Текст книги "Двое на озере Кумран"

Автор книги: Джанни Родари

Соавторы: Примо Леви,Лино Альдани,Анна Ринонаполи,Эрманно Либенци,Джордано Питт,Серджо Туроне,Маурицио Виано,Марко Дилиберто
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

ДЖАННИ РОДАРИ
Десять килограммов Луны

Помню ли я, когда люди высадились на Луне? Еще бы. Отлично помню. Примерно месяц спустя в дверь моей квартиры позвонили. Я открыл, на пороге, нервно потирая руки, стоял комендаторе Дзиппи.

Вбежав в комнату, он крикнул:

– Я по важному делу!

И плюхнулся на диван. Комендаторе Дзиппи весил добрых девяносто килограммов, и пружины дивана жалобно скрипнули под тяжестью его тела.

– Рассказывайте же! – горя нетерпением, воскликнул я.

– Грандиозное дело! Величайшая сделка в истории! Сколько книг в вашей библиотеке? Две тысячи? Считайте, что у вас в кармане две тысячи пачек ассигнаций по десять тысяч лир каждая. Я сразу же вспомнил о вас – не только потому, что вы мой сосед и одолжили мне термометр, когда сын заболел гриппом, но и потому, что вы человек умный, рассудительный. А это дело – только для людей рас-су-ди-тельных. Дуракам вход воспрещен – ясно?

– Долго вы будете поджаривать меня на горящих углях, комендаторе? Я и так сгораю от нетерпения. Говорите же, я слушаю.

Комендаторе Дзиппи встал, с таинственным видом осмотрелся вокруг, заглянул под письменный стол, проверяя, не прячется ли там кто-нибудь, потом зачем-то подошел к окну. Я живу на четвертом этаже многоэтажного дома, и за многие годы в мое окно лишь однажды залетела канарейка, которую я попмал и тут же торжественно вручил консьержке.

Наконец комендаторе Дзиппи снова устроился на диване и с тысячами предосторожностей извлек из кармана маленький пакет, завернутый в грубую серую бумагу и перевязанный шпагатом.

– Я потому завернул его в такую бумагу, – объяснил он, – чтобы другие подумали, будто это колбаса или сосиски. А знаете, что в нем на самом деле?

– Нет, комендаторе, но жажду узнать.

– Так вот, глядите. А уж потом сами решайте, как поступать. Вы ведь человек рас-су-ди-тель-ный!

В пакете лежал кусок не то мела, не то глины величиной с кулак. Я хотел рассмотреть получше, но комендаторе выхватил его и поспешно спрятал в карман.

– Ну как, посмотрели?

– Нет.

– Как это, у вас что – глаз нет?

– Будем считать, что я видел, но ничего не понял.

– Жаль. Я думал, что человек умный и рас-суди-тель-ный не нуждается в объяснениях. Знайте же. То, что вы сейчас держали в руках, мой дорогой друг, не что иное, как… лунный камень!

При этих словах он невольно повысил голос. Но тут же испугался и грозно приказал мне:

– Тс-с-с! Бога ради никому ни слова! Мы обязаны сохранить все в тайне. Я получил камень от одного верного друга, двоюродного брата старшей сестры жены полковника Проппи.

– Того самого, что побывал на Луне?!

– От него лично. Вернее, от двоюродного брата его старшей сестры…

– Я уже понял.

– Короче говоря, Проппи привез десять килограммов лунных камней. И он готов продать всю партию за вполне скромную сумму. Вы, конечно, понимаете, что в столь деликатном деле он не может обойтись без посредника.

– Я понимаю, но вот какой нам прок от этих камней, мне пока неясно.

– Увы, я вынужден констатировать, что вы не только слепы, но и лишены воображения. Вам приходилось когда-нибудь бывать в Пизе?

Признаться, вопрос Дзиппи застал меня врасплох. Я никогда не был в Пизе и потому счел за благо промолчать.

