Текст книги "Запятнанный ангел"

Автор книги: Джадсон Пентикост Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Это сам Пол так говорит?

– Да. Но ему нужно было пройти через входные ворота, чтобы попасть в студию. Его видели у ворот, так что он действительно ходил туда. Ему пришлось бы бежать в гору бегом, чтобы выстрелить в Уилларда. Это не стопроцентное алиби, но оно лучше, чем у многих других.

В таком деле хватаешься за любую соломинку. И я схватился:

– Почему Уиллард опаздывал на концерт? Насколько я понимаю, это не похоже на него.

– Так и есть. О'Фаррелл сказал, что он прибежал за кулисы запыхавшись и спросил: "Они все еще там?" – потом велел О'Фарреллу дать свет. И все. Через пять минут он был уже мертв.

– Все ниточки обрываются, – сказал я.

– Именно так. Вернемся к оружию. Для дробовика невозможно провести баллистическую экспертизу. Их примерно дюжины две в колонии и еще около сотни в городе. Многие здесь любят поохотиться в сезон. Мы проверили каждое ружье в округе – примерно сто пятьдесят штук. Некоторые из них были чистые, некоторые – грязные, из некоторых недавно стреляли. Но окончательный результат равнялся нулю. То, что мы обнаружили, ничего нам не давало. Келли закурил новую сигарету. – После этого расследование превратилось в крайне деликатное дело. Что касается доказательств, мы остались с пустыми руками. Теперь мы должны были совать нос в личную жизнь, выслушивать бесконечные рассуждения людей, которые ничего не знали, и строить всевозможные догадки при почти полном отсутствии фактов. Лариган вел дело и не нуждался в нашей помощи. После того как поиски вещественных доказательств закончились, большинство из нас вернулись к своей обычной работе и патрулированию, хотя, конечно, были настороже. Как явствует из документов, Ларигану так и не удалось ни за что зацепиться. Бумаги у меня в офисе. Вы можете посмотреть их, если хотите. Наконец он выдвинул свою версию и, по существу, закрыл дело.

– Версию о религиозном маньяке?

– Вы многое знаете, – отметил Келли. – Я нарисовал вам достаточно неприглядный образ колонии, Геррик. Но полная свобода нравов – это все, что у них есть. Во всем, что касается работы – своего творчества, – они абсолютно честны. Из сотен взрослых обитателей колонии, менявшихся из года в год, найдется всего один-два дилетанта вроде Шона О'Фаррелла. Остальные это люди, всей душой преданные своему искусству. По-настоящему преданные. Фестиваль для них – отдушина, время, когда они могут сбросить годовую усталость, но, едва он заканчивается, они спешат вернуться к своим холстам, к своим пишущим машинкам, к своей музыке. Они хотели, чтобы расследование было закончено, и с готовностью приняли версию Ларигана, потому что она снимала с них подозрения и позволяла им вернуться к работе.

– На чем Лариган основывал свою версию?

– Он говорил, ему так и не удалось отыскать какого-то реального врага Джона Уилларда. Он не мог найти здесь никого, кто имел бы мотив. Ему помогала ваша контора в Нью-Йорке – до вас еще, разумеется, – вероятно, у них остались какие-то документы. Уиллард жил в Нью-Йорке перед тем, как основал Нью-Маверик. Ваши ребята ничего не нашли. Так что Лариган вывел свое заключение. Неизвестный фанатик – в этом заключалась его версия. Некоторые религиозные общины, да и другие организации тоже, не без оснований считали, что фестиваль – безнравственное и грязное мероприятие. Джон Уиллард организовал фестивали и руководил ими. Лариган предположил, что какой-то религиозный тип с тараканами в голове застрелил Уилларда, чтобы покарать его, надеясь тем самым положить конец разврату.

– И вы купились тогда на это?

– Такая версия имела право на существование, – ответил Келли. – И она была ничем не хуже других. Мы проверили религиозные кружки и другие группы, чьи члены выступали против фестиваля, но даже близко не подошли к тому, что указать на кого-то пальцем. Однако все эти годы версия Ларигана, можно сказать, была общепринятой, – пока не появился Брок.

– Что стало с Лариганом?

– Умер. В сорок шестом. Рак.

