Текст книги "Одинокий путник"

Автор книги: Дункан Мак-Грегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Ах, Гиддо,– с досадою молвил Тротби.

Более он не сказал ни слова, зная прекрасно, что в ответ получит все двадцать, а в душе еще раз подивился спокойному и незлобивому нраву Одинокого Путника. Наглое заявление Гиддо ничуть не рассердило его. Он лишь кивнул ему и снова улыбнулся.

Задумавшись о превратностях судьбы, что столкнула его на пустынной лесной дороге с двумя странниками, Тротби уселся в углу и прикрыл глаза. В этом огромном мире кроме своих дорогих роди– телей он знал только двух человек, которым доверял всем сердцем – дядю и Гиддо. Год назад появилась Соломия – ей он тоже верил, ибо любил. Однако никогда прежде не случалось ему так искренне открыться перед чужими, совершенно посторонними людьми. Даже друзья – благородный Сим и баронет Ааза Шаб-Бин – не ведали всех треволнений последнего года. Собственно, их сие и вовсе не интересовало. Они любили одни лишь светские радости: к примеру, красное аргосское вино, белый шемитский хлеб да розовощеких толстомясых девиц… Тротби тоже не был таким уж затворником и аскетом, но, успев к своим годам многое испытать, знал и обратную сторону жизни…

Мысль его рассеялась; воспоминания стали призрачными, полупустыми. Уже погрузившись в глубокий сон, он увидел ту же лесную дорогу и мертвые тела железных воинов на ней. Вокруг было тихо. Стервятники улетели. Белый туман опускался к земле, почему-то издавая резкий запах жаркого. Сотник Лобл, залитый кровью, то ли стонал, то ли пел…

– Месьор наследник,– знакомый голос позвал его издалека.– Заяц готов.

На окровавленной голове сотника выросли заячьи уши. Они трепетали на ветру как флаг. Тротби засмеялся и проснулся.

С отстраненной улыбкой взглянул он сквозь огонь на Одинокого Путника, на Гиддо и Рыжую Соню, что сидела меж ними и улыбалась ему в ответ. Девушка уже не казалась столь нежной и невинной, как в благостные мгновения дремы, но теперь Тротби точнее ощущал ее и понимал. Сейчас она пребывала в состоянии полного покоя; ничто не тревожило ее; взор красивых серых глаз не таил угрозы или подозрения…

Соня, заметив внимание Тротби, снова улыбнулась ему. Впервые за долгие луны в ее душе воцарился мир: рядом был Шон, надежный товарищ и добрый попутчик, вокруг дырявые стены заброшенного дома, за ними – дождливая беспросветная ночь, в середине комнаты костер, на тряпице аппетитные куски жаркого, перед глазами прекрасное лицо Тротби…

Жизнь. Порою можно почувствовать себя на вершине счастья. Все-таки можно… Хотя бывает, вершина счастья складывается из совсем простых вещей, таких как нынешний мирный уют и плечо друга рядом…

Если б Соня всегда думала иначе, ее жизнь могла бы уже закончиться, и сие было бы только истиной и необходимостью. Но она знала, что есть такие мгновения, ради которых приходится проживать длинную череду утомительных, мрачных, тяжелых дней. И пусть плата непомерно велика, она согласна платить, если только… Нет, никаких условий судьбе Соня не ставила. Находясь на вершине счастья в полуразрушенном доме, она желала лишь продлить время, растянуть эту черную ночь хотя бы за счет светлого тихого утра…

– Заяц готов! – повторил толстяк, протягивая хозяину самый лучший, самый толстый кусочек,

Тротби взял его машинально, сунул в рот и начал медленно жевать, почти не ощущая вкуса.

Меланхолическое настроение словно зараза передалось Шону от Тротби и Рыжей Сони. И он, кусая заячью лапку, задумчиво смотрел в огонь; и ему эта ночь казалась особенной, нисколько не похожей на предыдущие, что, в общем, было довольно странно для такого бывалого бродяги. Ведь Шон в своих странствиях встречал великое множество самых разных людей и пережил еще большее множество самых разных ночей. А впрочем, душа его всегда была открыта для чувств… Толстяк же, несмотря на добродушнейший вид, остался непоколебим. Его в данный момент интересовал только заяц, коего он и уплетал с видимым удовольствием. А когда Соня, отвлекшись от мыслительного процесса, спросила у Тротби о близкой, но незнакомой ей стране под названием Коф, Гиддо вызвался описать все красоты родного ему края.

