Текст книги "Трава поёт"

Автор книги: Дорис Лессинг

Дорис Лессинг
Трава поет

С беспредельным восхищением посвящается миссис Глэдис Маасдорп из Южной Родезии, человеку, к которому я испытываю исключительную привязанность

 
В сей гибельной долине среди гор
В мерцании луны трава поет
Среди заброшенных надгробий у часовни
Пустынной, без окон, лишь двери хлопают
Да ветер здесь прибежище нашел.
Сухие кости не опасны никому.
На флюгере застыл петух
Ку-ка-реку ку-ка-реку
Во вспышках молний. И вот уж влажный шквал
Приносит дождь.
Ганг обмелел, бессильные листья
Дождя ожидали, а черные тучи
Над Гимавантом сгущались вдали,
И джунгли застыли, в тиши затаившись.
И тогда гром изрек… [1]1
  Перевод Я. Пробштейна


[Закрыть]
 

Из «Бесплодной земли» Т. С. Элиота с искренней признательностью автору и господам Фабер и Фабер

Именно благодаря неудачам и неудобствам цивилизации можно наилучшим образом судить о собственной слабости.

Автор неизвестен

1

ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО

Вчера утром Мэри Тёрнер, жена Ричарда Тёрнера, фермера из Нгези, была найдена убитой на веранде собственного дома. Взятый под стражу слуга признался в совершении преступления, мотивы которого неизвестны.

Как предполагается, он искал ценности.

Специальный корреспондент

Газета была немногословна. И читатели по всей стране, пробежав глазами заметку с броским заголовком, наверняка ощутили некоторое разочарование, смешанное с чувством, близким к удовлетворению, словно они нашли лишний повод утвердиться в своих убеждениях, будто случилось нечто вполне естественное и ожидаемое. Именно такие чувства посещают белых, когда они узнают о кражах, убийствах или изнасилованиях, совершенных туземцами.

Потом они перевернули страницу, желая почитать что-нибудь еще.

Но местные жители, которые знали чету Тёрнеров лично или по слухам, те люди, которые на протяжении стольких лет передавали из уст в уста сплетни о супругах, не торопились перевернуть страницу. Многие из них, должно быть, вырезали и спрятали заметку среди старых писем или же страниц книги, сохранив ее как предупреждение, как знамение, чтобы потом с непроницаемым видом кидать взгляды на пожелтевший клочок бумаги. Они не обсуждали убийство, и это во всем деле представлялось самым удивительным. Казалось, некое шестое чувство и так поведало им все, что требовалось знать, и это при том, что три человека, которые могли все объяснить, не проронили ни слова. Об убийстве просто предпочитали не говорить.

– Плохо дело, – отпускал кто-нибудь замечание, и на лицах стоящих рядом людей тут же появлялось сдержанное, настороженное выражение.

– Очень плохо, – звучал ответ, и на этом разговор заканчивался.

Такое впечатление, что существовало некое молчаливое соглашение не привлекать слухами к делу Тёрнеров излишнего внимания. А ведь история эта разворачивалась в сельской местности, где семьи белых жили обособленно и встречались лишь от случая к случаю: жадные до бесед с себе подобными, мечтающие наговориться, посудачить и перемыть другим косточки, говорящие все разом, они проводили в разговорах почти час, прежде чем вернуться к себе на фермы, где они изо дня в день видели лишь собственных домочадцев да чернокожих слуг. Да подобное убийство должны были обсуждать на протяжении нескольких месяцев; местные жители должны были радоваться, что у них появилась такая увлекательная тема для разговоров.

Чужак мог подумать, что пышущий энергией Чарли Слэттер лично ездил по округе от фермы к ферме с наказом держать язык за зубами; но на самом деле ему это даже и в голову не пришло. Принимая необходимые меры (и не сделав при этом ни единой ошибки), он, вне всякого сомнения, действовал по наитию и без намеренного, продуманного плана. Молчаливое неосознанное согласие местных жителей и было самым интересным во всем этом деле. Обитатели ферм вели себя словно стая птиц, которые общаются (по крайней мере, так кажется со стороны) с помощью своего рода телепатии.

