Текст книги "Поколение А"

Автор книги: Дуглас Коупленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

ЖЮЛЬЕН

Военные прибыли быстро. Спецназовцы оцепили весь парк. Действовали, как всегда, безыскусно – грубо и жестко. Никакого понятия о манерах. Одно слово, уроды.

Старая грымза номер раз сфотографировала пчелу камерой в сотовом телефоне. Потом позвонила в полицию – или в службу спасения, я не знаю, – переслала им фотку и вернулась к своим молитвам. Я поднял пчелиный трупик с земли, положил на ладонь и принялся рассматривать жало. У меня очень хорошее зрение. Жало было совсем крошечным, но все равно выглядело оно грозно. Кожа вокруг укуса слегка покраснела и жутко чесалась. Но я решил потерпеть и не расчесывать, чтобы не стало хуже. Когда я поднял глаза, к нашей скамейке уже подошел целый взвод полицейских. Со злобными лицами и с пистолетами наголо. Старых кошелок подхватили под руки и отвели в сторонку, где оставили под присмотром троих полицейских. Кто-то из офицеров схватил меня за руку и принялся орать: «Где пчела?». Я молча указал на пчелиный трупик, который буквально за пару секунд до того положил на скамейку. Судя по бурной реакции стражей порядка, можно было подумать, что это не крошечное насекомое, считавшееся вымершим, а как минимум пусковое устройство для межконтинентальной ядерной ракеты. Кто-то из полицейских дал подтверждение по рации, что это действительно самая что ни на есть настоящая Apis mellifera. Меня спросили, что произошло. Вокруг уже собиралась толпа любопытных. Наверное, думали, что я какой-нибудь мелкий воришка, задержанный доблестными служителями закона. Ну и ладно. И пошли все в жопу. На парковую дорожку вырулил небольшой автофургон с белым прицепом, какие обычно не ездят по городу. В таких домах на колесах жирные америкосы разъезжают по своим бескрайним пустыням и ждут, когда за ними придет смерть. Машина заехала на лужайку рядом с моей скамейкой и остановилась. Из прицепа выбрались какие-то люди в белых халатах. Я так понял, ученые. Потом послышался рев вертолетов. С севера, со стороны Монтерея, к нам приближались пять SA-330. Больше всего мне хотелось вернуться в мир «World of Warcraft, исчезнуть с этой несчастной планеты с ее деревьями, набожными старушенциями и причинно-следственными связями.

Один из ученых – наверное, главный; про себя я назвал его «альфа-самец» – велел мне забираться в прицеп. И я забрался в прицеп. А что еще остается, когда у тебя перед носом размахивают полицейскими дубинками?! Уже внутри меня запихнули в какую-то тесную кабинку из толстого прозрачного плексигласа. Козлы. Я спросил одного из сопровождавших меня строгих дядек, можно ли мне позвонить по его сотовому телефону. Похоже, они удивились, что у меня нет своего мобильника, и жутко переполошились по этому поводу. Интересно, с чего бы? Мне сказали, что аппарат мне не дадут, но если я назову номер, они сами его наберут, и я смогу поговорить по громкой связи. Вот уроды. Ну и пошли они в жопу. Да и кому бы я стал звонить? Маме? Маму надо сперва оторвать от YouTube. Она вся – в далеком прекрасном прошлом, как воткнется в экран, так и смотрит свое разлюбезное видео с выступлением Торвилл и Дина под «Болеро» на Олимпийских играх в Сараево в 1984 году. Снова и снова, по кругу. Позвонить папе? Ну, да. Дайана Росс поет заглавную песню из фильма «Махогани»: «Ты точно знаешь, куда идешь?»… чернокожая девочка из Детройта в первый раз видит Рим, в первый раз приобщается к истории, сидя на заднем сиденье старого раздолбанного такси. Сплошные блики в объективе. Плохонькая дешевая фотокамера. «Я всего-навсего бедная черномазая девчонка из Америки! Но за эту короткую поездку от аэропорта Да Винчи я стала другим человеком! Если бы все люди увидели Рим так, как я – хотя бы в течение трех с половиной минут, – мы бы жили в эротическом сне генерального продюсера какой-нибудь студии звукозаписи, в его воплощенной мечте о посткапиталистическом будущем!»

