Текст книги "Дорога превращений. Суфийские притчи"

Автор книги: Джалаладдин Руми

В то время как большинство людей страдает из-за недорода, отшельник наблюдает вокруг себя одно лишь изобилие. Внешнее служит здесь выражением внутреннего: одни ощущают себя «словно в аду», другие – «собирают большой урожай» духовных свершений. Как ропот, так и довольство обусловлены отношениями человека с Богом: мучается тот, кто «пред Богом чело… не склонил». Согласно как Библии, так и Корану, во времена Моисея «кара свершилась» над Египтом за противление Богу фараона, не желавшего отпустить на свободу израильтян. Только повиновение Божьей воле способно вернуть душе мир и довольство: пророк Моисей, который обратил воду Нила в кровь, может сотворить и противоположное чудо.

Д. Щ.

* * *

В данной притче «телу» уподоблено единство людей, связанных общей социокультурной жизнью (ср. христианское определение Церкви как «Тела Христова»). Не принадлежа к этому «телу», т. е. став отшельником и выйдя из круга как деяний данного социума, так и постигающих его воздаяний («народ голодал, и стенала земля»), человек обретает способность смотреть на происходящее со стороны и указывать на причины гнева Божьего («от Божьего вы отступили завета»). Таким преодолевшим обычные «рамки» человеческого существования наставником-обличителем и призван быть, по мысли Руми, суфийский шейх.

М. Х.

Поучение аскета

 
Нещадное солнце спалило поля,
Народ голодал, и стенала земля,
 
 
А некий аскет, как ни в чем не бывало,
Был весел, и сердце его ликовало.
 
 
Корили его: «В этот год мудрецу
Веселье и радость совсем не к лицу:
 
 
Ведь сколько вокруг наших братьев страдает —
Один разорился, другой голодает,
 
 
А кто-то и гибнет, еды не найдя:
За долгое время – ни капли дождя!
 
 
Лишь глянешь вокруг – и покатятся слезы:
Сухие поля, почернелые лозы!
 
 
Мы – словно в аду, вопиют наши души,
Мы бьемся о землю, как рыбы на суше!
 
 
Неужто тебе одному все равно?
Ведь все мусульмане – как тело одно,
 
 
А если все тело постигла напасть,
Вкушает ли радость одна его часть?!»
 
 
На эти укоры ответил аскет:
«А все ль голодают? Я вижу, что нет!
 
 
Гляжу я вокруг – и не лгут мне глаза,
Что где-то и гроздья приносит лоза!
 
 
Смотрю, наблюдаю – и мне ведь не снится:
На чьих-то полях колосится пшеница,
 
 
И льются над ними дожди в своей черед,
И кто-то большой урожай соберет!
 
 
От Божьего вы отступили завета —
И голод пришел в наказанье за это:
 
 
Пред Богом чело фараон не склонил —
И кара свершилась, и кровью стал Нил!
 
 
Но кто Моисею покорен всегда,
Для тех в том же Ниле – не кровь, а вода!»
 

Три рыбы символизируют три различных отношения к суфийскому Пути. Мудрый человек избирает этот Путь, как только узнает о нем, и, следуя Истине, избавляется от угрозы духовной смерти. Переплыв из «заводи» (символ земного мира) в «пучину морскую» (символ мира Божественной реальности), «умная рыба» (душа суфия) находит свое спасение. Рыба «поглупей» – это душа, которая решается избрать суфийский Путь, лишь оказавшись в горниле страданий. Она тоже обретает спасение, «умерев» для мира сего («притворюсь, что мертва»; ср. с притчей «Просьба попугая», где попугай, чтобы спастись из клетки, также притворился мертвым). Третья рыба («тупица») означает душу, настолько привязанную к земным благам, что она лишь мечтает о суфийском Пути, но неспособна вступить на него даже перед лицом близкой смерти («и вот уж варилась она в котелке…»).

Д. Щ.

Три рыбы

 
«Калила и Димна» – есть книга у нас,
И вам из нее приведу я рассказ.
 
 
Была одна заводь с травою густой,
И жили три рыбы средь заводи той.
 
 
Одна была умной, одна поглупей,
А третья – и вовсе тупого тупей.
 
 
Вот к заводи этой, с восходом зари,
С огромною сетью пришли рыбари,
 
 
И поняли рыбы, заметив ту сеть,
Что трудно им будет теперь уцелеть.
 
