Текст книги "Адская пасть (ЛП)"

Автор книги: Джайлс Кристиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Чезарини чуть не давится вином.

– По двести.

– По триста, – говорит Галиен.

Кардинал бросает взгляд на священника, тот крестится, словно скрепляя некую духовную сделку, и Чезарини кивает.

– Как мне узнать этого человека? – спрашивает Галиен.

– Брат Яромир его знает, – говорит Чезарини. – И Мод поедет с ним. – Он смотрит на молодую женщину почти с опаской. – Это будет... на пользу ей.

Галиен смеётся, но без тени веселья.

– Она никуда не поедет. – Он смотрит в эти серо-зелёные глаза и уже знает, что ничего не поделаешь.

– Брат Яромир присмотрит за дитятей.

Галиен мотает головой.

– Я не потащу священника и монахиню, – смотрит на женщину, – или кто она там такая, в Кршивоклатский лес. – Тычет пальцем в кардинала. – Пошёл ты к чёрту, Чезарини. И ты тоже, святоша.

Кардинал Чезарини допивает вино и аккуратно ставит чашу.

– Выезжаете сегодня, – говорит он.

– По триста на человека, – говорит Галиен.

– И на женщину, – добавляет кардинал со снисходительным кивком и такой же улыбочкой.

Галиен берёт кувшин, наполняет свою чашу, кивает на дверь.

– Вина им всем, – бросает он кардиналу.

– Прямо сейчас? – спрашивает Чезарини, то ли хмурясь, то ли ухмыляясь.

– Сейчас, – говорит Галиен. Он знает – оно им понадобится.

Кардинал жестом велит священнику кликнуть трактирщика.

– Я же говорил, что Галиен – человек разумный.

Галиен поднимает чашу, и меж его стиснутых зубов остаётся ровно столько места, чтобы пропустить вино.

***

Годфри небрежно поворачивается в седле, оглядывается, снова смотрит на Галиена, что едет рядом, и качает головой.

– Ну и сброд у нас подобрался, ёб твою мать, – говорит он, вытаскивая пробку из кожаной фляги, отхлёбывает и передаёт флягу Галиену.

Галиен промачивает пыльное горло. Три дня в седле напомнили ему, что он уже не молод. Хотя и без того ясно. Зубная боль, скрежет в коленях, стоит поносить доспехи подольше. Всё тело по утрам такое одеревенелое, что порой кажется – помер ночью, и окоченел, не успев испустить дух. Хоть Годфри и постарше его будет. И Рейнальд тоже. Уже легче.

– Из-за попа все на взводе, – говорит Годфри. И он прав. Люди Галиена редко бывают такими молчаливыми. Фырканье да всхрапывание лошадей, звяканье сбруи, скрип кожи, лязг металла. Только эти звуки и слышны, не считая шума густого леса вокруг.

– Поп и меня дёргает, – признаёт Галиен. – И девка эта тоже. – Хотя какая она девка. Семнадцать вёсен. Восемнадцать? Баба в самом соку, думает он, хотя старается так не думать. И всё же оборачивается туда, где священник и Мод едут в середине отряда для безопасности – мало ли, разбойники в лесу. Хотя шансов мало. Даже шайка воров с атаманом тупее бешеного кабана не полезет на них. Двенадцать более свирепых и отпетых головорезов днём с огнём не сыщешь. Годфри прав. Ну и сброд, твою мать.

– Эй, Фульшар! – орёт через плечо Годфри. – Ну что, показал этой чёртовой скотине, кто хозяин? – Серебро на шесть лошадей пошло из кошеля самого кардинала Чезарини, хотя ни одна из них не годится для битвы. Все – клячи разбитые.

– В ней сам дьявол сидит, – отзывается Фульшар.

– Может и так, – говорит Ивейн, – но она самая смазливая тварь, на которой я видел тебя верхом с того лета в Йиглаве. Как ту звали-то?

– Клара, – отвечает Гисла, пока Фульшар пытается выудить имя из затуманенной элем башки. – Прекрасная Клара. Жаль, что слепая была.

– Не для Фульшара, – бросает Танкред, вызывая несколько ухмылок. Но тут Галиен поднимает руку, и все затыкаются. Теперь слышно только, как копыта шуршат по лесной подстилке да позвякивает упряжь, когда лошади мотают башками, прядут ушами, некоторые задирают верхнюю губу, втягивают воздух и фыркают. Нехороший знак, думает Галиен.

