Текст книги "Говори мне о любви"

Автор книги: Дороти Иден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– Фло!

– Твой Сергей уверен в этом?

– О да!

– Тогда что остановило вас? Я никогда не думала, что у тебя не хватит духу.

Глава 24

Беатрис надорвала желтый лист телеграммы.

«Дези и Сергей поженились этим утром тчк плохом состоянии приеду домой завтра после полудня тчк пошли Бейтса встретить три тридцать к Виктории тчк Уильям»

Послать Бейтса, конечно! Возможно ли, чтобы она не встретила Уильяма, если это было в человеческих силах? На этот раз вдвойне важно его встретить, ведь он убит горем.

Он бросился в Париж в полной уверенности, что сможет предотвратить это безрассудное, дурацкое, неудержимое замужество и убедить Дези вернуться домой. Почему она оставила эту записку о своем намерении и местонахождении? Не желала ли она втайне своего освобождения?

Ее бегство было только драматическим жестом, своего рода сильно окрашенный романтикой эпизод, что свойственно возвышенной душе юной девушки, который вызван сильным увлечением, просто такой, что она может хвастаться этим до конца жизни.

Дези не вылезла из окна, завязав узлом простыню. Она ушла среди бела дня, безо всякого багажа, без всего (взяла только маленькую с бриллиантами тиару, которую она уговорила Уильяма купить перед ее отъездом), и поэтому ни одна служанка не могла сообщить об этом или заметить ее уход.

Она написала в записке, которую оставила на столе в библиотеке: «Драгоценная корона – это мое приданое. Не хотите же вы, чтобы я пришла к Сергею с пустыми руками, не правда ли?»

Дерзкая девчонка! Беатрис хотелось предоставить ее своей судьбе. Она хотела этого сильнее, чем осмелилась бы сказать. Но Уильям был в таком состоянии от горя и потери, что она не могла возразить против его решения отправиться на поиски этого избалованного ребенка, сумасбродной девчонки.

Беатрис боялась, что он удержит ее снова, до того, как она обвенчается. Она даже предложила сопровождать Уильяма, но он сказал, что отлично справится сам. «Как же он не смог противостоять Дези в ее желании? Она ведь обожала своего папу и никогда не приносила ему горя своими сумасшедшими выходками. Он ошибался», – размышляла Беатрис, комкая желтую бумагу телеграммы.

Она сожалела, как сожалела всегда о чем-либо, что причиняло ему боль. Но в то же время она была счастлива в тайных своих мыслях и пребывала в восторге, что теперь наконец-то Мэри Медуэй покинула ее дом.

В то же самое время Беатрис проявила особую заботу об Уильяме, когда он вернулся домой. Он выглядел таким постаревшим, усталым и одиноким, что его боль немедленно стала ее болью. Она не могла вынести взгляд его покрасневших глаз, его молчание, не могла смотреть на его осунувшееся лицо.

Она позвала доктора Ловегрова, чтобы дать Уильяму успокаивающее лекарство, а затем лежала всю ночь, прислушиваясь к его тяжелому дыханию во время сна, после того как он принял лекарство. Если бы только она могла плакать о Дези, ей казалось, что она заключила бы ее в объятия ради того, чтобы всем было хорошо. Но она просто не могла перешагнуть через старое непреодолимое чувство и не сожалела, что Дези уехала. Маленький кукушонок вылетел из гнезда. И дом снова стал ее собственным.

На следующий день Уильям рассказал подробности. Дези была одета в простое белое платье одной из балерин, он уверен, что его дала Карсавина. Дези держала букетик гвоздик и белых маргариток, очевидно, по просьбе Сергея, и выглядела, как простая деревенская девушка в опере или балете. Совершенно очаровательная, но не его дочь.

– Счастлива? – спросила Беатрис.

– О, она сияла, – неохотно сказал Уильям. – Она витает в облаках и выглядит зачарованной, словно этот молодой мужчина в некотором роде божество. Мне показалось, что он выглядит совершенно чуждым мне с его скуластым лицом и раскосыми глазами.

– Но они любят друг друга, – пробормотала Беатрис.

