Текст книги "Голодный золотой божок"

Автор книги: Дуглас Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Но ради кого ты идешь на это? Он – твой возлюбленный?

– Еще чего!

Маркус всплеснул руками.

– Как мало у меня опыта! – сокрушенно произнес он. – Многому придется учиться.

– Учись, учись, – проговорила Зонара, насмехаясь. – Нужно охранять таких, как Дорсети, от таких, как я.

– Дело не в Дорсети. Я охраняю не их, а священные принципы, которые делают нашу жизнь достойной. Перед ними все равны. Если бы я уличил Дорсети в преступлениях, судили бы их.

– Скорее всего, их бы оправдали.

– Это неизвестно. Пойми, покушаясь на Дорсети, ты покушаешься на закон. А Дорсети лично мне безразличен.

– Вы считаете вашу жизнь достойной? – презрительно улыбнулась узница.

– У нее много недостатков, но она гораздо лучше произвола спесивых аристократов, а тем более – безвластия. Свободный горожанин – почетное звание. Торговцы торгуют, мастера создают шедевры, солдаты стражи следят за порядком…

– Бедняки дохнут с голода, воры воруют, а палачи – казнят. Все идет своим чередом, – продолжила Зонара. – Знаешь что, убирайся-ка ты отсюда. Дай мне отдохнуть.

Маркус и Шпигел переглянулись и пошли к выходу из «процедурной». Когда они были уже у самой двери, Зонара окликнула Маркуса. Тот остановился, незаметно подмигнув советнику.

– Передумала? – спросил он Зонару.

– Нет. Хочу спросить, как, по-твоему, – я не простужусь, если буду лежать на полу?

Обвинитель вылетел из застенка, словно пробка из бочки.

– Ядовитая баба! – сказал ему Шпигел.

Герцог Мироваль горячил своего Снежка – ему не терпелось поскорее попасть в город. Но чалая кобылка пристава еще не успела оправиться после безумной скачки – Гаттерн гнал ее окружным путем, чтобы попасть в заброшенную таверну раньше Конана. Ему удалось опередить лошадь варвара, несшую двойной груз, всего на несколько терций. Теперь пристав то и дело отставал, и герцог вынужден был натягивать поводья, отчего его благородный скакун обиженно фыркал и приплясывал на месте, поднимая тучи грязных брызг.

– К чему такая спешка? – улыбнулся Гаттерн. – Пусти своего жеребца шагом. Или тебе неприятно то, что простолюдин поедет с тобой стремя в стремя? Я обещаю выдерживать дистанцию.

– В случае военного положения некоторые условности этикета отменяются, – сдержанно ответил Мироваль. – Дело не во мне. Снежок почуял битву и рвется вперед.

– Он будет разочарован. Мы не станем осаждать тюрьму, – покачал головой стражник. – Это, во-первых, противозаконно, во-вторых – верный способ схлопотать стрелу. К тому же, твоя светлость без доспехов.

– Уж не заставишь ли ты меня взять заступ и рыть подкоп? – с наигранным подозрением осведомился Мироваль,

– Один скандально известный ювелир, – вместо ответа поведал пристав, – был схвачен и уличен в убийстве своего заказчика. Тот тянул с оплатой, и золотых дел мастер сгоряча взялся за кинжал. Его посадили в тюрьму, где в виде особой милости позволили развлекаться в ожидании казни изобретательством всяких механических безделок. А ювелир, не будь дурак, изладил из реек, шпагата и кхитайской бумаги дракона и, перелетев на нем через тюремную стену, был таков. Морали в этой истории искать не надо, рассказал ее только для развлечения.

Мироваль пожал плечами, коротко фыркнул и покачал головой.

Компаньоны добрались до городской заставы глубоким вечером. Стражник, узнавший Гаттерна, пропустил их без всяких вопросов.

– Что теперь? – вопросил Мироваль.

– Теперь ты под чужим именем снимешь комнату на ночь в какой-нибудь таверне, а я отправлюсь на разведку. Нужно узнать маршрут, по которому Зонару повезут на казнь. Где ты остановишься?

– Мне понравилось в «Ключе и мече».

– Но ведь там ты уже известен под настоящим именем!

Герцог зевнул в манжету.

