Текст книги "Лишь время покажет"

Автор книги: Джеффри Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Джеффри Арчер
Лишь время покажет

АЛАНУ КВИЛТЕРУ 1927–1998

Я благодарю за неоценимые советы и материалы:

Джона Энсти, Саймона Бейнбриджа, Джона Клевердона, Элинор Драйден, Джорджа Хэвенса, Элисон Принс, Мэри Робертс, Сьюзен Уотт, Дэвида Уоттса и Питера Уоттса

Баррингтоны

Клифтоны

Мэйзи Клифтон 1919
Вступление

Эта история никогда не была бы написана, если бы я не забеременела. Не подумайте, я с самого начала собиралась лишиться девственности в ту поездку в Уэстон-сьюпер-Мэр, только не с этим мужчиной.

Артур Клифтон родился на Стилл-Хаус-лейн, как и я сама; даже ходил в ту же общеобразовательную школу Мерривуд, но я была на два года младше его, вот он и не подозревал о моем существовании. Все мои одноклассницы были в него влюблены, и не только потому, что он был капитаном школьной футбольной команды.

Хотя Артур не проявлял ко мне ни малейшего интереса, пока я училась в школе, это изменилось вскоре после того, как он вернулся с Западного фронта. Я даже не уверена, понимал ли он, кто я такая, когда пригласил меня на танец субботним вечером в «Пале», но, честно говоря, и мне пришлось хорошенько присмотреться, прежде чем я его узнала, поскольку он отрастил тоненькие усики и начал зализывать волосы назад, подобно Рональду Колману [1]1
  Рональд Колман – английский актер. – Здесь и далее прим. перев.


[Закрыть]. Тем вечером он ни разу ни на кого больше не взглянул, и когда мы протанцевали последний вальс, я уже знала, что предложение выйти за него замуж остается лишь вопросом времени.

Артур держал меня за руку, пока мы возвращались домой, а у самой моей двери попытался поцеловать. Я отвернулась. В конце концов, преподобный Уоттс достаточно часто повторял, что я должна оставаться чиста до свадьбы, а мисс Манди, руководившая нашим церковным хором, предостерегала, что все мужчины хотят лишь одного и, как только это получат, мгновенно утрачивают интерес. Я частенько гадала, не опиралась ли мисс Манди на собственный опыт.

В следующую субботу Артур пригласил меня в кино на «Сломанные побеги» с Лиллиан Гиш, но я, хотя и разрешила ему приобнять меня за плечи, поцеловать себя так и не дала. Спорить он не стал. По правде сказать, Артур был довольно робок.

Неделей позже я все же позволила ему поцелуй, но оттолкнула его, когда он попытался запустить руку мне под блузку. Собственно, этого я ему не разрешала, пока он не сделал мне предложение, не купил кольцо, а преподобный Уоттс не огласил объявление о предстоящем бракосочетании во второй раз.

Мой брат Стэн утверждал, будто я последняя известная ему девственница по нашу сторону реки Эйвон, хотя я подозреваю, что бо́льшая часть его собственных побед состоялась исключительно в его воображении. И все же я решила, что время пришло, – и почему бы этому не произойти по ходу поездки в Уэстон-сьюпер-Мэр с мужчиной, за которого я собираюсь замуж считаные недели спустя?

Однако стоило Артуру со Стэном сойти с автобуса, как они направились к ближайшей пивной. Но не зря же я весь предыдущий месяц строила планы ради такого случая, поэтому, ступая на землю, уже была готова, как опытная девочка-скаут.

Сытая по горло этой историей, я направлялась к пирсу, когда заметила, что следом за мной кто-то идет. Я оглянулась и сильно удивилась, увидев, кто это. Он нагнал меня и спросил, одна ли я здесь.

– Да, – ответила я, сознавая, что к этому времени Артур уже наверняка принялся за третью пинту.

Когда он положил руку мне на задницу, надо было дать ему пощечину, но я не стала – по нескольким причинам. Для начала я подумала, что будет не так уж плохо переспать с человеком, которого я вряд ли еще когда-нибудь увижу. И, вынуждена признать, мне польстили его заигрывания.

