, только о себе и думаете». Досталось им на орехи. Отослав старших детей, я позвал Барби.

«Барби, когда ты почувствовала, что заболела?» – спросил я. «В прошлом марте», – ответила Барби. «В чем проявлялась твоя болезнь?» – "Когда мне предлагали еду, фрукты, конфеты или подарки, я всегда отвечала: «Я это не заслужила, оставьте себе». «Барби, мне стыдно за тебя. Ты лишила своих родителей и остальных членов семьи права делать тебе подарки. Неважно, что ты с ними потом сделаешь, но они должны иметь право делать тебе подарки, и вот это право ты у них отняла. Мне стыдно за тебя. Тебе тоже должно быть стыдно».

(Эриксон обращается к Стъю.) Дай мне, пожалуйста, вот эту историю болезни. (Стъю достает нужную папку.)

Барби согласилась, что она должна позволить родителям и старшим детям делать ей подарки. Может, они ей и ни к чему, но нельзя же лишать их права делать подарки.

То, о чем я расскажу, случилось 12 марта. Барби приехала ко мне 11 февраля. Я провел с ней в целом 20 часов. 12 марта был день свадьбы моей дочери. Я не видел, но мои дочери сообщили мне, что Барби съела кусок свадебного пирога по своей охоте. Накануне отъезда Барби спросила, не буду ли я возражать, если она сядет ко мне на колени, прямо в коляску, а ее брат сфотографирует нас.

Вот эта фотография: Барби, уже набравшая 75 фунтов, сидит у меня на коленях, а я сижу в своей инвалидной коляске. Передайте друг другу. (Эриксон передает фотографию Барби, сидящей у него на коленях.)

На Рождество Барби прислала мне фотографию с Багамских островов, где она стоит рядом с Санта Клаусом. (Эриксон передает и эту фотографию студентам. Девочка выглядит весящей нормально для своего роста.)

Барби увезла с собой рецепт пирога с корицей. Она написала мне, что сама испекла пирог и вся семья его расхваливала.

Мы поддерживали переписку. Я знал, что до полного выздоровления Барби еще далеко. Девочка присылала мне подробные письма и в каждом письме было, хотя и косвенное, упоминание о пище. Например: «Завтра мы будем сажать огород. Помидорная рассада принялась очень хорошо. Скоро у нас будет своя зелень к столу».

Совсем недавно я получил еще одну фотографию от Барби. Ей уже 18 лет, она извинилась, что фотография получилась не в полный рост. (Эриксон передает фотографию студентам.) Она обещала прислать мне свое изображение во весь рост.

В двух последних письмах Барби прислала мне полное описание своей болезни – нервной анорексии. Я вылечил лишь первую стадию. Но, как правило, первая – она же и последняя, поскольку первая стадия – это добровольная голодная смерть. Это я предотвратил. На этой стадии больной чувствует себя недостойным, ни на что не способным, ничтожным и никому не нужным. Он молча уходит в религию, в прямом смысле отрешается эмоционально от родителей и медленно погибает от голода, даже не осознавая этого.

Если такого больного удается вытащить из первой стадии, он начинает переедать и чрезмерно полнеть. На этой стадии больной кажется себе неловким, уродливо полным, не способным вызвать чью-либо симпатию или любовь, страдает от одиночества и депрессии. Эту стадию Барби преодолела с помощью одного канадского психиатра. Ко мне обращаться ей не пришлось.

Далее, третья стадия – колебания веса. Резкая прибавка в весе, затем возвращение к норме, опять вес подскакивает и снова приходит в норму. И, наконец, конечная стадия.

Барби писала: «Я прошла через все стадии и все еще не чувствую себя в норме. Вы увидите на последнем снимке, как я сейчас выгляжу. Я поставила перед собой цель набраться храбрости и пойти на свидание с мальчиком». В своем ответе я написал, что был бы рад ее увидеть и почему бы ей не приехать навестить меня. А я уж позабочусь, чтобы она взобралась на Пик Скво, погуляла в Ботаническом саду, побывала в Музее Херда, в картинной галерее. Что касается свидания, то это я ей обеспечу. (Эриксон смеется.) Тогда она и этот страх преодолеет.

Барби написала мне о двух других девочках, страдающих от этой же болезни, и о том, как она их жалеет. Она спрашивала у меня, стоит ли ей рассказать этим девочкам о собственном случае. Я отвечал: «Барби, когда я только тебя увидел, мне тоже хотелось тебя пожалеть, но я знал, что это лишь ускорит твою смерть. Поэтому я стал обращаться с тобой так жестко и сурово, как только мог. Пожалуйста, избавь этих девочек от своей жалости. Этим ты только подтолкнешь их к могиле». Барби написала в ответ: «Вы совершенно правы, доктор Эриксон. Если бы вы стали меня жалеть, я бы подумала, что вы притворяетесь, и убила бы себя. Но вы были так неприветливы со мной, что я должна была поправиться». (Обращаясь к группе.) Однако медики так чертовски профессиональны и так крахмально величественны, что лечат нервную анорек-сию «как положено», по таким же величественным, как они сами, канонам – лекарствами, питанием через трубку и капельницами, – а организм отвергает всякую пищу. А я превратил пищу в наказание – и дело пошло. (Эриксон улыбается.)

Понимаете, когда работаешь с пациентом, главное – это делать то, что пойдет пациенту на пользу. А что до моего величия… то провались оно пропадом. (Смеется.) Мне и без него неплохо в этом мире. Мне ни к чему пыжиться, чтобы выглядеть важным и сведущим. Я делаю то, что побуждает пациента к правильным действиям.