Папе хочется верить, что внешний мир легко поддается пониманию. Так что пусть они с мамой увидят меня в новостях по телику. А пока что я просто уселся на синий пластмассовый стул в своей тесной прозрачной кабинке. И сидел под присмотром двух полицейских, пока ученые – про себя я назвал их «ученые обезьяны» – суетились снаружи в связи с прибытием еще парочки передвижных лабораторий в автоприцепах.

Потом к моему плексигласовому «аквариуму» подошел тот самый альфа-самец. Сказал, что его зовут Серж, и принялся задавать мне вопросы. Спросил, живу ли я сам по себе или до сих пор с родителями. Да сих пор? Вот урод. Я сказал, что это не его дело, а он кивнул и улыбнулся:

– Значит, с родителями.

Он был невысокого роста, худой как щепка. В белом халате поверх делового костюма, в каких ходит вся бюрократия.

Женщина, сопровождавшая Сержа, спросила, где работают мои родители. Я ответил, что мама работает в «Asea Brown Boveri», а папа – в ЦЕРНе[9]9
  Asea Brown Boveri Ltd. – шведско-швейцарская компания, специализирующаяся в области электротехники, энергетического машиностроения и информационных технологий. ЦЕРН (CERN) – европейская организация по ядерным исследованиям, крупнейшая в мире лаборатория физики высоких энергий. Также иногда переводится как Европейский Центр ядерных исследований. Аббревиатура CERN произошла от французского названия Conseil Europeen pour la Recherche Nucleaire (Европейский совет по ядерным исследованиям).


[Закрыть], в отделе программного обеспечения расчета зарплаты.

– У тебя есть братья? Сестры?

– Брат работает в отделе маркетинга в «Kellogg’s». Сестра-в «Nokia», в хельсинкском отделении. Наша семья – показательный пример всеобщей глобализации. Я сам изучаю английский всю жизнь. И еще в детском саду ездил в Англию по обмену.

– А сейчас ты где учишься?

– В университете. В Сорбонне.

– Ага. Nous avons un genie ici a notre milieu. И что изучаешь?

– А это не ваше собачье дело. Серж повернулся к женщине:

– Селин, ты понимаешь, как нам повезло? Наш первый европеец, ужаленный пчелой – впервые, заметь, за последние шесть лет, – не кто иной, как Шон Пени. Будь добра, посмотри в холодильнике, там где-то должен быть антидот от безудержно гениального лицедейства, достойного премии «Оскар».

– Очень смешно.

Серж угрюмо взглянул на меня.

– Слушай, Жюльен, тебе двадцать два года, и у тебя недоразвиты лобные доли мозга. Можешь сколько угодно сейчас возмущаться и спорить, но это научный факт. Кстати, когда человек уверен, что он весь такой из себя замечательный и поэтому якобы вправе презирать всех и вся – это как раз показатель, что его лобные доли еще не развились до конца. На самом деле все твое поведение – это обычное биологическое клише. Для окончательного становления твоему мозгу нужно еще два-три года, а пока что ты просто биологический робот, и все твои мысли и чувства суть продукты неполноценных кортикальных сигналов и минутных капризов, обусловленных буйством гормонов. Так что не надо выделываться, молодой человек. Потому что ты можешь считать себя самым крутым, но для меня твое хамство – не проявление яркой индивидуальности, а всего-навсего нежелательная и до смерти скучная помеха на пути наших исследований.

– И что вы исследуете?

Он выдержал паузу – одну из тех пауз, на которые ты сперва не обращаешь внимания, а потом вспоминаешь и думаешь: «Черт, вот когда надо было быть более внимательным».

– Нам надо узнать, что в тебе есть такого, чего нет во всех остальных, и что привлекает пчел, – сказал он. – Это может быть важно. Для всей планеты.

– Ага.

– Поэтому прекрати выступать и веди себя, как мужчина.

Селин сказала:

– Просто поговори с нами, ответь на вопросы. Ты сегодня пользовался одеколоном?

– Я что, похож на клубного мальчика?

– Вполне подошло бы простое «нет». Когда ты в последний раз принимал душ?

– Дня четыре назад.

– Понятно. Ты пьешь какие-нибудь лекарства?

– Нет.

– Что ты сегодня ел? Тут я задумался.

– Что значит «сегодня»?

– Прошу прощения?

– Я не спал больше суток. Поэтому слово «сегодня», наверное, ко мне не относится.

– А что ты делал все эти сутки, пока не спал?

– Играл в «World of Warcraft». В гейм-центре на рю Клод Декан.

Селин озадаченно нахмурилась.