– Позволь, я расскажу, месьор? – Он умильно заглянул в глаза хозяину.– Я не буду многословен, поверь.

Тротби ничего не имел против.

– С великодушного позволения месьора наследника я начну свой рассказ,– важно молвил польщенный всеобщим вниманием толстяк.– Первые годы жизни моего хозяина (все, что было со мной до его появления на свет – сущая несообразность, скучная и дурная) мы провели в чудесной стране, что называется скромно и мило – Коф. Коф, как вам известно, находится между некрасивым Офиром и уродливым Шемом точно как сияющий бриллиант между осколком гранита и замшелым булыжником.

Владения высокородных Бадов, рыцарей Золотой Звезды, простираются от северных гор до самого Хоршемиша. Увы, ныне эти плодородные земли утратили истинного хозяина, коим является мой господин; сейчас ими управляет наместник Гуго Дагор – странный человек, между прочим… Хотя сие несколько иная история.

Так вот. Когда двадцать два года назад я – бедный, но благородный рыцарь…

Рыжая Соня, уже успевшая позабыть свое бесславное поражение в битве с толстяком, уставилась на него в изумлении.

– Ты рыцарь?

– Да,– с достоинством ответствовал он.– А что, не похож?

– Не похож,– бестактно отрезала юная воительница.– Ты маленький и толстый. Рыцарь должен быть строен, быстр и ловок как тигр.

– Я тигр,– заверил девушку толстяк.– Воистину тигр, госпожа Соня. Да вот хоть у хозяина спроси.

– Он тигр,– усмехнувшись, подтвердил Тротби.

– Не суди по внешнему виду, Соня,—добавил Шон.– У моего отца был конюший – огромный парень с железными кулаками и сумрачным взором. Он без труда поднимал на своих плечах двухгодовалого быка, рвал цепи и мог одним ударом свалить с ног лошадь. Но однажды на наш дом напали кочевники. Их было человек пятнадцать против дюжины слуг. Помню, даже старик повар бросился на разбойников с черпаком наперевес, даже птичница, прикрываясь ведром, лупила их палкой и осыпала проклятьями… И, клянусь, я не поверил своим глазам, когда увидел, с какой скоростью наш силач удирает через задний двор в поле… В сумрачном взоре его бился страх недорезанной свиньи…

Шон одобряюще улыбнулся маленькому Гиддо и умолк, кажется вновь увлекшись мысленным путешествием в неведомые миры.

– Так что я рыцарь,– заключил тему толстяк,– пусть толстый, зато не рыхлый, а тугой. Ты можешь протянуть руку, госпожа Рыжая Соня, и пощупать мой бок или живот (я уж не говорю про мускулатуру груди и шеи), и тогда ты убедишься в исключительной крепости моего тела.

А теперь с вашего согласия я продолжу свое повествование. Полное имя мое – Гиддо Мариза Не-лидо Фан Миакка. Я кофиец, мне пятьдесят лет. Я никогда не был женат и детей не имею. Мой господин – моя семья, а более мне никого не нужно.

Двадцать два года назад я вернулся в Коф из дальних странствий, пришел к месьору Анжелиа-су и пал к его ногам. «Я готов служить тебе верой и правдой, о господин! – воскликнул я, пытаясь облобызать его железный сапог.– Прости меня и возьми к себе!» Да, я был виноват… Я, вассал, в юности нарушил клятву, сбежав из родной страны на запад. Я утратил честь рыцаря, в веселии и разврате проводя время. А когда, спустя годы, в затуманенном мозгу моем наконец мелькнуло воспоминание о месьоре Анжелиасе и его благочестивой супруге, мне вдруг открылась истина…

Он простил меня; он вернул мне тот крошечный клочок земли, коим владели мои предки; он заново выстроил мне дом; он взял меня на службу в свой великолепный замок, где и провел я те счастливейшие двенадцать лет, о которых буду помнить всегда.