– Что там, Галиен? – кричит священник из середины колонны.

Галиен не отвечает. Смотрит влево-вправо, но ничего не видно среди пихт. Эвелина шипит на своего жеребца, борется с животиной, которая извивается, мотая из стороны в сторону мускулистой шеей.

«Мы близко». Голос звучит только в голове Галиена, но он знает, чей это голос. Он снова оборачивается и смотрит на Мод, а та не сводит с него глаз.

– Я ни хрена не слышу, – бурчит Годфри.

В том-то и дело. Слишком тихо. И этот запах. Его ни с чем не спутаешь.

Галиен дёргает поводья и пускает мерина вперёд. Годфри выхватывает меч и следует за ним. Скрежет клинков, покидающих ножны. Можер поднимает длинноручный топор, что лежал поперёк седла. Они медленно направляют коней вперёд за Галиеном. Головы крутятся туда-сюда.

Галиен чувствует, как колотится сердце. Как течёт пот между лопаток. Как эта вонь застряла в глотке, будто рыболовный крючок.

От внезапного хлопанья крыльев Галиен резко оборачивается. Три вороны с шумом взлетают в ветви, гневно каркая на Галиена, который видит пиршество, от которого их спугнул. Человек висит на верёвке, глаз нет – на Галиена глядят две сырые дыры. Круглые, кровавые. Дорожки запёкшейся крови на щеках, как от слёз. Паутина крови на подбородке, на голой груди, белой как кость, и на брюхе – потому что языка нет. Вороны его не брали. Трупы так долго не кровоточат после смерти. Сочиться могут, но не так. Значит, кто-то другой вырвал человеку язык, скорее всего, когда тот ещё был жив и мог видеть, как его выдирают изо рта.

Галиен вздрагивает от прикосновения к плечу.

– Кто это? – спрашивает священник. Галиену хочется предупредить его, чтоб не смел больше трогать, но тот уже сам отшатнулся, будто почуял что-то. – Ты должен его знать.

– Я не знаю всех рыцарей в Богемии, святоша, – бурчит Галиен. – Но кто-то явно шлёт нам весточку, раз бросил его доспехи и меч вот так.

– А вещички-то добрые, – нехотя цедит Годфри.

Под висельником, прислонённый к стволу дерева, стоит рыцарский щит, забрызганный кровью. Золотой леопард на чёрном поле. Герб Галиену незнаком. Рядом свалено рыцарское облачение: длинный меч, воткнутый остриём в землю, точно святой крест посреди тёмного леса. Шлем. Нагрудник. Поножи с шарнирными наголенниками. Кольчуга. Рукавицы. Чёрный сюрко с таким же леопардом безжизненно висит на ветке, как и перевязь, усыпанная самоцветами – за такую Галиен взял бы плату как за полдюжины убийств.

– Глядите! – окликает Гисла. Она отъехала правее Галиена и наткнулась на свою бойню. Галиен спешивается, выхватывает меч и продирается между деревьями, расчищая путь клинком сквозь ветки и колючки. Перед Гислой – ещё один мертвяк, привязанный к сосне верёвкой вокруг шеи и другой – поперёк груди и под мышками. Этому вспороли брюхо. Один дикий разрез или разрыв, из которого вывалились кишки блестящей лиловой кучей у ног. Шлем и доспехи раскиданы вокруг, но щит, как и у первого рыцаря, прислонён к стволу. На жёлтом поле – красный лев, вставший на дыбы. Горделивая поза зверя кажется издёвкой над судьбой того, кто носил его на щите.

Галиен повидал слишком много смертей, чтобы теперь блевать. Но что-то в этом заставляет его кишки крутиться, как угри в ведре.

– Что за хренотень тут творится, Галиен? – спрашивает Ранульф, жестом велит Уильяму Грею и Фульшару, что держат луки со стрелами наготове, смотреть в оба.

– А вон ещё один, – говорит Танкред, тыча мечом в лес.

Священник крестится, а Галиен матерится сквозь зубы. Молодая женщина, Мод, сверлит его взглядом. Словно ему и без того не муторно.

– Точно, рыцарь, – подтверждает Танкред. – То, что от него осталось. – Молодой воин кривится и сплёвывает. – Башки нет. И рук тоже.