 
И умная рыба решила: «Уйду,
И новое место для жизни найду!»
 
 
И вот, ничего не сказав остальным,
Она устремилась к просторам иным —
 
 
Так мчится кабан, словно ветром несом,
Почти настигаемый яростным псом,
 
 
В то время как заяц, беспечный лентяй,
Заснул под кустом и во сне слышит лай…
 
 
И умная рыба туда уплыла,
Где нет ни тревоги, ни страха, ни зла,
 
 
И, путь одолев, средь пучины морской
Блаженство нашла и вкусила покой.
 
 
Сестрица же спасшейся – та, что глупей, —
Пыталась спастись из рыбачьих сетей:
 
 
«Ах, если бы я поумнее была,
Я б сразу за старшей сестрой уплыла!
 
 
Но поздно, к чему сожаленья слова?
Застыну теперь – притворюсь, что мертва!»
 
 
Задумано – сделано: пред рыбаком
Всплыла она, хитрая, кверху брюшком!
 
 
Рыбак же схватил ее, еле взглянул,
Решил, что мертва, – и на берег швырнул,
 
 
Но ей удалось доползти до воды
И в море уплыть от смертельной беды…
 
 
А третья, тупица, забилась в сети:
Спасенья ей было никак не найти,
 
 
И вот уж варилась она в котелке!
Но ей все казалось: по быстрой реке
 
 
Плывет она гордо счастливой порой
К широкому морю за старшей сестрой!..
 

Сюжет этой истории известен еще с античных времен (например, он встречается в «Баснях» Эзопа). Суфийский подтекст притчи сформулирован самим Руми: «Лишь с тем дружи, с кем дружба по плечу!..» Истинная связь между душами предопределена их «добытийным» единением в Боге, а не преходящим чувством приязни. В этом, согласно суфийскому учению, наглядно проявляется духовный закон: «Подобное соединяется с подобным». При нарушении его происходит неблагоприятный «сдвиг» в судьбах, и наказание, предназначенное одному («гордый сокол»), может постичь и другого.

Д. Щ.

Жаба и хомяк

 
Сошлись по жизни жаба и хомяк.
Хоть вместе быть им и нельзя никак:
 
 
Одна живет в воде, другой – на суше, —
Но все же как-то сблизились их души.
 
 
И жаба из болота выходила
И с другом время часто проводила,
 
 
И давняя приязнь к ней хомяка
Всегда была сердечна и крепка.
 
 
Единство душ, конечно, – дар чудесный,
Знак благодати, милости небесной,
 
 
И наслаждались милые вдвоем,
Как роза с восхищенным соловьем.
 
 
Признался раз хомяк своей подруге:
«Нередко пребываю я в испуге,
 
 
Когда, на шатком стоя берегу,
Зову тебя – дозваться не могу!
 
 
Тогда немое, темное болото
Мне доставляет горькую заботу:
 
 
Ведь я к тебе всегда душой стремлюсь,
И словно бы весь день тебе молюсь,
 
 
Меж тем как мусульманин аккуратный
Творит молитву только пятикратно.
 
 
Мне без тебя не мил и белый свет,
Мне без тебя отрады в жизни нет,
 
 
И сердце погружается в рыданья,
Коль мне не назначаешь ты свиданья.
 
 
И, хоть несхожи суша и вода,
С тобою быть хотел бы я всегда!
 
 
Но я уже придумал способ ловкий,
Как этого достичь! Давай веревкой
 
 
С тобою свяжемся, чтоб в миг любой
Сумел бы я заговорить с тобой:
 
 
Я потяну – и ты в ответ потянешь,
И мне доступна, как дыханье, станешь!»
 
 
Не восхитилась жаба этим планом,
Но, чтобы с другом милым и желанным
 
 
Не разойтись, – позволила, чтоб нить
Их навсегда смогла соединить.
 
 
Так дружбы нить их души сопрягла,
Веревка же связала их тела…
 
 
…Но как-то гордый сокол свысока,
С высот небес, взглянул на хомяка,
 
 
Прицелился – и камнем рухнул вниз,
Схватил – и оба к облакам взвились.
 
 
И вместе с хомяком на бечеве
Забилась жаба в светлой синеве!
 
