Текст книги "Снесла Баба Яга яичко"

Автор книги: Дубравка Угрешич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Там же, разумеется, была и я. Иногда мне казалось, что она гораздо больше любит наши телефонные разговоры, чем непосредственное живое общение. Как будто, разговаривая со мной по телефону, она чувствовала себя более «свободной».

– Вот, сижу на твоем стуле, – говорила она, подразумевая мое рабочее кресло, – смотрю на цветы на балконе и думаю о тебе. Ты бы только видела, как разрослись цветы! Они как будто по тебе скучают.

А потом, подстегнутая этой неожиданно обретенной свободой чувств, добавила каким-то неуместно бодрым тоном:

– Боже милостивый, какая же у меня пустая жизнь!

Все-таки большинство своих «файлов» с чувствами она закрыла. Один, правда, пока держала полузакрытым – это была Варна, город ее детства и молодости. Поэтому, я думаю, она с такой сердечностью пустила на свою территорию незнакомую молоденькую болгарку.

Мамин бедел

1

Все пошло как-то наперекосяк. Контакт с организаторами литературной встречи «Золотые перья Балкан» в Софии перестал функционировать. Пришлось самой заботиться о бронировании и покупке билета на самолет. Мне было проще обмениваться мейлами с Абой, чем с ними. Настоящей целью моей поездки и без того была Варна – «Золотые перья Балкан» стали просто поводом. Аба с готовностью ответила, что присоединится ко мне, если я ничего не имею против: в Варне у нее родственница, с которой она давно не виделась, и много друзей. Я ответила, что не имею ничего против.

Мама запустила меня в сторону Варны, она отправила меня в то место, куда сама попасть не могла, словно я была радиоуправляемой игрушкой. Так в давние времена богатые люди посылали в паломничества или в армию своего «бедела» – нанятого за деньги представителя. Я была маминым беделом. Она потребовала от меня, чтобы я непременно разыскала Петю, подругу ее детства и молодости. Петя якобы была больна Альцгеймером, и, что еще хуже, присматривал за ней ее сын-алкоголик. Однако Петин адрес каким-то чудом из маминой записной книжки исчез.

– Узнай в полиции, – настаивала мама.

– Как Петина фамилия?

– Мужа ее звали Гошо.

– Фамилия?

У нее на лице отразилось отчаяние.

– Хорошо, я расспрошу в полиции, они наверняка знают, – быстро произнесла я.

Она не требовала от меня найти бабушкину могилу. Бабушка и мамина сестра, обе были похоронены на городском кладбище в Варне. В какой-то момент мама уступила могилу в пользование бабушкиным друзьям. Должно быть, места на кладбище стали дорогими, а смерти участились.

– Какая же я дура! Уступила им могилу, а они меня потом даже не поблагодарили, – ворчала она.

И могилу деда она не упомянула, да, собственно, что упоминать, когда не было известно, где точно он похоронен. Ей сообщили о его смерти с большим опозданием. Тогда царили жестокие времена, два разных государства, мало что можно было сделать по-человечески. В Варне, кроме погрузившейся в маразм Пети, у нее никого больше не осталось. Главным заданием моей миссии было фотографировать Варну и показать маме снимки на моем новом ноутбуке. Идея с фотографированием принадлежала мне, и с этой целью я купила маленькую цифровую камеру.

Я попросила Абу забронировать билеты на самолет. В «Bulgarian Airlines» в Амстердаме мне сказали, что будет дешевле купить билет до Варны в Софии. Аба ответила, что самолет очень дорог, и предложила поехать на поезде. Я отказалась: мне уже приходилось слышать всякие ужасы о старых, запущенных болгарских поездах, в которых орудуют банды местных воров. Я настаивала на самолете. Ей-богу, ну кто согласится трястись в автобусе от Софии до Варны семь или восемь часов? Она вежливо ответила, что ей самолет не по карману и что она поедет на автобусе, а мне забронирует авиабилет. Пристыдила. Я согласилась: конечно, можно и на автобусе, почему нет. Возможно, в длительной тряске по болгарским позднеосенним пейзажам найдется свое очарование? Насчет отеля тоже пришлось поторговаться. Аба предлагала варианты подешевле. Я тут же представила себе запущенные, разваливающиеся коммунистические гостиницы, в которых не работает отопление, и ответила, что мне нужен приличный отель в центре города и что цена меня не интересует.