– Пара золотых иногда освежает память, а иногда – погружает ее во мрак, – сказал он.

Так и случилось. Хозяин скрыл свое изумление и очень ловко избавился от остальных постояльцев, как и в прошлый раз. Этот опытный плут, похожий лицом на сдобный пирог с мясом, смекнул, конечно, что дело тут нечисто, но также понял, что он лично ничем не рискует. Он так хорошо сервировал ужин, подал к столу такое отменное вино и вообще хлопотал столь усердно, что Мироваль подарил ему третий золотой.

Ужиная в одиночестве, герцог про себя удивлялся. Совсем еще недавно его волновали только собственные чувства и любимая женщина. Все остальное либо досадливо мешало, либо представлялось отдаленным и не имеющим никакого значения. И вот теперь он, родовитый и титулованный, собирается спасать воровку, подругу варвара.

Про себя герцог то и дело усмехался. Все это, чума разбери, конечно, нелепо, в духе дурацких баллад, но Мироваль доведет дело до конца, только потому, что Ремина посмотрела на него с любовью и надеждой. Женщине, даже очень умной, трудно расстаться со своими предубеждениями. Ей очень важно, чтобы ее возлюбленный был отважным, сильным и непременно кого-нибудь победил. «Быть посему!» – окончательно решил Мироваль и вонзил в кусок телятины двузубую вилку.

Пристав явился, когда герцог, не спеша, пил крепленое вино, глядя на угли в очаге.

– Я узнал все, что нам необходимо, – объявил он. – Завтра, как только прозвонят вечернюю стражу, преступницу повезут по городу на площадь Примирения. Возок, в том числе, проедет и по улице Зеленщиков, а это – мой участок. Я устрою так, что поперек улицы встанет длинная телега, груженная бочками. Она уже вторую неделю стоит на задах масляной лавки в Ворванном переулке, это рядом. Еще я устрою так, что патруль опоздает, когда выйдет потасовка. Охранять осужденную будут трое – ты справишься с тремя?

– Это же простая солдатня! Я справлюсь с десятком, – ответил герцог.

– Рад это слышать, поскольку помочь не смогу. Я не должен поднимать оружия на своих, – сказал Гаттерн.

– А тебя не печалит, что трое стражников погибнут?

– Если трое солдат будут побеждены одним рыцарем, причем – бездоспешным, то туда им и дорога.

– А если они убьют меня? – спросил Мироваль, блаженно потягиваясь у огня.

– Пущу в ход другой план, – отвечал пристав как ни в чем не бывало.

– В чем он заключается, позволь полюбопытствовать?

– Какая разница? Ты ведь будешь уже мертв.

Услышав такой ответ, герцог не смог сдержать улыбки.

– Просто, доходчиво и с достоинством, – сказал он. – Мне это нравится, клянусь своей шпорой! А потом?

– Если твоя светлость устранит охрану, я обеспечу безопасную улицу, по которой вы с Зонарой уйдете из города.

– Лучшего нельзя и желать, – произнес Мироваль. – А теперь я пойду спать.

Для него было в новинку нападать на вооруженных стражников в центре чужого города, но он совершенно не волновался и заснул спокойным сном человека, у которого прекрасный аппетит и чистая совесть.

Утром оруженосец Гизмунд, оставленный при Ремине, поднялся, вылил себе на голову ковш холодной воды, вытер лицо краем туники, молодецки крякнул и выскочил на двор.

Ему не раз приходилось ночевать в походных условиях, иногда – совершенно неудобных, но утренний его моцион оставался неизменным.

Накормив и напоив своего холеного мула, Гизмунд обтер его бока особой фланелевой тряпочкой, проверил состояние подков, не удержался и поцеловал животное в теплый бархатистый нос. Потом он подбросил охапку сена лошади Конана, но приблизиться к ней побоялся – та косила глазом, мотала головой, словом, являла нрав тяжелый и подозрительный.

Ремина дремала вполглаза, а Конан, разметав руки и ноги, смачно храпел. Он занимал собой половину трактирной залы.

Гизмунд развел оживленную деятельность: принес Ремине воды для умывания, растопил очаг и даже подмел пол метлой, изготовленной тут же из веток ракиты, росшей неподалеку.