– Мне это всё не по нутру, – говорит Ансель.

– Хочешь за ручку подержаться? – цедит Эвелина с мрачной ухмылкой.

Они подбираются ближе к третьему трупу, что сидит в кольчуге и латах, привалившись к стволу, обрубки плеч и шеи лоснятся кровью, проглядывают кости, гудят мухи. На расстоянии вытянутой руки – будь они у него – стоит щит, прислонённый к древнему буку. На нём волк, серый как зимнее небо, ощетинившийся, с жёлтыми глазами. Вокруг него кровью начертан круг.

– Матерь Божья, – шипит священник.

– Кто они такие, Галиен? – спрашивает Годфри, хотя знает, что старый друг не ответит.

Ансель снял усыпанную каменьями перевязь с ветки и взвешивает в руке, прикидывая цену.

– Брось, – говорит Галиен.

Ансель хмыкает, как человек, понимающий, что это не шутка, но дающий другому шанс превратить всё в неё.

– Я не шучу, Ансель. Положи на место.

– Да пошёл ты, Галиен, – огрызается Ансель, махнув рукой на рыцарские доспехи, щит с леопардом и меч. – Тут добра на месяцы гульбы и девок хватит.

– Он сказал – оставь, – говорит Годфри.

На роже Анселя мешаются недоумение и гадливость. Он зыркает на Эвелину, та пожимает плечами.

– Тут нечисто, – говорит Рейнальд.

Можер сплёвывает. Фульшар вскидывает лук со стрелой на тетиве, услышав шорох.

Всего лишь птица шебуршится где-то в ветвях.

Галиен хмыкает.

– Те, кто порешил этих людей... им не нужны деньги, а значит, они не из тех, кого ты или я можем понять. – Он долго стоит, глядя на север, в лес, через который им бы сейчас ехать. Его люди, головорезы, что бросились бы на два десятка орущих сарацин или на королевскую стражу за пару бурдюков вина, смотрят на него. Ждут.

Наконец Галиен разворачивается и идёт к своему мерину, который щиплет пучок травы.

– Пойдём в обход, – говорит он.

– Но мы потеряем время, – возражает священник.

Галиен кивает.

– День.

Священник склоняет голову набок.

– Страшно? – спрашивает он Галиена.

Любопытство? Или вызов? Галиену плевать. Он забирается в седло, берёт поводья и пускает мерина шагом.

– Хочешь идти там, – кивает он на повешенного рыцаря, – я тебя не держу.

– Думаешь, я потащу Мод через это место один? – спрашивает священник.

В щербатой ухмылке Ивейна не хватает зубов.

– Пусть со мной останется, – подмигивает он святоше, но тот его не замечает, только кивает Галиену, который уже ведёт остальных на запад, в обход изувеченного трупа, пока некоторые всё ещё шарят глазами по зарослям в поисках головы и рук.

– В скорби терпите, в молитве усердствуйте, – бормочет священник, взбираясь на коня рядом с Мод.

«Я тебе нужна, Галиен?» Опять её голос в его башке.

На этот раз он отводит глаза, глубоко дышит, втягивая воздух – теперь, когда они отъехали от смрада мертвечины. Дождём пахнет, думает он, вглядываясь в клочки свинцового неба, нависшие над лесным пологом. Не хочет думать о голосе, что каким-то чудом звучит у него в черепушке.

– Не похоже на работу крестьян, – говорит Годфри.

– Думаешь, это последователи каменщика? – говорит Ранульф. – Они бы с бедолаг всё содрали до нитки.

Галиен хмыкает. Он навидался еретиков и их прихвостней. Видел, как фанатики морят себя голодом, хлещут себя по спинам до кровавых лохмотьев, вешаются дюжинами с выпученными от восторга глазами и ебут скотину. И всё во имя Господне. Нетрудно представить дюжину лесных мужиков, так упившихся каким-нибудь христовым пойлом, что им уже плевать на деньги.

Шелестят листья, и начинается дождь, капли барабанят по шлемам, отскакивают от щитов за спинами и притороченных к сёдлам. А потом, будто огромный кипящий выдох, он обрушивается вниз, пронзая листву и размывая лесной сумрак.

***

– Что за чертовщина? – прорычал Фульшар, указывая на древнюю искривлённую ольху, склонившуюся над ручьём слева, словно пытающуюся дотянуться до противоположного берега. На её стволе виднелась резьба, похожая на шрам среди зелёного лишайника. Круг с глазом в центре. Весь вымазанный чёрной смолой.