Через несколько лун после моего возвращения Винченса, дочь Килина и супруга моего господина, произвела на свет сокровище, кое сидит сейчас рядом со мной и сонно моргает своими прекрасными глазами. Лишь только я увидел его в первый раз, такого маленького, беспомощного, сердце мое дрогнуло и осталось с ним навсегда. Мне некого было любить все годы моей глупой беспутной жизни, но счастье, видимо, еще не покинуло меня. Судьба распорядилась так, что в тот момент в замке моего господина не было надежного человека для воспитания юного месьора…

– Все же ты слишком многословен, Ги,– вежливо заметил Тротби, еле сдерживая зевок.– Раньше ты умел говорить коротко…

– Я и теперь умею, месьор наследник,– надулся толстяк.– Но красноречие есть искусство, которым в наше смутное время владеет один из тысячи, и, поскольку я и есть тот самый один из тысячи,– иных, косноязычных, я…

– Гиддо!

– Ну, хорошо. Я пропущу те благословенные двенадцать лет и продолжу повествование с того дня, когда после внезапной кончины Анжелиаса Бада и его несравненной супруги мы – то есть месьор наследник и я – уехали в Шем…

– Об этом я уже рассказал моим друзьям,– снова прервал толстяка Тротби.– Я как раз остановился на том, как мы сели в карету, которую за нами прислал дядя. И потом, ты обещал живописать Коф, а вовсе не наши злоключения.

– О, конечно! Незамедлительно начну рассказ…

Не выдержав, юная воительница дернула за рукав Шона, который под болтовню Гиддо сладко уснул. Шон тут же пробудился, мутными глазами оглядел товарищей. Неведомые миры, кои снились ему в эти мгновения, испарились бесследно; серый туман рассеялся.

– Ты был учителем Тротби? – Он совершенно правильно истолковал усиленное подмигивание Рыжей Сони, которая сочла, что не раз уже была бестактна и теперь пришла очередь Одинокого Путника перебивать занудного повествователя.

– Да,– сказал Ги,– я учил его грамоте, геометрии, верховой езде, этикету и прочей ерунде, столь необходимой человеку такого высокого происхождения, как мой несравненный месьор…

Обрывая листья, лил сплошной дождь, убаюкивая и без того сонных путников, а Гиддо говорил и говорил, наслаждаясь звуками своего приятного баритона, не замечая, что постепенно глаза его покорных слушателей закрываются, а головы склоняются; что смысл его речей уж больно затейлив, да к тому же погребен под массой лишних слов; что, в конце концов, уже середина ночи и после долгого дня пути все хотят спать…

Но вот и сам он, оборвав монотонный рассказ свой на полуслове, уснул. Костер угасал, и шум дождя становился прерывистей, глуше… Наступал новый день.

Глава седьмая

Долгая дорога завершилась у стен древнего Асгалуна. Путешественники, усталые, но умиротворенные утренней свежестью и теплом, шагом въехали в город. Заспанные стражи у ворот при виде Тротби заметно оживились, принялись почтительно кланяться. Он же на них никакого внимания не обращал: взор его, ставший вдруг надменным, был направлен вперед и вверх, туда, где уже показался ослепительно яркий край оранжевого солнца. Тонкие губы месьора наследника были поджаты, а брови сдвинуты к переносице, так что казалось, будто он только сейчас сошел с картины придворного живописца. Соня и Одинокий Путник смотрели на него с удивлением.

Толстяк также изменил выражение лица. В крохотных глазках его мерцал злобный огонек, толстый маленький нос сморщился, как от неприятного запаха. И он проехал мимо городских стражей молча, не подарив им даже короткого взгляда.

Тут Соня и Одинокий Путник насторожились. С того мгновения, как они покинули заброшенный дом на краю леса, ни Тротби, ни его верный Гиддо не проронили и слова, что было довольно странно, но вполне объяснимо – половину дня и половину ночи они потратили на повествование о себе и своей жизни, и теперь, конечно, могли испытывать усталость и желание немного поразмыслить. К тому же, открывшись вовсе незнакомым людям, бродягам и задирам, они непременно должны были ощутить некий неуют в душе и, может быть, раскаяние в собственной откровенности.

