Текст книги "Голодный золотой божок"

Автор книги: Дуглас Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

По-своему очень неплохой человек, дядя Гинко был суровый учитель. Прежде всего, он калечил некрепкое детское тело – растягивал мышцы, вывихивал суставы и жестокими упражнениями приучал воспитанников к выносливости. Затем растянутые мышцы наливались силой, суставы приобретали невероятную гибкость, а все тело становилось эластичным, ловким и очень послушным.

Под присмотром дяди Гинко выросло четыре или пять поколений танцоров и акробатов, многие из которых не только имели верный кусок хлеба, но и сделались очень богаты.

Зонара выдержала эту многолетнюю пытку, к тому же, как она сама уверяла, у нее был талант. Но дядя Гинко не успел выпустить ее в жизнь. Однажды он поскользнулся на мокрой мостовой, упал и разбился насмерть.

Его подопечные разошлись, кто куда. Зонара примкнула к одному бродячему театрику, который был очень плох – состоял из спившихся жалких неудачников обоего пола. Кто-то из них, на постоялом дворе, где давали представление, стянул у горожанина кошелек. Горожанин поднял шум. У него были лоснящиеся висящие щеки и косое пузо. Актеров, конечно, заподозрили сразу. Вор, чтобы не быть уличенным, подбросил кошелек в сумку Зонары. Когда похищенное обнаружилось, Зонару схватили.

Главный неудачник уговаривал горожанина: – Зачем арестовывать бедняжку, губить ей жизнь? Если она виновата, отведи ее в комнату и потешься. А так ее повесят, и у нее не будет возможности исправиться.

Но горожанин тряс щеками и не соглашался. Пьяная актерка – вероятно, истинная воровка, – механически гладила Зонару по волосам и ревела:

– Он – не человек! Он не человек!

Зонара несколько раз повторила:

– Это не я!

Но ее не слушали, и она поняла, что доказывать что-либо бесполезно.

В виду юных лет ей сохранили жизнь – только высекли под виселицей на глазах у утренней площадной рвани, а затем заперли в исправительный дом. Исправление заключалось в глупом бессмысленном занятии – трепле пеньки. Это было гораздо хуже порки – ее Зонара вынесла почти без слез после уроков дяди Гинко. Тупея от тоски и скуки, Зонара играла в свободные часы в воровские игры и слушала байки о ловких и хитрых людях, никогда не попадающихся, изобретательных, словом – удачливых и потому достойных восхищения. Таким образом, исправительный дом сделал из танцорки воровку. А потом она убежала.

Горожанин с отвисшими щеками однажды нанял себе в дом молоденькую служанку. Он был очень рачителен и осторожен, перед выходом слуг из дома всегда лично обыскивал их на предмет серебряных ложек, а по ночам запирал всех домочадцев в их спальнях, размещенных по верхним этажам. Но вскоре после появления новой горничной его стали обкрадывать – нагло, методично, и на солидные суммы. Горожанин потихоньку сходил с ума.

Сторожа и днем и ночью ходили с дозором вокруг дома, всякий раз проверяя окна первого этажа и входные двери. Прислуга теперь не просто запиралась в комнате, а еще и приковывалась цепью к ножке кровати. Но кражи не прекращались. Все тайники, все уловки домовладельца оказывались раскрыты. В конце концов, доведенный до безумия, горожанин удавился.

Горничная была Зонарой. С ловкостью акробатки – спасибо дяде Гинко – она выбиралась из своего окна и по карнизу попадала в любое другое, по своему желанию. Снять с ноги кованый обруч, соединенный с цепью, тоже не составляло труда. Украденное Зонара прятала на чердаке, проникая в него через крышу.

После похорон жена домовладельца, похожая на яблоко, высушенное в темной каморке, сказала слугам:

– Я нищая и платить вам мне нечем. Те, кому некуда идти, могут остаться, пока дом еще не продали за долги.

Зонара не осталась, но, тронутая словами вдовы, подбросила почти все похищенное к дверям ее спальни.

Неизвестно, был ли у нее на самом деле талант к актерству, а вот к воровству – определенно был, и немалый. Слухи о нем скоро распространились далеко за пределы Аквилонии. Зонара путешествовала под видом скучающей молодой аристократки. Попадая в новый город, она в считанные дни обзаводилась поклонниками, входила в общество, присматривалась, а затем совершала дерзкую кражу, выполненную с эффектом.