– Кто стал после него капитаном?

– Парень по фамилии Донован. Он был здесь до пятьдесят третьего. Хороший мужик. Сейчас он служит в полиции штата Аризона. Уехал туда, чтобы организовать полицейскую школу.

– Он интересовался делом Уилларда?

– Относительно. Донован поднял документы и поговорил с нами, с теми, кто был здесь тогда. Думаю, он решил, что пять лет спустя мало что может сделать. Нас попросили не забывать, что дело все еще не закрыто, но никаких специальных приказов мы не получали. – Келли глубоко вздохнул. – Меня повысили до капитана в пятьдесят третьем, и с тех пор я здесь и командую.

– И вы решили оставить это дело в архиве?

Келли повернулся в кресле, чтобы взглянуть на меня:

– А как еще? Прошло двенадцать лет, Геррик. В колонии мало кто живет постоянно. Молодые художники, писатели, музыканты приезжают сюда, чтобы получить помощь и поддержку, и со временем покидают Нью-Маверик. По моим прикидкам, каждый из них проводит в городе в среднем пять-шесть лет. Уиллард и Роджер Марч хотели, чтобы это было именно так. Они собирались дать людям возможность начать, а потом те должны были уехать, чтобы освободить место для других, для тех, кто еще делает самые первые шаги. Роджер Марч и Лора единственные, кто остался из первой группы, появившейся здесь в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Пол Фэннинг и Шен О'Фаррелл – два других старожила. Сейчас в колонии всего семь человек, живших здесь во время убийства Уилларда. Марч и О'Фаррелл, у которых есть алиби; Лора и Пол, у которых оно почти что есть; Пенни, которой тогда было три месяца; есть еще скульптор по имени Камерон Симс. Он тоже из ранних пташек. Ему сейчас далеко за семьдесят, и он впал в маразм, так что явно не мог разделаться с Броком. Он такой хлипкий, что с трудом передвигается по комнате. И есть еще один, Феррер, который когда-то играл на флейте в филармонии. В тот день, когда напали на Брока, он был в Нью-Йорке.

– Значит, из списка подозреваемых по делу Эда можно вычеркнуть двух стариков и Пенни, – сказал я. – А как насчет остальных?

Келли улыбнулся:

– По-человечески мы можем вычеркнуть Пенни, но как полицейские – нет. Она на весь день уходила рисовать. К озеру Банши, как она говорит, но ее никто не видел. Роджер писал в своей студии. Он занимается этим каждый день. У него нет доказательств, что он там был, а у меня – что он был в каком-то другом месте. Пол Фэннинг, по его словам, провел день на старом карьере в соседнем городке, разыскивая подходящий камень для скульптуры. Его видели там в течение дня, но никто не может подтвердить, что он никуда не отлучался. О'Фаррелл провел день как обычно: начал шляться по местным пабам вскоре после полудня и так и ходил по ним кругами, пока не стало далеко за полночь. Это плохое алиби, но ему нужно было мчаться как молния, чтобы успеть избить кого-то между двумя стаканами. К тому же я не в силах определить точное время, Геррик. Во второй половине дня – это все, что у меня есть. Брок пообедал с женой и потом ушел. После этого мы не могли найти его полтора суток. Состояние его ран указывает, что его избили почти сразу после полудня.

– Вы не упомянули Лору, – заявил я.

Келли горько усмехнулся:

– Как раз собирался. Это был прекрасный летний день. Обещаю вам, если заставить ее предъявить алиби, она его предъявит. Могу поспорить, что она развлекалась в чьей-то постели.

"Келли все еще горюет о своих упущенных возможностях", – подумал я.

– Но у нас остаются еще несколько сотен людей в городке.

– Да... – Келли развел руками. – Ни одному из них нам нечего предъявить.

– Никаких наметок?

– Никаких.

– Но вы же не принимаете версию Ларигана и не считаете то, что произошло с Эдом, работой, как вы это назвали, маньяка.

– Нет.

– Почему?

– Я служу в полиции почти четверть века, – ответил Келли. – За такое время насчет некоторых вещей появляется "ощущение".

– Эд Брок использовал это выражение, говоря со своей женой.

– Знаю. И знаю, что он имел в виду. Вы тоже должны это знать.

