Текст книги "Дорога превращений. Суфийские притчи"

Автор книги: Джалаладдин Руми

Здесь Лейла символизирует Божественный Абсолют – цель стремлений и объект преданной любви суфийского адепта («Меджнуна»). В образе халифа представлен человек, ослепленный эгоизмом («печешься лишь о выгоде своей»), который напрасно прожил жизнь, гоняясь за материальными объектами – призрачными проекциями, «тенями» Высшей Реальности. В притче отражено суфийское (соотносящееся с учением Платона) представление о взаимоотношении между прообразом (архетипом) явления, находящимся в вышнем мире, – и его отображением – «тенью» – в мире вещественном. Жизнь становится осмысленной лишь в том случае, если человек находится на пути к «вершинам духа», а не гоняется за «тенью призрачной». Истинный суфий – «человек, с ума сведенный страстью» – является «безумцем» в глазах тех закоренелых материалистов, чей «трезвый ум в гордыне вознесен», «чье сердце к страсти глухо». Однако только духовная любовь служит для души верным проводником в обители «высшей яви».

Д. Щ.

* * *

Притча выражает глубокую суфийскую идею: рассудочная «трезвость», т. е. рациональное познание, не позволяет проникнуть в истинную природу вещей, поскольку последняя коренится в метафизическом, духовном, мире. Таким образом, «царь» (т. е., говоря языком Священного Писания, «плотский разум») не может узреть ту скрытую красоту вещей («Лейлы»), которая постигается в состоянии экстатического озарения, вдохновения, когда чувства человека обострены и постижение происходит интуитивно («Меджнун» в переводе с арабского – «безумец»). Чтобы не прожить жизнь зря («конец – и пуст колчан»), человек не должен увлекаться «тенями», т. е. изучением лишь частных феноменов бытия («твой взгляд за тенью призрачной следит»). Ему, напротив, следует направить внутренний взор на постижение самой Истины, «отражением» которой является вся множественность феноменов материального мира. Обучение, согласно суфийской традиции, должно вести ученика от явного (физического) к сокрытому (духовному), обострять его внутреннее восприятие, чтобы он не обманывался «кажущейся завершенностью» вещественного мира.

М. Х.

Ответ Лейлы

 
Когда Лейла в чертог царя вошла,
Тот изумился: «Ты и есть Лейла?
 
 
Но где ж красы твоей волшебной сила?
Чем ты Меджнуна разума лишила,
 
 
Невзрачная, обычная вполне?
И лик, и стан твой безразличны мне!»
 
 
Лейла ему: «О царь, не зарекайся,
Ведь ты меня не видишь взором Кайса,
 
 
Темны и тяжелы глаза твои:
Ты в вечной не клянешься мне любви,
 
 
Мне сердцем не свершаешь поклоненье,
От страсти не впадаешь в опьяненье.
 
 
Твой трезвый ум в гордыне вознесен,
Но эта трезвость – самый тяжкий сон.
 
 
Лишь человек, с ума сведенный страстью,
Над высшей явью обладает властью.
 
 
Хотя в твои закрытые зеницы
Свет Правды и пытается пробиться,
 
 
Но ты сквозь сон, что камня тяжелей,
Печешься лишь о выгоде своей.
 
 
Увы! Тому, чье сердце к страсти глухо,
Вовеки не взойти к вершинам духа:
 
 
Ты преуспел в своих земных делах,
Но в вышнем мире обретешь лишь прах.
 
 
Твой взгляд за тенью призрачной следит,
Сама же птица по небу летит.
 
 
Ты за стрелой стрелу пускаешь смело
Туда, где тень, а не туда, где тело,
 
 
И лишь тогда почувствуешь печаль,
Когда поймешь: конец – и пуст колчан!..»
 

В виде узника-обжоры изображен нафс, отличающийся неблагодарностью («должник, что многим долг не возвратил») и неспособностью к просветлению («тот, кто о Божьем позабыл законе»). Единственный способ совладать с нафсом – держать его постоянно под стражей («попал под суд, в темницу угодил»). Будучи «выпущен из темницы», т. е. освободясь от постоянного контроля со стороны разума, нафс всякий раз приносит новое горе своему обладателю. Тому же, кто служит ему постоянно («мы всюду странствовали вместе»), нафс к концу жизни («к вечеру») способен доставить одни убытки. Однако человек, зная это, тем не менее постоянно обольщается напрасной надеждой, ожидая иного исхода: «То ль нужен врач тебе от глухоты, // То ль слышишь то, что хочешь слышать ты?..»