– Славненько, – молвил он. – Пора озаботиться завтраком. Припасы мы подъели… Придется мне сходить в селение и купить у крестьян хлеба и молока.

Сам он тоже был природный мужлан, но так давно ходил в оруженосцах, что не удивился бы, если бы его произвели в рыцари.

– С тобой тут ничего не случится, пока меня нет? – спросил он у Ремины.

– Со мной останется варвар, – отвечала она. – Он такой большой, что даже спящий испугает кого угодно.

– А то – сходила бы со мной, – предложил оруженосец. – Это недалеко. Чего сидеть тут, с этой колодой? Эвон, храпит-то как. И это – лежа на брюхе. А если б упал на спину, как бы храпел? Из чего, и главное – как делают таких людей?

– Так же, как и всех остальных, – сказала Ремина, слегка покраснев. – Пожалуй, ты прав. Пойду с тобой – слушать его храп я устала. К тому же я так давно не гуляла. У Дорсети меня все время держали взаперти. Только надо будет поскорее вернуться – нехорошо бросать его надолго.

Босая, в дорогом мужском платье, она представляла собой странное зрелище, но это нимало ее не заботило. Она шла следом за Гизмундом по весенней грязи и вдыхала прохладный, сладковатый воздух, какой возможен только вне городских стен.

Невдалеке, как и сказал Гизмунд, находилось небольшое селение с крошечным виноградником, выпасом и огородами. В это время зимы лоза укрыта соломой – отдыхает, наливается соком в ожидании щедрого аквилонского солнца, а на огороде земля только-только распахана. Вилланы-собственники и наемные батраки, не спеша, готовятся к дням, полным тепла и труда.

Во дворе беленого аккуратного домика, на лавочке грелся старик. У ног его, обутых в деревянные башмаки, возились два чумазых ребятенка и с десяток таких же чумазых поросят. И те, и другие пихались и визжали. Старик, поглядывая на них, хихикал и слегка поддавал кому-нибудь из них башмаком под зад. Он был глуховат, и Гизмунду пришлось кричать ему прямо в мохнатое коричневое ухо.

На крик выскочила из дома хозяйская жена, вытирая руки о фартук. Гизмунд сторговал у нее большой кувшин молока, два каравая и крупный кусок сала.

– К вечеру колбасы будут, – сообщила она. – Муж делает.

– Колбаса – это хорошо! – обрадовался оруженосец. – А нельзя ли вечерком прислать пару-тройку колбас? Я заплачу теперь же.

– Куда послать? Я старшему велю, он принесет.

– Мы в таверне, что у дороги. Туда, стало быть, – ответил Гизмунд.

Хозяйка всплеснула руками и убежала в дом. Оруженосец запрыгнул на крыльцо и два раза стукнул кулаком в дверь.

– Женщина, в чем дело? – прокричал он. – Я же сказал, что заплачу.

За дверью подумали немного и задвинули засов.

– Глупая тетка! Я же тебя не съем!

– Меня, может, и не съешь, а сыночка моего бедного сожрешь, упырь проклятый, – послышался голос мужланки.

– Какого сыночка?

– Который в таверну колбасу понесет. О-о! – заплакала она и тут же, храбрясь, завизжала: – Убирайтесь оба, а то у меня здесь омела, целый пучок. Вот я вас омелой!

– Какая омела? – Оруженосец растерялся. – Она не в себе, это точно.

– Ты ее испугал, – сказала Ремина. – Пойдем отсюда.

– Она подумала, что вы – упыри! – заорал глухой старик. – Почто вы в таверне-то встали? Нешто можно?

– Почему нельзя? – удивился Гизмунд еще больше. – Он же ничей!

– Не знаю никаких вещей, – старик затряс головой. – А только бывают в том месте упыри. Раз Котта, сосед наш, видел в окошке – сидел упырь и грыз человечью ногу. Нельзя там вставать на постой и все тут. Место проклятое. Раз купец, сказывают, остановился – пропал. Может, купец, может – меняла, не помню…

– Тьфу, вздор какой! – не выдержал оруженосец, подхватил сумку с купленным и пошел со двора.

Ремина направилась следом.

– А вдруг это правда? – спросила она, когда они шли через поле к дороге. – Разве не бывает на свете всякой нечисти? Почему таверну бросили? Почему ее никто не занял? Должна же быть причина!