– Да. У меня сейчас такое же чувство. Что ответ находится где-то совсем рядом. Эд отыскал его. И я собираюсь его найти – с вашей помощью.

– Можете рассчитывать на меня, – сказал Келли, уставившись в янтарные угли камина. – До сих пор я мало кому помог.

– Я теперь понимаю ваши проблемы, – ответил я. – Меня тревожат Пенни Уиллард и Гарриет Брок. Обе они в опасности; Пенни – потому, что она вновь подняла это дело и, похоже, хочет убедить меня продолжить его расследование; Гарриет – поскольку кому-то может показаться, будто она знает больше, чем она действительно знает, и поскольку это она позвала меня. Мы разворошили осиное гнездо, капитан. Убийца провел здесь двадцать один год, храня свою тайну, и чувствовал себя в безопасности. Теперь над ним нависла угроза, и он напал на Эда. Сегодня он попытался запугать меня. Вполне возможно, что, выйдя из равновесия, он вновь пустится во все тяжкие. Если я буду заниматься этим делом, вы сможете прикрыть Пенни и Гарриет?

– У меня мало людей, – сказал Келли. – Двум девчушкам придется скооперироваться.

– Тогда пустите в ход свое ирландское обаяние, – ответил я. – Вы не против, если я вступлю в игру?

– По-моему, достаточно очевидно, что мне нужна помощь, правда ведь, Геррик? – Он говорил как человек бесконечно уставший.

Глава 3

Мы с Келли вместе вышли в вестибюль в тот самый момент, когда в парадную дверь вошел молодой Грег Столлард, патрульный сержант. Он подошел к нам, отдав честь Келли.

– Я снял отпечатки пальцев с машины мистера Геррика, – доложил он. Набор один, предположительно мистера Геррика; имеется на руле, на панели, в бардачке. Больше ничего. Я отправил машину к Уотсону.

– Ничего, если мы возьмем у вас отпечатки? – спросил меня Келли.

– Разумеется.

– У Уотсона на складе нет ни одной шины для "ягуара", мистер Геррик, продолжал Столлард. – А завтра с утра он получит комплект для спортмашин. Вы можете забрать ваше авто около девяти. Но я прикинул, вам будет грустно без колес, поэтому одолжил для вас машину у Уотсона. Она стоит у подъезда. Синий седан. – Полицейский протянул мне ключи. Он заколебался, беспокойно оглядываясь на Келли. – Я открыл ваш бардачок, Геррик. Я нашел там вот это. – Он достал из кармана полицейский пистолет 32-го калибра. – Мне подумалось, лучше будет, если он окажется здесь.

Я усмехнулся Келли и вынул портмоне.

– Разрешение, – сказал я и помахал им в воздухе.

Он кивнул:

– Если хотите увидеть файл по делу Уилларда, приходите завтра с утра ко мне в кабинет. Можем ли мы чем-то вам помочь?

– Огромное спасибо за машину, – ответил я. – Я хочу связаться с Гарриет Брок. Страшно неудобно, что там нет телефона. Она уже вполне могла услышать, что со мной случилось, – у вас в городе слишком быстро разносятся новости. Она будет волноваться.

– Славная женщина, – сказал Столлард. – Мне очень жаль ее. Боже, как представишь, что она проведет остаток жизни рядом с этим беднягой. Начинаешь задумываться о милосердии.

Он был прав. В самом деле, начинаешь задумываться.

Я пошел к бару, чтобы сказать Пенни, куда собираюсь. Толпа несколько поредела, и оставшиеся сгрудились вокруг большого круглого стола в дальнем углу. Молодой парень с гитарой негромко перебирал струны, а Пенни, взобравшись на стол, пела высоким, чистым голосом известную балладу "Подмастерье мясника". Ей, видимо, досталась от отца способность заставить музыку говорить. Мне показалось, что окружающие слышали эту песню в ее исполнении уже не раз, но и теперь они слушали молча и внимательно.

Я дождался, пока аплодисменты стихли. Потом подошел к певице.

– Какая жалость, что вы богаты, – сказал я. – Вы могли бы получать за это деньги.

Казалось, музыка придала ей сил. В глазах ее горела радость. Я сказал, куда собираюсь.