Несколько раз ее ловили, но смерти Зонара всегда благополучно избегала. В целом новая жизнь ей нравилась, и она принимала ее целиком. Правда, изредка на нее накатывала тоска, ей становилось жаль себя почти до слез. От этого помогало только одно лекарство.

– Пойдем-ка, снимем здесь комнату колокола на три, – обратилась она к Конану. – Все равно до вечера нужно чем-то себя занять.

– В прошлый раз это закончилось ссорой, – напомнил варвар. – Ты разбила об меня табурет, помнишь?

– Это потому, что мы слишком затянули отношения, – ответила Зонара без тени смущения. – Сейчас мы только побудем вместе и все. Мне это очень нужно. Пойдем же! Последним мужчиной, перед которым я раздевалась, был палач в Кордаве. Он миляга, но слишком увлекается своей работой.

Конан ухмыльнулся, покачал головой, поднялся и подал ей руку.

– От тебя откажется только евнух, – произнес он, и вдвоем они поднялись из залы. Старик-виольщик даже не покосился им вслед.

Комната оказалась маленькой – кровать занимала ее более чем на три четверти. Резные деревянные ставни, сработанные не слишком аккуратным подмастерьем, были прикрыты – из-за этого солнечные пятна и тени лежали поперек покрывала причудливым узором.

– Не угодно ли господам серенады за отдельную плату? – спросил слуга из-за двери.

– Проваливай к Нергалу! – рявкнул варвар. Зонара рассмеялась. Она мгновенно избавилась от одежды и легла, глядя на мускулистую фигуру Конана, разоблаченную еще только до половины. Солнечный узор покрыл ее кожу.

– Сначала – поцелуй по-аквилонски, – требовательно сказала она, когда варвар подошел к кровати, и горячими губами приняла его плоть.

В искусстве телесной любви Зонара также была талантлива. К тому же ее тело, гибкое и сильное – спасибо дяде Гинко – словно само изобретало прихотливые позы, усиливающие страсть и наслаждение.

Кровать, как Конан и опасался, немилосердно скрипела и, подпрыгивая, стучала об пол толстыми ножками. Скоро, не выдержав яростного напора, она и вовсе развалилась, и любовники, громко смеясь, забарахтались в простынях уже на полу.

Через три поворота клепсидры оба утомились. Обернувшись покрывалом, Конан высунулся за дверь и громовым голосом потребовал холодного вина. Вероятно, грохот, учиненный любовниками, был слышен и в зале, во всяком случае, слуга, принесший кувшин и чаши, поглядел на варвара с большим уважением.

– Значит, мы договорились? – спросила Зонара мурлыкающим голосом, проводя шелковистой подошвой по ноге Конана.

– О чем? – удивился варвар, блаженно щурясь.

– Идем на дело вместе. Деньги пополам.

– Очень этого не люблю, – произнес он, мрачнея.

– Чего – «этого»?

– Сначала ты отдаешься мне, потому что тебе это «необходимо», а потом оказывается, что за эту услугу я должен чем-то платить. Может, сразу возьмешь деньги? У меня есть десять серебряных монет – более чем щедрая плата за ласку.

Зонара вскинулась и хлестнула Конана по щеке, отбив ладонь.

– Скотина! – закричала она. – Принимаешь меня за шлюху? Мне нужно пятьсот золотых, а свое серебро можешь смело…

– Особа с такими аппетитами, конечно, не шлюха, а деловая женщина, – перебил ее варвар, широко ухмыляясь. – Мне ведь денег не жалко. Я, если ты хочешь, и так с тобой поделюсь. Просто я привык работать один. Мне нет охоты отвечать за подручного.

– Отвечать? Перед кем? Мне не нужно, чтобы кто-то за меня отвечал, – злилась Зонара. – Если я вляпаюсь, отвечу за все сама. Опыт у меня есть. Боишься, что я тебя выдам?

– А если тебя убьют?

– Рано или поздно это произойдет. – Она пожала плечами. – К такому исходу я давно уже готова. Возьми меня в сообщницы, Конан. Клянусь поцелуем по-аквилонски, я очень тебе пригожусь. Ты ведь не знаешь того, что знаю я.