Гизмунд пожал плечами.

– Дорога не слишком оживлена. Хозяин мог разориться или перебраться в другое место, – сказал он. – Лично я провел в этой конуре целых две ночи и не заметил там ничего, что бы могло навести на мысль об упырях. Просто крестьяне, сидя на печах долгими зимними ночами, развлекают друг друга страшными историями.

– А почему там не поселились какие-нибудь бродяги? – не унималась Ремина.

– А мы? Чем не бродяги! – рассмеялся Гизмунд.

Они вернулись в таверну, где по-прежнему неудержимо храпел варвар. Там позавтракали, Гизмунд взялся чистить запасное герцогское платье и сердито ворчал, обнаруживая свежие прорехи на старом дорожном плаще. Ремине стало скучно, поэтому она даже обрадовалась, когда на пороге возник высокий худощавый человек, одетый для долгого путешествия. Поклажи при нем был только маленький узелок. Меч без ножен он нес на плече, как заправский наемник. У него было улыбчивое лицо и насмешливые морщинки возле глаз.

– Мир этой дырявой кровле! – возвестил он, кланяясь. – Но собирается дождь, и по мне – худая крыша лучше, чем ничего.

– Здесь занято! – буркнул оруженосец.

– Да я всего ненадолго! Пережду ливень и пойду себе дальше, – сказал человек и с нахальным изяществом прошел к самому огню.

Гизмунд готов был поклясться, что никакого ливня нет и в помине. Когда он выглядывал мельком в окно, небо оставалось ясным. Но только он об этом подумал, как дневной свет в окне померк, и хлынул дождь, такой сильный, что шум его заглушал голос пришельца.

– Я – Гранель, – представился тот. – Собиратель историй. Ими и кормлюсь. Рассказываю за деньги. Кусок хлеба с салом – тоже сойдет.

Оруженосец открыл было рот, но Ремина остановила его.

– Истории – это очень интересно, – молвила она. – Присаживайтесь поближе к очагу, угощайтесь всем, что найдете.

Гранель благодарно улыбнулся, открыв желтоватые зубы, вонзил свой меч прямо в половицу, повесил на его перекрестье, как на вешалку, куцый плащ и, показав на спящего варвара, спросил:

– Кто этот счастливец, что объят сном, словно дитя?

– Это наш друг. Он очень устал и отдыхает, – отвечала Ремина.

– Должно быть, этот великан ворочал горами, – предположил собиратель историй. – Простая работа его бы не утомила. А мы не разбудим его случайно?

– Он спит крепко, – успокоила его женщина.

– Это хорошо. Говорить с набитым ртом не прилично, к тому же можно поперхнуться. Посему, я надеюсь, что господа подождут некоторое время.

Гизмунд крякнул, увидев, как Гранель отхватил ножом половину каравая, основательный кус солонины, сложил все это вместе, уселся на пол и начал есть. Челюсти его распахнулись широко, как у змеи, и хлеб с мясом уместились во рту наемного рассказчика почти целиком.

Люди с похожими свойствами всегда вызывали у оруженосца неприятные подозрения. Но что-то еще в облике Гранеля настораживало, неприятно беспокоило, словно заноза в ноге. Словом – в нем или рядом с ним было нечто непонятное, почти пугающее. Что именно, Гизмунд пока не разобрал.

Сыто причмокивая, Гранель стряхнул крошки с узкого подбородка, вытер молочные «усы» из-под носа и вопросил:

– Какого рода историю желает госпожа? Наверное, что-нибудь про любовь? Истории про любовь делятся на грустные и неприличные, – и он хихикнул, скорчив смешную гримасу.

– А разве не бывает других? – неприятно удивилась Ремина. Гранель перестал ее забавлять, она тоже почувствовала неладное, но стеснялась разглядывать его в упор.

– Специально для госпожи я только что отыскал в недрах своей памяти историю о любви, которую можно счесть и забавной, но без явного неприличия – так, пара пикантностей.

– После сала тебя, видимо, тянет на сальности, – заметил Гизмунд. – Воображаю, какого сорта диковины ты рассказываешь после соленых блюд.

Гранель с готовностью рассмеялся и даже хлопнул себя рукой по мосластой ноге.