«Жду не дождусь познакомиться с вами, вы даже представить себе не можете, что для меня значат ваши книги», – добавляла она в каждом мейле. Настойчиво предлагала встретить меня в аэропорту. «Нет никакой нужды, я возьму такси и поеду к маминой родственнице», – ответила я.

«Нет, нет, я вас встречу. Вы где-то писали, что чужая страна – это та, где тебя никто не встречает, когда ты приезжаешь». Я не могла вспомнить ни где я это писала, ни писала ли я это вообще. А если и писала, то сейчас эти слова показались мне чужими.

Тем не менее в аэропорту ее не было. Я прошлась по залу прилета, немного подождала, потом постояла в очереди, чтобы поменять евро на левы, потом еще раз прошлась по залу прилета, и в конце концов мой взгляд зацепился за невысокую худенькую девушку, которая, вся сжавшись, стояла в углу с букетиком цветов в руке и озабоченным взглядом следила за выходящими пассажирами. Тут и она меня заметила. Бросилась навстречу и сердечно чмокнула в щеку. Ах, какая она глупая, теперь я, конечно, решу, что она бестолковая, но, вот, понимаете, ей показалось, что надо стоять именно на этом месте, потому что, если она куда-то перейдет, а я в этот момент выйду, то она меня пропустит, хотя отсюда, именно с этого места, как раз лучше всего видно, она все здесь изучила, а вот и сама не знает, как это так получилось, что она меня не заметила…

Она была маленькая, худенькая, от худобы даже немного сутулая. Первое, что бросалось в глаза, – большие очки со слишком тяжелой для ее нежного, маленького личика оправой (книжный червь!). Живые темные глаза, слегка крючковатый нос и эта неудачная оправа придавали ее лицу птичье выражение. Кожа, слегка конопатая, была покрыта густым слоем тонального крема, волосы средней длины рыжеватые, с блеском «Л’Ореаль». Необыкновенно приятная улыбка ее очень украшала. Одним словом, девочка, «болгарочка». Теперь мне стало чуть понятнее, почему она так понравилась маме.

Аба сразу же принялась расспрашивать о маме, как она себя чувствует, что делает, по-прежнему ли цветут на балконе герани (смотри-ка, оказывается, они вместе сажали цветы на балконе!), а потом сказала, что мы должны обязательно позвонить ей по телефону и послать открытку. «Мы»? Меня слегка покоробило употребление множественного числа. Она добавила, что моя мама просто дивный человек, что единственный теплый, «человеческий» контакт, который был у нее в Загребе, это контакт с моей мамой, а ведь она провела там целых два месяца! Болгарочка была очень молода или такой казалась, во всяком случае, мне она годилась в дочки. Ее расспросы о маме звучали искренне и поэтому выглядели еще более странными. Что могло быть общего у нее с моей полуистлевшейся старушкой, я понять не могла.

Мы взяли такси. Она настаивала на том, что отвезет меня к маминой родственнице. Настаивала на том, что заплатит за такси.

– А вы, куда потом вы? – спросила я.

– Ну, не знаю… – сказала она. – Поеду дальше, домой.

Создавалось впечатление, что ей не хочется домой, что она не знает, куда податься. Она выглядела такой потерянной, что мне захотелось предложить ей пойти со мной, однако в последнюю секунду я сдержалась.

– Я позвоню вам завтра утром. Договоримся о дальнейшем, – сказала я, захлопнула дверь такси и в ту же секунду почувствовала непонятный укол совести. Такси тронулось. Она помахала мне. В руках у нее по-прежнему был букетик цветов, который она, совершенно ясно, приготовила для меня, но забыла отдать.

2

– Отель в центре, – сказала она уверенным тоном.

– Отель рядом с железнодорожным вокзалом, – сказал таксист.

– Да, вокзал в центре, – добавила она.