– Долго думать – не в моих привычках, – объявил варвар, надевая рубаху. – Хорошо. Только прежде скажи, что же тебе известно.

– Не обманешь?

– Когда я тебя обманывал?

– Дважды обманул. Один раз – с рыжей Анной, а другой…

– Ладно, неважно. Даю слово!

Зонара довольно потянулась. Процесс одевания занимал у нее считанные мгновения, но она никогда с этим не спешила – ей нравилось состояние наготы, нравилось, что на нее смотрят.

– Слушай же, мой неотесанный друг, – начала она. – Но сначала ответь: что ты знаешь о Дорсети?

– Он – богатый меняла, – сказал Конан. – С ним все ясно.

Зонара усмехнулась.

– Отец нынешнего Дорсети-старшего был золотарь.

– Ювелир?

– Нет, дерьмовоз. Он разбогател только под конец жизни.

– Нашел клад в дерьме?

– Не думаю. В любом случае, богатство свалилось на него вдруг. Он купил дом, перестроил его по собственному желанию и завел себе слуг. С большим успехом участвовал в нескольких торговых сделках и за зиму обогатился более чем в пять раз. Об этом есть сведения в архиве городского магистрата.

– Что ты делала в архиве?

– Наводила справки. Там есть много интересного про достопочтенных жителей этого города. Ну, так вот, в эту же зиму без вести пропала молодая женщина, сирота по имени Амбрис. Она находилась на попечении городского совета, который прикарманил деньги ее умерших родителей. Я видела ее портрет – так себе, ничего особенного: зеленые глаза, темные волосы, родинка на шее.

– При чем здесь это? – снова перебил ее Конан.

– Следствие решило, что ни при чем. Слушай дальше. Разбогатевший золотарь умер. Его сын долго пытался продолжить обогащение фамилии. В этом ему помогала сестра, впоследствии вышедшая замуж за одного провинциального графа, что тебе уже известно со слов герцога Мироваля. По первости Дорсети терпел большие убытки. Но вот однажды удача вернулась в их дом. Бывший уже на грани разорения, он не только вернул отцовские денежки, но и приумножил их в пять раз. Это было пятнадцать лет назад. В эту же зиму в Галпаране исчезла без следа юная Домина, дочь ювелира, погибшего за три зимы перед тем. По описаниям, у нее были зеленые глаза и маленькая родинка на шее.

– Пустое совпадение, – сказал Конан.

– Как бы не так! С тех пор трижды, по одной в пять лет, пропадали девушки или женщины-сироты, и у каждой были глаза зеленого цвета и темные волосы. И родинка. И каждый раз, в зиму исчезновения, Дорсети обогащался…

– Позволь-ка догадаюсь… в пять раз, правильно?

– Да! Это совпадение? Ты веришь, что это случайность?

Конан потер кулаком лоб.

– Или ты больна на голову, или здесь пахнет магией, – процедил он. – А может, и хуже.

– Гораздо хуже! Сестра Дорсети послала Ремину к нему в лапы. И это тоже не случайно.

Зонара ликовала, видя недоумевающую физиономию северянина.

– Проклятье, почему я не догадался узнать у герцога внешность Ремины? – прорычал он.

– Потому что ты осел, – улыбнулась его сообщница. – Смотри-ка!

С этими словами она протянула ему небольшой медальон, оправленный в черненое серебро. Внутри него помещался овальный миниатюрный портрет – женская головка на синей эмали.

– Кром! – вскричал варвар. – Глаза зеленые, родинка на месте… Это Ремина!

– Ну конечно, на нем же написано.

– Да? Интересно. Откуда он у тебя?

– Вчера, в толчее, я украла его с герцогской шеи.

– Вот это ловко! – восхитился Конан. – Мне бы и в голову никогда не пришло красть такую мелочь.

– В нашем деле мелочей не бывает.

– Но зачем Дорсети женщины с одинаковыми приметами? Он приносит их в жертву?

– Ты догадлив, – кивнула Зонара. – Да. Это цена обогащения. У него договор с кем-то из низших божеств. Судя по тому, что я знаю об их вкусах, бедняжки погибали ужасной и долгой смертью. Ремине угрожает та же участь.