– Видели вы хоть раз, – наступал на меня комендаторе Дзиппи, – с какой жадностью набрасываются туристы на сувениры падающей башни? Бешеные деньги за них платят! А ведь эти поделки гроша ломаного не стоят. Так вот, представьте себе, что произойдет, когда мы начнем продавать лунные сувениры (слово «сувенир» он произнес грассируя, на французский манер). Маленькие лунные серпы весом в два-три грамма, сделанные из подлинного лунного камня, с гарантией…

– С гарантией двоюродной сестры старшего брата…

– Вы к тому же еще и невнимательны – двоюродного брата старшей сестры… Вот, посмотрите, это заявление профессора Роуна, английского астронома с мировым именем. Он торжественно удостоверяет, что камень был обнаружен на поверхности Луны. А это письмо американского геолога Брена… Ну, а это декларация профессора Липпи. И все эти знаменитости в один голос заявляют, что речь идет о кусках лунной породы.

Комендаторе стал лихорадочно выкладывать бесчисленные пакетики с сургучными печатями. Затем снова распихал их по карманам, торжествующе поглядел на меня и выпалил на едином дыхании:

– Десять миллионов за всю партию, по миллиону лир за каждый килограмм лунной породы… Это же почти даром, не правда ли? Я уже дал ему задаток – двести тысяч лир. Но я не какой-нибудь легковерный болван, в обмен я получил образчик. Я уже подсчитал: если продавать каждый сувенир всего за двадцать тысяч лир, мы заработаем сто миллионов, из из них девяносто-чистая прибыль. Ручаюсь, туристы будут вырывать «лунные серпы» у нас из рук. Тем временем мы свяжемся…

– С младшим братом двоюродной сестры.

– Неужели так трудно запомнить?! С двоюродным братом старшей сестры. Но, если понадобится, мы свяжемся с самим полковником Пропни. Мы предложим ему пять процентов с каждого миллиона лир, и он обеспечит нам новые поставки. Представляете, у нас с вами будут исключительные права. Мы сможем продавать лунную породу тоннами. Вам придется выбросить все книги, иначе не хватит места для денег.

Комендаторе долго еще распространялся по поводу этой сногсшибательной затеи. Продажу «лунных сувениров», с жаром объяснял он, можно наладить в книжных магазинах, на железнодорожных станциях, в аптеках и даже возле церквей. Он, Дзиппи, бьется об заклад, что люди будут выстраиваться в очередь за драгоценными кусочками Луны.

– Все это очень хорошо, – прервал я его пространные объяснения, – но при чем здесь я? Какой помощи вы ждете от меня?

У Дзиппи от удивления округлились глаза.

– Друг мой, я вас очень люблю! – воскликнул он. – Но, к несчастью, вы не только подслеповаты, но и глуховаты. Разве я вам не сказал, что у меня сейчас не совсем хорошо с деньгами?

– Нет, очевидно, об этом второстепенном обстоятельстве вы просто забыли.

– Возможно, возможно. Так вот, я могу раздобыть пять миллионов. Остальные пять миллионов внесете вы. Я охотно предоставил бы вам возможность внести большую часть всей суммы и соответственно получить больший процент прибыли, но, сами понимаете, я должен позаботиться о семье, о будущем моих детей.

Я поостерегся откровенно сказать ему, что не смогу внести ни пяти миллионов, ни даже пяти тысяч лир. Как раз утром я внес квартирную плату за месяц, и у меня в доме не осталось ни лиры, хоть ищи ее с волшебной лампой Алладина. К тому же, мне в голову пришла одна идея, которой я тоже решил пока не делиться с моим другом.

– Идемте же, – сказал я, – к младшей сестре двоюродного брата старшего полковника.

– Идемте! – крикнул комендаторе Дзиппи, вскочив с дивана.

Он был полон такого неподдельного энтузиазма, что даже не заметил, что я снова перепутал все степени родства.

– Он ждет нас в пятнадцать ноль-ноль у колонны Трояна.

– Превосходное место для встречи, – сказал я.

– Вот и я так подумал. Все примут нас за обыкновенных туристов. Кому придет в голову, что в карманах у нас лунные камни.