Д. Щ.

* * *

Суфии разделяют издревле существовавшее представление о том, что земной мир является «темницей духов» (ср. I Петр. 3, 19), в которой каждая воплощающаяся в человеческом теле душа должна «расплатиться полною ценою». В данной истории содержится намек на то, что «долг» был «не оплачен» душой в высшем мире, за что она и попала на землю: «Должник… попал под суд, в темницу угодил». Руми проводит различие между духами («узниками»), склонными к исправлению, и теми, которые, не вразумляясь наказанием, ведут вампирический образ жизни («плачут все, лишь он смеется, сытый»). Нередко власти предержащие, находящиеся на виду у всего народа («на верблюде пусть провезут тебя»), принадлежат именно к разряду «обжор», обирающих «узников». Возникает вопрос: почему же Бог допускает до власти таких людей? В соответствии с данной историей можно ответить так: их злодеяния, совершаемые публично, являются предостережением для одних и испытанием для других: «Пусть агнцем притворится этот волк… Смотри – не доверяй плуту и вору, // В лицо запомни этого обжору!». Подобные люди, окончив («проехав на верблюде», т. е. гордо и властно пройдя) свой жизненный путь, оказываются «должниками» уже по отношению к миру земному: «Коль в долг возьмет – запомни: не вернет он». Остается только гадать, какая участь ожидает подобную душу после смерти тела (наказание в преисподней и т. п.), – во всяком случае, обратно «в темницу», т. е. в земной мир, в таковом состоянии ей путь закрыт («тебя я изгоняю из темницы»). Однако же просьба других «узников»: «Хоть на поруки взять его вели» – содержит намек на суфийскую концепцию «заступничества» праведного шейха, который благодаря своей духовной мощи может «вытянуть» из бездны зла даже тяжелого грешника (ср. новозаветное учение об искуплении грехов Иисусом Христом).

М. Х.

Узник-обжора

 
Должник, что многим долг не возвратил,
Попал под суд, в темницу угодил,
 
 
И там, где были редкостью лепешки,
Всех объедал, не оставлял ни крошки.
 
 
В три пуза ест – в лачуге иль на троне —
Тот, кто о Божьем позабыл законе.
 
 
Пусть узники не заслужили рая, —
Но, как в аду, от голода сгорая,
 
 
Они теперь свои влачили дни.
«Ну, как нам выжить?» – думали они.
 
 
Тюрьма обжоре стала местом пира,
А узники с тех пор не знали мира.
 
 
А настоящим миром нас дарит
Аллах, когда он с сердцем говорит.
 
 
Так расплатись же полною ценою,
Сойдя в сей мир – узилище земное!..
 
 
…И узники взмолились, чтоб факих
Пришел на помощь, вник в несчастье их:
 
 
«Еды в тюрьме и прежде было мало,
Ну, а теперь совсем ее не стало,
 
 
Поскольку сей обжора и злодей
Жрет так, как будто рядом нет людей.
 
 
А скажем слово – станет он вопить:
„Аллах нам заповедал есть и пить!“
 
 
Когда ж садимся мы за стол накрытый,
То плачут все, лишь он смеется, сытый.
 
 
Судья, его от нас ты удали —
Хоть на поруки взять его вели.
 
 
Тебя мы молим, руки простираем:
Тогда для нас темница станет раем!»
 
 
Факих решил: «Того обжору мы
На волю выпускаем из тюрьмы.
 
 
Да будет всем и каждому известно,
Что объедалам и в тюрьме не место!»
 
 
Должник-обжора горько зарыдал:
«О, хоть бы мне факих отсрочку дал!
 
 
Ведь здесь я сыт, а при моем обжорстве
Не выжить мне на собственном довольстве.
 
 
Ведь от Аллаха, как Пророк учил,
И сам Иблис отсрочку получил!»
 