Под этой тянущейся веткой вода едва двигалась, неестественно медленно. Похоже на мёртвую воду, подумал Галиен. Если только ручей может выглядеть мёртвым. Они следовали по долине с рассвета, и грачи уже густо сбивались у своих гнездовий на западе, галдя в надвигающейся темноте.

– Кто-нибудь знает, что это значит? – спросил Годфри. Никто не ответил. – Священник, ты?

Дождь всё так же шипел, стекая с краёв шлемов и охлаждая воздух так, что их дыхание клубилось вокруг лиц туманом и вырывалось из ноздрей их коней серыми струями.

– Работа праздных рук, – сказал священник. – Ничего более.

Они продолжали ехать, тринадцать пар глаз задержались на символе. Галиен знал, что не он один чувствует тяжесть взгляда того глаза на своей спине, проезжая мимо, следуя вверх по течению вдоль берега. И он чувствовал, как меняется воздух вокруг, когда каждый член его отряда поддаётся инстинкту, который до сих пор сохранял им жизнь. Он слышит характерные звуки клинков, вытягиваемых на дюйм-другой, чтобы убедиться, что они легко выйдут из ножен. Ему не нужно оборачиваться в седле, чтобы знать, что Эвелина уже взяла наизготовку своё длинное копьё под правую руку, что Рейнальд расстегнул ремень своего боевого молота, что Ранульф положил свою булаву перед собой на седло и сейчас проводит большим пальцем между выступами на её навершии.

– И это тоже праздные руки, священник? – говорит Годфри, когда они проезжают мимо ясеня, на чьей серой коре козлиная голова нарисована тёмно-коричневым цветом застарелой крови.

Они выходят на тропы, заросшие ежевикой и шиповником. Старые, изрытые колёсами повозок, но, судя по всему, давно заброшенные. Галиен чувствует, как лес начинает редеть. Видит ряды подстриженных ольх, многие из блестящих от влаги пней с годовым приростом тонких как хлыст побегов. Рядом с ним Годфри поднимает бородатый подбородок и глубоко вдыхает. Качает головой.

– Странно, – бормочет он.

– Да, нет костров, – говорит Галиен.

– Ветер дует мне в бороду, Галиен.

Годфри прав. Они близко. Девчонка сказала ему об этом, хоть и не вслух. Они должны были бы уже чувствовать запах деревни. Дым от очагов. Навоз скота. Выгребные ямы и двор дубильщика. Колода мясника.

Костёр был бы кстати, думает Галиен, но не произносит вслух, когда шипение дождя в деревьях стихает, и они ведут своих коней между пнями давно срубленных деревьев. Призраки древних дубов и ясеней. Затем тропа выводит их на пастбище, через которое поднявшаяся луна проливает свой холодный свет сквозь прореху в облаках.

Галиен ведёт их. Мрачная процессия, явившаяся как призраки из исхлёстанной дождём ночи. И вот, на расстоянии полёта стрелы через луг – деревня. Два десятка крытых соломой жилищ и мастерских, загонов для скота и зернохранилищ, приземистых и тихих в сгущающейся ночи. Слишком тихих. Обычно к этому времени сторожа уже должны были бы ударить в колокол тревоги.

– Мне это не нравится, – говорит Годфри.

– Ни одной ёбаной собаки, – замечает Уильям Грей. – Они должны были бы лаять как бешеные.

Галиен поднимает руку и проводит ею слева направо. По этому сигналу его воины растягиваются в линию по обе стороны от него. Доспехи поблёскивают. Лунный свет целует клинки. Глаза просеивают мрак в поисках засады. Притаившегося арбалетчика. Крестьян с мотыгами, готовых подняться как мертвецы и срубить их с сёдел или перерезать поджилки их коням.

– Гисла, Танкред, Рейнальд, Ансель. Обойдите кругом, – приказывает Галиен, думая, что если еретик попытается сбежать, Гисла и остальные поймают его, как кролика, который убегает из своей норы прямо в сеть, наброшенную над входом. Никому не хочется провести эту мерзкую ночь в поисках по лесу к северу от деревни. Гисла шипит, и четверо пришпоривают коней и отъезжают рысью, огибая деревню с запада, чтобы отрезать еретику путь к бегству.