К знаменитому монументу мы подошли в четырнадцать часов пятьдесят минут. Десять минут ожидания показались комендаторе Дзиппи целой вечностью. От возбуждения он беспрестанно пританцовывал и вертел головой во все стороны. Внезапно один из пакетиков вывалился из кармана и упал ему на ногу.

– Aй! – невольно воскликнул Дзиппи, но тут же, морщась от боли, добавил: – Какое счастье!.. Какая удача!

– Браво! – одобрил я. – Вас не пугает даже удар камнем… по ноге.

– Как вы не понимаете! Упади камень на землю, он мог бы разбиться.

– Чтобы сделать сувениры, все равно пришлось бы его разбить, – сказал я.

Но Дзиппи уже не слушал меня.

– А вот и мой приятель! – воскликнул он.

Человек, шедший нам навстречу, был одет с большой претензией. Половина его лица была скрыта массивными черными очками, а на голове красовалась широкополая соломенная шляпа. Издали его можно было принять за адвоката на пенсии либо за сыщика, заскочившего в кафе выпить «эспрессо». Его внешний вид мог бы обмануть кого угодно, только не меня. По той простой причине, что я его уже знал.

– Добрый день, – радостно крикнул Дзиппи.

– Добрый день, – с достоинством ответил человек в соломенной шляпе, протягивая ему сразу обе руки. – Ну как, все в порядке?

– В полнейшем! – с воодушевлением воскликнул Дзиппи. – Я привел своего друга. Он уже в курсе дела. Позвольте вам его представить: доктор Рос…

– Не трудитесь, дорогой Дзиппи, мы уже знакомы, – прервал я его.

– Правда? – с тревогой в голосе сказал человек в соломенной шляпе. – Что-то не припомню, где я имел честь…

– Прекрасно, великолепно! – вне себя от восторга закричал комендаторе Дзиппи. – Вы уже знакомы, всем все ясно, дело сделано.

– Вот именно, – подтвердил я, – дело сделано. И теперь синьор вернет вам двести тысяч лир.

– Что? – пролепетал Дзиппи. – Что вы такое говорите?

– Я говорю, что всего лишь шесть месяцев назад этот синьор предложил мне необычайно выгодную сделку. За какие-нибудь полмиллиона лир он готов был продать мне целую подкову коня Калигулы. Того самого коня, которого Калигула сделал сенатором. Подлинность подковы письменно удостоверили с десяток профессоров – немецких, французских, норвежских, чехословацких. Но синьор, очевидно, немного близорук – два месяца спустя он подошел ко мне и попытался продать заступ, которым Ромул якобы размозжил голову своему брату Рему. Синьор явно специалист по продаже исторических ценностей. Я не удивлюсь, если сейчас он извлечет из кармана то самое яблоко, которое Ева дала Адаму, и попросит за него всего миллион лир.

Респектабельный господин попытался улизнуть, но я успел схватить его за руку.

– Ну, зачем же так, – ласково сказал я, – отдайте деньги комендаторе тихо, мирно и получите взамен кусок известки, который вы ему подсунули.

Комендаторе Дзиппи выбрал этот момент, чтобы упасть в обморок – слишком много переживаний выпало на его долю за один день.

Мы вместе склонились над беднягой и принялись приводить его в чувство.

Продавец «лунных камней», который, судя по всему, был добрым малым, объяснил мне:

– Клянусь, я только хотел пошутить. Ну, как можно поверить первому встречному, предлагающему вам кусок Луны? А потом я понял, что комендаторе клюнул на приманку. И тогда… Но что за странный человек. Ни разу в жизни не встречал такого… наивного комендаторе.

– Видите ли, – сказал я, – мой друг Дзиппи вовсе не комендаторе. Просто его так прозвали из-за внушительных размеров. Ну, а ему это понравилось. Человек слаб.

– А, значит, он тоже не прочь провести ближнего, продать ему Луну! Что ж, вот вам деньги. Тут не хватает всего тысячи лир, которые я потратил на обед.

Мне не оставалось ничего другого, как пригласить обоих на ужин.