– Как бы не так! – варвар оскалил зубы и потряс кулаками. – Дому Дорсети конец! Хорошо, что мы встретились вовремя!

– И я так думаю, милый.

В обычном состоянии Конана бы передернуло от этого «милого», но сейчас он пропустил его мимо ушей.

Дорсети-старший и Дорсети-младший нервничали. Они не были похожи внешне, особенно на первый взгляд, да и нервничали по-разному, на свой лад каждый. Старший, апатично моргая, зевал, и в горле его при этом что-то хрипело и булькало. Младший поглядывал на него с омерзением, лихорадочно и без цели дефилировал по комнате, сплетал и расплетал пальцы рук и время от времени, вздернув кверху узкий, скошенный подбородок, визгливо хохотал. Глаза у него то подергивались дымкой какого-то отупения, то вдруг вспыхивали остро и яростно.

Между ними находился шахматный столик, инкрустированный обсидианом. Фигуры на доске пребывали в патовой ситуации – платиновый дракон запутался в окружающих элефантусах. Магистр в золотых доспехах запер его, а с боков два золотых же рыцаря-конника не оставляли возможности пройти.

– Я ненавижу юношей, – вдруг проговорил Дорсети-старший. – Ненавижу их петушьи голоса, их глупую дерзость, развинченные телодвижения, прыщи, их пустые головы, болтающиеся взад-вперед на верблюжьих шеях…

Дорсети-младший, по своему обыкновению, захохотал.

– Как хорошо, что в Галпаране разрешены поединки, – продолжал отец. – Как хорошо, что подростки могут вволю тыкать друг в друга своими железяками. За неделю один-два погибают. Это прекрасно! Я бы даже велел им драться, в приказном порядке. Хорошо бы еще завести в город постыдную – смертельную болезнь. Тогда молокососы перемрут почти все.

Отсмеявшись, его сын вдруг резким, порывистым движением уселся на стул напротив, смахнув локтем с доски несколько фигур – те упали с тяжелым стуком, калеча лакировку красного паркета. Он вперил горящие глаза прямо в обрюзгшее лицо своего родителя и сказал:

– Если бы ты послушал меня, старый дурень, Мироваль давно был бы мертв. Я не верю, что он отступился и уехал!

– Ты закажешь перстень у сапожника? Или новую тунику у пекаря? – возразил Дорсети-старший с ленивым брюзжанием. – Ведь нет? Каждый должен заниматься своим ремеслом, сообразно цеховой принадлежности. На этом стоит опора благопристойности, и…

– «Стоит опора», – передразнил отца молодой негодяй. – Изящный оборотец! Ты полагаешь, этот Сохо удовлетворился твоими объяснениями?

– Я ничего ему не объяснял. Просто сказал, что мне нужно знать о каждом шаге герцога, и заплатил. В этом – основное достоинство ремесленного подхода к делу. Ты же не объясняешь сапожнику, к чему тебе новые сапоги.

– А вдруг он случайно пронюхает о… – Дорсети-младший осекся и вдруг, качнув головой, вонзил пальцы в свою причесанную шевелюру, словно пытался остудить жжение, поселившееся под черепной коробкой. – Почему он опаздывает? Почему люди все делают медленно – медленно ходят, медленно говорят, медленно думают? Это мучительно. Я приставил бы к каждому конюха с розгой, чтобы тот его подгонял.

С этим он вскочил и метнулся было к окну, покрытому фисташковым бархатным пологом, однако по пути остановился, развернулся на каблуках и застыл, склонив голову на сторону.

– «Пронюхает, пронюхает»… Ты похож на новейшую гадательную книгу, – фыркнул отец. Ну и что, если пронюхает? Он не станет болтать.

– Зато станет шантажировать, – угрюмо высказал сын.

– Шантажируют родовитые шлюхи и торговцы зельем. Такие, как Сохо, берут под опеку.

– Его опека будет дорого стоить.

– Мне она ничего не будет стоить. Я заключу с ним соглашение. Пусть он находит подходящих девок и жертвует их от своего имени. Пусть богатеет.

– Но ведь тогда он рано или поздно станет богаче нас! – мысль об этом показалась Дорсети-младшему невыносимой.

– Ради Маммония! – оттопыренные сизые губы Дорсети-старшего сложились в улыбку, похожую на болотную орхидею. – Всех денег не получить.