– Чума? – размышляет вслух Фульшар.

Возможно, думает Галиен. Он недавно слышал о целых деревнях, выкошенных чумой. Деревнях мёртвых.

– Если там чума, я туда нахрен не пойду, – говорит Уильям Грей.

– Здесь нет никакой чумы, – отвечает священник. – Мы бы уже знали.

– Тогда почему такая тишина, святой отец? – спрашивает Эвелина, направляя копьё в ночное небо над постройками, до которых теперь подать рукой. – Ни дыма. Ни собак.

– И ни души, – добавляет Уильям Грей, хрипло откашливаясь и свесившись с седла, чтобы смачно сплюнуть. – Чертовщина какая-то.

– Ты дал слово кардиналу, Галиен, – говорит священник, глядя не на Галиена, а прямо перед собой, на деревню. – Ты согласился на условия.

Галиену не нужны напоминания.

– Найдём еретика, обсохнем и на рассвете уходим, – говорит он, будто само произнесение этих слов сделает их явью. Они подходят к первому строению – амбару с настежь открытыми дверями, которые медленно раскачиваются на ветру со стоном ржавых петель.

– Спешиваемся, – командует Галиен, отстёгивая щит от седла. Остальные следуют его примеру, разбирая щиты и мечи, булавы и топоры. Опускают забрала. Уильям Грей и Фульшар достают сухие тетивы из-под шлемов и натягивают луки. Затем, оставив Фульшара с лошадьми и окружив Мод и священника, они вступают в деревню и выходят на главную улицу, вглядываясь в дома и амбары, конюшни и мастерские по обеим сторонам. Дыхание Галиена гулко отдаётся в железном бацинете. Темнеющий мир снаружи сужен до узкой полоски в прорези для глаз.

Все молчат. Не из страха выдать своё присутствие, а потому что каждый напряжённо вслушивается, пытаясь уловить хоть какой-то звук сквозь шипение дождя и лязг доспехов. Сколько раз Галиен шёл навстречу смерти? Это всё, что он знает. И всё же в этой ночи есть что-то особенное. Он чувствует это нутром. Кожей. На языке.

С натянутой тетивой и стрелой наготове Уильям Грей пинком распахивает дверь. Оборачивается к Галиену, мотает головой. На противоположной стороне Можер обухом длинного топора бьёт в другую дверь, едва не срывая её с петель. Исчезает внутри, но вскоре появляется. Смотрит на Галиена. Качает головой. Идут дальше.

Хрюканье заставляет Галиена повернуться к загону. Мод уже у ограды, заглядывает внутрь. Галиен подходит и тоже смотрит. Три свиньи заживо пожирают четвёртую. Они рвут горячую, дымящуюся плоть, пока жертва смотрит на Галиена, и её маленький тёмный глаз блестит во мраке.

– Галиен. – Годфри указывает мечом на мастерскую колёсника. Прямо внутри что-то висит на балке, медленно покачиваясь. Не человек – собака, с вывалившимся между острых зубов языком в застывшем оскале.

– Какой ублюдок станет вешать собаку? – спрашивает Уильям Грей.

Но ответа нет, и они движутся дальше. С отработанной сноровкой проверяют одно помещение за другим, держа оружие наготове. Кузница коваля. Плотницкая. Дом сапожника. Дом кузнеца и пивоварня. Прикрывают друг друга. Ждут нападения, но находят лишь пустоту.

– Все смылись к чёртовой матери, – говорит Ивейн, озвучивая очевидное, белки его глаз поблёскивают в темноте.

– Галиен, – окликает священник, и Галиен оборачивается, следуя за его взглядом туда, где Мод стоит посреди грязной дороги, указывая на маленькую деревянную церковь на восточной окраине деревни.

Галиен приподнимает подбородок, глядя на молодую женщину: – Что такое?

Она не отвечает. Просто смотрит на церковь, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, что слышит она одна. И от этого остальным не по себе.

– Пойдёшь со мной, святой отец, – говорит Галиен, затем делает знак Годфри и Можеру, которые встают справа и слева от него, и вместе они идут через грязный двор к маленькой церкви.