– Если вы пойдете в номер, прежде чем я вернусь, запритесь изнутри и сидите там.

– О, разумеется, папочка, – сказала она, похоже совсем забыв об опасности. А я нет.

Выйдя из гостиницы, я сел в синий седан и неторопливо покатил в сторону Колони-роуд. Келли меня удивил. Он каким-то образом умудрился передать мне ощущение от неистовой вольницы фестивальной ночи. Он ясно показал, как любого, стоявшего в стороне, как он сам, затягивал этот водоворот. Я видел перед собой Лору и ее Черного Монаха так четко, словно сам был там; истеричную толпу людей в масках и костюмах вокруг окровавленных останков Джона Уилларда; двоих отчаявшихся полицейских с пистолетами наготове... И где-то в этой толпе безликий убийца, смеющийся надо всеми.

Я попытался представить, что делал Эд Брок двадцать один год спустя. Я работал вместе с ним в разведке и кое-что знал о его методе. "Возьмите очевидное и выверните его наизнанку", – любил говорить он. Двадцать один год полиция искала того, кто ненавидел Джона Уилларда настолько, чтобы убить его. Применяя методику Эда, следовало искать того, кто ненавидел Уилларда; того, кто убил, чтобы спастись от Уилларда. Нью-Маверик, по сути дела, целиком принадлежал Уилларду. Если бы он заимел на кого-то зуб, уничтожить этого человека ему не составило бы труда. Так можно было выйти совершенно не туда, где все эти годы работала полиция. Кого мог бы возненавидеть Уиллард? Он был вспыльчив, задирист, но столь же и отходчив. Все говорили, что он не таил обид. Но Уиллард мог не простить, например, заигрываний с его обожаемой молодой женой. В "свободном обществе" Нью-Маверика это было вполне возможно. Он мог возненавидеть любого, кто стал бы угрожать спокойствию колонии. Он мог возненавидеть любого, кто причинил вред его другу – такому другу, как Роджер Марч.

Отсюда Эд Брок, возможно, очень быстро пошел по дорожке, по которой никто более не хаживал. Если бы он мог хоть чуть-чуть намекнуть нам, но от него осталась одна скорлупка. Может, он что-то рассказал Гарриет, но она не обратила внимания. Сейчас, конечно, убийца чувствует себя словно на сковородке: ведь она вполне может вдруг припомнить.

Я обнаружил, что усиленно жму на газ. В мозгу возник странный образ. Можно бросить семя по ветру, и через несколько часов его ни за что уже не отыскать. Но через двадцать один год это семя станет деревом. Если знать, что ищешь, можно легко узнать это дерево. Возможно, оно растет у всех на виду, но до сих пор только Эд сумел понять, что оно взросло из брошенного тогда семени. Возможно, я видел его сегодня, но не узнал.

Я остановил синий седан возле почтового ящика Броков. В доме было темно. Я взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что было уже почти одиннадцать. Я притушил фары и вылез из машины. Может быть, Гарриет спит: не хотелось ее беспокоить. Я медленно прошел по лужайке к дому. Месяц скрылся за облаком, и было совсем темно.

– Что вы здесь делаете? Что вам надо?

Это был голос Гарриет, резкий и испуганный.

На расстоянии меньше чем в пять футов сверкнул, ослепив меня, электрический фонарик.

– О боже мой! – Голос Гарриет сорвался. Она кинулась ко мне. – Это не твоя машина, Дэйв. Я... я не поняла, кто это.

Я потянулся, чтобы коснуться ее руки, и вздрогнул как ужаленный. В одной руке у нее был фонарик, в другой – пистолет.

– Пистолет Эда, – сказала она. – Ночью я держу его под рукой. Сюда приходили в темноте люди, Дэйв. Я... я думаю, это просто любопытные; они хотят посмотреть на Эда в окошко. Но я...

– Успокойся, – сказал я. И обнял ее за плечи. Я чувствовал ее дрожь. Дики и Эд спят?

– Дики спит. Кто знает, что делает Эд? Он совершенно одинаковый и когда бодрствует, и когда спит. Нужно внимательно всматриваться, чтобы понять, открыты или закрыты его глаза. В темноте...