ПОСЛЕСЛОВИЕ
Беглецы из страны повседневность

У Альберто Моравиа есть рассказ, который называется «Все как на витрине». Он интересен тем, что, несмотря на всю свою безусловную реалистичность, читается как фантастический. Столь чудовищной и безысходной предстает перед нами простая, внешне отнюдь не драматическая повседневность. Уродливая повседневность капиталистического города.

Героиня рассказа, красивая молодая женщина, в один далеко не прекрасный день обнаруживает, что живет выдуманной рекламной жизнью. Без свободы воли, без инициативы, без собственного «я».«…Это была цветная реклама известной марки сигарет. На ней была изображена семья из четырех человек: отец, мать и двое детей – девочка с мальчиком. Отец очень походил на моего мужа, мать на меня, а дети на моих детей: те же позы, то же выражение лица, и, как это ни невероятно, портретное сходство. Если не считать некоторых мелочей, одежда и обстановка тоже были одинаковые. И наконец, еще одна жестокая деталь: мы с мужем курили те самые сигареты, которые рекламировала картинка».

Так молодая итальянка пришла к страшной мысли, что ее жизненный путь, что бы она ни делала, всегда будет чьей-то копией. И выхода из этого внешне обыденного, но в основе своей жуткого заколдованного круга нет, ибо основа эта-общество потребления. Героине только кажется, что она сумеет выскользнуть из этого круговорота «чужой» жизни.

«– Я пока придумала только один выход, – говорит она мужу. – Гипнотические средства, успокоительные таблетки, препараты от бессонницы. Чтобы спать, спать, спать…

– Ты говоришь «спать». А ну-ка подними голову. Взгляни туда. Выше, выше, вон на тот щит с рекламой снотворного!»

Впечатляющий финал, что и говорить…

Вы только что прочитали третий сборник научно-фантастических рассказов прогрессивных итальянских писателей. Здесь вы встретили имена, знакомые уже по сборникам «Луна двадцати рук» и «Бандагал». Но время не стоит на месте, и фантасты ощущают это прежде всех и острее всех. Эта книга не похожа на предыдущие. Пронизывающая ее стержневая идея очень близка к реалистическому рассказу Моравиа и, видимо, отражает определенную эволюцию современной итальянской литературы. А быть может, и европейского искусства в целом. Его прогрессивной части, разумеется.

Хотя фантастика весьма многообразна, ей присущи традиционные идеи, сюжеты, проходные темы. Но и они подвержены эволюции, и бывает небезынтересно проследить за той удивительной трансформацией, которую подчас претерпевает фантастическая идея в произведениях самых разных писателей.

Очень любопытно, например, обыгрывает пресловутый «парадокс близнецов» Марко Дилиберто в рассказе «Братья-близнецы». Головокружительные гонки во времени всякий раз ставят перед нами задачу, требующую мгновенного решения. Это сродни запутанному детективу, где, что бы ни говорили критики, главное – логическая задача, «приключения» мысли. Фантастика в этом отношении неизмеримо богаче детектива. Она может вдруг обернуться задачей-ловушкой и выдать решение, хотя и вполне логичное, но вместе с тем совершенно неожиданное. Примером тому служит другой рассказ Дилиберто «Страсть к рыбной ловле». Здесь также имеют место прыжки из прошлого в будущее и обратно, но закономерная и вместе с тем очень нетривиальная развязка лишний раз демонстрирует неисчерпаемость темы. Превратив своего удильщика в реке времени в заурядного рыболова, кстати виртуозного, писатель как бы идет от логики характера. Едва мы успеваем по достоинству оценить этот окрашенный юмором ход, как автор одной заключительной фразой переворачивает все с ног на голову, ибо эта фраза возвращает нас от конца к началу. Так неожиданность становится неожиданностью вдвойне.

Лицо Альдани (рассказ «Пытливые»), напротив, постепенно подводит читателя к развязке, заставляет его ощутить предчувствие неотвратимой ее неизбежности.