Отель назывался «Akva» и, судя по маленькой карте, напечатанной на визитке, находился действительно совсем недалеко от вокзала. Аба, которая, похоже, не сообщила о своем приезде ни родственнице, ни друзьям, с виноватым видом ждала возле стойки администратора, пока я договаривалась о комнате, словно именно так это и предполагалось. Я немного напряглась, но делать было нечего. Она поставила меня перед фактом и даже не подумала извиниться. У нее же есть мобильный телефон, какого черта, возмущалась я про себя, почему она не звонит родственнице?

Мы внесли вещи, раздвинули стоявшие рядом кровати, я открыла шторы. На фоне темного неба прорисовывались черные силуэты подъемных кранов. Должно быть, мы недалеко от порта, подумала я, но где порт и где вокзал представить себе не могла. Я предложила Абе прогуляться и чего-нибудь поесть. Портье предупредил нас, что уже поздно и в такое время мы вряд ли что-нибудь найдем. Я посмотрела на часы. Было всего десять.

Мы скитались по опустевшим улицам. Она тоже не имела понятия, где мы. Во мне росло раздражение: все было не так, ехали мы не шесть часов, а целых восемь, с одной единственной остановкой за всю дорогу. Автобус, правда, был хороший, с телевизорами, и все восемь часов крутили фильмы, причем далеко не самые плохие. Короче говоря, я всю дорогу просидела, уставившись на экран. Аба скользила взглядом по желтым позднеосенним пейзажам, которые медленно тонули в сумерках, и в конце концов заснула. Проснулась она, только когда мы въезжали в Варну.

Дул ветер, он разносил по пустым улицам мусор. Город выглядел тоскливо. Кроме того, меня мучило, что я не могу ничего узнать, ни одной детали. В конце концов мы заметили ресторанчик с невыключенным светом, зашли и сели. Я чувствовала себя уставшей, хотелось как можно скорее чего-нибудь съесть и вернуться в отель. Я твердо решила завтра же переселиться в другой, ну а она пусть поищет родственницу или друзей.

– Откуда у вас такое имя, Аба?

Она оживилась. Ее мама была фанатом шведской группы «ABBA», а это в коммунистической Болгарии было делом нелегким: многие вещи считались «дефицитом», в том числе и пластинки. Девочка родилась как раз тот момент, когда Бьорн, Бенни, Агнета и Фрида в последний раз выступали вместе. Может быть, в тот самый момент, когда на одной из японских сцен они исполняли свою «Knowing me, knowing you». Она родилась в марте 1980 года, и мама решила назвать ее Аббой. В загсе имя записали с одним «б» – другого было трудно ожидать независимо от маминой реакции. Что касается отца, то он по происхождению венгр, и родители давно уже в разводе.

– Если бы вместо того, чтобы сходить с ума по «ABBA», моя мама читала Набокова, меня бы звали не Аба, а Ада.

– И то, и другое звучит прекрасно.

Я оценила ее замечание насчет Набокова – это было сказано претенциозно и с молодым задором. Я улыбнулась. И она улыбнулась. Без улыбки ее лицо казалось взрослее и темнее – улыбка же, несомненно, была ее козырем. Да, она могла бы быть моей дочерью. А я в те годы тоже была неравнодушна к «ABBA».

– Чем вы занимаетесь? Работаете?

– Может, перейдем на «ты»? – сказала она нетерпеливо. – Или хотя бы вы говорите мне «ты».

– Учишься на славистике?

– Нет, нет. Я уже окончила!

– А чем занимаешься?

– Ни за что не угадаешь!

Я заметила, что переход на «ты» не вызвал у нее никаких затруднений.

– Так чем же?

– В настоящий момент сфера моей деятельности – фольклористика.

– А диссертация и так далее? С этим уже все ок?

– Piece of cake![1]1
  Проще простого, пустячное дело (англ.).


[Закрыть] – коротко ответила она.