– Где можно поговорить, не разбудив Дики? – Я постарался сказать это непринужденно, но ее близость разожгла старые угли.

Она посветила фонариком вокруг.

– На лужайке есть пара кресел. Я... я ждала тебя раньше, Дэйв, а потом решила, что ты уже не придешь.

Мы пошли к двум садовым креслам и сели. Теперь я знал, что, если бы встретил ее раньше – до того, как с Эдом случилось несчастье, – я, наверное, не смог бы играть по правилам. Для меня ничего не изменилось. Одно только сознание, что она здесь, пусть я не видел ее в темноте, тут же возвратило день, когда я потерял ее. Только теперь она не была так уверена, что Эд и есть весь ее мир, но зато стала пленником его беды. Я встряхнул головой, чтобы не думать об этом. Гарриет не знала, что произошло в этот вечер, иначе уже принялась бы расспрашивать. Так что я рассказал ей о призрачном патефоне и о моей растерзанной машине.

– О Дэйв, тебе надо уезжать, тебе нужно скорее уехать отсюда, зашептала она дрожащим голосом.

– Перестань, – ответил я. – Никуда я не уеду. Ты пойми, сегодня я был в нескольких метрах от этого человека. Он был совсем рядом, великий и ужасный. Я не оставлю тебя, меня не запугаешь детскими шалостями.

– Он способен не только на детские шалости, Дэйв. – Она думала об Эде. И прежде чем я успел что-то сказать, добавила: – Я над этим раньше не задумывалась, но мы уже видели его шалости.

– Что ты имеешь в виду?

– В первую же неделю, когда мы только приехали сюда, кто-то повалил наш почтовый ящик и нарисовал на нем картинку – маленькая фигурка, лежащая на спине, с вертелом в сердце. Мы подумали, что это дети. Тебе не кажется...

– Вполне вероятно, – ответил я. – А Эд никак это не связывал?

– Другие ящики, дальше по дороге, тоже были повалены, – сказала она.

– И тоже с рисунками?

– Нет. Но тогда это было похоже на озорство детей. Мы были чужаками здесь. Знаешь, как подчас дети реагируют на посторонних. Мы решили, что поэтому и удостоились рисунков.

Я ощутил противный холодок внутри. Перед нами был психопат, который озорничал по-детски, а через минуту начинал спокойно убивать. Здесь шуточки маленького мальчика переходили в смертоносную агрессию. Кто знает, когда малыш снова станет убийцей? Ладонь моя сжалась на рукоятке пистолета, который Столлард принес мне из моей машины. Я гадал, а не мог ли наш чокнутый друг, разбираемый любопытством, рыскать вокруг дома, чтобы "посмотреть на Эда в окошко". Он хотел удостовериться, что Эд в самом деле так бессилен, как говорят.

– Я поговорил с Келли, – сказал я. – Он собирается усилить охрану. Но тебе придется помогать ему.

– То есть?

– Ты не должна никуда выходить без предупреждения.

– Куда мне выходить? – с горечью спросила она. – Самое большое до ближайшего бакалейного магазина. Надолго я не могу оставить Эда. И Дики тоже.

– Наверно, он пустит здесь регулярный патруль, этак через час, – сказал я. – Если хоть что-то тебя встревожит, если к дому снова кто-то подкрадется, сразу сообщи об этом. – Я пытался разглядеть в темноте ее лицо, но видел только тень. Не было видно, как она слушает.

– Келли рассказал тебе, что случилось в ночь, когда был убит Джон Уиллард? – спросила она после минутного молчания.

– Да. Целая история.

– Тебе не показалось странным, Дэйв, что никто, похоже, не позаботился выяснить, кто был тот, кого они называют Черным Монахом?

– Неужели? – Я понял, что Келли не вдавался в подробности. – Эд рассказывал тебе?

– Про эту ночь. История известна всем. В Нью-Маверике это нечто вроде местного фольклора. Возможно, расспрашивали Лору, и это то немногое, что она сочла нужным скрыть. – В голосе ее звучали горечь и смех. – Кто тот Черный Монах, с которым вы были прошлой ночью? Неприлично же спрашивать это леди, с кем она прилюдно занималась любовью? Может быть, Эд узнал. В любом случае он никогда не говорил мне об этом. Но в моем положении в голову начинают приходить странные мысли. Я думаю – я думала, не мог ли Джон Уиллард быть Черным Монахом. Он опоздал на концерт, ты знаешь.