Все это весьма любопытная игра ума, логические построения, где из случайных ошибок или же совпадений создаются острые ситуации. Порой такая игра поражает нас нежданной новизной, хотя зачастую она не выходит за рамки традиции. Так, вполне традиционный вариант «космической оперы» демонстрирует перед нами Джордано Питт в рассказе «Возвращение Реда Спида». Здесь и чудовищная плазма-диверсант, и невероятные превращения героев, и неизбежный «хэппи энд» (если, конечно, сбросить со счетов перерождение капитана Спида в некое ящероподобное существо).

Но не эти произведения характерны для сегодняшней итальянской фантастики, не они доминируют в сборнике «Двое на озере Кумран». Не они составляют ту стержневую идею, которая заставила меня назвать это послесловие «Беглецы из страны Повседневность».

Что же это за фантастическая страна? Какие плевелы взрастила она на земле своей? Какие больные цветы распустились на ее пустырях? Такого названия нет на географической карте, но страна эта недолго будет для нас загадкой, ибо мы ее знаем. Это капиталистическое общество потребителей, чьи неумолимые экономические законы ведут к подавлению человеческой индивидуальности, к превращению людей в роботов «постиндустриальной» капиталистической эры.

Толпы оборванцев-хиппи запрудили улицы слепых и сытых городов этой страны. Скользкие, раздувшиеся рыбы всплыли в ее отравленных водоемах. Ветер гонит по ее ночным автострадам обрывки газет и журналов, и многокрасочный унылый секс корчится в мертвом люминесцентном свете. Кончились идиллические времена. Не отдохновение от трудов несет с собой мирным жителям ночь. Под снегопадом наркотиков утопает хрупкий мостик над рекой безумия, разделившей вчера и завтра потребительской повседневности. Красная, обагренная неоном и пожарами ночь… На одном берегу горят по обочинам автомобили годаровского «Уик-энда». На другом, где простирается пустыня Мохаве, взрывается в дыме и пламени фешенебельная вилла, и восстает из обломков, и вновь взлетает на воздух в заключительной сцене «Забриски-Пойнт» Микельанджело Антониони. Огненный финал, подобный библейскому Мене-Текел-Фарес обреченного Вавилона. Чтобы больше покупать, надо больше работать. Проклятие потребительского благосостояния. Нестерпимое, как проклятие нищеты. Нищета убивает тело, жизнь в рассрочку – душу. Грустная ирония. Фарс-гиньоль капиталистического просперити.

Гульельмо из рассказа Эрманно Либенци «Человек, ставший роботом» трудится по восемь часов в день. У него пятидневная неделя. Как и у любого из ныне живущих римлян, миланцев или флорентийцев, чьи интересы охраняют профсоюзы и соглашения о труде. Есть, впрочем, одна, казалось бы незначительная, разница. Микроскопическая гиперболизация, которая делает рассказ фантастическим. На сегодня…

Гульельмо окружен роботами. Они выполняют всю квалифицированную работу на заводе, а он лишь сметает пластикатовую стружку в ведро. Даже директор фирмы – железный ящик с прорезями и лампочками. Впрочем, это мало что меняет. Диалог, который Гульельмо ведет с синьором СЕ Бета-261 по поводу прибавки жалованья, стереотип чистейшей воды. Даже в нюансах. Машинная специфика СЕ Бета-261, его, если можно так сказать, электронная индивидуальность, проявляется лишь в точности подсчетов, в их головокружительной быстроте. Именно это и придает рассказу Эрманно Либенци столь важную для фантастики окраску достоверности. Полная взаимозаменяемость человека-хозяина и машины-хозяина как бы олицетворяет ту отчужденность, которую в свое время подметил в капитализме Маркс. Эта отчужденность, эта машинная обезличка, подобно чудовищной мясорубке, втягивает в свое чрево все общество.