Но когда при въезде в город Одинокий Путник задал Тротби вопрос и не получил ответа, а потом тот же вопрос обратил Гиддо и тоже не получил ответа, тревога проникла в сердца друзей. Рыжая Соня положила ладонь на рукоять кинжала и вопросительно посмотрела на Шона. Тот только вздохнул.

Удивительно (и обидно!) было сие поведение молодого рыцаря и его слуги. Удивительно было гордое их возвращение в Асгалун и надменный вид. Удивительно было и то, что ни один из стражей не потребовал с них, а заодно и с Одинокого Путника и Рыжей Сони, обычной платы за пересечение границы городских ворот, как это бывало везде, во всех почти городах мира, и уж, во всяком случае, в Асгалуне.

Только проехав две улицы и один переулок, Тротби остановил вороного. Повернувшись к спутникам, он слегка поклонился им, причем холод в его прекрасных сиреневых глазах совсем не растворился, не стал мягче.

– Здесь мы расстанемся,– сказал он сухо.– Прощайте.

Резко развернув коня, он поскакал по мостовой и через несколько мгновений уже скрылся за углом. За ним тотчас устремился и толстяк, который вообще ничего не говорил и глядел куда-то в сторону.

Пораженные, оскорбленные до глубины души, Соня и Шон стояли в узком переулке и угрюмо смотрели вслед недавним спутникам. Клячи железных воинов топтались позади каурого, покорно ожидая, когда хозяева снова двинутся в дорогу, и сам каурый, мотая головой, косил на всадника чёрный глаз, как бы испрашивая позволения рвануть вперед подобно ветру…

Наконец Шон тронул поводья, но заставил коня идти медленно, шагом. Выехав на широкую и очень длинную улицу, с обеих сторон усаженную высокими молодыми липами, он кивком указал Соне на каменное крыльцо приземистого дома. Здесь была таверна. Дверь ее, выкрашенная в яркий синий с красными полосами цвет, привлекала внимание любого прохожего, кроме слепого, что и требовалось хозяину.

Вывеска над ней сообщала, что принадлежит она добропорядочному шемиту Аремии Гофу и называется «Сын свиньи». Ясно, что под сыном свиньи Аремия Гоф имел в виду вовсе не себя, а самого что ни на есть обыкновенного поросенка, но большинство его сограждан никак не могли сего уразуметь и все норовили обидеть хозяина, либо мерзко хрюкнув за его спиной, либо состроив свинскую морду.

Аремия жестоко мстил за такое отношение всем, кому только мог: он разбавлял вино водой, не мыл кружки и блюда, а животных и птиц резал лишь перед самой их естественной смертью, отчего мясо было жестким, жилистым и невкусным.

Об этом рассказывал Одинокий Путник девушке, привязывая каурого, ее буланую и кляч железных воинов к массивным кольцам, вделанным в стену.

– Отчего бы тогда не поискать другую таверну? – мрачно осведомилась Соня.

– Надеюсь, с нами Аремия будет любезнее,– отвечал Шон.

Они вошли внутрь, в небольшой зал, тускло освещенный закопченными лампами, и сели за стол у окна. Посетителей в это раннее время было немного: всего двое солдат и молодой человек с нездоровым цветом лица. Они мирно попивали вино из огромных глиняных кружек, изредка обменивались парой слов, потом замолкали, уныло глядя в обшарпанные стены.

Сбоку, возле кухни, притулилась парочка музыкантов. Едва новые гости устроились поудобней, они начали играть – один на дуде, второй на цитре. Обоих спутников передернуло при первых же звуках этой тягучей, заунывной мелодии. Соня, от рождения обладавшая тонким музыкальным слухом, побледнела и немедленно схватилась за кинжал.

– He балуйся,– улыбнулся ей Шон.– Парни зарабатывают на хлеб и вино. Пусть их, потерпим.

Вскоре сам Аремия, улыбаясь приветливо, подошел к гостям. В его красной разбойничьей физиономии с грубыми рублеными чертами не было ничего свинского. Небольшие карие глаза, в коих Соня заметила и ум, и энергию, и некую даже чувствительность, смотрели весело, открыто. Кустистые брови, точь-в-точь такие, как и усики под длинным толстым носом, топорщились; тонкогубый рот показался Соне немного крив; руки были красны; в коротких черных волосах поблескивали серебряные нити, а лоб прорезала глубокая продольная морщина, хотя Аремии едва ли исполнилось сорок лет. В общем, хозяин производил впечатление доброго человека.