 
Факих в ответ: «Сидеть с тобой не хочет
Никто, все узники тебя порочат.
 
 
Так знай, что ты свободен с этих пор,
И твой я отменяю приговор.
 
 
А чтоб и впредь ты к нам не попадал,
Я о тебе такой приказ издал:
 
 
По площадям и рынкам на верблюде
Пусть провезут тебя, чтоб знали люди,
 
 
Какой ты лжец, чтоб впредь, боясь убытка,
Тебе никто не одолжил и нитки!
 
 
Иблис был изгнан Божьею десницей,
Тебя ж я изгоняю из темницы!..»
 
 
…Тут у погонщика верблюд был нанят,
И страж до вечера был тем и занят,
 
 
Что на верблюде должника возил
И всем вокруг убытками грозил.
 
 
Страж восклицал: «Вот он, обманщик, вот он!
Коль в долг возьмет – запомни: не вернет он!
 
 
Пусть агнцем притворится этот волк, —
Гони его, ему не верь ты в долг!
 
 
Гони его! Тебе уж не добиться,
Чтобы его мы бросили в темницу!
 
 
Смотри – не доверяй плуту и вору,
В лицо запомни этого обжору!»
 
 
Тому, что страж кричал простому люду,
Внимал погонщик оного верблюда:
 
 
Он следом шел, и даже был знаком
И с курдским, и с сирийским языком,
 
 
На кои те, что мимо проходили,
Глашатая слова переводили.
 
 
Так показав мошенника повсюду,
Его спустили вечером с верблюда.
 
 
И вот к нему погонщик подошел,
Который понял всё так хорошо,
 
 
Что молвил: «О тебе я слушал вести
Весь день, мы всюду странствовали вместе,
 
 
И оказался к вечеру без сил
Верблюд мой, что с утра тебя носил.
 
 
И потому ты прежде, чем уйти,
Сполна мне за катанье заплати!»
 
 
Должник в ответ: «Не ты ли крикам стража
Внимал о том, что нищий я, что даже
 
 
Монеты не имею, что, кляня,
Должны взашей все люди гнать меня?
 
 
Не ты ль на всех услышал языках,
Что не смогу я заплатить никак, —
 
 
И все ж с меня потребовал ты плату?
Не знаю – то ль умом ты небогатый,
 
 
То ль нужен врач тебе от глухоты,
То ль слышишь то, что хочешь слышать ты?..»
 
 
…О слышащий, внемли: лишь Божий Дух
Нам отверзает зрение и слух.
 
 
Но кто одной корыстью жив и дышит, —
Тот слеп и глух, не видит и не слышит.
 
 
А кто не слышит вышнего веленья,
Тому не шлет Создатель исцеленья!
 

Смысл притчи в том, что внезапное и интенсивное духовное воздействие («аромат») может повредить состоянию неподготовленного и, тем более, погрязшего в пороках человека. Таких людей, не готовых к восприятию духовных влияний, суфии не принимали в свои братства.

Д. Щ.

* * *

Здесь содержится важное предостережение: «благоухание» духовности, высшей мудрости и т. п. не должно касаться «обоняния» (т. е. разума и чувств) тех, кто не подготовлен к этому предыдущей жизнью. Человеку, привыкшему к «смраду» злых замыслов и дел, внезапное соприкосновение со святостью и высокой духовностью может только повредить. Вспомним евангельское предупреждение: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями…» (Матф. 7, 6). Заметим, что сказанное не относится к тем, кто приносит покаяние за свой «зловонный» образ жизни и готов переменить его. Однако ведь в последнем двустишии притчи явно говорится о тех, «кто Правды отвергает аромат», т. е. – не кается в содеянном зле.

М. Х.

Обморок

 
Кожевник, коему привычен смрад,
Пришел на рынок, в парфюмерный ряд.
 
 
Вдохнул он аромат – и в тот же миг
Его глубокий обморок постиг,
 
 
И он упал, как мертвый, на виду
У всех, кто находился в том ряду.
 
 
Один из тех, кто мимо проходил,
Сказал, вздохнув: «Так, видно, Бог судил!»
 
 
Другой, чтоб участить ему дыханье,
К его ноздрям поднес благоуханье,
 
 
Не зная, что такое вещество
Как раз и ввергло в обморок его.
 