Что ждет Гульельмо, последнего человека в царстве роботов? Его будущее – гора стружки. Его удел – бессмысленный бег в беличьем колесе потребления. Подобно луддитам прошлого, Гульельмо винит в своих бедах бездушный механизм – роботов, загнавших его в стальное кольцо. Они всюду: в цеху, в директорском кабинете, дома, на улицах, в общественных местах. Но в отличие от луддитов Гульельмо не способен на бунт. Он не покинет страну Повседневность, где с каждым днем можно купить все больше вещей. На самых льготных условиях. С очень длительной рассрочкой… Так вперед и вперед, все быстрее и быстрее! И не стоит думать о том, что электронный дьявол, подобно дьяволам прошлого, за земные блага потребует бессмертную душу. Гульельмо не угрожает ни Черный человек из сказки Гауфа, ни Мефистофель. Он хорошо усвоил законы рассрочки. Сегодня он согласился лишь на час сверхурочной работы, а завтра… Но кто в стране Повседневность может позволить себе остановиться и задуматься над тем, что будет завтра?..

Душу можно продать по-разному. Потребительский дьявол не требует ни богохульных клятв, ни расписок кровью. В его контрактах больше не встретишь рокового: «до скончания времен». Да и о душе-то, по правде сказать, разговор не заходит. Он покупает не души, а тела. Мускулы для тяжелой работы, мозги для работы потоньше, красивые ноги и красивые бедра для рекламы. Вчера ему требовались люди-сэндвичи, таскавшие зазывные щиты по улицам, сегодня он берет в аренду лбы (рассказ Примо Леви «Надпись на лбу»). На челе мужчины он выведет: «Лилибради – для него», на женском лобике – «Лиливит – для нее». Какой, спрашивается, от этого урон человеку? Совсем напротив! Считайте, что вам крупно повезло. Шутка ли, три миллиона лир за одну рекламную надпись! Да и носить-то ее придется каких-нибудь три года. Всего лишь аренда… И действительно, это только аренда, дьявол ничего не требует навечно и более не занимается скупкой душ. Души умирают сами. Под дурацкую рекламную песенку, под смешные слова, сами собой проступившие на коже младенца. Это не страшная сказка далекого детства, это электронная быль страны Повседневность. О, она далеко не однозначна, эта страна! И населяют ее очень разные люди. Одни – таких большинство – вроде бы вполне счастливы и всем довольны, другие – с ними нам тоже предстоит встретиться – стремятся к активной борьбе, третьи – просто задыхаются на многолюдных грохочущих улицах, словно в безвоздушном пространстве. А по ночам они выходят на пустые тротуары и, подобно одному из героев Рэя Бредбери, бредут навстречу темноте и тоскливому, неотвязному шуму большого города.

Среди таких ущербных, аномальных обывателей Повседневности редко встречаются борцы, способные на открытый бунт. Чаще это просто беглецы. Одни зарываются в книги, другие уходят в себя, третьи стремятся, как героиня Моравиа, сбежать хотя бы в сон. Мужчина и женщина из рассказа Маурицио Виано «Двое на озере Кумран» становятся обладателями обломка зеленого метеорита, который по ночам уносит их на далекую планету, где нет люден, где ласкова природа. Это грустный и прекрасный мотив. Он то усиливается, то пропадает надолго, но все равно всегда звучит в ушах. Он напоминает музыку «Хрустального яйца» и «Калитки в стене» Уэллса, но чем-то разнится от нее, быть может, обертонами недосказанности или же робкой флейтой надежды. А вернее всего – диссонансным скрежетом, додекафонией внезапно прорвавшейся истеричности. Ее не знали герои Уэллса. Это электронная быль Повседневности, ее наркотический срыв. В самом деле, для героев Виано зеленый метеорит становится наркотиком. Без ночных полетов они уже не в состоянии переносить заурядную и внешне благополучную жизнь, которая, подобно гигантскому катку, вот-вот вомнет их в горячий асфальт. Отсюда нервный срыв, неумолимая и истребительная тяга к побегу. Наркотическая тяга.

Но это самообман, фетишизм атомного века. Разве не похож зеленый оплавленный камешек на фетиши эпохи неолита? И разве не напоминает, бамбуковая палочка (из рассказа Анны Ринонаполи «Бамбуковая палочка») более позднюю и более изощренную символику Вавилонии и эллинизма?