– Господин пошутил, – сказал он. – Что может быть лучше доброй шутки?

Гизмунд подумал, что его шутка доброй как раз и не была. Но он ничего не произнес вслух, потому что долговязый прислонился спиной к бревенчатой стене, откашлялся и, лукаво поглядывая то на Ремину, то на оруженосца, начал:

– Почти все истории начинаются одинаково: «Давным-давно, в далекой стране…» Я обошел весь свет, и зачастую в каждом его уголке мне рассказывали похожие друг на друга случаи, причем вступление было именно таким. Сложилось у меня впечатление, что все подобные истории случались в Атлантиде и уже оттуда разнеслись по населенной вселенной. А может быть, если вдруг Атлантида всплывет из пучин, населенная, как и прежде, там тоже станут предварять рассказы вечной этой присказкой.

Однако моя повесть начнется иначе. Случилось это недавно, всего несколько дней тому, и вовсе недалеко. Жил да был один человек по имени Ренельт. Не бедный, не богатый, по привычкам своим был он благородный господин, однако домишко его стоял на краю деревеньки в двух милях отсюда, и с благородными господами – здешними сюзеренами – он не водился, а все больше с простым людом. Наилучший друг его был кузнец по прозвищу Черный Нос. Силища в этом кузнеце пребывала необычайная, и походил он на вашего спящего товарища, да и во сне, говорят, храпел таким же манером. Из-за последней оказии он не был женат. А нос его и в самом деле всегда был черный и блестел, как сажа.

Был еще друг – ночной сторож, того кликали Филином. По ночам он совершенно не спал – ходил себе по огородам да распугивал воришек. Глаза у него были, как тарелки, и горели желтым огнем, а волосы на голове напоминали совиные перья.

Ренельт зарабатывал тем, что рисовал карты. Соберется какой купец поехать, скажем, в Ванахейм или, напротив, в Стигию, как Ренельт в два дня нарисует ему на длинном пергаменте весь путь, от самого порога. Знатно рисовал – со всеми подробностями. Указывал колодцы, места для привала безопасные и даже разбойничьи засады отмечал, и все приметное, что встретится в пути, – какое-нибудь дерево неожиданной формы или валун у дороги. Все сходилось в точности, путнику оставалось только пергамент разматывать.

Все очень удивлялись, поскольку никогда Ренельт надолго дома не покидал, а все жил себе в деревушке. Откуда он знал другие страны, как собственный двор?

Раз Черный Нос прямо спросил у него: «Уж не колдун ли ты, братец? И если колдун, отчего ты не богат, не возведешь себе большого замка или хоть дома получше твоего?»

«Клянусь кувшином молодого вина, я не колдун, – отвечал Ренельт. – А знаю все про другие страны и города, потому что бываю там каждую ночь. Едва лишь засыпаю, как моя душа оставляет тело и летает, все видит, все примечает. Да я не один таков – ты, к примеру, тоже. И все, кто спит. Не единожды встречалась моя душа с душами других спящих».

Кузнец поскреб кудрявый затылок.

«Если так, то почему же я ничего не знаю, кроме нашего села да двух соседних, да еще селения, где прошлой зимой на свадьбе жениху глаз подбили?»

«А это оттого, – сказал Ренельт, – что у твоей души короткая память».

Черному Носу сделалось обидно, и обида засела в его голове, как топор в колоде. Посидели они втроем – еще и Филин с ними был, – да дело к ночи. Ренельт спать лег, а Филин и кузнец брели по деревне.

«Не дает мне покоя эта штука, – пожаловался сторожу Черный Нос. – Раньше я знал, что есть у меня жизнь, о которой все известно. С утра – работа, так, чтобы руки гудели, потом – обед славный, потом – друзья да вино. Прочие живут так же, все идет своим чередом. Постарею, ослабну, помру – как все. Спокойно. А оказывается, совсем рядом жизнь удивительная, полная диковин, чудес, и эта жизнь – тоже моя, но я ничего о ней не ведаю».