К тому времени, как Артур со Стэном должны были перейти к восьмой пинте, он снял для нас домик на самой набережной. Похоже, у них были особые расценки для гостей, не собирающихся оставаться на ночь. Он начал целовать меня еще до того, как мы добрались до лестничной площадки второго этажа, а едва дверь спальни закрылась, быстро расстегнул пуговки на моей блузке. В этом деле он был явно не новичок. На самом деле я почти уверена, что оказалась не первой девушкой, с которой он переспал в такой поездке. Иначе откуда бы он знал об особых расценках?

Должна признаться, я не ожидала, что все закончится так быстро. Как только он скатился с меня, я скрылась в ванной, а он уселся на краю постели и закурил сигарету. Может, во второй раз получится лучше, подумалось мне. Но когда я вышла из ванной, его уже не было. Если по правде, то я была разочарована.

Возможно, я чувствовала бы себя более виноватой из-за того, что изменила Артуру, не вытошни его прямо на меня по дороге обратно в Бристоль.

На следующий день я рассказала маме о происшедшем, не упомянув о том, кем был тот парень. В конце концов, она с ним не встречалась и вряд ли когда-нибудь встретится. Мама велела мне держать язык за зубами, поскольку не хотела отменять свадьбу, и даже если бы выяснилось, что я понесла, никто бы ни о чем не догадался – ведь мы с Артуром уже поженились бы к тому времени, как это стало бы заметно.

Гарри Клифтон 1920–1933

1

Мне сказали, что отец погиб на войне.

Сколько бы я ни расспрашивал матушку о его смерти, она отвечала одно и то же: что он служил в Королевском Глостерширском полку и был убит, сражаясь на Западном фронте, всего за несколько дней до заключения перемирия. Бабушка добавляла, что папа был очень храбрым, и однажды, когда мы остались в доме одни, показала его медали. Дедушка редко высказывал мнение по какому бы то ни было поводу, но, с другой стороны, он был глух как пень, так что, возможно, попросту не слышал вопроса.

Единственным, кроме него, мужчиной, которого я могу вспомнить, был мой дядя Стэн, обычно сидевший за завтраком во главе стола. Когда дядя уходил по утрам, я часто увязывался за ним в порт, где он работал. Каждый день, который я проводил на пристанях, был полон приключений. Грузовые суда приходили из далеких стран и разгружали товары: рис, сахар, бананы, джут и множество других вещей, о которых я никогда не слышал. Как только трюмы пустели, портовые рабочие заполняли их солью, яблоками, оловом и даже углем (его я любил меньше всего, ведь он напоминал мне о том, чем я занимался весь день, и сердил матушку), а затем корабли снова отплывали в неведомые дали. Мне всегда хотелось помочь дяде Стэну с разгрузкой любого судна, какое бы ни пришло в порт, но он только смеялся, приговаривая: «Всему свое время, парень». Я все никак не мог дождаться, но тут, без малейшего предупреждения, вмешалась школа.

Когда мне исполнилось шесть, меня послали в Мерривуд, и я счел это пустой тратой времени. Зачем нужна школа, если я могу научиться всему, что мне необходимо, прямо в порту? Я бы и не подумал тащиться туда на следующий день, но матушка доволокла меня до самых ворот, оставила там и вернулась днем, к четырем часам, чтобы забрать домой.

Я не осознавал, что у нее были другие виды на мое будущее, и они не предполагали работу в порту на пару с дядей Стэном.

Каждое утро, когда мама оставляла меня у школьных ворот, я болтался по двору, пока она не скрывалась из виду, и удирал в порт. Я следил за тем, чтобы всегда возвращаться к воротам к тому времени, когда она днем заходила за мной. По пути домой я рассказывал ей обо всем, чем занимался в школе. Выдумки давались мне без труда, но довольно скоро она выяснила, что именно этим они и были – выдумками.

Пара других ребят из моей школы тоже частенько ошивалась в порту, но я держался от них подальше. Все они были старше и выше ростом и, случалось, поколачивали меня, если я подворачивался им под руку. Еще мне приходилось остерегаться мистера Хаскинса, старшего бригадира, потому что он, заставая меня, по его любимому выражению, «слоняющимся без дела», прогонял и напутствовал пинком под зад с угрозой: «Если еще хоть раз увижу тебя слоняющимся тут без дела, сообщу директору».