– Это многопользовательская онлайновая ролевая игра в псевдореальном времени, – пояснил Серж. – Действие происходит в виртуальном параллельном мире…

– Ага, поняла.

Селин спросила, что я ел за последние сутки.

– Клубничный йогурт. И половинку шоколадки тоблерон.

– Алкоголь? Лимонад? Кофе? -Нет.

Серж с Селин уставились на меня, а потом Селин спросила:

– А когда ты в последний раз был на занятиях в университете?

– Ну… недели три назад.

– Правда?

– Ага. Родители не знают, и я надеюсь, что вы им не скажете.

– Через пару часов о тебе будет знать вся планета, – заметил Серж. – Твоя прежняя жизнь завершилась, Шон Пени. Хочешь не хочешь, но у тебя теперь новая жизнь.

В кабине фургончика что-то бибикнуло. Я выглянул в окно. Люди в белых халатах закрывали фасады особняков, примыкающих к парку, белым брезентом. Меня уже начали доставать эти шуточки насчет Шона Пенна.

Мистер Пенн заперся у себя в трейлере ?

Мистер Пенн о чем-то задумался или просто грустит?

Шон, здесь не курят. Это муниципальная собственность!

В этой тесной прозрачной кабинке я себя чувствовал хомячком в аквариуме.

– Меня зовут Жюльен! Серж покачал головой:

– Шон, Шон, Шон… не кипятись. Селина сказала:

– Шон, я тебя очень прошу, не надо на нас бросаться. Мы же не какие-то папарацци…

– Хотя мы все-таки будем тебя фотографировать, – объявил Серж, доставая из сумки профессиональный «пентакс» самой последней модели, способный снимать триста кадров в секунду. – Ну-ка, где у нас жало?

– А мне его вытащат?

– Да, сейчас.

Селин держала линейку, а Серж выставлял фокус. Снаружи ревели сирены – полицейские и пожарные. Судя по шуму и грохоту, сюда вызвали армейское подкрепление и теперь оцепляли весь Венсенский лес. О чем я и сказал своему дуэту комиков. В смысле, Сержу с Селин.

– Лес? – переспросил Серж. – Они оцепили весь округ. Перекрыли движение к северу от Сены и на окружной. Теперь будут обследовать каждое дерево, каждый куст, каждую клумбу, каждое здание в этом районе. Будут искать улей.

– И найдут?

– Очень надеюсь, что да.

– Вы, как я понимаю, ученый. А в какой области? Серж сердито хмыкнул.

– Ага, все-таки поинтересовался. Не прошло и часа. Типичный представитель подрастающего поколения – весь поглощенный собой. Скажи-ка мне, Шон, тебе, наверное, всю жизнь говорили, что ты какой-то особенный? И все, что ты делаешь, неизменно прекрасно и удивительно?

Я сказал:

– А не пойти ли вам в жопу?

– Какой невоспитанный мальчик…

– Серж, прекрати. – Селин поймала мой взгляд. – Серж – специалист по… протеинам.

– Да? – В протеинах я не разбирался. – Однажды я видел изображение молекулы гемоглобина. Вся такая загадочная и извилистая. Если бы я рисовал компьютерную игрушку, я бы взял эту молекулу за основу системы пещер. Получилось бы круто.

Серж повернулся к Селин:

– Сразу видно, что человек до сих пор живет с родителями. В одной из стенок моего прозрачного аквариума было

проделано два отверстия, из которых торчали толстые резиновые перчатки. Как в каком-нибудь хранилище радиоактивных отходов. Серж сунул руки в перчатки, попросил меня пересесть поближе, схватил меня за руку и ловко вытащил пинцетом пчелиное жало. Я так и не понял, откуда он взял пинцет. Тоже мне фокусник! Прямо цирк Солнца!

– А теперь будем брать кровь.

– Кровь?

– Ага, кровь.

Я боюсь вида крови. Собственно, это одна из многих причин, по которым я не принимаю реальный мир.

– А много?

– Ведро, – усмехнулся Серж. – Как в «Кэрри».

– Серж, перестань! – Селин ободряюще мне улыбнулась. – Литр, не больше.

– Литр?! Но я же худой. Литр для меня – много!

– Нам нужны образцы, – сказала Селин. – Для сравнительных тестов.