– Ты не понимаешь, – со злобой прошипел его сын. – Не понимаешь! Ты, зачатый под бочкой с дерьмом! Для тебя то, что мы делаем, – пустяк, обыкновенная процедура. Ты затыкаешь уши ватными тампонами, чтобы не слышать вопли этих глупых тварей, когда они варятся заживо. Ты деловито хлопочешь, совершая ритуал. А ведь это – вершина человеческого могущества…

– О чем ты говоришь?

– О величии избранных! О нашем величии. Мы – необычные люди, мы сами – почти боги. Крик жертвы должен быть для нас музыкой. И этим ты собираешься поделиться с каким-то подонком, содержателем дорогого борделя! Я поимел в его заведении почти всех девок и мальчиков! Его прислуга, давясь, собирала золото, подброшенное мною к потолку. Его приказчик за десять монет вымазался острым соусом для моей забавы… С ничтожеством, с продажным убожеством ты хочешь разделить блаженство сверхличности!

– А ведь ты болен, мой бедный мальчик, – молвил Дорсети-старший почти злорадно. – Скоро лихоманка сожжет твой мозг, ты будешь гнить заживо, бормотать безумные речи, пускать слюни и пачкать под себя. Какой конец для сверхличности!

Сын опять вздернул подбородок и рассмеялся. Глядя на него, Дорсети-старший неожиданно повторил его жест и сначала негромко пискнул горлом, потом закудахтал, а после – густо утробно заржал, трясясь рыхлым туловищем. По щекам его побежали крупные, в три карата, слезы. Он хлопал себя по животу левой рукой, а ноги, обтянутые черными штанами, выбивали дробь по паркету.

Дорсети-младший оборвал свой смех, на цыпочках шагнул к отцу, взял со стола фигуру золотого магистра – и ею ударил сидящего в висок. Сразу после этого наступила тишина. Отцеубийца поставил магистра точно на место, а платинового султана положил набок. Тот откатился чуть в сторону и застрял под копытами конника.

– Это – мат, – послышался отчетливый голос от входной двери.

Дорсети-младший подпрыгнул, повернувшись в воздухе.

В дверях стоял невысокий лысоватый мужчина с аккуратной бородкой, одетый в жемчужно-серую городскую одежду из плотного бархата. Такой носят прижимистые рачительные люди, потому что ему не бывает сноса.

– А? – спросил Дорсети-младший.

– Насколько я понимаю, твой отец только что скончался, – проговорил мужчина вкрадчивым голосом. – Мои соболезнования. Ему нездоровилось?

– Да, да… – глухо сказал Дорсети-младший и отныне – единственный. – Хм, он умер, видишь ли… А ты кто?

– Вопрос вполне разумный. – Мужчина прищурился и крайне сдержанно поклонился. – Я зовусь Аэрон Сохо. У меня были дела с усопшим. Теперь, как мне кажется, ты занимаешься семейными делами?

– С этой терции. – Дорсети кисло улыбнулся, взъерошил челку и, стараясь не глядеть на мертвого, повернул свободный стул к посетителю, чтобы усесться на него.

– Мне жаль беспокоить тебя пустяками в момент тяжелой утраты, – молвил Сохо и ханжески закатил глаза, – но впереди – погребение. Лучше уж не мешкая покончить с более мелкими вопросами.

– Что ты узнал о герцоге Мировале?

– Он искал следопыта, уж зачем – не ведаю. Нашел или нет – тоже неясно. Мой шпион погиб. Теперь герцог уехал.

Повисла пауза. Дорсети выждал несколько мучительных терций и посмотрел на Сохо непонимающим взором.

– Герцог уехал, – повторил визитер.

– Ну и славно. Ты тоже можешь идти, – выдавил Дорсети.

– А гонорар? – Сохо поднял брови.

– Отец заплатил тебе, я знаю.

– Заплатил отец, заплатит и сын, – сказал Сохо и подошел к нему вплотную.

– За что?

– За удар. У твоего отца был удар, он упал и ударился головой о тумбу. Я сам видел. Никто не бил его шахматными фигурами.

Дорсети покачнулся на стуле.

– Сколько? – спросил он.