– Шон! – сказал он, с улыбкою разводя руками.– Как давно я тебя не видел! Год? Два?

– Думаю, три, не меньше,– улыбнулся и Шон.

– Три года! О, за это время многое, многое изменилось, дорогой друг. Я продал свой дом в предместье Асгалуна и купил еще одну таверну в городе. Там заправляет моя супруга. Надо сказать, у нее получается гораздо лучше… А позапрошлым летом у меня родилась дочь – чудесная маленькая девочка, радость моя, мое солнце. Она вырастет красавицей, такой же, как ее мать, и я… Хо-хо-хо! – Он вдруг горестно поднял кустики бровей и хлопнул себя ладонью по лбу.– Что я все о себе? Как ты живешь, Шон? По-прежнему бродишь по миру?

– По-прежнему,– кивнул Шон.– И по-прежнему прихожу в таверну к другу, чтобы хорошо подкрепиться перед дальней дорогой.

Аремия понял намек. Снова хлопнув себя по лбу, он, не говоря более ни слова, умчался на кухню. Вскоре оттуда выскочили три проворных служки в белых передниках и кинулись к столу Сони и Одинокого Путника. В руках каждый держал большое блюдо, полное всяких яств. Здесь были жареные рябчики, печеная рыба, густые супы в горшочках, травы, фрукты и крупные красные ягоды в молоке.

Солдаты и бледный молодой человек посмотрели на стол путешественников с завистью – их-то никто и никогда так не потчевал. Потом, в унисон обиженно вздохнув, они снова обратились к своему разбавленному вину. А служки в передниках уже ставили перед Соней и Шоном длинные бутыли с дорогим вином.

– Достопочтенные гости,– заученно протарахтел старший.– Хозяин угощает вас тем, что изволит кушать сам, и да пребудут с вами милости богов!

Беспрерывно кланяясь и подобострастно хихикая, он удалился.

Спутникам стало тошно от такого приема; Шон удивленно приподнял левую бровь, а Соня сложила руки на груди и взор наполнила высокомерным презрением, но уже в следующий миг сильное чувство голода затмило все прочее, и оба накинулись на еду с жадностью голодных волков. О, если Аремия и в самом деле питался так каждый день, то он, несомненно, был счастливейшим из смертных!..

Музыканты заиграли громче, а тот, что дергал струны цитры, еще и запел высоким, срывающимся на фальцет, козлиным голосом.

Будь у Сони и Одинокого Путника менее крепкие желудки, им наверняка стало бы сейчас дурно. Однако они, в первый миг едва не подавившись, все же справились с собой и продолжали трапезу.

Юная воительница, расстроенная странными выходками Тротби и толстяка, а позже напуганная звуками этой кошмарной музыки, по мере насыщения обретала покой и благодушие. Ее даже не особенно рассердило то обстоятельство, что в середине трапезы Шон, жуя ножку рябчика, вдруг взял одно блюдо и переставил его на стол солдат и бледного юноши. Ахнув и воровато глянув в сторону кухни, где скрылся хозяин, те быстро принялись поглощать пищу, отчего стало ясно, что все они были ужасно голодны, а Шон, как всегда, оказался прав.

Соня тоже знала закон бродяг – делиться с тем, кто имеет менее тебя,– правда, не всегда считала нужным его исполнять. Сейчас она покосилась на спутника, ожидая увидеть в его темных голубых глазах укор, но не увидела. Он вообще на нее не смотрел. Задумчивый и серьезный, он вяло пил красное вино из серебряного кубка, закусывая его румяным яблоком. Зрачки его посветлели; странным образом в них отразилась сама Соня и высокая фигура за ней…

Девушка быстро оглянулась. Сзади никого не было. Тогда она, не веря себе, снова заглянула в глаза Шона, и снова увидела за собственным отражением кого-то еще…

– Одинокий Путник…– прошептала она, трогая его руку.

Он поднял голову.

– Там, за мной… кто?