Пятидесятилетний кассир Луиджи, подобно героям Виано, не рожден для борьбы. Он такой же беглец, как и растолстевший рыбак с берегов звездного озера Кумран, как его подруга, стареющая актриска Марина. И хоть у Луиджи нет камня, который освобождает спящие души от гнетущей власти времени и пространства, ему также душен воздух Повседневности и он столь же безысходно одинок в семье. Он жаждет чуда; он пытается бежать без оглядки. Куда же бежать ему, неисправимому мечтателю и добряку? В крылатую душу свою? Но она бьется в тенетах, которые расставляет Повседневность для каждого, кто медлит подписать контракт с безликим дьяволом. В безумие? Что ж, эта дорога всегда открыта… И некий старец, который, подобно Архимеду в его последний час, чертит круги на песке, передает Луиджи волшебную палочку. И тенета рвутся. Крылатая душа обретает свободу полета, свободу дарить, осчастливливать, исцелять. Лети же, лети, Луиджи, по улицам страны Повседневность! Возвращай зрение слепым, вытаскивай паралитиков из колясок, набивай карманы обывателей толстыми пачками банкнот!

Но не дано новоявленному Франциску Ассизскому изменить окружающий мир купли-продажи. Что принесли «свалившиеся с неба» деньги человеку, ставшему роботом? Что дали они людям с рекламой на лбу? Еще один первоначальный взнос на очередное сногсшибательное приобретение? Чтобы еще ближе приблизиться к страшному идеалу сигаретной рекламки Моравиа?

Тщетны были мольбы Архимеда, его прекраснодушные надежды на то, что замахнувшийся на него мечом воин пощадит чертежи на песке. Если можно сломать душу, то почему нельзя переломить бамбуковую палочку?

Но надломленная душа все же живая душа. И в этом смысле Луиджи-победитель. Он ускользнул от Повседневности.

Чем же страшна для ущербных сынов своих эта географически расплывчатая, но социально столь конкретная страна? Только ли безумным бегом потребительского колеса?

Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим внимательнее фон, на котором разворачиваются жизненные перипетии наших героев. Ведь тишина повседневности обманчива. За ней грохот классовых битв, войны и тюрьмы, кровавые столкновения с полицией, расовая напряженность, катастрофическая гибель среды обитания, постоянно растущий стресс. Это мир необратимых изменений, потрясаемый катаклизмами мир. Но затхлый мещанский мирок удивительно быстро приспосабливается к любым переменам, любым потрясениям. Обыватель не хочет даже знать о чьих-то войнах, о чьем-то горе. Непостижимая быстрота адаптации – залог неизменности и постоянства. Она парализует любые попытки проветрить затхлый воздух. Тем и страшна страна Повседневность, что трагедии и звездные взлеты человечества равно доходят до нее лишь в пересчете на денежный эквивалент. Поэтому-то и неумолимые жернова ее – потребительское колесо и реклама – призваны адским шумом своим и мельканием света отвлечь человека от борьбы, даже от мысли единой об истинных противоречиях окружающего его мира. Отсюда проистекают и инфляция чувств, и присущий капиталистическому обществу неприкрытый цинизм. Какая в конце концов разница, чем торговать? Поддельными древнеримскими монетами или, куском известки, выдаваемым за лунный камень (Джанни Родари «Десять килограммов Луны»)? Жизнь подобна стоячему болоту. Меняется лишь номенклатура товара и курс лиры на фондовой бирже, а деловая сметка и людская глупость столь же прочны, как золотой паритет. На них всегда можно ставить, они не подведут. Остальное – видимость, иллюзия, подвержен’ пая к тому же быстрой инфляции. Она прежде всего затрагивает так называемые чувства. Любовь, например.

У фантастов почему-то стало традицией смотреть на Землю как на последний островок нежности в бездушной рациональной Вселенной. Порой это балаган с пикантным аттракционом, а порой – своего рода обветшалая обитель полузабытой знаменитости. И хотя она (в данном случае крылатый и пламенный Эрос) давно почила в бозе, что-то, пусть крохи, в этом доме осталось. В итоге – горький осадок, банкротство, разочарование героев. Таков финал и беспощадного «Паломничества на Землю» Роберта Шекли, и грустно-сентиментального рассказа Лино Альдани «Рыжеволосая». Герои обоих рассказов предпринимают паломничество на Земле в поисках любви.