– Ох, они совершенные Ромео и Джульетта! Я сделал все от меня зависящее, Беа, но не смог образумить Дези. Она сказала, что, если я не дам согласия на ее замужество, они будут просто жить в незаконном браке. И я верю, что она решилась бы на это!

Конечно, она решилась бы на это, как дочь своей матери…

Из-за долго скрываемой тайны Беатрис не сказала вслух этих слов. Она взяла руку Уильяма и выстрелила другими:

– Пожелаем им счастья. Я знаю, каково тебе будет и как будет недоставать Дези.

– Я никогда не свыкнусь с этой мыслью.

– Но, дорогой, она должна была выйти замуж за кого-нибудь. Ты не можешь удержать ее навсегда. Она не Флоренс. Ты же не хочешь, чтобы она была такой, ведь не хочешь?

Уильям поморщился.

– Я не хочу иметь больше владельцев магазинов в моей семье, мне достаточно тебя. Если бы это была не Россия… Такая нецивилизованная страна! Как сможет утонченная девушка выдержать там?

– Право, я думаю, мой дорогой, что Дези более жестока, чем ты считаешь ее. И говоря о России… ты никогда не поедешь туда, как ты думаешь? Возможно ты совершишь путешествие будущим летом? Флоренс может посоветовать тебе. Тогда, если Дези посчитает, что она совершила ужасную ошибку, ты сможешь избавить ее от… Ведь ты сможешь? Я уверена, что развод в данном случае не будет так труден или скандален. К тому же у Эдвина есть друг, он в Британском посольстве, в Москве, он поможет. Конечно, это только предположение. Я искренне надеюсь, что Дези будет счастлива. Почему бы нам не откупорить «Вдову Клико»? Хочешь? Мы можем выпить за счастье Дези и Сергея.

Уильям взял ее руку. Она почувствовала, как нежное пожатие пронзило все ее тело, его хрупкое дерево – ее скалу. Это не было желанием, которое только иногда могло вернуть ее в прошлое. Она не поддерживала Уильяма, когда он прикасался к ней. Он всегда так делал. Наконец-то сейчас он сделал это с таким желанием и благодарностью.

Редкие письма Дези (потому что в России отвратительная почта, говорил Уильям) были веселыми, как песня жаворонка.

«У Сергея и меня две комнаты над квартирой его родителей. Из окна нашей спальни я могу видеть, верите или нет, вишневые деревья! И я преклоняюсь перед его родителями, которые очень похожи на личность Толстого. Я пытаюсь учить русский язык побыстрее, чтобы разговаривать с ними. В их присутствии мы радуемся их певучему языку. А еще я учусь готовить русские блюда. Скажите повару. Он знает, ведь я не могла разбить даже яйцо, что мама Сергея считает позорным невежеством…

Начал идти снег, и Сергей обещал мне первое катание на санях. Сергей очень добрый, самый чудесный муж. Как я могу рассказать вам, на что это похоже, когда лежишь под теплым стеганым одеялом с моим дорогим мужем, и на подушках рядом голова к голове смотрим на снег, падающий за окном. Сергей говорит, что этот звук похож на аплодисменты руками в перчатках фешенебельной английской публики, когда там танцует Нижинский…

Вчера я видела царя и царицу и четырех их дочерей, когда они ехали. Я сделала реверанс, и все они вернули мне поклон, совершенно очаровательно, но Сергей сказал, что они не пользуются таким уважением, как британская королевская семья. Крестьяне так плохо относятся к властям, но боятся выражать свое мнение. И еще он сказал, что Россия начинает бояться немецкого милитаризма. Что скажет об этом Эдвин? Я очень боюсь, что он осуждает меня, поскольку думает, что я опозорила семью. Он всегда был невероятным снобом, с этим бароном и баронессой и элитарными военными полками и тому подобное. Если я опозорила семью, то пусть папа и мама успокоятся и знают, как я бесконечно счастлива».

Флоренс уклончиво отнеслась к этим, несомненно беззаботным письмам. Она сказала, что это случайное замужество, может быть, послужит уроком Дези и вернет ее к установке Беатрис на будущее в «Боннингтоне».

Флоренс со своим союзником Джеймсом Брашем (который, по мнению Беатрис, был очень умным) думали о модернизации магазина.