«Подумаешь, – молвил Филин. – Я вот не сплю и существую половину жизни на границе между сном и явью и тоже повидал немало. Как-то прямо передо мной выскочил из-под земли огромный заяц в шапке с пером и сказал мне человеческим голосом: «Дай-ка мне, господин, адрес ближайшей сапожной лавки». Уж я и испугался! А другой раз прямо из облака посыпались на огород к старой Мартиле крошечные мужички и стали кочаны воровать – сорвут и ну катить в сторону. Я их пугнул уж сам – из облака вы или еще откуда, а воровать не смей!»

– Все это, братец, не то, – вздохнул кузнец, посмеявшись. – А я непременно хочу увидеть и запомнить другие края, и как подумаю, что где-то далеко, быть может, ждет меня судьба, а я, будто дурак, торчу здесь…

– Брось! – отмахнулся Филин. – На весь свет только и есть, что наше село да два соседних, да селение, где жених с битой рожей. Все остальное – выдумки Ренельта и басни мимохожих менестрелей. Но если тебе и впрямь так невмоготу – собери котомку сухарей, возьми палку да сапоги покрепче – и иди себе, глазей по сторонам.

– Э! – возразил Черный Нос. – Душа – летает, а тело ходит пешком. Пешком я мало чего успею обойти. Вот если б у души моей проснулась память…

– Эх, рога Нергала, какой ты неуемный, – в сердцах сказал сторож. – Сходи, что ли, к Сычихе, старой повитухе. Она мне родня, и слышал я от деда, что умеет она разные штуки. Вот и лачуга ее – видишь, не спит Сычиха. В окне огонек так и пляшет.

Сказал так сторож Филин и ушел огород охранять. Черный Нос подумал да и зашел на двор к Сычихе. Во дворе на цепи держала повитуха огромную свинью – чуть кто зайдет без спросу, свинья визжит, из хлева выскакивает и все норовит за ногу ухватить. Злая была свинья.

Кузнец о нраве ее хорошо знал и держался осторожно, но на сей раз свинья не визжала и не бросалась кусаться – сидела и тихонько хрюкала. Черному Носу даже померещилось, будто свинья плачет.

Постучал он в дверь, Сычиха ему отворила, в дом пустила, усадила, поднесла вина, а сама ждет, что кузнец первым заговорит, и поглядывает на него вопросительно. Кузнец ей о своей тоске рассказал. Сычиха в ответ:

– И только-то! Вот тебе полотняный мешочек с сухою травой. Трава самая обычная – паслен, гусиный лук и чертополох. Ты положь мешочек под подушку да спи. Будет тебе сниться всякое, но ты ухвати то, что тебе понравится, руками и не отпускай. Проснешься, как обычно, увидишь, что из сна вытащил – тут все и вспомнишь.

Кузнец так и сделал.

Приснилось ему, что он попал на королевский двор, где-то – неизвестно где. Покои вокруг величайшей красоты, в куртинах растут невиданные деревья, сплошь усыпанные сладкими плодами. Ходят прямо по полу птицы с расписными хвостами, черные невольники их кормят. Пошел кузнец по коридору и вдруг оказался в купальне, где резвились в хрустальной купальне две юных прелестницы, две сестры. Старшая очень глянулась Черному Носу, и он, помня завет Сычихи, прыгнул в воду и схватил ее в объятия…

Утром пришел заказчик, а кузня оказалась пуста. И дома не было Черного Носа. Вся его одежда оказалась налицо, а сам он пропал.

Филин-сторож про это узнал и пришел к Сычихе.

– Признавайся, что стало с Черным Носом? – потребовал он. – Это ведь ты спровадила его невесть куда.

Сычиха рассмеялась мерзким скрипучим смехом и ответила:

– Да будет тебе! Я травки ему дала в мешочке, чтобы он крепче спал да другим не мешал. А то, что это за обычай – по ночам шляться и в гости ходить? Да я и тебе дам, если хочешь, бессонная ты неясыть.

Сторож ушел ни с чем, а ближе к ночи заглянул к Ренельту. Тот сидел за обеденным столом и тонкими костяными палочками чертил карту, обмакивая их в красную и черную кхитайскую тушь.

– Это все твои россказни! – заявил Филин. – Кузнец-то наш или голым из дома ушел, или его демоны утащили. Что делать? Пропадет дружок.

Ренельт отмахнулся от него.

– Мне нынче недосуг, приходи завтра.