– Две тысячи золотом. С-спокойно! – зашипел Сохо, когда его собеседник потянулся к поясному кинжалу. Пальцы хозяина «Вагруны» сомкнулись на запястье Дорсети, и тот охнул.

– Ты меня не понял, – Сохо по-прежнему говорил мягко и тихо, при этом все сильнее сжимая свою хватку. – Я – Аэрон Сохо, и если я лично прихожу за деньгами, то уж получаю их сполна, будь уверен.

– В доме нет наличных, – обморочным голосом произнес Дорсети.

– Я знаю, идиот. Ты напишешь расписку. Веди меня в комнату… отца.

Потирая запястье и поскуливая, Дорсети на негнущихся ногах подошел к двери. До этого ему пришлось касаться мертвого – ключи висели связкой у того на поясе.

Невзрачный, серенький Аэрон Сохо, едва доходивший ему до плеча, совершенно парализовал Дорсети. От страха перед ним его стошнило.

В комнате, едва были зажжены светильники и тени запрыгали по стенам, Сохо сел в кресло и велел:

– Возьми пергамент в столе. Но прежде найди завещание старшего.

– Зачем?

– Чтобы не тратить зря чернила. Убедимся, что ты – наследник.

– А кто же еще? – взвизгнул Дорсети. – Больше некому.

– Никогда не пренебрегай заверенными свитками, – ухмыльнулся Сохо. – Особенно если сам нечист на руку. Ищи завещание, олух.

Через какое-то время, довольно продолжительное, Дорсети наконец увидел свиток особого, синеватого пергамента с характерной печатью. Он лежал на самом видном месте.

Аэрон Сохо выхватил документ из его рук, аккуратно снял печать, развернул свиток и присвистнул, пробежав глазами содержание.

– Да ты, оказывается, голодранец! – сказал он насмешливо. – Понимаешь, что это значит?

Дорсети облился ледяным потом.

– Как? – спросил он. – Кто?..

– Твоя тетя. От родственников – одни неприятности! Ее ты тоже убьешь шахматами? Или на сей раз выберешь игру попроще?

– Подожди, подожди… – сбиваясь, забормотал Дорсети, шаря глазами вокруг себя. – Я умею подделывать его подпись. Тело мы спрячем. Ты получишь свое золото.

– Как бы не так! Твой отец был хитер. У менялы, кроме векселя, спросят еще и заветное слово, который покойник менял раз в три дня.

– Я знаю, знаю! «Мандрагора».

– «Мандрагора» была три дня назад. Все, мне пора. – Сохо поднялся. – Тебя четвертуют, я думаю. Прощай.

Дорсети догнал его в коридоре.

– Зачем тебе доносить на меня? Какая выгода?

Сохо с нескрываемой скукой оглядел его ног до головы.

– Все знают, что я – преступник, – проговорил он. – Но в глазах закона я – добропорядочный горожанин. Время от времени репутацию нужно поддерживать. Если я выдам коварного отцеубийцу, мне простится многое. И потом – ты мне неприятен. Твой папаша был делец, а ты – помешанный.

Вызвав удивление Аэрона Сохо, Дорсети хохотнул.

– Почему, ну почему вы все мне об этом говорите? – спросил он.

Кинжал с его пояса еще в кабинете перекочевал в рукав туники. Сохо слишком поздно заметил пустые ножны – холодная сталь уже перерезала ему глотку.

Угасающим взором он видел, как его убийца прохаживается возле, жестикулируя, словно актер перед публикой, и слышал сквозь шум приближающейся смерти следующий короткий монолог:

– Судьба непредсказуема! Только что ты был страшным, почти всесильным и крайне самоуверенным – и вот лежишь на полу, хрипишь, из тебя течет кровь на дорогой ковер, а через терцию ты вообще превратишься в кусок падали. Не правда ли, странно устроена наша жизнь?..

Потом Дорсети выронил кинжал, нашарил под туникой серебряный свисток, висевший на цепочке через шею, и пронзительно засвистел. Личная гвардия дома сбежалась, бряцая оружием. Увидев зарезанного, наемники переглянулись в немом изумлении.

– Этот человек убил моего отца! – произнес Дорсети. – Я настиг его и отомстил своею рукой.

– Послать за городской стражей? – спросил старший охранник.