Время от времени Хаскинс решал, что я чересчур ему примелькался, и я таки попадал к директору, который порол меня ремнем и отправлял обратно на занятия. Мой классный руководитель мистер Холкомб никогда не жаловался, если я не показывался у него на уроке, но, впрочем, он был довольно мягкосердечен. Всякий раз, когда о моих прогулах узнавала мама, она сердилась и переставала выдавать мне полпенни в неделю на карманные расходы. Но, несмотря на тычки от старших мальчишек, регулярные директорские порки и лишение карманных денег, я все равно не мог устоять перед притяжением доков.

«Слоняясь без дела» по порту, я по-настоящему сдружился лишь с одним человеком. Его звали Смоленым, иногда к Смоленому добавляли Джек или Старый Джек. Мистер Смоленый жил в заброшенном железнодорожном вагоне на краю депо. Дядя Стэн велел мне держаться подальше от Смоленого, поскольку тот был тупым и грязным старым бродягой. Мне он казался не таким уж и грязным – всяко меньше, чем сам Стэн, – а довольно скоро я обнаружил, что он к тому же ничуть не туп.

Перекусив вместе с дядей – остатком его бутерброда с пастой «Мармит» [2]2
  «Мармит» – фирменное название питательной белковой пасты с насыщенным вкусом и резким запахом; используется для бутербродов и заправки горячих блюд.


[Закрыть], огрызком яблока, которое он не доел, и глотком пива, – я возвращался в школу как раз к началу футбольного матча: единственное, что, на мой взгляд, заслуживало того, чтобы там вообще появляться. В конце концов, я собирался стать после выпуска капитаном команды «Бристоль Сити» или построить корабль, который обогнет весь мир. Если мистер Холкомб держал рот на замке, а бригадир не жаловался на меня директору, я мог не попадаться целыми днями, и пока я избегал угольных барж и всякий раз являлся к школьным воротам к четырем, матушка ни о чем не догадывалась.

Каждую вторую субботу дядя Стэн брал меня с собой на стадион «Эштон Гейт» смотреть игру «Бристоль Сити». С утра по воскресеньям мама обычно тащила меня в церковь Святого Рождества – от этого похода мне никак не удавалось отвертеться. Как только преподобный Уоттс заканчивал службу последним благословением, я мчался на игровую площадку, где гонял с приятелями мяч, пока не наступала пора возвращаться домой обедать.

К тому времени, как мне исполнилось семь, любому, кто хоть что-нибудь понимал в футболе, сделалось ясно, что мне ни за что не попасть даже в школьную команду, не говоря уже о капитанстве в «Бристоль Сити». Но тогда же я обнаружил, что Господь все же наделил меня одним талантом, хоть заключался тот вовсе не в ногах.

Прежде я даже не замечал, что каждый, кто садился рядом со мной в церкви по утрам в воскресенье, переставал петь, стоило мне открыть рот. Я бы не стал об этом задумываться, если бы мама не предложила мне вступить в хор. Я презрительно рассмеялся: в конце концов, всем известно, что хор – занятие для девчонок и маменькиных сынков. Я отказался бы наотрез, не сообщи мне преподобный Уоттс, что хористам платят по пенни за похороны и по двухпенсовику за свадьбы – мое первое знакомство с подкупом. Но даже после того, как я нехотя согласился явиться на прослушивание, дьявол решил создать на моем пути препятствие в лице мисс Элинор Э. Манди [3]3
  Фамилия мисс Манди означает «понедельник»: «Monday».


[Закрыть].

Я никогда бы в жизни не столкнулся с мисс Манди, если бы та не руководила хором в церкви Святого Рождества. Хотя росту в ней было всего пять футов три дюйма и выглядела она так, будто ее может сдуть порывом ветра, никто и не думал над ней смеяться. Я подозреваю, что даже дьявол испугался бы мисс Манди – ведь преподобный Уоттс ее откровенно побаивался.

Я согласился пойти на прослушивание, но не раньше чем мама выдала мне вперед карманные деньги за целый месяц. В следующее воскресенье я стоял в одной шеренге с компанией других мальчишек и ждал, когда меня вызовут.