Вонь бьёт Галиену в нос, едва он переступает порог. Смрад крови и дерьма. В кромешной тьме он ничего не видит и потому поднимает забрало. Позади раздаётся скрежет кремня о сталь – священник высекает искру в трутницу. Через мгновение вспышка света озаряет тёмное нутро церкви. На стене рядом с Галиеном – распятый Христос, умирающий за грехи человеческие. Алые брызги от раны копьём и из пробитых ладоней. Ангелы, парящие в синих небесах. Лик Христа безмятежен и всеведущ, и Галиен вспоминает ту свинью в загоне, которую заживо пожирали, а она даже не сопротивлялась.

Священник водит свечой из стороны в сторону, бросая хрупкий свет во тьму, точно благословение. В крестильне – каменная купель. Перед ними ряды скамей, а впереди – кафедра из тёмного дуба. Галиен поворачивает голову вслед за светом свечи, пытаясь отделаться от ощущения, будто по загривку ползут мурашки. Церкви.

– Ad altar Dei, – хрипло произносит священник, идя по короткому проходу к святилищу и алтарю, пламя свечи трепещет на сквозняке. Мод следует за ним, Галиен – за ней, лязг его доспехов сам по себе кощунство в доме Божьем, хотя и ничто по сравнению с грехами того, кто их носит.

У алтаря в темноте кто-то стоит на коленях. В капюшоне, согнувшись, руки раскинуты в стороны и привязаны верёвками к кольям, вбитым в земляной пол. Точно молящийся некоему незримому владыке, жаждущему лишь боли. На самом алтаре – пара козлиных рогов, огромных, ребристых, закрученных спиралью, их широкие основания сырые, кровавые, с лохмотьями плоти.

– Пресвятая Дева, – выдыхает Годфри, когда священник проводит свечой над этим трупом, застывшим словно душа, навечно застрявшая в чистилище.

– Это он? – спрашивает Эвелина. Никто, похоже, не рвётся посмотреть поближе, так что Галиену приходится отложить щит, шагнуть вперёд и присесть перед фигурой. Он делает тяжёлый вдох, прекрасно понимая, что вонь крови и дерьма идёт от этого тела. Протягивает руку и откидывает капюшон.

Священник подносит свечу ближе.

–Твою-то мать! – Галиен смотрит вниз и видит, что стоит на коленях в луже крови и нечистот. Живот жертвы вспорот. Галиен хватает мертвеца за волосы, запрокидывая голову, пока священник подносит свечу ещё ближе, чтобы осветить лицо.

– Ну? – рычит Галиен.

– Не похож на описание того человека, – говорит священник. И тут глаза мертвеца распахиваются, и Галиен в ужасе отшатывается, гремя доспехами отползая назад.

Эвелина чертыхается, а священник крестится.

Глаза, уставившиеся на Галиена, выпучены от ужаса и невыносимой боли. Затем мертвец открывает рот, и оттуда вываливаются личинки, извиваясь и копошась в кровавой луже под ним. Потрескавшиеся, окровавленные губы шевелятся, и утробный голос произносит: – In absentia lucis, tenebrae vincunt. – Слова едва различимы, но в них чувствуется сила, не вяжущаяся с изувеченным телом, словно какой-то упрямый дух поддерживал в нём жизнь лишь ради этих слов.

Галиен оборачивается к священнику: – Что это значит?

Священник смотрит на Мод, а та глядит на Галиена так, что он не знает, что пугает его больше: связанный человек на коленях с кишащими во рту личинками... или эта женщина.

– В отсутствие света тьма торжествует, – говорит она.

Галиен снова смотрит на коленопреклонённого человека – голова того поникла. Какую бы силу он ни призвал, какой бы дух ни всколыхнулся в нём на миг – всё ушло, и теперь он снова обмяк между натянутых верёвок, распявших его руки. Галиен отступает и кивает Можеру. Верзила кривится, поднимает топор, шагает к стоящему на коленях человеку и одним ударом отсекает ему голову.

В этот момент дверь церкви распахивается – на пороге стоит Гисла, а Рейнальд и Ансель ждут в ночной тьме позади. – Никого, – говорит она. – Никто не убегал. Где бы ни были эти люди, они ушли до нашего прихода.

Галиен хмуро смотрит на священника: – Может, он знал, что вы идёте за ним.

– От суда Божьего не скрыться, – отвечает священник.

– И что теперь? – спрашивает Годфри.

– Мы нашли тропу на север, – говорит Гисла. – Танкред пошёл по ней.