Чего я не переносила, так это фольклор и фольклористику. Фольклористы были особым сортом людей, так и не выросших, академически инфантильных. Тихо, никому не перебегая дорогу, они шуршали в своих академических углах. В мои времена по всем богатым фольклором зонам – Югославия, Болгария, Румыния – курсировали в основном фольклористы. И интересовали их только две вещи: фольклор и коммунизм на уровне фольклора (политические анекдоты, частушки, бардовские песни, коммунистические легенды). Сейчас я не готова поклясться, что ничего, кроме этого, и не было, но тогда мне такой интерес казался проявлением интеллектуальной неполноценности. Отечественные фольклористы в большинстве случаев были скрытыми националистами, что подтвердилось позже, когда вспыхнула ненависть, а потом и война. Для иностранных, западноевропейских и американских, исследователей их академический колониализм был безопасным: они не рисковали быть сваренными и съеденными на ужин «аборигенами». Но почему эти иностранцы, несмотря на богатую местную литературу эпохи Возрождения, барокко, модернизм, интересный авангард, даже постмодернизм, вцепились именно в фольклор, спрашивала я себя. Когда Югославия распалась, многие были разочарованы, восприняв распад как заговор, направленный лично против них. Разом прекратились шумные международные встречи, во время которых текли реки сливовицы и весело крутились на вертелах барашки, не было больше ни вышитых полотенец, ни художников-примитивистов, ни темпераментных народных танцев, ни этносувениров, ни словоохотливых местных интеллектуалов, у которых всегда находилось время на всё и на каждого. А когда началась война, в эту зону слетелись новые «фольклористы»: теперь интригующим феноменом для антропологических, этнологических и фольклорных исследований стала ненависть. Оставив в стороне старинные легенды о Марко Королевиче, они сосредоточились на свежеиспеченных легендах об убийцах, уголовниках и мафиози, о сербском «герое» Аркане¹ и его красной девице Цеце и о хорватском «герое и плейбое» Анте Готовине[2]2
  Анте Готовина (р. 1955) – бывший хорватский генерал, обвиняемый в преступлениях против сербского мирного населения в 1990-х гг.


[Закрыть]. А что до жертв, то они мало кого интересовали.

– Что ж, фольклористика тоже наука, не так ли? – сказала я примирительно.

Я правильно догадалась: она была книжным червем, окончила факультет и защитила диссертацию в самый короткий срок. Не исключено, что в будущем она может стать болгарским министром культуры. «Фольклористы, когда это требуется подобным государствам, имеют приоритет», – ворчала я про себя.

– А где вы работаете?

– Работа-ешь, – исправила она меня. – В настоящее время я нахожусь в фазе переходного периода, – сказала она подчеркнуто особым тоном. Это был сигнал в мой адрес, этой цитатой она словно хотела расположить меня к себе. В каком-то тексте я упоминала о некоторых появившихся в наше время эвфемизмах. В частности, «находиться в фазе переходного периода» означало быть без работы. Я сделала вид, что не замечаю сигнала. Мне действовали на нервы эти ее цитаты, она сразу сбивалась с такта.

– И сейчас ты ищешь работу?

– Ну да.

– В Софии?

Это был бессмысленный вопрос, я растягивала общение как жевательную резинку. К счастью, принесли нашу еду. Я заметила, что она заказала то же, что и я.

Когда мы вышли из ресторана, я наконец-то узнала один из символов города. Перед нами была опустевшая площадь с фонтаном в центре, я его сразу не заметила, должно быть от усталости. На площади находился театр и уродливое здание в коммунистическом стиле, городской совет, скорее всего. Мой взгляд зафиксировал и неоновое мерцание вывески «City Hotel», и я поспешила в его сторону. Вход оказался с боковой улочки.

– Есть свободные номера? – спросила я молоденькую администраторшу за стойкой.

– Есть.

– Номер на завтра и далее нужно забронировать сейчас?

– Нет необходимости.

– Я приду утром, – сказала я.

Администратор любезно кивнула мне, справа налево, по-болгарски.

Мы с Абой возвращались в наш «Akva» отель. По плохо освещенным улицам пробегали бродячие собаки. Аба время от времени останавливалась их погладить. Собаки покорно лизали ей руки. Я буквально умирала: отчасти от страха, отчасти от усталости.