– Вы всегда будете являться на репетиции вовремя, – объявила мисс Манди, остановив на мне пристальный взгляд.

Я с вызовом уставился на нее.

– Вы не будете разговаривать, если к вам не обратились.

Каким-то образом я ухитрился промолчать.

– И вы ни в коем случае не будете отвлекаться во время службы.

Я нехотя кивнул. А затем, благослови ее Бог, она предоставила мне выход из положения.

– Но, что важнее всего, – заключила она, подбоченившись, – в течение двенадцати недель вы должны будете пройти проверку навыков чтения и письма, чтобы я могла быть уверена, что вы справитесь с новым хоралом или незнакомым псалмом.

Я обрадовался тому, что не совладал с первым же препятствием. Но, как мне еще предстояло выяснить, мисс Элинор Э. Манди легко не сдавалась.

– Дитя, ты выбрал, что хочешь петь? – спросила она, когда очередь дошла до меня.

– Нет, ничего не выбрал, – ответил я.

Она открыла сборник гимнов, протянула его мне и села за фортепьяно. Я улыбнулся при мысли, что, возможно, еще успею ко второй половине нашего воскресного матча. Она начала играть знакомую мелодию, и я, заметив, как матушка сверлит меня взглядом с переднего ряда, решил, что лучше будет довести дело до конца, просто чтобы ее не расстраивать.

– «Созданий прекрасных и чудных, и самых больших, и крох – все, что есть светло и мудро…»

Улыбка затеплилась на лице мисс Манди задолго до того, как я добрался до строки «Придумал Господь наш Бог».

– Дитя, как тебя зовут? – спросила она.

– Гарри Клифтон, мисс.

– Гарри Клифтон, ты будешь являться на репетиции хора по понедельникам, средам и пятницам в шесть часов ровно, – объявила она и, повернувшись к стоявшему за мной мальчику, сказала: – Следующий!

Я пообещал маме явиться вовремя на первую репетицию хора, хотя был уверен, что она же окажется и последней, благо мисс Манди быстро поймет, что я не умею ни читать, ни писать. И она стала бы последней, если бы всякому, кто слышал, не было очевидно, что певческий голос у меня совершенно иного уровня, чем у любого другого хориста. В сущности, как только я открыл рот, все умолкли, и во взглядах зажглось восхищение и даже благоговение, которого я безуспешно искал на футбольном поле, но обрел только в церкви. Мисс Манди сделала вид, что этого не заметила.

Когда она отпустила нас, я не пошел домой, а со всех ног побежал в порт, чтобы спросить мистера Смоленого, что мне делать, раз я не умею читать и писать. Я выслушал совет старика и на следующий день явился в школу и занял свое место в классе мистера Холкомба. Учитель не сумел скрыть удивления, увидев меня за первой партой, и поразился еще больше, когда я впервые в жизни уделил пристальное внимание утреннему уроку.

Мистер Холкомб начал с того, что научил меня алфавиту, и в считаные дни я уже мог написать все двадцать шесть букв, пусть не всегда в правильном порядке. Мама помогала бы мне днем, но она, как и все остальные в моей семье, тоже не умела ни читать, ни писать.

Дядя Стэн с трудом мог нацарапать свою подпись, и, хотя он и умел отличить пачку сигарет «Уиллс стар» от «Уайлд вудбайн», я почти не сомневался, что этикеток он на самом деле не читает. Несмотря на его ворчание, не слишком помогавшее делу, я принялся выписывать алфавит на каждом клочке ненужной бумаги, который мне удавалось найти. Дядя Стэн, похоже, даже не замечал, что газетные обрывки в уборной теперь испещрены буквами.

Как только я овладел алфавитом, мистер Холкомб познакомил меня с несколькими простыми словами: «дом», «кот», «мама» и «папа». Именно тогда я впервые спросил его о папе в надежде услышать хоть что-нибудь. Ведь казалось, будто он знает всё. Однако его, похоже, тоже озадачило, что мне так мало известно о собственном отце. Неделей позже он написал на доске слова подлиннее – «книга» и «школа», а там и еще более сложные. К концу месяца я уже смог написать свое первое предложение: «Съешь ещё этих мягких французских булок да выпей чаю» – оно, по утверждению мистера Холкомба, содержало все буквы алфавита. Я проверил, и оказалось, что он прав.