Все, что было известно о королевском дворе, это отдельные даты. Каждый говорил, что со смертью Эдуарда, короля – прожигателя жизни, и уединенной жизнью оставшейся в тени, все еще красивой, но окостеневшей и ставшей инвалидом королевы Александры, роскошные дни монархии кончились. Да, народ еще был предан, и флаги развевались, и коронация короля Георга и королевы Мэри представляла суперпышное зрелище, но время шло, и магазины вынуждены были обращаться больше к массе народа, чем к немногим привилегированным группам. «Боннингтон», правда, удерживал атмосферу исключительности, в нем все еще предлагались бокалы с шампанским изнывающим от скуки богатым покупателям (с рекламой «лучшее – предпочтительнее»), но уже начиналось приобретение товаров более широкого и дешевого ассортимента, такого, как косметика и искусственные ювелирные изделия, которые привлекали молодежь и тех, кто завтра станет вдовами. Флоренс еще хотела открыть «дизайн-комнату» и избавиться от всех модных портных, которые фанатично выполняли желания «мадам» и шили хорошо сделанную, но не воодушевляющую одежду. Она нашла молодого умного модельера, который отважился сделать более открытой линию шеи и укоротить юбки выше лодыжек. Его фасоны были рассчитаны на молодежь.

Мисс Флоренс и Джеймс Браш, с его хитрым настороженным лицом, хотели использовать миссис Беа и Адама Коупа. Это было еще возможно, исключая одно качество Адама Коупа. Дорогой Адам, способный, надежный и исключительно преданный «Боннингтону» и самой Беатрис, был непримиримым противником новых идей. Беатрис тоже соглашалась не со всеми идеями Флоренс, относилась к ним несколько придирчиво, но знала, что производство закрытых платьев индивидуального предназначения медленно отмирает не только в бизнесе, но и в ее семье.

Адам, возможно, уйдет на пенсию, как мисс Браун. Если это случится, то она, как владелица магазина, будет на грани гибели и займет свое место за кассой, пока не доживет до старческого слабоумия.

Адаму не улыбалось счастье, а ни Флоренс, ни Джеймс Браш не были сентиментальны. Они постоянно говорили, что Адаму Коупу шестьдесят лет и он любит Беатрис около сорока лет, а Беатрис хихикала почти до истерики.

Дело было не в смехе над тем, что любовь так мало ценится, когда она исходит от несоответствующей личности, но в том, чтобы сделать усилие и быть благодарной за нее.

Впрочем, предмет разговора вскоре исчезнет из поля зрения, хотя Беатрис огорчалась, что из магазина уходит такой преданный человек.

Здоровье Адама ухудшилось, и, вероятно, он уйдет добровольно; тогда уже перевес в делах и линии поведения будет на стороне молодого поколения. Это была дорога к жизни, как сказал бы Уильям.

Уильям становился все задумчивее и рассуждал о возможном возвращении Дези. Он искал общества Беатрис по вечерам, может быть, потому, что был одинок, находясь в доме целый день. А Беатрис обдумывала, как провести время после весеннего и летнего сезона. Не потому что она устала, она была полна энергии, но размышляла, что теперь, в ее позднем среднем возрасте, они с Уильямом могут совершить вдвоем путешествие действительно с удовольствием. Дези сообщала в последнем письме, что она и Сергей ожидают ребенка и не могли бы родители приехать в Петербург посмотреть на их первого внука?

Беатрис была заинтригована, и ее любопытство возросло, особенно после приезда домой Эдвина на Рождество. Он был в странном рассеянном и нервозном состоянии; то, что он рассказывал, было следствием его тревоги по поводу растущей мании величия у кайзера. Это еще казалось не самым серьезным, но факт, что Германия готовится, и уже готова, не к какой-нибудь маломасштабной перестрелке, а к главной пробе сил против одной из мощных держав.

– России? – спросил тревожно Уильям.

– Возможно. Я думаю, более вероятно, против Европы. Это вроде наполеоновского покорения мира. Бисмарк всегда предусматривал это, и кайзер тоже после его несовершеннолетия. Против Франции, Бельгии, Нидерландов.

– Боже мой! Англия не удержится, если это случится.

– Ну, это моя точка зрения. Я не думаю, что здесь кто-нибудь решится противостоять великолепным немецким солдатам. Особенно офицерам.