 
Глядели люди, понимая слабо,
Как сокол смог поймать веревкой жабу!
 
 
Она же, воспаряя в облака,
Кляла и проклинала хомяка,
 
 
Теперь, когда ничто уж не поможет,
Твердя в слезах: «С ним дружбы быть не может!..»
 
 
…И я тебе напомнить вновь хочу:
Лишь с тем дружи, с кем дружба по плечу!..
 

Мулла здесь символизирует человека, прежде «жившего духом», но соблазнившегося материальной корыстью («шубой теплой»). Притча предупреждает о том, что Божьего избранника, предназначенного для духовного служения, но погрузившегося в «бурные воды» погони за выгодой (вода – символ материи), ожидают тяжкие страдания («среди ручья барахтался он с плачем»).

Д. Щ.

Мулла и медведь

 
Мулле-бедняге приходилось тяжко:
Одну и ту же тонкую рубашку
 
 
Носил всегда – и летом, и в мороз.
Сельчанам было жаль его до слез.
 
 
И вот медведя с гор снесло потоком:
Крутясь, вертясь, он плыл в ручье глубоком,
 
 
А всем стоявшим возле бурных вод
Казалось – шкура черная плывет.
 
 
И тут сельчане предложили сдуру:
«Плыви, мулла, лови скорее шкуру!
 
 
Возрадуйся, воздай хвалу судьбе —
Готова шуба теплая тебе!»
 
 
Мулла поплыл, но был медведем схвачен:
Среди ручья барахтался он с плачем,
 
 
А все кричат: «Да брось ее, мулла,
Плыви назад, коль шкура тяжела!»
 
 
Мулла в ответ: «Я шкуру отпустил бы,
И к вам назад я с радостью приплыл бы:
 
 
Останусь я без шубы – ну и пусть,
Да не пускает шкура, как ни рвусь!..»
 

«Возлюбленный Друг» – одно из наименований Бога в суфизме, поскольку чувство, которое призван испытывать к своему Создателю человек, – это любовь, доходящая до экстатического «растворения» в Боге. Рассказ предостерегает от погружения в материальные заботы, от забвения суфием своей духовной миссии хотя бы на краткий срок. Ведь именно в это время его может посетить откровение («явилась любовь»), невнимательность к которому впоследствии заставит его горько раскаиваться. Символ такого горя – отрезанный «кусок от рукава»: духовный сон, невнимательность к знамениям, посылаемым свыше, приводит и к физическим потерям.

Д. Щ.

Свидание

 
Хоть некий влюбленный всем сердцем любил,
Предметом любви отвергаем он был.
 
 
Но он не сдавался, и снова, как прежде,
Всё ждал день за днем, преисполнен надежды.
 
 
От цели желанной он не отходил,
И чувство ответное всё ж пробудил.
 
 
Не веря глазам, прочитал он посланье:
«Сегодня твое я исполню желанье,
 
 
Тебя посещу я порою ночной,
Дождись меня в полночь – и будешь со мной!»
 
 
Тут свет воссиял для вздыхавшего тяжко,
И в жертву Аллаху принес он барашка.
 
 
Впервые смеялся он, а не рыдал,
И с сумерек самых свидания ждал.
 
 
Но слишком он, видно, душой утомился:
Сперва головою на ложе склонился,
 
 
Подумал потом: «Подремлю хоть часок!» —
И, не раздеваясь, на ложе прилег.
 
 
А в полночь послышался смех где-то рядом:
Небрежно окинув заснувшего взглядом,
 
 
Отрезав кусок от его рукава,
Явилась любовь – и была такова:
 
 
Мол, вижу, в любви ты поднялся не выше
Игривой и ветренной страсти мальчишьей!
 
 
Очнулся влюбленный, рукав увидал,
И долго смотрел на него – и рыдал…
 
 
…Не бодрствуя сердцем, мы с вами едва ли
Достигнем того, о чем страстно мечтали!
 

Настоящий наставник («царь») – только тот, кто понимает особенности души ученика и неповторимость его земной миссии («ведь я-то знаю, что такое – сокол!»). Обучение у того, кто ко всем применяет одни и те же методы воздействия («птичница»), может иметь трагические последствия, поскольку в этом случае из души вытравляются ее важнейшие отличительные свойства и те дарования, которые необходимы для творческих взлетов («где же крылышки твои?!»). «Забота и доброта» подобного лжеучителя («старушка добрая») не должны вводить в заблуждение искателя Истины. С другой стороны, «царский сокол» означает душу, удалившуюся от Бога («на царя озлился») и подвергшуюся за это страданиям в земном мире.