Я отвернулся, чтобы не видеть, как мне в вену втыкают иглу. Но потом совершил ошибку: уже в самом конце все-таки мельком взглянул на прозрачный пластиковый контейнер, куда стекала моя кровь. Она была такой красной… такой густой. Я дернулся. Игла вышла из вены. Кровь забрызгала все стены моей прозрачной кабинки.

– Ну, вот, – сказал Серж, недовольный и злой как черт. Потом повернул какой-то вентиль, и дальше я ничего не помню. До того, как проснулся совсем в другом месте.

ДИАНА

Когда меня ужалила плеча, я отреагировала точно так же, как если бы что-то подобное случилось еще до того, как пчелы исчезли с лица Земли. Я заорала: «Блядь, нахуй, больно!», – и хлопнула себя по руке. Пчела упала на землю. Митч, Эрик и его дорогая женушка уставились на меня, как будто я плакала кровавыми слезами или что-нибудь в этом роде.

– Что, на хуй, уставились? Долбоебы!

Даже Кейла, похоже, опешила от моих выражений.

– И не делайте такие постные рожи! Ханжи и лицемеры! Все, как один!

– У нее синдром Туретта, – сказал Эрик Митчу.

И только потом до меня дошло, что случилось. Я наклонилась и подняла с земли прибитое насекомое.

– Господи Боже, это пчела.

Остальные осторожно приблизились. Митч выбросил палку и заявил:

– Она моя. Это мой двор, моя собственность.

– Нет, – сказал Эрик. – Она была в воздухе. А право на землю не распространяется на воздушное пространство.

– Она сперва была в воздухе, а потом села на нашу мисс Мат-Перемат, – возразил Митч. – Значит, это моя пчела.

– Она была бы твоей, если бы Диана была твоей собственностью, – сказал Эрик. – Но рабство в этой стране запрещено законом. Так что пчела не твоя, а Дианина.

– Такая маленькая… – пробормотала жена Эрика, разглядывая пчелу. – А мне почему-то запомнилось, что они были больше. Раньше я их боялась, подумать только! Смотрите, она собирала пыльцу. У пчел есть специальные сумки для сбора пыльцы, на задних лапках. У нее они полные, посмотрите!

Мне вдруг подумалось, что надо быстрее смываться отсюда, пока жадность не обуяла Митча уже окончательно. Я рванула к себе домой, как ужаленная. (Да, это такой каламбур. Я знаю, что это считается дурным тоном, но мне всегда нравились каламбуры. Может быть, это как-то связано с моим синдромом Туретта?) Я влетела в кухню, закрыла дверь, заперлась на замок. Смахнула с кухонного стола крошки и рассыпавшуюся корицу и положила пчелу на лист белой бумаги.

Мы все хотели, чтобы пчелы вернулись. Но если честно, никто не верил, что мы достойны того, чтобы они к нам вернулись. И вот теперь я убила пчелу! Кровь стучала у меня в висках. Я себя чувствовала виноватой. Эта пчела ничего мне не сделала, просто ужалила. И я не хотела ее убивать, это вышло случайно. Но пчелу уже не оживишь. Я знала, что надо звонить в полицию. Или, может быть, в службу спасения. В общем, надо сообщить властям.

Я начала было молиться, но потом вспомнила, что меня отлучили от Церкви. Тут я задумалась о молитвах вообще. Как оно все происходит? Может, когда я молюсь, мое тело излучает какие-то волны, наподобие сотового телефона? Или оно излучает волны всегда, даже когда я сплю или мою посуду? А сосредоточенная молитва просто усиливает эти волны? Каким образом наши молитвы бывают «услышаны»? Какой тут задействован физический механизм?

Мне хотелось молиться, но я не могла. У меня просто не было сил. Все случилось так быстро, за какие-то полчаса: сначала я стала свидетельницей жестокого обращения с животным, потом меня отлучили от Церкви, потом меня ужалила пчела – первая пчела в Канаде за последние бог знает сколько лет, – а потом я утратила веру в процессе молитвы. По-моему, несколько многовато для одного дня. Но и это еще не все. Я сидела на кухне, смотрела на мертвую пчелу, и тут раздался стук в дверь. Это был Митч. Он колотил в дверь кулаками и орал:

– Отдай мне пчелу, ты, безмозглая сука! Это моя пчела!