3

На следующий день мы переместились в маленький отель на площади Независимости. Вспомнить, как она называлась раньше, так же или по-другому, я не могла. Я снова взяла двухместный номер. Стоя в стороне, словно она исполняет роль женщины-полицейского, отконвоировавшей меня в отель, Аба молча оставила на мое усмотрение все формальности. Она и на этот раз не выказала никакого намерения позвонить своей родственнице или друзьям. Во мне кипело раздражение, но я была не в состоянии произнести фразу: «А не пора ли тебе позвонить своей родственнице?» Или: «Твои друзья наверняка беспокоятся, что с тобой случилось, они же знают, что ты в Варне». Мне мешало не то, что она снова будет со мной в одной комнате, и уж тем более не то, что она не предложила поучаствовать в моих расходах. Может быть, у нее и нет здесь никаких друзей, может быть, никакой родственницы не существует, может быть, она сама вообще никогда не была в Варне, может быть, у нее нет денег, может быть, она все выдумала, чтобы поехать со мной, – все это я могла понять. Но меня действительно бесило ее постоянное присутствие рядом, бесило, что она не сделала мне внятного знака, что в какой-то момент все-таки от меня отклеится. Какого черта я должна быть связанной с этим ребенком?! Где эта твоя родственница, черт возьми, где друзья?! «Я здесь со «специальной миссией», – кипела я, – а под твоим надзором не могу вспомнить ни одной детали в этом городе, где столько раз бывала!» Правда, я была тогда подростком, но по этой сраной площади Независимости, вот этой, у меня под носом, я наверняка сто раз проходила! И этот фонтан, похожий на давно забытый посреди площади таз, тогда, так же, как и сейчас, прыскал вялыми и редкими струями!

– Пойдем, оставим в комнате вещи, а потом выпьем где-нибудь кофе. И нам надо купить карту города, – сказала она.

Я фыркнула. Это множественное число сводило меня с ума. Кроме того, резало слух и «нам надо купить карту города». Она же здесь своя, у себя дома, зачем ей карта?!

4

Мы сидели в ресторане рядом с отелем и пили кофе. Ресторан был частью новой сети быстрого питания, еда в целом была вкусной – что-то вроде болгарской и гораздо лучшей разновидности «McDonald’s». Вместе с кофе мы получили болгарскую версию китайских «fortune cookies»[3]3
  «Печенье-гадание» (англ.), состоит из двух половинок, внутри спрятана полоска бумаги с предсказанием судьбы.


[Закрыть]. Это были короткие послания без мини-пирожных, которые заодно рекламировали кофе «Lavazza». Новая рекламная выдумка по-болгарски называлась «kasmetčeta», маленькая удача.

Аба вытащила изречение Уинстона Черчилля, которое звучало как строчки из какой-нибудь песни в стиле турбо-фолк: «Никогда, никогда, никогда, никогда не сдавайся».

– А у тебя что написано?

– «Знай, что буря в стакане воды опускает на дно только кораблики из спичек».

– Кто автор?

– Кукишу.

– Это кто такой?

– Понятия не имею. Должно быть, какой-то японец.

Я наблюдала за ней. Она курила с движениями и жестами взрослой, уверенной в себе женщины. Мы разговаривали на болгарском. Правда, мой болгарский был не вполне взрослым, он остался таким, каким сформировался, когда я подростком приезжала сюда на летние каникулы. Ее болгарский, не знаю, с основанием или нет, казался мне каким-то скованным. Она языком, как деревянной прищепкой, зажимала содержание, которое где-то живо бурлило, но очертаний его я уловить не могла.

– Итак, что вкусного жарится сейчас на кухне нашего автора? – неожиданно спросила она.

Фальшивый тон, опять она сбилась с такта.

– Суп, в котором плавают жирные детские пальчики! – сказала я делано строго и позвала официанта, чтобы расплатиться.

Она улыбнулась. Ее не обидело, что я ушла от ответа.