Эдвин поднял голову под таким углом, словно на нем была надета военная форма защитного цвета, и продолжил разговор, глядя через голову отца. Он добавил, что, к досаде всех «этих», он не хочет жить в Берлине и нашел город с пленительной атмосферой, такой старинный, словно он предназначен ему судьбой. О женщине он не упоминал, кажется. Беатрис вспомнила, что однажды он рассказывал о прекрасной баронессе. Но теперь Эдвин уже не был маленьким мальчиком, которого можно допросить. Он даже ни в каком случае не просил у нее денег. Должно быть, значительно выросла его обеспеченность, судя по темно-серому фланелевому костюму, перчаткам из свиной кожи, ботинкам ручной работы, и все было изысканным и самого высокого качества. Мог ли все это купить себе штатский служащий? Беатрис заметила, что он еще и курил сигареты с золотым обрезом. Кто-нибудь подарил ему это? Какая-нибудь женщина? Это какое-то безумие. Но спросить его обо всем этом было невозможно. И даже если бы они остались с глазу на глаз, она не могла совать нос в его дела: молодому человеку вот-вот исполнится тридцать лет.

Когда Эдвин сказал «до свидания» и крепко пожал руку Беатрис, она расхрабрилась и обратила внимание на его одежду.

– Я тяжко тружусь, мама, когда-нибудь вы услышите обо мне.

«Ох, понравится ли мне то, что я услышу?» – Беатрис взглянула на рослого сына с чужими, неприятно-холодными голубыми глазами и снова подумала, что он был иностранцем.

– А как у тебя дела с женщинами? – мимоходом спросила она.

Он коротко улыбнулся.

– Конечно, за деньги. – Даже в его голосе слышался иностранный акцент. – До свидания, мама. Пожелайте мне счастья.

Должно быть, он знал, что вокруг его имени разразится скандал, который, было похоже, сломает ему жизнь. Он, конечно, понимал, по какой туго натянутой проволоке он ходил.

Год 1913-й, возможно, не для всех был несчастливым. В середине лета пришло письмо от Дези.

«Наш ребенок родился 1 июня, и это девочка. Вы теперь должны увидеть Сергея, он раздулся от гордости подобно лягушке. Я не знаю, что он думает, на кого она больше похожа – на меня или на него. Мы решили назвать ее Анна, так захотел Сергей в честь своего кумира Анны Павловой. У девочки, точно как у Сергея, раскосые глаза. Кроме того, он сказал, что у нее мои ноги и она, без сомнения, будет балериной.

Сергей расцеловал меня тысячу раз и купил мне новое платье. В будущем году он станет полноправным профессором, и у нас будет собственный дом. Я часто хотела продать мою корону с драгоценностями, чтобы купить дом, но Сергей сказал, что продавать ее можно только в случае страшного несчастья. А теперь, как бы то ни было, мы хотим оставить ее для нашей дочери».

Новый ребенок и новое платье. Кто бы мог подумать, что Дези, купавшаяся в роскоши, будет радоваться такой малости, такого рода вещи, которую получает даже деревенская женщина!

Такую малость? Беатрис стряхнула слезу, испугавшись своей сентиментальности и своей зависти. Уильям не дарил ей ничего больше, чем дежурный поцелуй после рождения ее детей. Она не осмеливалась думать, что подарил бы Уильям матери Дези при благоприятных обстоятельствах.

– Хорошо, Беа, – сказал Уильям, – я очень доволен, что у нас наконец есть внучка, даже если она в России. Так что теперь? Относительно поездки в Петербург? Что, если я пойду и попрошу моего друга дать мне какую-нибудь брошюру о маршруте путешествия?

– Я думаю так же. Пойди.

Они посмотрели друг на друга в тот самый момент непосредственной симпатии и предвкушения удовольствия. Беатрис внутренне радовалась. Она не сказала ему об этом, потому что прозвучит смешно – такое странное ощущение радости будет похоже на очень запоздалый для нее медовый месяц, даже если цель Уильяма была в первую очередь увидеться с Дези. И посмотреть на свою внучку.