Утром. Пока перенесите ублюдка в комнату для игры в шахматы. Там – отец… Я хочу, чтобы он знал – я отомстил.

Старший охранник поклонился с глубоким почтением. Аэрона Сохо уволокли за ноги. В блеске масляных ламп кровавые следы были похожи на капли сургуча.

– А ведь я нищий! – объявил себе Дорсети. – Не значит ли это, что мне пора действовать? Право, это так непривычно, так неожиданно…

Тетка тоже не вечная, рано или поздно я верну отцовские деньги. А до тех пор обзаведусь своими. Тра-ла-ла! – запел он и, приплясывая, направился к винтовой лестнице.

Спустившись по ней в подвал, Дорсети отпер отцовскими ключами толстую свинцовую дверь, поменял лампу на яркий факел и шагнул в темную духоту.

– Ремина, пора вставать! – заорал он. – Тра-ла-ла! Пришел конец твоему заточению. Что есть жизнь, – как не заточение в убогой клетке тела?

Девушка в одной рубахе из мешковины, спавшая в колодках у стены, проснулась. Испуг и недоумение отражались в ее лице, она всхлипывала, глядя, как Дорсети пляшет с факелом в руке и зажигает большие настенные светильники. Огонь больно ранил ее глаза, привыкшие к темноте.

В центре подвала возвышался алтарь, грубо вылепленный из глины-сырца, весь усыпанный золотыми слитками и драгоценными камнями. На нем стояла необыкновенно уродливая статуя, изображавшая толстого гладкого карлика, сидящего, скрестив вывернутые ноги. Статуя была золотая, но благородный металл весь покрылся черной липкой грязью. Только глаза и пасть блестели, отчего карлик выглядел еще гаже. В стороне от него стояла огромная печь с трубой, уходящей в потолок подвала. В печь был встроен большой котел, наполненный зеленоватой жидкостью. К его краям были припаяны два раздвижных кольца с зажимами.

Дорсети, весело ругаясь и бормоча, растапливал печь. Когда в трубе загудело, он выпрямился, вытер сажу на лице и подошел к пленнице. Сняв колодки с ее ног, он рывком поднял Ремину и, держа ее за руки, повел к печи.

– Ничего не говори! – шептал он ей в ухо. – Береги силы.

Она ничего не понимала, только страх все сильнее сжимал ее сердце.

К котлу вели каменные ступени. Ноги не слушались Ремину, и Дорсети втащил ее наверх почти волоком, заставил сесть внутри котла, погрузившись в зеленую жидкость по плечи. Жидкость оказалась тягучей и остро пахла.

Ремина сидела на самом дне, упираясь пятками в противоположную стенку. Дорсети зажал кисти ее рук в кольца, соскочил вниз и проговорил, кривляясь:

– Подожди чуть-чуть. Сейчас начнется самое интересное.

Жидкость была еще очень холодной, но стенки и дно котла быстро нагрелись и задрожали. Ремина вскрикнула и рванулась, но не смогла даже вскинуться.

– За что? Что я сделала! – простонала она.

– Ты виновата только в том, что у Маммония всегда хороший аппетит, – сказал Дорсети. – Кричи, если хочешь. Говорят, это облегчает страдания.

И Ремина закричала – но не от боли, а от ужаса. Она увидела статуэтку, которая больше не сидела на алтаре, а приплясывала вокруг котла, то и дело заглядывая внутрь.

Зонара прижалась к стене и затаила дыхание. Тень полностью скрывала ее.

Дом Дорсети, ярко освещенный со стороны фасада, остальными тремя сторонами вдавался в непроглядный мрак. Сразу за ним заканчивалась улица Менял и начинался пустырь Проклятых Судей. Прежде там была рыночная площадь, на которой время от времени сжигали магов, уличенных в преступлениях. Такой способ казни по применению к колдунам и колдуньям считался самым эффективным. Однажды, по приговору магистрата, там сожгли некую Оливию, которая, как говорили, никогда не занималась колдовством. На свое горе она понравилась человеку, служившему в городском суде, но отказала его притязаниям. Судейский не оставил ее в покое, всячески преследовал, предлагал дорогие подарки, а то и просто запугивал. Жених Оливии, тележный мастер, имени которого народная память не сохранила, здорово отдубасил ухажера.