Филин рассердился и пошел караулить. Лезли ему в голову всякие мысли, и не нашел он ничего умнее, как проникнуть в дом кузнеца.

Пошарил он у него под подушкой и нашел полотняный мешочек. Развязал, понюхал – трава и трава. Положил, задумавшись, его в карман, из дома вышел и дальше идет. Вдруг видит – прямо посреди деревни раскинулись прекрасные чертоги, а в них Черный Нос сидит и пирует. Рядом с ним – две красавицы.

Кузнец сторожа признал и говорит:

– Как ты кстати! Вот – жена моя молодая, а вот – сестрица ее, незамужняя. Садись-ка ты с нами пировать.

Сел Филин рядом с сестрицей, беседует с ней, та из его кубка вино пьет, любезно с ним разговаривает.

Девица эта взволновала сердце старого холостяка, да и он ей, как видно, понравился. Посудите сами, если б он был ей противен – разве взяла бы она его за руку, разве привела бы в опочивальню, разве сняла бы с себя покров целомудрия? Филин голову потерял от счастья.

А в деревне хватились его с утра – нет сторожа. Исчез. Люди не знали, что и подумать. У дома дубильщика, на дороге, отыскался мешочек с травами. Кто его оборонил? Никому это не было известно, кроме Сычихи, а та, понятно, об этом молчала.

Ренельту совестно стало, что так и не выслушал он друга. Забеспокоился он, а где искать пропавших – не знает. Во сне он их не встречал. Два дня ломал себе голову Ренельт, а на третий, в ночь, подлетает к его душе душа красивой юной девы и шепчет:

– Я знаю, где искать твоих друзей. Они попали в ловушку к колдунье, та держит их в зачарованном замке, а замок этот прячется в ущелье, далеко в горах. В том же замке, как в золотой темнице, заточены мои сестры. Если хочешь друзей выручить, поклянись, что и их освободишь. Забери у дубильщика мешочек с травами и на ночь возьми его в изголовье.

– Клянусь, – отвечала душа Ренельта, – но скажи мне, откуда ты меня знаешь? Я прежде никогда тебя не видел.

– Видел, Ренельт, да только тебе бы и в голову не пришло, что я – это я. А ты мне уж давно люб. Живем мы с тобой в одном селении.

– Быть такого не может! – возразила душа Ренельта. – Я там всех знаю.

– Всех знаешь, да не всех примечаешь, – расплакалась душа красивой девы и отлетела прочь.

Кинулся Ренельт за нею в погоню, да и упал со своей кровати, конечно, проснувшись при этом.

«Что за притча! – подумал он. – Может, кто-то подшутил надо мною?»

Однако же выпросил он у дубильщика мешочек, который, по счастью, тот не выкинул, а повесил на крючок в чулане, где хранилось много разного хлама. Еле дождался Ренельт ночи, да еще и уснуть долго не мог – волновался. Но сон помалу сморил его, и едва глаза его сомкнулись, как очутился он в зачарованном дворце.

– Долго же ты нас искал! – сказали ему друзья. – Три зимы прошло.

– Ну уж не три зимы, а разве – три заката, – отвечал Ренельт в удивлении.

Усадили его за стол, попотчевали едой и питьем. Жены восхитительной красоты и пригожести и были, как он догадался, сестрами той, что подсказала ему дорогу. Услышав рассказ о вещем сновидении, обе расплакались.

– Несчастная сестрица, – сказали они. – Нас проклятая старуха лишь только взаперти держит, но мы живем в холе, тепле и богатстве.

А ее, бедняжку, колдунья истязает, держит в тесной, вонючей будке и кормит всякими отбросами, из-за того, что она осмелилась посмеяться над старой каргой.

– Неужели не можете вы уйти отсюда? – спросил Ренельт. – Дворец не заперт, дорога открыта…

Кузнец ответил мрачно:

– Дорога эта никуда не ведет. Петляет меж гор, как змея, свивается кольцами, а то и разбегается на четыре стороны. Пытались мы уйти, но ничего у нас не вышло. Всякий раз обратно возвращались.

Ренельт подумал, хлопнул в ладоши и говорит:

– Подайте-ка мне пергамент, две костяные палочки и кхитайскую тушь, черную да красную.