К концу триместра я умел написать без ошибок «гимн», «псалом» и даже «хорал», хотя мистер Холкомб не уставал напоминать мне, что в устной речи я все еще теряю звук «х» в начале слов. Но затем уроки прервались на время каникул, и я начал беспокоиться, что ни за что не справлюсь с суровой проверкой мисс Манди без помощи мистера Холкомба. И так, возможно, и вышло бы, не смени его на посту Смоленый.

В пятницу вечером я явился за полчаса до начала репетиции, на которой, как я знал, мне предстояло пройти второе испытание, если я рассчитывал остаться в хоре. Я молча сел на скамью, надеясь, что мисс Манди спросит кого-нибудь другого, а уж потом вызовет меня.

Я уже сдал первый тест, причем, по выражению самой мисс Манди, с блеском. Нас всех попросили прочесть наизусть «Отче наш». Для меня это не составило труда, ибо, сколько я себя помнил, мама каждый вечер преклоняла колени у моей кровати и повторяла знакомые слова перед тем, как подоткнуть мне одеяло. Однако следующее задание мисс Манди обещало оказаться намного сложнее.

На этот раз, в конце второго месяца занятий, от нас ожидалось, что мы прочтем перед хором псалом. Я выбрал сто двадцатый, который также знал наизусть, ведь прежде я пел его часто. «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя». Я мог лишь надеяться, что помощь моя придет от Господа. Хоть я и умел уже открыть сборник псалмов на нужной странице, научившись считать до ста, однако боялся, не догадается ли мисс Манди о том, что я не способен проследить каждый стих строчка за строчкой. Если она что-то и заподозрила, то ничем этого не выдала, и я остался на хорах еще на месяц, в то время как два других еретика – ее слово, и не то чтобы я знал, что оно означает, пока назавтра не спросил у мистера Холкомба, – отправились обратно, к прочим прихожанам.

Когда пришло время третьего, и последнего испытания, я оказался к нему готов. Мисс Манди предложила оставшимся написать десять заповедей в правильном порядке, не сверяясь с Исходом.

Хормейстер закрыла глаза на то, что я поставил «кражу» перед «убийством», не сумел правильно написать слово «прелюбодействуй» и явно не понимал его значения. Лишь после того, как двое других «еретиков» были без промедления изгнаны за меньшие прегрешения, я наконец-то осознал исключительность своего голоса.

В первое воскресенье Рождественского поста мисс Манди объявила, что выбрала трех новых дискантов – или «ангелочков», как имел обыкновение отзываться о нас преподобный Уоттс, – которые присоединятся к ее хору. Остальные же были отвергнуты за столь непростительные грехи, как болтовня во время проповеди, сосание леденцов и, в случае двух мальчиков, игра в «каштаны» [4]4
  Одним конским каштаном, нанизанным на веревочку, бьют по другим.


[Закрыть]под «Ныне отпущаеши».

В следующее воскресенье я облачился в длинную синюю сутану с гофрированным белым воротником. Только мне одному позволили надеть на шею бронзовый медальон с изображением Богородицы, чтобы показать, что меня выбрали сопранистом. Я бы с гордостью отправился с этим медальоном домой и даже в школу – порисоваться перед другими ребятами, если бы только мисс Манди не забирала его после каждого богослужения.

По воскресеньям я переносился в другой мир, но опасался, что это блаженство не продлится вечно.

2

Когда дядя Стэн вставал по утрам, каким-то образом он ухитрялся перебудить весь дом. Никто не жаловался, ведь он кормил семью и был к тому же дешевле и надежней будильника.

Сперва Гарри слышал, как хлопала дверь спальни. Дальше дядя с топотом пересекал скрипучую деревянную лестничную площадку, спускался по ступенькам и выходил из дома. Затем хлопала еще одна дверь, когда он скрывался в уборной. Если кто-нибудь еще спал, плеск воды после рывка за цепочку и еще две хлопнувших двери по дороге обратно в спальню напоминали, что Стэн рассчитывает увидеть на столе завтрак, когда придет на кухню. Умывался и брился он только вечером по субботам, перед тем как отправиться в «Пале» или «Одеон» [5]5
  «Пале» – зал для танцев; «Одеон» – название сети британских кинотеатров.