Д. Щ.

Старуха и сокол

 
Раз царский сокол на царя озлился
И, улетев, в жилище поселился
 
 
У некой птичницы. В избушке сей
Немало было уток и гусей.
 
 
Старушка добрая его схватила
И крылышки ему подкоротила:
 
 
Мол, так ты больше на гуся похож! —
И слезы птицы капали на нож…
 
 
Потом она сказала: «Клюв твой крив,
Слегка подрежем – станешь ты красив!» —
 
 
И плакал сокол о былом величье:
Теперь уж не словить ему добычи!..
 
 
…Гулял в том месте царский казначей,
И птичницу спросил: «А сокол чей?» —
 
 
И выкупил страдальца у старухи,
И сокол вновь к царю вернулся в руки.
 
 
На птицу-бунтаря воззрился царь:
«Да ты, мой милый, не таков, как встарь!
 
 
Ты обитать у птичницы решился —
Вот потому-то клюва и лишился…
 
 
В ней было столько доброты, любви,
Да только где же крылышки твои?!.
 
 
Ну что ж, мой друг, запомни сей урок!
Теперь хоть понял ты, что пренебрег
 
 
Напрасно дружбою моей высокой?
Ведь я-то знаю, что такое – сокол!..»
 

III. Невнимательные ученики

Здесь рассказывается о тех, кто с большим трудом, а порой и со значительными потерями усваивает наставления Всевышнего. Притчи объясняют причины подобных «учебных неудач».

Притча описывает состояние ученика, не имеющего подлинного представления о грозных деструктивных началах («льве»), таящихся в его подсознании («средь ночи»), и принимающего их за положительные стремления («вола»). Научить мюрида властвовать над своими разрушительными страстями и стремлениями – одна из педагогических целей шейха.

Д. Щ.

* * *

Содержание притчи легко сопоставляется со словами из апокрифического Евангелия от Фомы: «Блажен лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят человек, которого съест лев, и лев станет человеком». В человеке – два начала: благородно-человеческое и жестоко-звериное. Одно из них, в конце концов, побеждает – «съедает» другое, подчинив его себе. По внешности человек выглядит, как остальные, но что взяло в нем верх – «человек» или «лев»? Или, как в данной притче, кто находится в «хлеву» (теле) – вол или лев? Истинный учитель видит, с кем имеет дело в лице ученика, и не станет «гладить» затаившегося во мраке «льва», т. е. потворствовать звериным инстинктам воспитанника.

М. Х.

Пахарь и лев

 
Вола со шкурой и костями съев,
В хлеву воловьем развалился лев.
 
 
А пахарь встал средь ночи и пошел
Проведать – все ль в порядке, как там вол.
 
 
Льва гладил он, а думал, что вола,
И весела душа его была.
 
 
А лев молчал и думал: «Вот дела:
Меня сей дурень принял за вола!
 
 
Что ж, радуйся, двуногий ты ишак,
Что правду от тебя скрывает мрак!..»
 
 
…О друг, таким, как пахарь сей, не будь:
Не верь обману чувств, но вникни в суть!
 

Попугаю уподоблен здесь тот, кто, внешне подражая обычаям суфиев-дервишей (обритие головы и т. п.), начисто лишен внутренних качеств искателя Истины. Сходство с попугаем усугубляет тот факт, что эта птица подражает человеческой речи.

Д. Щ.

* * *

Следует обратить внимание на глубокий образ «осы с пчелой», которые «в одном цветке сидят». Многие вещи и события нашего мира, а также способности, знания и умения человеческие сами по себе этически не окрашены. Добро или зло («мед или яд») творятся нашей свободной волей. От ее направления зависит и использование внешних возможностей («нектара цветка») на благо или во вред людям, причем в широчайшем диапазоне (от целящего «меда» до гибельного «яда»). С точки зрения суфизма, прежде чем приступить к обучению, учитель должен быть уверен, что ученик не использует приобретенные знания во зло.

М. Х.