Дверь дрожала под натиском разъяренного Митча, и было очень сомнительно, что она устоит. Поэтому я схватила пчелу, спустилась в подвал и закрылась изнутри. Это была никакая не трусость, а просто разумная предосторожность – мне нужно было сберечь пчелу. (Уже потом, спустя пару недель, я посмотрела архивные записи новостей. Мне очень понравился репортаж, как сотрудники КККП[10]10
  КККП – Королевская канадская конная полиция.


[Закрыть] провели задержание Митча у меня на крыльце. Его оттащили от двери и, не церемонясь, швырнули на землю – мордой в щавель, – заломили руки за спину и надели наручники. Вообще-то я не сторонник насилия и произвола. Но иногда произвол и насилие – это именно то, что нужно.)

Минут через пять в дверь подвала настойчиво постучали. К моему несказанному облегчению, это были сотрудники КККП, одетые в костюмы химической защиты. У нас что, началась ядерная война? Они тут же набросились на меня и принялись кричать:

– Где пчела?! Отдай нам пчелу!

Я отдала им пчелу. Ее положили в крошечную коробочку, в каких обычно продают обручальные кольца. Выйдя на улицу, я увидела, что весь мой дом – весь целиком – накрыт плотной белой полиэтиленовой пленкой. И не только мой дом, но и дома всех соседей. У меня было стойкое ощущение, что я оказалась в каком-то футуристическом будущем.

У вас может сложиться ошибочное впечатление, что я вся из себя невозмутимая тетка: сижу, упакованная в костюм химической защиты, и спокойно рассказываю о Митче с Кейлой, и о том, как меня ужалила пчела, и о всех этих громилах-стражах порядка, как будто пишу сочинение по политологии на тему «Гражданская война в Конго в 1962 году». Охренеть и не встать. Но я та еще лицемерка.

Например, я забыла упомянуть, что во время всего эпизода с пчелой я ни на секунду не переставала думать о том, как бы мне все-таки зарезать женушку Эрика – вонзить разделочный нож ей в горло, прямо над этими ее жемчужными бусами, – чтобы она не мешала мне слиться с любимым мужчиной в порыве безудержной страсти. Но в то же время мне очень хотелось стукнуть Эрика чем-нибудь тяжелым и утопить в озере Ниписсинг. За то, что он самодовольный мудак. И за то, что он встал на сторону Митча и вроде как разрешил тому бить собаку. И отлучил меня от Церкви, от нашей местной баптистской Церкви, моего маленького убежища от грубой реальности – на Макинтайр-стрит, в помещении бывшего магазина кормов для домашних животных, где по прошествии стольких лет до сих пор пахнет подушечками с мясным вкусом. И особенно – в задней комнате, где стоит пианино. Мы с Эриком купили это пианино по объявлению на одном интернет-форуме. Его продавало семейство, члены которого вели яростную битву за коллекцию пластиковых салфеток-подставок, оставшихся после покойной матери. Им было некогда торговаться. Нам сказали, что можно забрать пианино вот прямо сейчас. Самовывозом за двести баксов. Но забирать надо сегодня, до вечера. Мы с Эриком отметили удачную покупку джином с тоником. В гриль-баре на другом конце города, где нас никто не знал. Вообще-то мы оба почти не пьем. Я захмелела с первого же глотка и принялась расспрашивать Эрика о Еве (вы заметили, с каким отвращением я произношу ее имя?), чтобы выяснить окольным путем, счастливы ли они в браке.

– А вы много с ней разговариваете за столом? Ну, за обедом, за ужином…

– В последнее время почти не разговариваем. С тех пор, как Ева устроилась администратором в «Beatles»… ну, знаешь, в тот новый тематический ресторан… она стала такая замотанная. Все время думает о работе.

Я ни капельки не сомневалась, что Ева думает не о работе, а о красавчике Мигеле, шеф-поваре в «Beatles», известном распутнике, который недавно расстался со своей сто тысячной пассией. Мерзкий тип, дрянь-человек. Как-то раз поздним вечером я видела их с Евой в «Mexicali Rosa». Они ели начо с тушеной фасолью и не обсуждали рецепты мясных пирогов или тридцатипроцентную скидку для пенсионеров.

Потом я спросила:

– А вы не думаете завести детей?

– Мы думаем, да. Но есть определенные проблемы… Прошу прощения, я не могу обсуждать эту тему.

– Я из Швейцарии. Считай, что я вроде как нейтральная сторона. Просто мне не безразлично, что будет с тобой, с Евой, со всей нашей церковью. Собственно, я только за это и переживаю. Меня лично уже не волнуют вопросы плоти. После Энди.