[Закрыть]. Ванну же принимал четыре раза в год, по квартальным дням [6]6
  Квартальный день – день, начинающий квартал года (срок внесения аренды, уплаты процентов и тому подобного).


[Закрыть]. Никто бы не обвинил Стэна в пустом расходовании на мыло с трудом заработанных денег.

Мэйзи, мать Гарри, вставала следующей. Она вскакивала с постели сразу после первого хлопка дверью. К тому времени, как Стэн выходил из уборной, на плите уже стояла овсянка. Вскоре поднималась бабушка и присоединялась к дочери на кухне еще до того, как Стэн занимал свое место во главе стола. Гарри, если он надеялся позавтракать, нужно было спуститься за пять минут после первой хлопнувшей двери. Последним в кухне появлялся дедушка, настолько глухой, что зачастую ему удавалось проспать весь утренний ритуал Стэна. Этот распорядок в доме Клифтонов не менялся. Когда на всех имеются одна уборная во дворе, одна раковина и одно полотенце, порядок становится необходимостью.

К тому времени, как Гарри плескал в лицо холодной водой, тонкой струйкой сбегавшей из крана, его мать на кухне уже накрывала на стол: два толстых ломтя хлеба, смазанных топленым салом, для Стэна и четыре потоньше – для остальной семьи, подрумяненные на огне, если в мешке, что по понедельникам сгружали перед входной дверью, еще оставался уголь. Когда Стэн доедал свою овсянку, Гарри разрешали вылизать миску.

Большой коричневый чайник всегда стоял на огне, и бабушка разливала чай по малым и большим кружкам через посеребренное ситечко, которое унаследовала от матери. Пока остальные члены семьи наслаждались неподслащенным чаем – сахар предназначался лишь для особых случаев, – Стэн открывал свою первую бутылку пива и осушал ее обычно одним глотком. Затем он поднимался из-за стола, шумно рыгал и забирал коробку с обедом, подготовленную бабушкой, пока он завтракал: два бутерброда с пастой «Мармит», сосиска, яблоко, еще две бутылки пива и сверточек с пятком сигарет. Как только Стэн уходил в порт, все тут же принимались разговаривать.

Бабушка вечно хотела знать, кто посещал чайную, где работала официанткой ее дочь: что они ели, как были одеты, где сидели. Каждую мелочь о блюдах, которые готовились на плите при свете электрических лампочек, не грозивших восковыми потеками. Не говоря уже о клиентах, порой оставлявших на чай трехпенсовик, которым Мэйзи приходилось делиться с поваром.

Мэйзи больше интересовало, чем Гарри накануне занимался в школе. Она требовала ежедневного отчета, который, похоже, вовсе не занимал бабушку – возможно, потому, что та никогда не ходила в школу. Но, если на то пошло, в чайной она не бывала тоже.

Дедушка высказывался редко, поскольку он совершенно оглох после четырех лет обслуживания артиллерийского полевого орудия утром, днем и вечером, и ему приходилось довольствоваться тем, что он следил за губами и время от времени кивал. Со стороны могло показаться, что он туповат, но семья успела, на свою беду, убедиться в обратном.

Семейный утренний распорядок нарушался только по выходным. По субботам Гарри следом за дядей уходил с кухни и, неизменно держась на шаг позади, направлялся в порт. По воскресеньям мама провожала мальчика в церковь Святого Рождества, где на скамье в третьем ряду нежилась в лучах славы юного сопраниста.

Но сегодня была суббота. За двадцать минут до порта пешком Гарри никогда не открывал рта, если с ним не заговаривал дядя. И всякий раз, когда это случалась, беседа в точности повторяла ту, что состоялась в предыдущую субботу.

– И когда же ты, вьюноша, собираешься бросить школу и заняться делом? – как всегда, спросил дядя Стэн в порядке пристрелки.

– Не могу, пока мне не исполнится четырнадцать, – напомнил ему Гарри. – Таков закон.

– Чертовски глупый закон, если хочешь знать мое мнение. Я бросил школу и начал работать в порту, когда мне сравнялось двенадцать, – провозгласил Стэн, как будто Гарри никогда прежде не слышал этого глубокого высказывания.