Парфюмер и попугай

 
Был несказанно счастлив парфюмер,
Что попугай его – другим пример:
 
 
То он воров от входа отгоняет,
То, сев на полку, лавку охраняет,
 
 
А то, входящим оказав почет,
К покупке мудрой речью привлечет.
 
 
Но вот однажды вышла незадача:
У двери запах ощутив кошачий,
 
 
Взметнулся страж и крыльями забил,
Смахнул флакон – и вдребезги разбил!
 
 
Тут парфюмер вбежал, не в меру прыток:
Он аромат вдохнул, узрел убыток,
 
 
По луже птицу в гневе проволок,
И попугаю вырвал хохолок.
 
 
Чуть попугай с красою распростился,
Как впал в печаль, не пил не ел – постился,
 
 
Оплакал облысенье градом слез,
И ничего с тех пор не произнес,
 
 
Чем парфюмера и обрек на муку.
«Ах, лучше бы себе сломал я руку,
 
 
Что поднял на тебя в тот черный час!» —
Вопил хозяин, в траур облачась.
 
 
И умолял он дервишей, стеная,
Чтоб чудом речь вернули попугаю,
 
 
И сам старался бедного развлечь.
Но, видно, тот навек утратил речь,
 
 
Сидел безмолвно, вид его был жуток…
Так пролетело трое скорбных суток.
 
 
Вдруг, словно пособить в беде решив,
Явился дервиш, скромен и плешив:
 
 
Ведь тот, кто надевает власяницу,
При этом должен наголо обриться.
 
 
Тут попугай вдруг выкрикнул вопрос:
«Эй, старец, почему ты без волос?
 
 
Иль ты, как я, флакончик сбросил с полки —
Вот и тебя оставили без челки?»
 
 
Народ на рынке громко хохотал,
Что попугаю дервиш братом стал…
 
 
…Хоть «лев» и «млеко» пишутся похоже, —
Но в устной речи путать их негоже.
 
 
Пусть молвил неуч: «Я, как и мудрец,
Жру, выпиваю, дрыхну, наконец», —
 
 
Однако только в слепоте духовной
Он смел предаться мысли столь греховной.
 
 
Оса с пчелой в одном цветке сидят,
Но мед – у пчел, у ос – один лишь яд.
 
 
И есть на свете мускусная серна,
А есть и та, что пахнет очень скверно.
 
 
Два стебля прозываются «тростник»,
Однако сахар – лишь в одном из них.
 
 
Но мужа учат лишь его седины,
Что́ в нашем мире розно, что – едино.
 

Неумение ученика подавлять свои дурные наклонности приводит к разжиганию в его душе неуемного «пожара» страстей. Поскольку противовесом этому ортодоксальный Ислам считает исполнение заповедей (особенно относящихся к благотворительности – «садака»), у многих мусульман возникал вопрос: почему, ведя достаточно альтруистический образ жизни, они никак не могут избавиться от своих злых наклонностей – «погасить пожар»? Ответ дается в притче: действенность веры зависит от сердечного намерения, сопровождающего исполнение заповедей, в данном случае – от искреннего сострадания к тем, кто нуждается в помощи, одним словом, – от любви к ближним. Мюрид, исполненный гордыни («кормили вы свое высокомерье»), не может исполнять заповеди надлежащим образом.

Д. Щ.

* * *

Неотзывчивость, себялюбие вызывают бедствие («ужасный… пожар»). В притче подчеркивается важность искренности в делах милосердия. Источник блага – в мысли, чувстве, сострадании, т. е. в чистом сердце. Небо воздает за намерение, которое не может быть от него сокрыто, и наказывает за лицемерие. Важнейшее в воспитании – «взращивание» искренности в ученике.

М. Х.

Пожар

 
В те дни, когда царил халиф Омар,
Ужасный вспыхнул в городе пожар.
 
 
Он долго бушевал, не прекращался,
И даже камень в пепел обращался,
 
 
И огненною смертью погибали
И птица в облаках, и мышь в подвале.
 
 
Увы – вода пожара не гасила,
А только выше пламень возносила,
 
 
И жертвам, и свидетелям пожара
Являя знак, что это – Божья кара.
 
 
Тогда к халифу люди собрались:
«Чтобы утихнул пламень – помолись!»
 
 
И тут Омар им тайну открывает:
«Сей пламень ваша жадность раздувает!
 
 
Несите хлеб голодным людям в дар —
Тогда утихнет яростный пожар!»
 