– Никого.

Шон внимательным взором обвел зал, но кроме него, Рыжей Сони и трех молодцов, уплетающих его угощение, здесь действительно никого не было.

– Никого нет,– повторил он.– А что?

– А то, что я видела его!

– Кого же?

– Не знаю. Но я посмотрела в твои глаза и увидела свое отражение. А за ним стоял какой-то человек. Лица нельзя было разобрать, ибо…

– Ибо что?

– Ибо там все в тумане,– тихо ответила Соня и отвернулась, вдруг поняв, что это вздор и поверить в него невозможно даже такому доброму и умному человеку, как Одинокий Путник.

Но он поверил.

– Посмотри еще раз,– попросил он, вновь направляя на девушку взор.

Соня посмотрела. Голубая бездна, открывшаяся ей, теперь не показывала и ее отражения. В пустоте мелькали тени, блики от тусклого света ламп и ее золотых волос. Потом зрачок правого глаза дрогнул, подернулся рябью, почернел, и в нем проявилось наконец лицо юной воительницы – бледное, напряженное, с яркими розовыми пятнами на скулах…

Соня нервно усмехнулась и откинулась на спинку скамьи.

– Вздор, все вздор.

– Никого нет? – спросил Шон, тоже отклоняясь назад.

– Никого.

Он пожал могучими плечами, как бы сомневаясь в том, что видение могло исчезнуть.

– Может, рябчики были несвежие? – предположила Соня.– Либо вино перебродившее? Однажды со мной случилось такое: съела два тухлых перепелиных яйца, а потом всю ночь кошмары снились…

Шон улыбнулся, покачал головой.

– Знаешь,– после недолгой паузы сказал он,– это мог быть морок, сотканный из причудливых нитей света, а мог быть… Хм-м…

– Ну же, Одинокий Путник, продолжай! – поторопила его девушка, видя, что Шон опять задумался.

– А мог быть некто из прошлого, или – некто из будущего… Трудно сказать определенно, Соня. Я слыхал, что время может преломляться – так, как твое отражение в неровном зеркале. Тогда ты видишь вдруг человека, умершего несколько лет назад; разрушенный в прошлом дом; корабль, утонувший на твоих глазах третьего дня… То же и с будущим. Вполне возможно, что сейчас время сыграло с тобою шутку и показало тебе парня, с коим ты встретишься вскоре…

– О, природа, владычица…– пробормотала Рыжая Соня, веря и не веря словам Одинокого Путника. Могло ли где-либо в мире существовать такое чудо?

Украдкой она еще раз заглянула в глаза Шона, но увидела там лишь себя самое да Аремию, который с той же радушной улыбкой направлялся к ним от кухни. Обеими руками он обнимал огромный, в пол его роста, кувшин с длинным узким горлом.

– Как вам трапеза, дорогие друзья? Хороша ли? – От натуги уж не красный, а багровый, он с превеликой осторожностью опустил кувшин на пол.

– Хороша,– ответил Шон.– Особенно рыба.

– А вино?

– И вино.

Соня поняла, что Шон из дружеского расположения к хозяину таверны готов похвалить все, вплоть до ягод, к которым он не притронулся. Впрочем, трапеза и впрямь была хороша.

– А рябчики?

– И рябчики.

– А яблоки?

– И яблоки.

Хозяин повернулся к Соне. Уже оценив ее двадцать лет в сочетании с прелестным лицом и стройной фигурой, он позавидовал Шону, которого всегда считал баловнем судьбы.

– А тебе, красавица, понравилась ли моя трапеза?

– У хм,– утвердительно ответила красавица.

– И рябчики понравились?

– Ухм.

– И… И музыка, сопровождаемая пением?

– Дивно,– мрачно сказала Соня.– Давно так не веселилась.

Удовлетворенный, Аремия сел рядом с Шоном, прислонил к колену кувшин и принялся вытаскивать из горлышка пробку.

– Вино с моих собственных виноградников,– пояснил он гостям.– Никому не даю и не продаю – для себя держу. Вкус воистину волшебный. Вот сейчас сами попробуете…

Он выдернул пробку, взял кубок Сони и до краев наполнил его ароматным вином темного рубинового цвета.