 
А третий влить ему пытался в горло
То, от чего ему дыханье сперло,
 
 
И, поднося флакон к его глазам,
Упорно капал розовый бальзам.
 
 
Но это все лишь дело ухудшало,
И грудь несчастного едва дышала.
 
 
Сказал сосед: «Мы рядом с ним живем,
Давайте его брата позовем!»
 
 
А брат, что вскоре был на рынок позван,
В пути запасся шариком навозным:
 
 
Он был не только брат, но также друг,
И сразу братний разгадал недуг.
 
 
Когда болезни ведома причина,
То действенна бывает медицина.
 
 
И брату брат рыдающий поднес
Навоз, с собой прихваченный, под нос:
 
 
Кто к смраду приучил свое дыханье,
Тому смертельный яд – благоуханье!
 
 
И брат постиг, что брата с ног свалила
Благоуханий непривычных сила.
 
 
Он, жизни дорогого брата ради,
От яда подобрал противоядье,
 
 
И брату стал навоз втирать в виски:
Ведь души братьев были так близки!
 
 
Известно изречение Галена:
«Привычное – несет выздоровленье!»
 
 
И вот, вдохнув привычный дух смердящий,
Кожевник ожил, стал дышать все чаще,
 
 
Ему внезапно стало хорошо,
Он зачихал – и обморок прошел!..
 
 
…Кто Правды отвергает аромат,
Того судьба – вдыхать безумья смрад!..
 

Этот рассказ – иллюстрация к одному из важнейших положений суфизма, согласно которому всякое духовное усилие и действие, в том числе обучение ученика той или иной истине, должно быть своевременным, иначе оно теряет смысл.

Д. Щ.

* * *

Существует два типа обучения: обычное – обучение навыкам, и суфийское – применять свои способности в нужное время, в нужном месте и должным образом. Сторож в притче представляет человека, не обученного именно суфийскому пути: он оказался не способным в нужный момент применить свои дарования спасительным для всего каравана образом. Здесь Руми наглядно объясняет, чем суфийский способ воздействия на мир отличается от обычного. Любые навыки, и даже высшие способности, человек может использовать как на благо людям, так и во зло: имеющий дар слова может как остановить кровопролитие, так и призвать к резне. Сторож в притче «дрожал от страха» – т. е. предал интересы всего каравана ради собственного благополучия. Здесь мы опять наблюдаем перевес эгоизма над долгом.

М. Х.

Сторож

 
На караван грабители напали,
А сторож спал, как все другие спали.
 
 
Но воры никого будить не стали,
И все верблюды в эту ночь пропали.
 
 
Купцы проснулись, глядь – верблюдов нет!
Тут к сторожу они: «Давай ответ,
 
 
Не то прибьем тебя, чурбан ты старый:
Кто взял верблюдов? Кто унес товары?!»
 
 
А он: «Во тьме разбойники напали,
Вот потому верблюды и пропали!»
 
 
«Так почему же ты, бурдюк пустой,
Не дал отпор презренной шайке той?»
 
 
«Их много было, я – всего один,
И стало жаль мне собственных седин!»
 
 
«Что ж ты не крикнул: „Караул! Грабеж!“?»
«Мне атаман приставил к горлу нож,
 
 
И я дрожал от страха… Но теперь
Так жаль утрат мне ваших и потерь,
 
 
Что я бы громко до́ ночи тянул:
„Проснитесь, люди! Грабят! Караул!..“»
 
 
…О муж, не спи, будь бдителен и строг
К своей душе! Не упусти свой срок!
 
 
Коль повлекут тебя на Страшный суд,
Тебя в тот час молитвы не спасут!
 

Притча осуждает показной аскетизм религиозных фанатиков. Под «собакой» подразумевается плоть – «животное начало», которое человек решается уморить постом и пренебрежительным отношением, хотя призван поддерживать свою жизнь. В действительности плоть – «друг… верный» человеческого духа, помогающий ему осуществлять свое земное предназначение: учиться сосредоточенности и духовному бодрствованию («добывать дичь»), а также не расточать достигнутого, храня свои замыслы и озарения («страж… по ночам»). В то же время притча осуждает и буквальную жадность по отношению к окружающим.