Брошюра была получена и изучена, билеты заказаны, а чемоданы для путешествия вытащены. И тут прибыла новость из Германии, и, как нежным летом вдруг врывается буря, их мечта о прекрасном путешествии была сметена.

Эдвин находится под арестом в Британском посольстве в Берлине, и его переправят в Англию, чтобы отдать под суд за государственную измену.

Флоренс сказала в ярости и с горечью:

– С ним поступили правильно! У него никогда не было совести. Разве ты не знала об этом, мама? Он всегда делал что-нибудь, чтобы получить для себя выгоду. Все эти костюмы, ружья и застолья с аристократией – это немецкая ловушка для глупых маленьких мальчиков, таких как он.

Передавать военные секреты врагу! Какие военные секреты мог знать младший служащий посольства, кто официально ему вверил бы? Это просто не могло быть правдой!

Но Уильям, после того как он навел справки о деталях, сказал, что это возможно.

– Ты знаешь страсть Эдвина к армии. Он стал другом Британского военного атташе ради одной вещи. А затем, черт его возьми, сделал изрядную ошибку. Его приняли в круг сверхосведомленных лиц, которые не замечали его существования, и он из кожи лез, чтобы восхвалять прусский милитаризм. Ты знаешь это, он сам нам рассказывал.

– Этот барон фон Хессельман! – с негодованием воскликнула Беатрис.

– И баронесса, – добавила Флоренс.

– Да, – сказал Уильям. – Талия фон Хессельман. Ты должна знать, Беа. Поэтому мы откладываем путешествие. У Эдвина была связь с этой женщиной. Это был заговор, конечно. И чтобы жить с ней, ему требовались большие деньги. Он влезал в долги, как это было предусмотрено, и затем люди предложили оплатить их. – Уильям облизал пересохшие губы. – За кое-какую информацию, которую он мог им дать. Пустяковую, возможно. Но полезную.

– Шпион! – вырвалось у Беатрис. – Наш сын!

Уильям расправил плечи.

– Да, мой отец не вынес бы этого. Нужно пережить это, Беа.

– Но суд не вынесет ему смертный приговор? – с выражением муки в голосе спросила Беатрис.

Эдвина казнят в каком-нибудь ужасном сыром тюремном дворе и зароют под булыжниками! Что это? Возмездие за то, что она позволила чахнуть больной Мэри Медуэй в тюрьме? Дикая мысль пронеслась в ее сознании, и она с трудом могла слушать мрачный беспристрастный голос Уильяма.

– Это зависит от степени вины. Я делаю вывод, что среди информации, переданной врагу, было много пустой; к счастью, всю эту историю подавили в зародыше. Я счастлив, что у мальчика не было настоящего таланта к шпионажу.

– Он благоговел перед уланами, – сказала Флоренс, – я верю, он бы играл в них, если бы они у него были. Уверена, что это обернется против него.

– Идеализм, – сказал Уильям. – Я долго разговаривал с Джоном Мертоном, который согласился защищать Эдвина. Он обратился с ходатайством улучшить содержание арестанта из-за его плохих глаз, и это укротит его амбиции по поводу армейской карьеры.

– Впервые в Оксфорде! – воскликнула Флоренс.

– Это странно из-за раннего развития. Такое, очевидно, мог сделать человек типа Эдвина. Но он, это факт, по своей сущности еще идеалист-школьник.

– Все эта баронесса, – с отвращением сказала Беатрис. – Он бросился в любовь, как школьник.

– Но она не была влюблена в него, конечно, – сказал Уильям. – В этом трагедия Эдвина.

Эдвину повезло, что у него был не только блестящий адвокат, но и разумный снисходительный судья. До того как вынести приговор, судья высказал свое персональное мнение о неуравновешенности личности как основании для его одержимости всяким милитаризмом. Ему казалось, что страна, которая была наиболее совершенна в количестве штыков и имела самую блестящую форму, достойна восхищения, и молодой человек восхищался, к сожалению, даже в ущерб его лояльности. Однако он начал грубо использовать свою карьеру и должен понести ответственность за последствия.

Эдвину присудили семь лет тюремного заключения. Судья встал и после вынесения приговора язвительно посоветовал Министерству иностранных дел в будущем более тщательно отбирать своих сотрудников.