– Ах, ах, какое чудо! – хвалил свое вино Аремия, наливая и Шону,– Могли ли мы мечтать о таком божественном напитке, сидя в казарме? Нет, не могли. Мы пили кислое вино и воду, а питались не рябчиками, жаренными в свежем масле, а… Кстати, дорогой друг, ты еще не сказал мне, как зовут твою милую спутницу.

– Рыжая Соня. Не слыхал?

– Нет.– Хозяин обворожительно улыбнулся девушке.– А я – Аремия Гоф.

– Ты служил с Одиноким Путником в наемной армии Шема? – спросила Соня, втайне гордясь своей проницательностью.

Она сразу отметила и военную выправку Аре-мии, и его зычный голос, и шрамы на сильных коротких руках. Его воспоминания о казарме лишь подтвердили догадку.

– Двенадцать лет назад,– ответил он.– Шон был в отряде десятника Белого Медведя, а я в отряде десятника Пантеры. О, если б ты видела этого Пантеру! Толстый лысый карла с голосом тонким и пронзительным, как у летучей мыши… Ну, как тебе мое вино?

Тут Соня предпочла сделать вид, что не расслышала. В вине она разбиралась превосходно, но то, что им подали, пришлось ей не слишком по вкусу. Однако огорчать хозяина не хотелось, ведь тот от души старался услужить гостям.

– Отличное вино,– помог спутнице Шон.– Из черного сорта?

– Из черного. Есть еще желтый и красный, но они слишком сладки. А теперь,– хозяин таверны поднял свой кубок,– давайте выпьем за славные годы нашей молодости. Ну-ка, музыканты, гряньте!

Парочка, мирно попивавшая разбавленное вино, мигом встрепенулась. Не успела Соня опомниться и остановить это безобразие, как завизжала дуда, взвыла цитра, и певец заблеял во всю глотку гнусную песнь шемитских пастухов.

Не обращая внимания на побледневшие лица гостей, Аремия наслаждался музыкой. Похоже, по его ушам когда-то прошлось целое стадо медведей, ибо жуткая, отвратительная, невообразимая какофония приводила его в экстаз: он гримасничал, ворочал глазами, открывал рот и тоненько выл, вторя козлу с цитрой. Ногами хозяин таверны отбивал такт – естественно, как попало. Но вот наконец Шон опомнился.

– Довольно! Довольно! – закричал он, дергая распоясавшегося хозяина за рукав.– Вели им заткнуться!

Аремия вздохнул и жестом унял музыкантов. Наступила благословенная тишина.

– Вот как ты встречаешь старых друзей,– сердито сказал Шон.– Я чуть не умер от этих страшных звуков, порожденных самими демонами в человечьем обличье!

– Ты немузыкален,– с грустью констатировал Аремия,– Эти парни две луны назад услаждали слух градоправителя Хайме и его семейства. Ты не представляешь каких трудов мне стоило переманить их к себе.

– Градоправителя? – Шон насторожился, посмотрел на Соню, которая медленно приходила в чувство после пережитого потрясения.

– Да, градоправителя. Важная птица, между прочим. Недавно отравили нашего наместника, так теперь Хайме управляет Асгалуном единолично. Не могу сказать, чтоб я был в восторге от этого – он жаден и глуп, а кроме того, страдает приступами безумия, но, признаюсь вам, друзья, в случае заговора я готов защищать его с мечом в руках.

– Он так дорог тебе? – усмехнулся Шон.

– Совсем не дорог. Просто я знаю: если он умрет, градоправителем станет его советник. О-о-о, какое же это дерьмо! Жестокий, коварный, алчный и наглый ублюдок. А Хайме, хотя и полный дурак, зато совсем безвреден. Так что пусть он здравствует еще долгие годы…

– Что ж,– задумчиво сказал Шон.– Пусть здравствует, я не против.

Соня промолчала. Жизнь и здоровье малоумного градоправителя Хайме ничуть не волновали ее. Она вспоминала рассказ Тротби. По его словам, сын советника, Аххаб, сумел освободить дядю Лансере; он же похитил из Кутхемеса красавицу Соломию и он же потом увел ее у Тротби. Велика должна быть власть у советника, если сын его способен на столь опасные и дерзкие поступки…

– Идем, Соня,– прервал Шон ее размышления. Поднявшись, он взял ее за руку, потянул в сторону узкой винтовой лестницы, ведущей на второй этаж.– Аремия покажет нам наши комнаты.