Предполагаю, что на улице мы вместе выглядели довольно странно. В покинутом туристами городе мы отправились на охоту за интересными фотографиями. Я за своими, точнее, за теми, которые, по моему предположению, могли понравиться маме, а она – за моими. Я сняла объявление на дверях какого-то ресторана, сообщавшее, что по вторникам в меню имеется два жареных поросенка, а по четвергам – два жареных барашка. Это маму развеселит, думала я. Аба сфотографировала то же самое. Я сняла витрину булочной, где были разложены свежие слоеные пирожки, бублики, жареные, печеные, с кунжутом и без, рогалики с сыром, кукурузные лепешки и пироги. Аба – то же самое. Я сфотографировала несчастных стариков, которые, чтобы хоть что-то заработать, прямо на асфальте продавали всякую всячину: вязаные носки, домашний мед, корзинку яблок, несколько огурцов, кочан капусты, связку петрушки. И Аба эту сцену сняла. Я сфотографировала крупные болгарские чевапы на прилавке у уличного торговца. Аба купила чевап. Я сняла Абу с чевапом в руке. Потом фотографировала фасады пастельных цветов, с которых облезала краска. И Аба нашла визуально интересными фасады пастельных тонов, с которых облезает краска. «Репей», «липучка», злилась я, эта девчонка страдает «ментальной эхолалией»[4]4
  Автоматическое неконтролируемое повторение слов, услышанных в чужой речи.


[Закрыть], а я в настоящий момент стала ее жертвой.

Мы медленно шли по улице Царя Бориса в сторону моря. Улица была забита деревянными прилавками, с которых продавалось все и вся.

Мы свернули на Сливницу, улицу, которая выводила прямо к Приморскому парку и городскому пляжу. Безобразное бетонное здание отеля «Černo more» – в свое время роскошного коммунистического курорта – теперь было прикрыто огромными рекламными плакатами. Отель, несомненно, оккупировали те, кому эстетика коммунизма не мешает: ворье переходного периода, уголовники, мафиози, спекулянты и проститутки. Телохранители мафиози были, точно так же как и полицейские, одеты в свою «форму». Они прохаживались вокруг припаркованных перед отелем дорогих автомобилей в черных костюмах, черных футболках, черных очках, с золотыми цепями на шее, мобильниками и наушниками, к которым прямо в уши струились тонкие провода. До самого входа в Приморский парк на нас с фасада упорно смотрела реклама агентства недвижимости «BULGARIAN PROPERTY DREAM».

По дороге мы присели в каком-то кафетерии.

– Ужас какой. Наверное, нет денег на ремонт, и они завешивают дома рекламой, – сказала я, не отрывая взгляда от фасада, который пестрел баннерами, как порнографический вебсайт.

– Как и Нью-Йорк, этот город – один большой рекламный плакат! – сказала Аба, проследив за моим взглядом.

Я была уверена, что она никогда не была в Нью-Йорке.

– Да, но там все срослось совершенно естественным образом, – сказала я.

– Здесь тоже со временем срастется.

– Когда-то это был красивый город. А сейчас он похож на поселение авантюристов, занимающихся охотой на золото в переходный период. Кругом разруха, запустение. Все выглядит невероятно вульгарно.

– Сам по себе переходный период вульгарен, – сказала она уверенно.

Меня раздражала ее уверенность. Тем более что сама я была в полуразобранном состоянии.

Официантка, принесшая кофе и пирожное для Абы, демонстрировала новую, «have a nice day!»[5]5
  Хорошего дня! (англ.)


[Закрыть], любезность.

– Как эклер, но вкуснее! – сказала Аба по-русски и вонзила вилочку для десерта в продолговатое пирожное, с кремом и в шоколадной глазури. Было очевидно, что это еще одна попытка расположить меня к себе. Она снова процитировала меня. Этой репликой я воспользовалась в одном из своих текстов. Я сделала вид, что не заметила. Я разматывала свою «kasmetche».

– И что? – спросила она.

– «De nihilo nihil jit»[6]6
  Из ничего ничто не происходит (лат.).


[Закрыть]. Лукреций. А у тебя, тебе что досталось?

– «Мир тесен, а ум просторен. Мысли легко уживаются друг с другом, но вещи в пространстве сталкиваются болезненно».

– Автор?

– Фридрих Шиллер.

Я разнервничалась. Аба, сейчас это стало ясно, просто действовала мне на нервы. Меня раздражала в ней смесь деланой скромности и интеллектуальной претенциозности. Зубрила!