И все это время Эдвин стоял у скамьи подсудимых с поднятой головой, как в строю, а его адвокат посоветовал ему снять монокль (это делало Эдвина похожим на одного из уланских офицеров, кому он подражал) и спрятать его в карман без возражений. Беатрис догадалась об этом потому, что правая рука Эдвина постоянно была сжата около кармана. Беатрис надеялась, что он увидит через зал ее и отца, когда приговор будет уже произнесен, но Эдвин никогда не считал нужным смотреть далеко и пристально, как если бы он был один в целом свете.

Когда его привезли в Англию, она и Уильям смогли повидаться с ним в тюремной камере в присутствии надзирателя. Во время этой встречи он пребывал в полном молчании, никак не оправдывал себя и не выражал раскаяния по поводу сделанного, несмотря на то, что выглядел он ужасно одиноким.

Не то чтобы это суровое испытание было чрезмерным, Беатрис надеялась, что она сможет сблизиться с Эдвином. Возможно, он не мог позволить себе быть совершенно откровенным с ней, но она верила, что он проявит какие-то чувства к ней, его матери. Она долго помогала ему и создавала ему комфорт. Он был ее единственным сыном. Если она не оказывала ему такого рода поддержку раньше, то потому лишь, что ей казалось, он в ней не нуждался. С самого раннего возраста он был самодостаточен, отчужден.

Оглядываясь в прошлое, она видела только одну оплошность. Неужели Эдвин, который теперь знал, как мучительно добиваться любви женщины, забыл ради нее все и не замечал ее пренебрежения?

Но молодой мужчина, сидящий между Беатрис, по другую сторону разделявшего их стола, и тюремщиком у двери, казалось, не испытывал никаких чувств ни к кому.

Он только попросил, когда придет его багаж из Германии, поставить чемоданы в его комнате и не трогать их.

– Не разрешайте слугам раскрывать их, – сказал он, – я сделаю это сам, когда вернусь домой.

Через семь лет? Сердце Беатрис сжалось при взгляде на близорукую неподвижную фигуру.

– Эдвин, почему? – крикнула она. – Тебе нужны деньги? У тебя есть бабушкино наследство.

Ответа не последовало.

– Что, ты действительно был предан больше Германии, чем собственной стране?

Снова никакого ответа.

– Это… – она хотела сказать «приключение», – эта баронесса… Ты не должен мучиться из-за нее. Не будешь?

Она могла так же говорить с манекеном.

– Я верю, нам позволят послать тебе необходимые вещи в тюрьму, – заговорила она, отказавшись от попытки прочитать его мысли. – Книги, например, чего ты хочешь? Какие-нибудь военные романы исключаются.

Тогда он сказал странным резким голосом:

– Солдатиков дедушки.

– Солдатиков дедушки! Нет, я не думаю, что это разрешат.

– Я могу преодолеть себя. Ха-ха! Не беспокойся, мать. Я переживу и даже счастлив, что убежал от войны, которая наступит. А сейчас, не лучше ли тебе назад, к отцу? Или к своим покупателям?

Уильям сказал, что багаж, который прибыл из Германии, надо открыть. Он не может позволить, чтобы там лежала бомба, предположим, которая останется без присмотра в его доме в течение семи лет.

Начали с трех чемоданов, которые были довольно тяжелыми. В результате в них обнаружили личные вещи Эдвина: его великолепные костюмы, прекрасные, начищенные до блеска сапоги для верховой езды и шпоры, его пистолеты. Остался чемодан, где были разные смущающие вещи.

В нем были тщательно уложенная военная форма офицера кавалерии уланского полка, синий мундир с кантами красного цвета, чудной шлем – копия польской каскетки, шпага.

Где Эдвин умудрился приобрести это? Каким тревожным символом были они для него?

– Наш сын! – скептически воскликнул Уильям. Беатрис поежилась и сказала:

– Закрой чемодан, Уильям. Убери его с глаз долой. Я никогда не смогу смотреть на эти вещи.

Она вспомнила презрительный взгляд голубых глаз Эдвина и подумала, каким красивым мальчиком он был в детстве. Она уделяла ему внимание, пока не появилась Мэри Медуэй и не поглотила все ее мысли, целиком и надолго…