На следующий день Оливию схватили. Ее обвинили в наведении на город демонов и после долгих пыток сожгли.

А через неделю после казни, в куче гнилых овощей нашли судейского. Он был на последнем издыхании, его распоротое брюхо неизвестный мститель набил червивой брюквой. Затем погибли все, причастные к смерти Оливии. Всех их – каждого в свое время – обнаружили поутру на площади. Умерли они разнообразно: кто был зарезан, кто удавлен, кто выжжен изнутри посредством раскаленного железного лома… Тележного мастера, конечно, приволокли в суд.

– Я этого не делал, – сказал обвиняемый. – Вы, разумеется, уверены в обратном. Что ж, казните меня. Но если прав я, а не вы, то вас постигнет участь ваших предшественников, участь проклятых судей. Подумайте об этом.

Тележного мастера отпустили, и он уехал из Галпарана. Вероятно, мстителем был все-таки он, потому что на площади больше не находили мертвецов, хоть судьи и не всегда выносили справедливые приговоры.

Эту историю Зонара слышала в исправительном доме, и теперь с любопытством пялилась в темноту пустыря. С тех пор рынок перенесли, а пустырь почему-то пока не застроили. Он весь порос бурьяном.

По пустырю перемещались три человеческие тени, словно прохаживались, ожидая кого-то. Зонара решила подобраться поближе к ним.

Сама неслышная и легкая, как тень, она приблизилась настолько, чтобы слышать их голоса. Трое на пустыре шепотом переругивались.

– Здесь сквозняк, как в преисподней Зандры, – сказал один.

– Откуда ты знаешь, какая там погода? – спросил другой.

– Я родился в преисподней. Думаешь, это где-то далеко? Это здесь, в Галпаране, в пяти кварталах отсюда…

Третий захихикал.

– Долго он еще там? – опять подал голос второй, но ему не ответили.

Зонара под прикрытием темноты скользнула обратно. Одетую в черную одежду, ее мудрено было заметить.

У стены уже ждал Конан. Меч он перевесил с пояса за спину, чтобы тот не мешал двигаться, а волосы стянул на затылке в пучок узким ремешком. На этом его приготовления к делу и закончились. Он не взял с собой ни веревки с «кошкой», ни отмычек, полагаясь только на свою ловкость и силу.

– Прекрати улыбаться, – шепнула Зонара. – Твои зубы видны в темноте. На пустыре – люди Сохо. Что им тут понадобилось?

– Не имею понятия, – буркнул варвар.

– Пойди и убей их! Они меня раздражают.

– Давай договоримся раз и навсегда, – в голосе Конана послышались жесткие ноты, отрицающие всякого возражение. – Деньги мы делим пополам, но решаю, что делать, я. Один.

Зонара разозлилась.

– Не дави на меня, – зашипела она. – Я этого не люблю! Зачем я вообще связалась с тобой?

– В самом деле, зачем? – Варвар спокойно обошел ее и всмотрелся в стену дома. Огни горели только на первом этаже, где, очевидно, размещались прислуга и охрана. За забором прошли часовые, вооруженные алебардами. У одного из них качался в руках масляный фонарь.

– Эти глупцы всегда ходят с огнем, чтобы воры заранее знали об их приближении, – усмехнулся Конан. – Я заметил время обхода сторожей. Мужчине моих лет нужно в пять раз меньше времени, чтобы отдышаться между двумя любовными атаками.

– Но это все равно – очень мало! – подсчитала в уме Зонара.

– Пустяки. Мы успеем добраться по стене до балкона на третьем этаже.

– Влезем через балкон?

– Нет. Там, скорее всего, спальни. На балконе мы затаимся и переждем следующий обход, а потом поднимемся выше – под самую крышу. Окошки там узкие, но ты сможешь пройти и откроешь мне чердачный люк.

– А почему нам сразу не попасть в башню? – с сомнением спросила Зонара.

– Пленницы там нет, – уверенно возразил варвар. – Это яснее ясного. После того, как она привлекла внимание герцога, выбросив платок, ее, я думаю, перевели в другое место. Помнишь, ты говорила, что Дорсети перестроил дом по своему вкусу? Если он действительно поклоняется одному из низших божеств, ему нужно было устроить где-то домашнее капище. Удобнее подвала места не найти.