Д. Щ.

* * *

Мировоззрение выведенного здесь бедуина – меркантильное до такой степени, что малейшее из сферы физической (корка хлеба) в его глазах перевешивает важнейшее из сферы эмоциональной (сопереживание, слезы). Руми, очевидно, обращает особое внимание на такое искажение в душе, поскольку оно характерно для очень многих людей. Подобное состояние, конечно же, является тупиковым для духовного развития личности.

М. Х.

Собака бедуина

 
Хозяин-бедуин стоял и плакал
Над подыхающей своей собакой.
 
 
И вопросил прохожий: в чем причина
Столь безутешной скорби бедуина?
 
 
А тот в ответ: «Отходит друг мой верный,
Он много лет был предан мне безмерно:
 
 
Добытчик дичи, страж мой по ночам,
Врагов он лаем яростным встречал!»
 
 
«Скажи, а твой четвероногий друг
Был ранен? Иль скосил его недуг?»
 
 
«О нет, – в ответ хозяин произнес, —
От голода околевает пес!»
 
 
А тот: «Терпенье – врач в таких делах,
Ведь любит терпеливого Аллах!
 
 
Но, друг мой, откровенен будь со мной:
А что ты носишь в торбе за спиной?»
 
 
«Мне кажется, что твой вопрос нелеп:
Как все, я мясо в ней ношу и хлеб!»
 
 
«Но если дорог пес тебе и близок,
Что ж ты ему не бросишь хоть огрызок?»
 
 
«Бросаться хлебом? Разве ж это можно?
Я сам погибну с торбою порожней!
 
 
Добыть еду – немалый нужен труд,
И лишь за слезы денег не берут!»
 
 
«Да грош цена, – прохожий тут вскричал, —
Твоим рыданьям и твоим речам!
 
 
Коль с другом ты не делишься едой,
Не человек ты, а бурдюк пустой!
 
 
Столь жаден ты и столь безмерно слеп,
Что горьких слез тебе дороже хлеб.
 
 
Но только тем и дорога слеза,
Что сердца кровь сочится сквозь глаза.
 
 
А слезы, что над псом пролил ты ныне,
Они – ничто, и сам ты – прах пустыни!»
 

Сюжет рассказа известен с античных времен и отразился в фольклоре многих народов (ср., например, известную басню Крылова). В суфийском осмыслении медведь – символ «животной души», а сострадательный странник, зовущий дурака последовать за ним, – олицетворение духовной интуиции. Победив «змея» (какую-то наиболее гнетущую и порочную свою страсть) и освободив «животную душу» из-под ее власти, адепт суфизма, по мысли Руми, не может целиком довериться своей грубой натуре, но обязан следовать призыву свыше («страннику»).

Д. Щ.

Дурак и медведь

 
Сражался с медведем прожорливый змей,
И в битве той змей оказался сильней.
 
 
Но мимо шел тот, кто ни разу нигде
Попавших в беду не оставил в беде:
 
 
Муж добрый, готовый несчастных спасти,
Покинутым в скорби – на помощь прийти,
 
 
Защитник людей и спасатель зверей,
Спешащий бессильным помочь поскорей.
 
 
От змеевой пасти медведя он спас,
Его от напасти избавил тотчас:
 
 
Разрубленный змей неподвижно лежал!
Медведь за спасителем вслед побежал,
 
 
К ногам человека покорно припал
И верною службой служить ему стал:
 
 
Медведь человеку был предан вполне,
Его охранял наяву и во сне.
 
 
Шел странник однажды той дальней тропой,
Весьма удивился он дружбе такой.
 
 
Узнав, что медведь был от змея спасен
И что соблюдает он дружбы закон,
 
 
Он доброму мужу сказал от души:
«Покинь ты медведя, за мной поспеши:
 
 
Не может быть другом ни зверь, ни глупец,
У дружбы такой будет скверный конец!»
 
 
А тот отвечал: «Твои речи пусты —
Я думаю, мне позавидовал ты,
 
 
Ведь друга такого не сыщешь вовек:
Он телом – медведь, а душой – человек!»
 
 
А странник ему: «На меня положись,
Забудь о медведе, со мной подружись:
 
 
Ты добрым посулам медведя не верь,
И телом он зверь, и душою он зверь!»
 