Мальчик не стал утруждаться ответом, поскольку уже знал, какой будет следующая дядина реплика.

– И более того: я записался в армию Китченера [7]7
  Армия Китченера – армия добровольцев, созданная в начале Первой мировой войны по инициативе графа Китченера, военного министра Британии.


[Закрыть]еще до семнадцатого дня рождения.

– Расскажи мне о войне, дядя Стэн, – попросил Гарри, зная, что эта тема займет собеседника еще на несколько сот ярдов.

– Мы с твоим отцом вступили в Королевский Глостерширский полк в один день, – начал Стэн и коснулся матерчатой кепки, словно отдавая честь давнему воспоминанию. – После двенадцати недель начальной подготовки в казармах Тонтона нас отправили в Ипр драться с бошами. Когда мы туда добрались, то большей частью теснились в кишащих крысами окопах и ждали, пока какой-нибудь выскочка-офицер не скажет нам, что по сигналу горна мы должны вы браться наружу и, примкнув штыки и стреляя из ружей, наступать на строй противника. – Повисла долгая пауза, после которой Стэн добавил: – Мне повезло. Вернулся в родные края целехоньким.

Гарри мог бы предсказать дальнейшее дословно, но промолчал.

– Ты даже не представляешь, как тебе повезло, паренек. Я потерял двух братьев, твоих дядей Рэя и Берта, а твой отец – не только брата, но еще и отца, другого твоего дедушку, ты его никогда не видел. Настоящий мужик, пинту пива пил быстрее любого докера, какого я знал.

Если бы Стэн опустил взгляд, то увидел бы, как мальчик одними губами проговаривает его слова, но сегодня, к удивлению Гарри, дядя добавил фразу, которой прежде никогда не произносил.

– И твой папка был бы жив по сей день, если бы начальство ко мне прислушалось.

Гарри резко насторожился. Папина смерть всегда была предметом для разговоров шепотом и вполголоса. Но Стэн умолк, как будто сообразил, что зашел слишком далеко. Может, на следующей неделе, решил мальчик, нагнав дядю и зашагав с ним в ногу, как пара солдат на плацу.

– Так с кем сегодня играет «Сити»? – спросил Стэн, возвращаясь к сценарию.

– С «Чарльтон атлетик», – ответил Гарри.

– Вот уж сапожники.

– В прошлом сезоне они нас разгромили, – напомнил племянник.

– Им просто повезло, если хочешь знать мое мнение, – отрезал Стэн и больше не раскрыл рта.

Когда они добрались до ворот, Стэн отметился на проходной, а затем направился в док, где трудился с бригадой других портовых рабочих, никто из которых не мог позволить себе и минутного опоздания. Уровень безработицы поднялся небывало высоко, и слишком много молодых людей выстроились в очередь за воротами, дожидаясь возможности занять их место.

Гарри не пошел за дядей, поскольку знал, что схлопочет оплеуху от мистера Хаскинса, если тот застанет его ошивающимся у доков, а дядя еще и добавит пинка за то, что племянник злит бригадира. Вместо этого он устремился в противоположном направлении.

Каждое субботнее утро начиналось для Гарри со Смоленого, жившего в железнодорожном вагоне на другом конце порта. Мальчик никогда не рассказывал Стэну об этих визитах, потому что дядя предупреждал его держаться как можно дальше от старика.

– Должно быть, годами не принимал ванны, – говорил человек, мывшийся четыре раза в год, и то лишь после того, как мама Гарри жаловалась на запах.

Но любопытство давным-давно победило, и Гарри однажды утром на четвереньках подкрался к железнодорожному вагону, приподнялся и заглянул в окно. Старик сидел на скамье первого класса и читал книгу.

– Заходи, паренек, – предложил Смоленый, повернувшись к мальчику.

Гарри отпрыгнул, бросился бежать и не останавливался до самого дома.

В следующую субботу он снова подполз к вагону и заглянул внутрь. Казалось, Смоленый крепко спал, но тут он заговорил.

– Да заходи же, мальчик мой! – услышал Гарри. – Я не кусаюсь.