– Одного отпустила? – восклицает Годфри.

– Он больше не мальчишка, Годфри, – отрезает Гисла. – Справится сам.

– Веди к тропе, – приказывает Галиен.

***

Лес к северу от деревни густой и тёмный, временами приходится продираться сквозь заросли, прорубая мечами путь через ветви, которые, кажется, тянутся к ним. Но то тут, то там – сломанный побег, молочно-белый в темноте. Примятая поляна фиалок. След сапога в мягкой земле. Знаки, которые такой человек, как Галиен, читает не хуже, чем священник – чернильные каракули на пергаменте. И, как священник, Галиен верит и в другие вещи. В те, что нельзя увидеть. Время от времени меж деревьев раздаётся звук. То ли выдох, то ли хлопанье огромного пламени, рвущегося к небу. И другие вещи, которые нельзя ни увидеть, ни услышать – только почуять. Как человек иногда чует чужой взгляд.

Галиен молчит. Не говорит ни с Годфри, ни с Рейнальдом. Ни с кем. Потому что видит, как остальные ёрзают в сёдлах, оглядываются через плечо, успокаивают лошадей, поглядывают вверх, прикидывая, надолго ли хватит лунного света. Они тоже это чувствуют. Эвелина говорит, что её жеребец нервничает, потому что знает – только дурак поскачет через лес ночью, когда не видно, куда ступать. Но дело не только в этом. Все это понимают.

Мод понимает. В этом Галиен уверен. Её пальцы побелели на поводьях. Она не дёргается, как остальные, но ей страшно. А священник почти не сводил с неё глаз весь день.

Они едут дальше, облака над лесом расходятся, и серебряный свет льётся сквозь прорехи в лесном пологе. И спустя часы, или минуты – Галиен уже не понимает, сколько прошло времени – они взбираются на скалистый холм, переваливают через гребень, и перед ними вырастает замок. Не такой, какими владеют знакомые Галиену лорды, герцоги или принцы, а простое укрепление. Приземистая башня, возвышающаяся во тьме, поглощаемая лесом; точно Христос в толпе прокажённых, думает Галиен.

– Почему мы раньше не знали об этом месте? – спрашивает Годфри.

– На вид недавно построено, – говорит Ансель.

Что-то тревожит Галиена. Дёргает, как холодный ветер теребит плащ. Чувство, такое же смутное, как туман, поднимающийся сейчас между деревьев, что он уже бывал здесь. И всё же – разве бы он не запомнил?

– Что это за чертово место? – выпаливает Ивейн.

– Ни дороги рядом, – говорит Годфри, – ни торгового пути, который надо охранять.

– И ни ручья, ни реки поблизости, – добавляет Фульшар.

– Зубцов нет, – говорит Ранульф, глядя на башню. – Но есть кое-что ещё более странное. – Он поднимает булаву, указывая на тёмные крестообразные бойницы. – Вон там. Видите?

Поначалу Галиен не видит. Но потом понимает: – Они ненастоящие.

Ранульф кивает: – Нарисованы на камне. Видишь, как лунный свет их касается?

– Какого дьявола кому-то понадобилось рисовать бойницы? – спрашивает Ансель.

– Говори, что знаешь, святой отец, – требует Галиен.

Священник разводит руками: – Столько же, сколько и ты, Галиен. Не больше.

Они выбираются из поднимающегося тумана, который клубится за их спинами, словно пытаясь уцепиться за всадников и лошадей, и спускаются во двор замка, где стоит конь Танкреда – один, с расширенными глазами в лунном свете, не привязанный, но не двигающийся с места. Они спешиваются и стреноживают своих лошадей, затем помогают друг другу с доспехами. Застёгивают последние пластины, затягивают ремни, разбирают оружие.

Галиен осматривается. Ни жилых построек. Ни мастерских. Ни колодца. Только замок и двор.

– Ну и куда он провалился, мать его так? – ворчит Годфри, надевая латные рукавицы и плотнее надвигая шлем.

– Ставлю на то, что ублюдок нашёл бурдюк вина и очаг, – говорит Фульшар, натягивая лук. – И я к нему присоединюсь, если мы поскорее не найдём вашего еретика, святой отец.

– Заходим, находим Танкреда, – говорит Галиен своему отряду, – и хватаем всех, кто там есть. Не убивать, если только не попытаются убить вас. Ясно, Можер? – Он поворачивается к верзиле, который держит свой топор как любовницу.