– Давай дойдем до городского пляжа. Так хочется увидеть море, – выдавила я из себя.

– «Varietas delectat»![7]7
  Разнообразие доставляет удовольствие (лат.).


[Закрыть] – сказала она бодро и тут же встала из-за стола.

Вход на городской пляж я тоже не узнала. Некогда большое сооружение, сквозь которое нужно было пройти, чтобы попасть на берег, растаяло, как мороженое. На каменной площадке, от которой начиналась лестница вниз, был обозначен год – «1926».

– В тот год родилась моя мама.

– Знаю, – сказала она.

«Смотри-ка, ты и это знаешь!» – фыркнула я про себя и почувствовала, как меня захлестывает волна жалости и одновременно отчаяния. Мы прошли мимо ряда кабинок и оказались на пляже. Песчаный берег, раньше казавшийся мне бесконечным, теперь на скорую руку был заставлен ветхими тентами и пластиковыми лежаками. Все было беспорядочно навалено и казалось кучами мусора, выброшенного на берег морскими волнами. Пляж выглядел как декорации для съемок фильма, действие которого происходит в бразильской фавеле. Кроме нас и какого-то старого рыбака, никого не было. Море и небо сливались в одно пятно темно-синего цвета. На морском горизонте, маленькие, как детские игрушки, неподвижно стояли два танкера. Небо резко рассекали нервные чайки.

Весь пейзаж искрился от сдерживаемого напряжения. Пока я взглядом искала хоть какую-нибудь утешительную деталь, Аба, которая сберегла купленный для фотосъемки чевап, кормила им бродячую собаку.

Вдруг поднялся сильный ветер, и небо еще больше помрачнело. Мы поспешили поймать такси. Как только мы уселись в машину, по стеклам забарабанили крупные капли дождя. Через помутневшее стекло в мое поле зрения, как упорный мистический сигнал, постоянно попадала огромная реклама «BULGARIAN PROPERTY DREAM». «Этот город был не моей собственностью, – думала я, – а маминой». Собственность эту она точно так же, как и бабушкину могилу, уступила другим людям. Здесь не было ничего, что принадлежало бы ей, кроме воспоминаний, да и они с годами поблекли. «Почему же тогда отчаяние поднималось во мне и переполняло меня, как пивная пена кружку», – спрашивала я себя. Неужели потому, что я взяла на себя роль маминого бедела?

5

Разыгралась настоящая буря. Через стекло я видела, как ветер ломает ветки деревьев. По воздуху, как маленькие призраки, летели белые пластиковые пакеты. Дождь так сильно барабанил в окно, что казалось, оно треснет. В номере отеля было как в холодильнике. Меня била дрожь. Я натянула свитер. Потом укуталась в одеяло, а вскоре, стуча зубами, забралась в постель.

– Прошу тебя, спустись к администратору и попроси дополнительные одеяла. И пусть, наконец, включат отопление!

Аба решила включить отопление сама. Она долго возилась возле прикрепленного к стене обогревателя, но безуспешно. Потом обыскала каждый закуток комнаты в надежде найти одеяла. Накинула на меня свое. Не помогло – меня по-прежнему трясло. Я была уверена, что она всеми способами старается оттянуть встречу с персоналом отеля – это был рефлекс, оставшийся от времен коммунизма, страх, что тебя могут обхамить, унизить. Именно поэтому она вернулась с выражением ликования на лице. Ее никто не оскорбил, более того, она пришла с победой: в руках у нее было два шерстяных одеяла, а следом вошел парень, который успешно включил обогреватель.

– Ну как, теперь лучше? – спросила она важно.

Очень скоро из обогревателя подул горячий воздух, и я, ворча, что завтра первым же доступным транспортным средством покину этот враждебный, дождливый город, погрузилась в сон.

Проснувшись, я увидела Абу, которая сидела перед зеркалом и втирала в волосы крем. За окном все еще бесчинствовал ветер, но дождь прекратился.

– Аба?

– Да?

– Лили Иванова еще жива?

– О, да. А почему ты спросила?

– Да так, – пробормотала я.

– И как только ты ее вспомнила?

– Когда я была девочкой, она была главной болгарской поп-звездой.