– Он любил свою жену? – спросил я, озадаченный подобным предположением.

– Это не всегда удерживает мужчин от романов на стороне, – сказала она резко. Она снова вспомнила об Эде.

– Ты говорила об этом кому-нибудь? – спросил я.

– Дэйв, я не говорила ни с кем, кроме тебя. Я боялась.

– И не надо. Я уже понял, что сплетни распространяются здесь быстрее ветра.

– Можешь быть уверен, я не стану, Дэйв.

Джон Уиллард – Черный Монах! Сильнее всего это взбесило отца Лоры, Роджера Марча, у которого было абсолютное алиби, ее мужа Пола, у которого было сносное алиби, и ее теперешнего поклонника, кем бы он ни был. Я припомнил, что сказал Келли о Черном Монахе. Это не был Пол Фэннинг, сказал он: "Более мелкий мужчина, грациозный, как балетный танцор". Не похоже на пятидесятишестилетнего Джона Уилларда, чей портрет над баром в "Вилке и Ноже" показывал, что он был крупным мужчиной – таким же или даже еще крупнее, чем Пол Фэннинг.

Я прикурил сигарету, отчасти потому, что хотел курить, а отчасти в надежде поймать лицо Гарриет в пламени зажигалки. Она сидела в кресле, сгорбившись и закрыв лицо руками.

– Гарриет?

– Да?

– Я мог бы остаться с тобой, если бы ты хотела. Но...

– Я знаю, Дэйв.

– Незачем больше лгать, – сказал я. – Я люблю тебя, я всегда любил тебя, я всегда буду любить тебя. Будем действовать как полагается. Твой муж сейчас не станет бороться за свою честь. Можешь ничего не говорить, но ситуация, по-моему, ясна. И здесь нет ничего дурного. Тебе это нужно, Гарриет; тебе нужно это знать. Как только мы все распутаем, я откланяюсь, раз уж так надо.

– Так надо, – откликнулась она словно издалека. – Но, Дэйв...

– Да?

– Спасибо. Мне правда стало легче. Я... я однажды выбрала и не раскаиваюсь. Поэтому мне нечего сказать.

– Я знаю. – Я поднялся. – Хочешь, я найду кого-нибудь, кто побудет с тобой?

– Нет, Дэйв. Ничего, в сущности, не произошло. Я не боюсь ни за чью жизнь. Я знаю, что делать с этой пушкой. Если этот человек появится здесь, я пристрелю его, и это будет то же, что разбить яйцо на сковородке. Может, я и высплюсь сегодня – ведь ты здесь, и что-то наконец сдвинулось.

Я шагнул к ней в темноте, нагнулся над креслом и поцеловал ее в лоб. Она не шевельнулась и никак не отреагировала.

– Спокойной ночи, – сказал я.

– Спокойной ночи, – шепот.

Сидя в синем седане и мчась по Колони-роуд к городу, я почувствовал, что моя рубашка намокла от пота. Я сказал ей это. Я скажу ей это снова, полагается так или не полагается. Если даже Эд выживет, то все равно рано или поздно его придется куда-нибудь сдать. Положено то было или нет, Гарриет вернулась, чтобы остаться. И я не собирался отпускать ее. Я не разрешал себе думать о мальчике. Он был неотделим от нее. Я постараюсь заслужить его любовь, попытаюсь быть ему хорошим отцом.

Я боялся вспоминать об Эде. Я хотел его смерти. Оправдываясь перед собой, что это только милосердие, я сознавал, что хочу не милосердия, а Гарриет. Она была нужна мне не меньше, чем девять с половиной лет назад. Даже больше.

Но важно не забыть, что убийца-то на свободе, и, пока оно так, ни для кого не будет ни мира, ни безопасности, и сладостные мечтания лучше отложить до его поимки.

Закрыв дверцу на ключ, я отправился в "Вилку и Нож". Пришла усталость. День был, конечно, долгий, но причина состояла в том, что все, что кипело внутри так долго, вырвалось наконец наружу, и стало немножко пусто.