Жены-красавицы слугам велели, те и принесли все мигом. Ренельт приказал его не беспокоить, заперся в палатах и два заката, не разгибаясь, рисовал карту.

– Готово дело! – объявил он, когда карта была готова. – Собирайтесь в поход. Идти придется долго, но домой мы попадем. Душа знает дорогу в родные места!

Сказано – сделано. Собрали в дорогу всякой снеди, прихватили украшений вместо приданого и вышли рано поутру. Ренельт первым идет и путь сверяет с картой. А ущелье между тем делается все глубже, и из-за скал солнца над головою не видно. Однако Ренельт спокоен, да и остальные тоже не боятся. Как вдруг опускается в ущелье тьма – глухая, беспроглядная. Путникам друг друга не видать и дороги не видно. У них с собою, как нарочно, ни факела нет, ни светильника. Заплакали сестры: «Это происки ведьмы! Она темень напустила, чтобы мы с пути сбились и погибли!» Филин-сторож усмехнулся и сказал:

– Меня темнота не пугает. Я и ночью, даже самой темной, что без звезд и луны, вижу лучше, чем днем. Перекликнитесь-ка вы, все ли тут, да беритесь друг за дружку. А тот, кто впереди, пусть положит руку мне на плечо. Я всех выведу.

И десяти шагов не прошли, как темнота вдруг собралась в одну тугую, как подушка, тучу, и туча эта унеслась с воем. Как видно, колдунья обнаружила, что ее уловка не удалась.

Все обрадовались, кроме Ренельта. Он сказал:

– Так легко ведьма нас не выпустит – придумает другую пакость, вот увидите. Надо быть начеку.

Что ж, идут дальше, а в пути кузнец Черный Нос у своей жены спрашивает:

– Как вышло, что ведьма пленила вас?

– Случилось это давным-давно, в далекой стране, – отвечала ему молодая супруга. Наш отец был великим правителем этой страны. Народ его любил, а придворные боялись. Пошел на него войной ближайший сосед, но отец, ко всему, был и полководец мудрый. Удалось ему соседа замирить. А чтобы он и впредь с ним не воевал, сказал отец соседу, что возьмет в жены одну из двух его дочерей.

Тому ничего не оставалось. «Бери на выбор, – отвечал он. – Вот старшая, красавица и умница, обучалась колдовству, знает все звезды наперечет и умеет чары наводить. А вот младшая – не слишком красива, не слишком умна, зато ласковая и нежная. Которую хочешь?» Отец был умный человек. «Конечно, младшую!» – воскликнул он. То была наша матушка. Жили они вместе долго и в счастии, родила она ему трех дочерей и, казалось бы, ничто не должно омрачать счастья. Но старшая сестра затаила злобу на нашего отца – зачем он не ее предпочел? Ведь она младшую сестрицу не любила и презирала, всегда смеялась над ее кротостью и покорностью.

Стала старшая сестра строить всякие козни. Прежде всего, соблазнить нашего отца пыталась, чтобы он с нею супружеское ложе осквернил. Для того прилетала она к нему по ночам в естественном виде, то есть без всякой одежды, и являла перед ним сладострастие. Отец озлился и велел стражникам схватить ее.

«Выдрать на площади эту демоницу похотливую, и пусть она домой возвращается, как ей вздумается, – хоть пешком, хоть по воздуху!» – приказал он, что и было исполнено. Колдунья пришла в ярость и измыслила нас похитить и тем самым поразить отца и матушку.

Так она и сделала. Вышли мы погулять, смотрим: стоит у ворот повозка, усыпанная рубинами и крупными жемчугами. А вокруг – никого. Мы удивились красоте повозки и тут же сели в нее. А она, не запряженная, вдруг сама собою взлетела под небеса и помчалась, так что только ветер засвистел. Уж мы и плакали и молили всех богов – ничто не спасло нас от горькой участи. Повозка доставила нас в замок, который вы видели собственными глазами. С тех пор прошло больше трех сотен зим, и ни с кем мы за это время не говорили, никого не видели, кроме немой прислуги.

«Ого! – подумал кузнец. – Я взял в жены древнюю старуху!». Это открытие сильно его смутило, но так как внешне прожитые зимы никак на царевне не отразились, Черный Нос успокоился и забыл об этом думать.