Герои Альдани, Андре и Веена, – беглецы. И тот и другая в любви пытаются найти пристанище от повседневности. Она – «не такая, как все» на своей планете, он – человек, чуждый раю средиземноморской Ривьеры. Оба ставят на любовь максимальные ставки – самих себя и весь мир. Но капризы рулетки непостижимы. Выпадает зеро. Высокое, мучительное напряжение любви немногим дано выдержать. Таковы беспощадные правила игры. Любовь Андре и Веены была обречена на проигрыш с самого начала. В итоге мир Андре рушится. Вокруг него привычная повседневность, но сам он изменился, и в этом мире ему нечего делать. У Веены остается надежда. Она ждет, что на пепелище любви возникнет новая жизнь. Увы, этого не случится – Андре пять лет работал с радиоактивными элементами. Она этого не знала, как и он не знал, кто она и чего хочет. Они взлетели на крыльях Эроса, эти беглецы, но упали и разбились. Это трогает. Однако слезы сочувствия вызвать легче, чем заставить человека задуматься всерьез.

Рассказы Примо Леви заставляют задуматься всерьез. Его героями движет болезненная жажда справедливости. Это губительный, но чистый огонь. В нем выковывается сталь сопротивления.

Маленький Марио из рассказа «Иные», как видно из самого названия, тоже «не такой, как все». И он разделяет уготованную подобным мальчикам участь: становится объектом насмешек и мстительного недоверия класса. На Юге США он был бы первым негром в «интегрированной» школе, в любом другом месте «умным очкариком», не разделяющим неистовые забавы сверстников. В одном случае его судьба могла бы стать трагичной, в другом – просто трудной. Слабые в таких испытаниях ломаются, сильные выходят еще более закаленными. Порой, пройдя суровую школу мальчишеских побоищ, они становятся вожаками. Но именно в этот триумфальный момент перестают быть «особенными» и делаются «как все».

Марио «не такой, как все». И не потому, что окружен слухами и полунамеками. Рождение в колбе, отсутствие пупка и тому подобное – всего лишь необходимый фантастический реквизит. Точнее, намек на возможный в будущем новый расистский миф, направленный против «искусственных людей». Такой миф был бы закономерным ответом страны Повседневность на будоражащую затхлый воздух весть о конечном успехе экспериментов в стиле профессора Петруччи.

Примо Леви предвидит такую возможность, но акцентирует внимание читателей на другом. Его Марио становится жертвой растущей нетерпимости по самой тривиальной, казалось бы, причине. Разговоры о пупке – лишь аккомпанемент неорасистского мифа. Поэтому рассказ можно рассматривать как вполне реалистический. И тем острее и закономернее, несмотря на свою неожиданность, выглядит развязка. Слова Марио «Нет, мы не играем в футбол» приобретают символическое значение. Это и проклятие кошмарной повседневности с ее нетерпимостью и неправдой, но это и кичливый вызов. Отчаянная самозащита, в тот же миг ставшая нетерпимостью. Отныне Марио говорит тем же языком, что и все. Провозгласив свою исключительность, он смирился с заурядностью. Он стал таким же, как и остальные. Ренато заставил его сойти с недоступной звезды. Страна Повседневность может более не опасаться бунта. В лучшем случае Марио станет ее беглецом. И для нас уже не важно, как будет решена острая дилемма. Нам сразу же становится безразлично, рожден ли Марио женщиной или выращен в колбе.

Сильвестро, другой герой Примо Леви (рассказ «Трудный выбор») действительно не рожден женщиной. Мир, в котором он живет, довольно туманный. Здесь и всемогущество столь распространенных в фантастике «галактических служб» и «служб времени», и космический вариант индуистского метапсихоза с его изощренным учением о карме. Но это и вполне рациональный, нетрансцендентный мир, где властвует принцип свободы воли. Что же касается несколько эклектичного смешения эдакого рекламно-туристского набора с идеей звездного мессианства, То, выражаясь языком математиков, оно входит в условие задачи.