Пенни Уиллард и еще полдюжины народу, включая гитариста, все еще сидели за большим круглым столом в углу. Остальные столики опустели, только маленький седой человек, во фланелевых брюках и голубом блейзере, в берете набекрень, сидел на табурете у бара, задумчиво вглядываясь в порожний стакан. Он взглянул на меня, проницательные серые глаза внезапно заблестели. Потом взгляд снова остекленел, подбородок упал на грудь, а пустота порожнего стакана стала еще безнадежней. Пенни увидела меня и, оставив приятелей, подошла к двери.

– Как Гарриет? – спросила она.

– Как ей и положено. У нее сейчас трудный период жизни.

– Знаю. И чувствую себя виноватой.

– Потому что пригласили сюда Эда? Я уже говорил вам, риск был его профессией.

– Что вы будете делать дальше, Дэйв?

– Не знаю, – ответил я. – Пока картина больше напоминает рассыпанную головоломку. Я не знаю, что должно получиться в итоге. Я пока перекладываю кусочки.

– Угостите чем-нибудь на сон грядущий?

– Конечно. Опять шотландское?

Она кивнула. Я подошел к бару и заказал шотландское виски ей и двойной бурбон со льдом себе. Потом отнес бокалы к столику, туда, где уже сидела Пенни.

– У всех мурашки по коже, – сказала она. – Раз с вами сегодня такое случилось, значит, он где-то рядом, за спиной. Страшно.

– Он близко, и он нервничает, – сказал я. – Нам может повезти.

Она глотнула виски.

– Я говорила вам, что Эд где-то за неделю до того, что случилось, хотел все бросить? Я убедила его остаться.

– Нет, не говорили. И Гарриет не говорила. – Первый глоток бурбона явно пошел мне на пользу.

– Он знал свою работу, Дэйв. И он сказал мне через две недели, что дело безнадежно.

Это было в духе Эда – прикинуться, что он сама открытость, если ему нужна была информация.

– Он сказал мне, что старая история давно стала сказкой с известным сюжетом. За двадцать лет ничего не прибавилось и не убавилось. Ничего больше не найти. Я умолила его продолжать. Так что если он и нашел что-то, то потом. Поэтому я виновата.

– Не глупите. Как вы сказали, он знал свою работу. – Я хотел уйти от разговора об Эде или о Гарриет. – Ваш друг капитан Келли – интересный малый, он просто набит воспоминаниями.

Пенни рассмеялась.

– Единственная крупная неудача Лоры, – сказала она. – Он рассказал вам про свою безумную страсть и свои строгие нравственные правила? Так он мучается уже двадцать с лишним лет.

– Я не думал, что вы станете над этим смеяться, – сказал я.

– Минуточку, Дэйв! – Ее голубые глаза похолодели.

– Вам это кажется смешным? – спросил я. – Мораль Келли здесь, конечно, смотрится немного странно. Но вот смешно ли?

– Я смеялась над Лорой, – ответила она, – которая скоро дождется того, что на нее и глядеть никто не захочет.

– Наверно, Келли переборщил: если учесть его горькую долю, это простительно.

– Уверена, что нет.

– Тогда это нехорошо, – сказал я вежливо, пытаясь поддержать разговор. Бурбон был приятен на вкус, и самочувствие несколько улучшилось.

– Вы любите изображать Господа Бога?

Я посмотрел на нее, изумленный внезапной болью в ее голосе:

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Нет! Давайте поговорим о вашем высокоморальном тоне, мистер Геррик!

– Хорошо. Говорите.

Она зло смотрела мне в глаза.

– Мне двадцать один год, – сказала она. – Меня бросил мой парень. Предполагается, что я буду терпеливо ждать, пока кто-нибудь женится на мне, и даже не побуду свободной женщиной?

– Думаю, долго ждать не придется, – проговорил я, пытаясь обратить все в шутку.

– Сколько вам лет, Дэйв? Тридцать пять? Тридцать восемь?

– Будет тридцать шесть, если это важно.

– Вы были когда-нибудь женаты?

– Нет.

– И все эти годы оставались целомудренны?

– Ну... нет.