* * *

Судя по толстому слою пыли на стенах, полу и даже потолке, здесь давно никто не жил. Но вот они дошли до конца коридора; хозяин открыл дверь в одну комнату, выкрашенную в мягкий зеленый цвет, потом в другую, белую. В чисто вымытых окнах сверкали россыпи золотистых солнечных искр, яркий луч шаловливо бегал по блестящим крышкам столов, тумб, по шелковым занавесям и большим стеклянным лампам.

Соня вошла в зеленую комнату и остановилась, пораженная ее истинно королевским убранством. Шон сразу направился в белую, более скромную, но отделанную с таким же вкусом и изяществом. Прежде он уже бывал тут, хотя за годы странствий успел позабыть великолепную обстановку этих покоев. С наслаждением он снял сандалии и повалился на кровать, такую широкую, что там запросто мог бы разместиться небольшой отряд.

Аремия, стоя в коридоре, поочередно заглядывал то налево – в белую комнату, то направо – в зеленую. От восхищенной улыбки, сияющей на прекрасном лице девушки, подруги Шона, нежная душа хозяина таверны млела, таяла. Как всякий добрый человек, он желал порадовать своих гостей чем-нибудь еще.

Кликнув слугу, он велел ему принести госпоже и господину по бутыли красного вина, окурить их покои благовониями и омыть им усталые с дороги ноги. От благовоний и омовения спутники отказались (Рыжая Соня просила только кувшин чистой холодной воды и купальную кадку), а вот вино согласились принять с удовольствием.

Потом Аремия, критическим взором окинув изрядно потрепанную рубаху и рваные, покрытые черной пылью шаровары Одинокого Путника, предложил ему открыть гардероб и взять любую подходящую по росту и размеру одежду. Шон встал, распахнул резную дверцу и… глазам его предстали плащи, куртки, туники, штаны, пояса – чего только здесь не было!

– Не медли, друг! – весело воскликнул Аремия.– Ты благороден как король, и заслуживаешь самого лучшего платья!

Шон не стал медлить. Он выбрал черные бархатные штаны, белую рубаху и кожаную куртку.

Скинув свое рванье прямо на пол, он быстро облачился в новое одеяние. Большое зеркало, вделанное в стену, отразило его во всем великолепии. О, теперь он и впрямь походил на короля: высокий, статный, с чистыми голубыми глазами, черными волосами и белой прядью над левым ухом – знаком отличия особы голубых кровей. Ему не хватало только… Нет, не короны, не золотой цепи, не перстней и даже не меча с рукоятью, усыпанной драгоценными камнями… Шон с огорчением глянул вниз, на свои запыленные босые ноги, торчащие из бархатных штанов. Для полного совершенства ему недоставало лишь самого простого – сапог.

Добрый хозяин, заметив, как улыбка на широком румяном лице Одинокого Путника сменилась гримасой, тотчас нахмурился, осмотрел гостя с пристрастием, дабы выяснить, что же его вдруг так расстроило. Может, штаны оказались коротки? Или рубаха тесна? Или куртка жмет в плечах? Истина открылась ему, едва лишь он проследил за взглядом Шона. Тогда хозяин таверны подскочил к гардеробу, сунул руку в самые недра его, пошарил там и наконец извлек на свет отличные сапоги с серебряными пряжками на ушках, кои с нескрываемым удовольствием тут же вручил другу.

– Ну вот и все,– сказал он, отходя в сторону, чтоб полюбоваться на красавца Одинокого Путника,– Мне пора. А вы, друзья, отдыхайте. Я комнат не сдаю, потому живите сколько нужно – иных постояльцев не будет. Платы не потребую, однако попрошу в помещении не драться. Я тебя знаю, Шон. Ты мирный человек, но неприятности всякого рода липнут к тебе, как мухи к сладкому пирогу.

– Неприятности вообще имеют особенность липнуть к приличным людям,– заступилась за друга Рыжая Соня.– Мне говорил мой учитель…