Он повернул тяжелую латунную ручку и неуверенно открыл дверь, но внутрь не зашел. Мальчик уставился на человека, сидевшего в середине вагона. Трудно было сказать, насколько он стар, – лицо закрывала ухоженная борода с проседью, из-за которой старик напоминал моряка с пачки сигарет «Плейерс плиз». Но смотрел он на Гарри с теплотой в глазах, никогда не дававшейся дяде Стэну.

– Вы Смоленый Джек? – отважился спросить мальчик.

– Так зовут меня люди, – ответил старик.

– А здесь вы живете? – уточнил Гарри, окинув взглядом вагон и остановившись на стопке старых газет, громоздившейся на сиденье напротив.

– Да, – подтвердил тот. – Это место служит мне домом последние двадцать лет. Почему бы тебе не закрыть за собой дверь и не присесть, молодой человек?

Гарри слегка задумался над этим предложением, прежде чем выскочить из вагона и снова убежать.

Субботой позже он и впрямь затворил за собой дверь, но так и не выпустил ручки, готовый сорваться с места, если старик хотя бы мускулом шевельнет. Некоторое время они смотрели друг на друга.

– Как тебя зовут? – спросил наконец Смоленый.

– Гарри.

– А в какую школу ты ходишь?

– Я не хожу в школу.

– Тогда чем же ты намерен заняться в жизни, молодой человек?

– Работать в порту вместе с дядей, конечно, – ответил Гарри.

– Неужели ты всерьез этого хочешь? – удивился старик.

– А почему нет? – ощетинился мальчик. – Вы считаете, я недостаточно хорош?

– Ты слишком хорош, – поправил Смоленый. – Когда мне было столько же, – продолжил он, – я хотел завербоваться в армию, и отцу так и не удалось меня разубедить ни словом, ни делом.

Еще час Гарри простоял, завороженный, пока Смоленый предавался воспоминаниям о доках, Бристоле и странах за морем, о которых ему не довелось услышать на уроках географии.

Несколько последующих суббот Гарри продолжал навещать Смоленого. Но он никогда не признавался в этом ни дяде, ни матери из опасения, что те запретят ему видеться с первым настоящим другом.

Когда Гарри постучался в дверь железнодорожного вагона этим субботним утром, Смоленый уже ждал юношу, судя по привычному наливному яблоку, лежавшему на сиденье напротив. Гарри взял его, надкусил и сел.

– Спасибо, мистер Смоленый, – поблагодарил он, утерев с подбородка сок.

Мальчик никогда не спрашивал, откуда берутся яблоки, – они лишь прибавляли загадочности этому замечательному человеку.

Как же он отличался от дяди Стэна: тот снова и снова повторял то немногое, что знал, в то время как Смоленый каждую неделю знакомил Гарри с новыми словами, новыми впечатлениями и даже новыми мирами. Мальчик частенько недоумевал, почему мистер Смоленый не работает школьным учителем, – казалось, он знал даже больше, чем мисс Манди, и почти столько же, сколько мистер Холкомб. Гарри был убежден, что мистер Холкомб знал все на свете, потому что еще ни один вопрос не поставил его в тупик.

Смоленый улыбнулся гостю, но не заговорил, пока мальчик не доел яблоко и не выкинул огрызок в окошко.

– Что ты выучил в школе, – спросил старик, – чего не знал неделю назад?

– Мистер Холкомб рассказал, что за морем есть и другие страны, которые входят в Британскую империю, и всеми ими правит король.

– Он совершенно прав, – подтвердил Смоленый. – Можешь назвать какие-нибудь из этих стран?

– Австралия. Канада. Индия, – перечислил мальчик и чуть замешкался. – И Америка.

– Нет, Америка – нет, – поправил Смоленый. – Раньше так оно и было, но больше нет, спасибо слабому премьер-министру и больному королю.

– Кто был королем, а кто – премьер-министром? – сердито осведомился Гарри.

– В тысяча семьсот семьдесят шестом царствовал король Георг Третий, – ответил Смоленый, – но, по правде сказать, он был болен. А лорд Норт, его премьер-министр, попросту не обращал внимания на то, что творилось в колониях. И к сожалению, в итоге наши родные и близкие обратили оружие против нас.