– Вот смотрите: вы можете позволить себе снять квартиру и номер в гостинице под чужим именем, и, поскольку вы уверены, что об этом никто не узнает, у вас хватает наглости читать мораль тем, кто делает то же самое, но открыто, потому что у них нет денег. Чем номер в гостинице чище и нравственней, чем иголки под деревом в дни фестиваля?

– Теоретически – ничем.

– Практически – ничем! – Она почти кричала.

– Это уже другой вопрос, – сказал я. – Публичность в этом деле оскорбляет других, а это, похоже, в обычае Нью-Маверика. По своей природе секс интимен, это дело двоих. Когда он превращается в цирк, суть теряется. Это акт любви, и цель его – сотворение новой жизни.

– И весь ваш сексуальный опыт за тридцать пять лет холостой жизни сводился к одному – к сотворению новой жизни, мистер Геррик?

– Нет, – ответил я, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться.

– Тогда давайте, судите нас, мой высоконравственный судья! – Она ударила кулаками по столу с такой силой, что бокалы подпрыгнули. – Я не знала своего отца, но зато знаю, что он думал. Он и дядя Роджер с самого начала разрешили эту проблему Нью-Маверика. Вы представляете местную экономику, Дэйв? Люди, приезжавшие сюда, в буквальном смысле не имели в кармане ни гроша. Им предоставляли жилье; их кормили за счет общего фонда. Келли, вероятно, говорил вам, что многие из них официально не женаты. Они не могли позволить себе жениться, они любили свою работу и умели создавать новое. Человек не может творить, если он не полон, а мужчина никогда не полон без женщины, и наоборот. Поэтому ни у кого, кто приезжал, не спрашивали свидетельства о браке. Это вступление.

Пенни отхлебнула виски. Было видно, что она не раз ораторствовала подобным образом перед враждебно настроенной аудиторией.

– Вы, Дэйв, видимо, умный человек, – продолжала она. – Юристу положено кое-что понимать в современной психологии. Вы можете себе представить, что чувствует творческий человек, который не может заработать себе на жизнь? Он постепенно перестает ощущать себя мужчиной. Женщина все меньше ощущает себя женщиной. Как им вернуть веру в свои силы? Только доказав себе свою мужественность и женственность. Это единственно возможный способ. Отец и дядя Роджер задумались, можно ли принять в колонию талантливого художника, который самоутверждается занимаясь любовью с соседкой, которой тоже необходимо самоутвердиться? Они решили, что можно. Мне кажется, это правильно. Такие вещи есть везде, Дэйв. Обычно, правда, таких типов всего несколько на данную местность, прочие же обеспечены, имеют детей, семьи. Ходить на сторону они могут втайне, но вообще-то у них есть деньги на порядочную жизнь. А в Нью-Маверике – сотня человек с одинаковыми проблемами. И теперь ханжам зато есть о чем поговорить за утренним кофе! Ну, Дэйв, вперед!

Я посмотрел на расправленные напряженные плечи Пенни, поймал вызывающий взгляд голубых глаз. Мне почему-то стало ее жаль. Исчезновение молодого человека почти довело ее до истерики.

– Я промолчу, – сказал я.

– Значит, я вас убедила! – воскликнула она. – Тогда не пойти ли нам ко мне в номер и не заняться ли любовью?

– Нет, Пенни, – сказал я как можно более мягко. – Не потому, что я не хочу, а потому, что вы не хотите.

Мгновение она смотрела на меня в упор, а потом опустила свою пламенноволосую головку и закрыла лицо руками. Она рыдала так, словно сердце у нее вот-вот разорвется. Я огляделся, мне было неловко за нее. Компания за угловым столиком была поглощена собой. Только маленький седой мужчина на табурете у бара наблюдал за нами. Губы его сжались в полоску, тонкую, словно лезвие ножа. Я уже решил, что сейчас он подойдет и покажет мне, где раки зимуют, за то, что расстроил Пенни. Но потом глаза его снова остекленели, и он опять уставился в пустой стакан. Наконец Пенни перестала рыдать.

– Ох, Дэйв, все эти годы я ждала Тэда, – проговорила она сдавленным голосом. – Теперь он ушел и больше не вернется. Кого мне теперь ждать? Сколько еще я могу ждать? Я живая, Дэйв! Живая и одинокая.