 
А те: «Да разве в том вопрос? Едва ли!
Ведь нищим пищу мы всегда давали!»
 
 
А он: «Кормили бедных вы? Не верю! —
Кормили вы свое высокомерье!
 
 
Когда куском вы с нищими делились,
То друг пред другом щедростью хвалились!»
 

Здесь аллегорически представлена ситуация, при которой человек постоянно откладывает борьбу с дурными чертами своего характера, ранящими сердца окружающих («нет счета обидам и ранам»). В образе старейшины представлен шейх, многократно предупреждающий мюрида о последствиях такого поведения.

Д. Щ.

* * *

Чем дольше отказывается человек бороться со своими злыми наклонностями, тем сильнее они в нем укореняются – и тем больнее, переходя в поступки, «язвят» всех, кто с ним соприкасается. В притче злые наклонности уподоблены «колючкам», а окружающие – «прохожим». Учитель, выступающий здесь под видом «старейшины», способен только дать хороший совет; последовать же совету или пренебречь им – дело самого ученика…

М. Х.

Репейник

 
В репей, что глупец на тропе насадил,
Прохожий босою ногой угодил —
 
 
И молвил виновнику: «Вырви скорей!»
Но тот позабыл. И разросся репей.
 
 
Теперь той дорогой любой – стар и млад —
Пройдет – и поранится, жизни не рад.
 
 
Виновника вызвал старейшина строгий,
Чтоб злые колючки убрал он с дороги.
 
 
И тот обещал: «Я их завтра же срежу!»,
Но год миновал, а колючки все те же
 
 
Растут на дороге – конца нет кустам!
Глупец пред старейшиной снова предстал,
 
 
А тот: «Мы в покое тебя не оставим,
Мы этот репей тебя вырвать заставим,
 
 
Но знай, что чем больше проленишься дней,
Тем будет тебе это сделать трудней.
 
 
Ведь силы уйдут, шевелись поскорей:
Колючек все больше, а ты все старей!..»
 
 
…Покуда ты жив, соберись и успей
Тобой же посаженный вырвать репей:
 
 
Подумай – нет счета обидам и ранам,
Которые ты своим односельчанам
 
 
Нанес, возрастив среди общей тропы
Корысти и зависти злые шипы!
 

Согласно мусульманскому воззрению, отвлечение во время молитвы делает ее недействительной (следует начать ее сначала). Помимо прямого, притча обладает и символическим смыслом, предостерегая от внутреннего разлада в самом человеке, пытающемся совершить духовное восхождение посредством молитвы (намаза). Спор четверых индийцев олицетворяет дисгармонию между животной природой, волей, чувством и разумом человека.

Д. Щ.

* * *

Слова этой притчи об осуждении свыше тех, кто «в надменье строгом» судит других, близко перекликаются с наставлением Иисуса Христа из Нагорной проповеди: «Не судите, да не судимы будете…» (Матф. 7, 1). На подобных примерах мы видим, насколько совпадают между собой основные нравственные предписания мировых религий. Сопоставляя этические императивы разных стран и эпох, вновь и вновь убеждаешься в непреходящем общечеловеческом характере истинной мудрости.

М. Х.

Четверо индийцев

 
Четыре благомыслящих индийца
Пришли в мечеть – Аллаху помолиться.
 
 
«Что ж вы не молитесь? – один сказал. —
Ведь муэдзин уже пропел азан!»
 
 
Другой изрек: «Замолкни! Мы не можем
Пустые речи слушать в доме Божьем!»
 
 
А третий: «Ты собрата обвинил,
И этим святость места осквернил!»
 
 
Четвертый молвил: «Все вы в многословье
Ударились – лишь я горю любовью!..»
 
 
…Кто судит ближнего в надменье строгом,
Тот тяжкий грех свершает перед Богом,
 
 
И зря те четверо пришли в мечеть —
Не восхотел Аллах их грех стереть.
 
 
Лишь тот прощен и принят свыше будет,
Кто не другого, а себя осудит.
 
 
Ты не познал себя? Как это жаль!
Но что ж другим читаешь ты мораль?
 
 
Ты на молитву поднимайся рано,
Чтоб исправлять своей души изъяны:
 
 
Когда поймешь, что сам их не лишен,
Не будет ближний твой тебе смешон!