– Как скажешь, Галиен, – соглашается Можер с ухмылкой и кивком.

Галиен оставляет щит привязанным к седлу, берёт длинный меч и ведёт остальных к окованной железом дубовой двери у подножия приземистой башни.

– Давайте покончим с этим, – говорит Годфри, как говорил уже столько раз за эти годы.

«Ты не помнишь?» Он оборачивается и смотрит на Мод, которая наблюдает за ним сквозь темноту, и он гадает, действительно ли это её голос звучит в его голове, или он, наконец, теряет рассудок. Он снова поворачивается к замку и на мгновение застывает перед дверью. Думает о замке, построенном в месте, лишённом всякого стратегического значения, и неизвестным ему лордом. Размышляет, зачем кому-то строить такое укрепление вдали от источников пресной воды. Бросает взгляд на фальшивые бойницы, отмечает отсутствие каких-либо настоящих укреплений, и дрожь пробегает по его телу под толстым поддоспешником. Замок строят, чтобы не пускать других внутрь. Но этот замок, Галиен уверен в этом так же, как в стуке собственного сердца, построили, чтобы что-то удержать внутри.

И всё же он тянется к двери и обнаруживает, что та легко открывается – так что, возможно, Фульшар прав, и кто бы ни был здесь хозяином, он впустил Танкреда и оставил дверь незапертой для его товарищей. Они входят в замок, готовые к бою, ощетинившись острой сталью и едва сдерживаемой яростью, рассредоточиваются в зале, тускло освещённом горящими факелами в настенных держателях. Пламя и тени пляшут и кривляются в потоке воздуха из открытой двери. Но людей нет.

И тут: – Танкред, чтоб тебя, – говорит Уильям Грей, потому что там, в тенях на дальней стороне зала, где проход ведёт в глубокую темноту, стоит самый молодой член их отряда. Танкред стоит к ним спиной, и Уильям Грей с остальными думают, что он валяет дурака, притворяясь, будто не слышит их.

– Танкред, – окликает Галиен, подняв длинный меч и приближаясь к молодому человеку, остальные движутся с ним, озираясь по сторонам в пляшущем свете факелов. – Танкред, – повторяет Галиен, теперь мягче, и, протянув руку, берёт юношу за плечо и разворачивает к себе.

– Господи Иисусе! – хрипит Галиен, отдёргивая руку, пока остальные подходят ближе, и Годфри поднимает свой шипящий факел к лицу Танкреда. Из глаз юноши текут кровавые слёзы. Кровь сочится и из ушей, его шлем валяется рядом на полу, и на мгновение кажется, что он не узнаёт ни Галиена, ни остальных, с кем жил и сражался эти три года.

– Что случилось? – спрашивает Галиен. Но Танкред, похоже, не слышит. Он смотрит прямо перед собой невидящим взглядом, как человек, которому вышибло мозги ударом или при падении с лошади.

– Других ран не видно, – говорит Годфри, водя шипящим факелом над грудью и спиной Танкреда. – Крови нет.

– Что случилось, парень? – говорит Галиен, снова приближаясь, протягивая руку к плечу Танкреда, но вдруг юноша вздрагивает и отшатывается, очнувшись, его лицо искажено ужасом. Не дольше удара сердца его глаза впиваются во взгляд Галиена, пока он выхватывает нож из-за пояса.

– Нет! – кричит Галиен, бросаясь вперёд, но Танкред уже вонзает кинжал себе в шею под подбородком.

Годфри разражается проклятьями, а Уильям Грей отворачивается.

– Чтоб тебя! – выплёвывает Фульшар.

Гисла уже на полу рядом с Танкредом, тщетно пытаясь остановить кровь, что хлещет на его железный нагрудник и растекается лужей.

– Что за чертовщина тут творится?! – рявкает Ивейн, яростно вглядываясь в темноту. Можер сжимает топор и крутится на месте, словно сам воздух внушает ему опасение.

– Что с ним стряслось, Галиен? – спрашивает Ансель.

– Откуда, к чёрту, мне знать?! – огрызается Галиен. – Спроси священника.

Гисла сплёвывает: – Кто-то сдохнет за это, – цедит она, опуская забрало шлема с нарисованным дьяволом. Хватает меч и широким шагом уходит в тёмный проход.