 
А тот: «Перестань лезть в чужие дела,
Лишь с этим медведем мне дружба мила!
 
 
Иль ссору меж нами ты хочешь разжечь?
Уйди, мне твоя опротивела речь!»
 
 
А странник: «Людей увещать мы должны:
Всю правду сказал я – и чист от вины.
 
 
Бессилен мой разум в подобных делах,
Судьбу человека решает Аллах!..»
 
 
…Вот как-то муж добрый устал и прилег,
Медведь же покой его чутко стерег
 
 
И мух отгонял, не тревожили чтоб.
Одна из них спящему села на лоб:
 
 
Медведь от усердья булыжник схватил —
И спящего по лбу с размаху хватил!..
 
 
…Пойми, не напрасны слова мудрецов,
Что горе приносит усердье глупцов.
 
 
Дружить с дураком, находиться при нем
Опасно: ведь ум его плотью пленен.
 
 
В свидетели он призывает Коран,
И все же он лжет, его клятва – обман.
 
 
От дружбы, любви и усердья глупца
Защиты проси у благого Творца!
 

Притча иллюстрирует суфийское положение о том, что причины всех бед человека («недугов») следует искать в нем самом («старость» символизирует здесь постоянно действующие духовные причины, а «гнев» – состояния, в которые человек периодически впадает). Без перемены внутренних факторов бесполезно прибегать к чисто внешним воздействиям на ученика («микстурам и настоям»).

Д. Щ.

Старческий недуг

 
«Что делать? – старец доктора спросил, —
Болят виски, совсем не стало сил».
 
 
А доктор: «Дорогой, ведь ты уж стар,
И потому больным и слабым стал!»
 
 
А тот: «Как быть мне? Я почти незряч».
«То признак старости», – ответил врач.
 
 
Заплакал старец: «Ломота в костях!»
А тот: «Бывает в старости и так!»
 
 
«Ах, врач, любая пища мне горька!»
А лекарь: «В том несчастье старика!»
 
 
«Порой мне, доктор, трудно сделать вдох!»
А тот: «От долгой жизни стал ты плох!»
 
 
«Ах, милый врач, желаний плотских нет!»
А лекарь: «Да тебе уж сколько лет?»
 
 
Спросил больной: «Но как мне ободриться?»
А врач: «Пора со старостью смириться!»
 
 
Взорвался старец: «Что ты, словно мул,
Одну и ту же песню затянул?
 
 
Меня своим присловьем не дурачь!
Вот если б ты был настоящий врач,
 
 
То дал бы мне микстуры и настои,
А ты сидишь и мелешь тут пустое:
 
 
Скажи, где к исцелению стезя,
А не тверди, что вылечить нельзя!»
 
 
А врач: «Беседы нашей продолженье
В том состоит, что впал ты в раздраженье:
 
 
Ведь человек, изрядно постарев,
Порой впадает в беспричинный гнев!»
 

Один из смысловых пластов притчи связан с неразумием человека («старика-владельца»), который не успевает взяться за ум в течение всей жизни («ночи» – времени обитания души «за завесой» тела) и спохватывается лишь в момент, когда смерть («вор») уже успела сделать «подкоп под забор», чтобы унести самое драгоценное – возможность жить и действовать («утро» символизирует пробуждение души в ином мире).

Д. Щ.

Вор-барабанщик

 
Однажды некий расторопный вор
Подкапывался ночью под забор.
 
 
Старик-владелец пробудился: кто́ там?
И вопросил, приблизившись к воротам:
 
 
«Что ты затеял здесь возню свою?»
«Я барабанщик, в барабан я бью!»
 
 
«Зачем сейчас-то бить? Ведь люди спят?»
«Свой долг исполнить я и ночью рад!»
 
 
«Нет, что-то тут не вяжется с тобой:
Не слышен мне твой барабанный бой!»
 
 
«Тебе, отец, теперь поспать пора,
А барабан услышишь ты с утра!
 
 
Ведь в доме крик раздастся утром рано
И оглушит погромче барабана!
 
 
Все взвоют: „Нас ограбили! Разбой!“ —
А это чем не барабанный бой?..»