Я приподнялась. В комнате было жарко, как в парной. На столике перед Абой стояла куча флакончиков, тюбиков и баночек с кремами.

– Что это ты делаешь?

– В последнее время у меня начали падать волосы.

– Что значит «начали падать волосы»?

– Буквально, просто выпадают.

– Мне кажется, у тебя их вполне достаточно.

– Нет, раньше они были гораздо гуще.

– А к врачу ты ходила?

– Ну что мне врач скажет?! Они просто выпадают. Я втираю в голову кремы и пью витамины В и Е.

– Такие вещи бывают в результате стресса. Но все поправится, я уверена. Лысеют только старые женщины.

– Я старая женщина.

– Ты еще грудной ребенок.

– Грудные дети – это старые женщины.

– Ок, ты лысый грудной ребенок. Разве что-то может быть красивее?

– Может.

– Что?

– Грудной ребенок с длинными косичками.

Безусловно, она была способна на хорошую шутку, когда ей этого хотелось. Я взглянула на часы. Половина девятого. Я спросила себя, как убить вечер. Поднялась с кровати и посмотрела в окно. Нечего и думать, чтобы выйти. Если только сделать над собой усилие и быстро проскользнуть в ресторан за углом.

– Неужели завтра мы действительно возвращаемся? – спросила она, пока мы блуждали глазами по меню. Опять она меня давит этим своим множественным числом.

– Мне нет никакого смысла оставаться здесь, – ответила я, подчеркнуто воспользовавшись единственным числом. – Да еще в такую погоду.

– Может, завтра выглянет солнце.

– Непохоже, что завтра выглянет солнце.

На голову Аба надела черную вязаную шапку, скрывающую намазанные кремом волосы. Когда она ненадолго сняла очки, я заметила, что у нее почти сросшиеся брови. На ее шее было украшение – кожаный шнурок, на котором висел круглый серый камешек.

– Это что такое? – спросила я.

– Ничего. Просто нашла камень с дыркой и сделала из него медальон.

Мы заказали маленькие горячие питы с сыром и медом, баранью похлебку в горшочках и овечий сыр фета, запеченный в фольге. На улице бесновалась буря, в ресторане было тепло, и мое твердое решение уехать как можно скорее начало подтаивать, особенно при мысли, что завтра придется целых восемь часов тащиться в автобусе.

– Аба, у тебя дружок есть?

Я опять прилагала усилия, чтобы поддержать разговор. Такие вопросы задают детям глупые взрослые. При этом я еще употребила слово «gadže» – старый сленг, который был в обороте в мои подростковые годы.

Аба улыбнулась.

– Что, «gadže» больше не употребляют?!

– Нет, нет, так до сих пор говорят.

– Ну а у тебя этот «gadže» есть?

– Можно я расскажу тебе притчу?

– Ты имеешь в виду притчу в буквальном смысле слова?

– Ага.

– Можно.

– В одной русской сказке Царь-девица и Иван, купеческий сын, влюбляются друг в друга.

– Царь-девица?!

– Да, именно так ее и звали, Царь-девица. Но всякий раз, когда они должны были встретиться, Иван засыпал как убитый и пропускал свидание. Дело в том, что у Ивана была злая и ревнивая мачеха. Она знала один трюк: когда она втыкала иголку в какую-нибудь одежду Ивана, он тут же засыпал. Царь-девица терпела, терпела, а потом разозлилась и отправилась обратно, в свое царство. А ее царство было за семью горами, за семью долами и…

– За семью морями!

– Иван пустился за ней в погоню, проделал весь этот путь и добрался до девушки. До девушки, но не до ее сердца. А чтобы завоевать ее сердце, Ивану нужно переплыть море. На другом берегу моря растет дуб, на дубе находится сундук, в сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо. В яйце спрятана любовь Царь-девицы.

– А дальше?

– А дальше вот что. Девица должна съесть яйцо. И когда она его съест, в ее сердце возродится любовь к Ивану.

– И она съела яйцо?

– Да. Правда, в результате обмана.

– Господи Иисусе! Это же надо, переплыть море, потом залезть на дерево. А тут яйцо! Наверняка еще и вкрутую? Фу!