Энди – это мой бывший. Возможно, латентный гомосексуалист. С явным комплексом Электры и неизменным репертуаром из двадцати приторно-сладеньких песен, которые он исполнял под гитару на всех церковных собраниях – при первой же подходящей возможности. От него пахло лосьоном от облысения и полной несостоятельностью. Собственно, у нас с Энди и не было никакого большого и светлого чувства. Просто люди, с которыми я общаюсь, чувствуют себя комфортнее, если знают, что у меня все-таки кто-то был.

Все это я рассказала Сандре из отдела контроля гемо-контактных инфекций в Виннипегской лаборатории повышенной безопасности – во всем мире существует всего пятнадцать таких лабораторий, где изучают возбудителей самых страшных болезней. Тридцать слоев краски на всех поверхностях, эпоксидный пол толщиной как минимум три дюйма. Геморрагическая лихорадка? Грипп Таллахасси? Да какой, на хрен, Таллахасси?! Они вычистили эту комнату для меня. Я была вирусом птичьего гриппа, возбудителем китайской атипичной пневмонии и карой небесной в одном лице. И все – из-за какой-то несчастной пчелки, которая по-дружески меня ужалила. А Сандра была вроде как медсестрой в приемном покое. Или каким-нибудь научным сотрудником. Или… я даже не знаю, как называются должности тех, кто работает в подобных местах.

Я вдруг смутилась:

– Что-то я все говорю, говорю… я вас, наверное, уже утомила?

– Да нет, все нормально, – сказала Сандра. – Как ваше самочувствие?

Меня привезли в Виннипег на самолете. И весь перелет в тысячу двести миль я просидела в пластиковом пузыре, похожем на надувной детский бассейн.

– Да вроде нормальное самочувствие. Знаете, мне нужно было выговориться. И про Эрика, и вообще. Спасибо, что выслушали.

Тут надо добавить, что мы с Сандрой общались по спикерфону через окошко, закрытое оргстеклом в два дюйма толщиной.

– А у вас было что-то еще необычное в последнее время? – спросила она.

– Необычное – в каком смысле?

– В смысле, что-то такое, что происходит нечасто. Может быть, вы стали пользоваться новыми духами. Или разбирали чердак и нашли коробку с какими-то старыми вещами.

Мне почему-то очень живо представилось, как мой дом разбирают на части, словно он был построен из деталей конструктора «Lego». Вообще-то я равнодушна к вещам, но свой дом я люблю. Он мне достался в наследство от тети, папиной сестры. Это самый обыкновенный одноэтажный дом, построенный в середине 1960-х годов. Невзрачный и скучный. Но я все равно его очень люблю.

– С твоим домом все будет в порядке, – сказала Сандра. – Ты вообще не заметишь, что там побывали посторонние люди.

Мне стало жутко. Она что, читает мои мысли? Но Сандра вообще на меня не смотрела. Она смотрела в свои бумаги.

– Сандра, от меня явно что-то скрывают.

– Прошу прощения?

– Когда меня только сюда привезли, у меня взяли кровь на анализ. Я наблюдала за лаборантом, который брал кровь. Он обращался с ней так, словно это какое-то великое чудо. Ну, я не знаю… как будто Элвис внезапно воскрес и дает концерт на стадионе «Алоха». У него руки дрожали, я видела. Сандра, что происходит?

– Я не могу ничего говорить.

– Просто мне интересно… Есть такие кровососущие мошки, вот они кусают действительно глубоко. А пчела жалит поверхностно: верхний слой кожи… возможно, еще задевает нерв. Какой может быть вред от одного пчелиного укуса?

– Зака так разнесло от одного укуса, что он чуть не лопнул, – сказала Сандра.

Конечно, я знала про Зака. Про него знали все.

– Да, но у Зака аллергия, – сказала я. – Послушай, Сандра, мой папа был ветеринаром. Я с самого детства знаю практически все о коровьем бешенстве, птичьем гриппе и всех остальных страшных болезнях. И о микробах, которые «нападают» на человека.

– Я правда не могу ничего говорить.

– Все ясно, хитрая ты манда.

Прошу прощения за мой турецкий… ну, то есть Туреттский.

Из всех пятерых «шоколадных детишек» я единственная знала с самого начала, что пчелы ужалили нас не случайно – что в этом есть некая закономерность. Хотя Ардж тоже сообразил очень быстро, причем его проницательность превзошла мою в сотни раз.