Еще задолго до того, как убийство Мэри привлекло к Тёрнерам внимание, местные отзывались о супругах резко, небрежно, так, как обычно говорят о неудачниках, преступниках или людях, отправившихся в добровольное изгнание. Тёрнеров не любили, и это несмотря на то, что мало кто из их соседей был с ними знаком или хотя бы видел супругов издалека. Ну, спрашивается, за что их можно было не любить? Они просто «держались от всех в стороне», вот, собственно, и все. Их ни разу не видели на танцах, празднествах или спортивных состязаниях. Наверняка Тернеры чего-то стыдились, – именно такое было у всех чувство. Вести столь уединенный образ жизни представлялось людям неправильным, он был своего рода пощечиной каждому; да что у них есть эдакого, чтобы так задирать нос? Ну правда, что?! Да вы бы только посмотрели, как они живут! Конура вместо дома – на роль времянки вполне сойдет, но чтобы жить в такой хибаре из года в год? Между прочим, у некоторых туземцев (таких, слава тебе, господи, немного) встречаются дома не хуже. Какое впечатление на них могут произвести белые, живущие подобным образом?

А потом еще кто-то бросил: «Бедные белые». Подобное определение вызвало беспокойство. В те времена еще не существовало столь сильного имущественного расслоения (дело происходило до начала эры табачных баронов), но разделение по национальному признаку, вполне естественно, было весьма четким. Маленькая община африкандеров [2]2
  Африкандеры– самоназвание жителей Южной Африки голландского происхождения. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть]жила своей жизнью, и англичане не обращали на них внимания. «Бедными белыми» называли африкандеров, но никогда не именовали так англичан. И вот кто-то, набравшись дерзости, назвал Тёрнеров бедными белыми. Так в чем же разница? Кто такие были бедные белые? Дело заключалось в образе жизни, все сводилось к вопросу о норме. Чтобы Тёрнеры стали бедными белыми, супругам не хватало только оравы детей.

Несмотря на неопровержимость доводов, люди все равно не воспринимали их как «бедных белых». Это стало бы предательством, а Тёрнеры, в конце концов, были все-таки англичанами.

Таким образом, в округе к супругам относились в соответствии с кастовым духом, являющимся главным законом южноафриканского общества, который сами Тёрнеры игнорировали. Создавалось впечатление, что они считают существование подобного кастового духа не нужным, и, честно говоря, именно за это их все и ненавидели.

Чем дольше люди размышляли о случившемся, тем более необычным оно им казалось. Дело даже не в самом убийстве, а в том, как его восприняли окружающие: в том, как они жалели Дика Тёрнера и с какой яростью и негодованием отзывались о Мэри, будто бы она была гадкой порочной женщиной, словно она заслужила того, чтобы ее убили. При этом никто не задавал вопросов.

Так, например, все должны были заинтересоваться, кто же этот «специальный корреспондент». Новость в редакцию явно послал кто-то из местных, поскольку стиль заметки и близко не напоминал газетный. Но кто же это был? Управляющий Тёрнеров Марстон уехал сразу же после убийства. Полицейскому Денхэму вполне хватило бы ума написать в газету, однако то, что это сделал именно он, представлялось маловероятным. Оставался только Чарли Слэттер, который знал о Тёрне– рах больше остальных, ну а кроме того, он находился неподалеку в день убийства. Можно сказать, что он фактически взял ход расследования в свои руки и даже командовал сержантом полиции. При этом люди считали, что он имеет на это полное право и именно так все и должно быть. Кого еще, если не белых фермеров, должно волновать, что одна дура нарвалась и приняла смерть от руки туземца, в силу причин, о которых можно догадаться, но о которых никто так ни разу и не упомянул. Слишком многое стояло на кону – их средства к существованию, их жёны и семьи, их образ жизни.

Чужаку показалось бы странным, что все дело доверили Слэттеру, в расчете, что он обставит все без шума и пыли, вызвав при этом как можно меньше пересудов.

Никакого плана действий не существовало: чтобы его придумать, просто-напросто не было времени. Почему, например, когда работники Дика Тёрнера сообщили Чарли о случившемся, он уселся писать записку сержанту в полицейский участок? Почему он не позвонил в полицию?

Даже в глуши все знали, как управляться с телефоном. Поворачиваешь ручку сколько нужно, снимаешь трубку, а потом: щелк, щелк, щелк, – и слышишь, как по всей округе оживают аппараты, слышишь мягкий шум, похожий на ровное дыхание, шепот и приглушенный кашель.

Слэттер жил в пяти милях от Тёрнеров. Когда работники с фермы обнаружили тело, они первым делом пришли к нему. Хотя дело было срочной важности, он не захотел воспользоваться телефоном, а лично написал записку, отправив ее с посыльным-туземцем, который помчался на велосипеде к Дэнхему в полицейский участок, располагавшийся на расстоянии двенадцати миль. Сержант тотчас же отправил на ферму Тёрнеров полдюжины полицейских из туземцев, чтобы узнать, что там произошло. Сам же он первым делом направился к Слэттеру, поскольку кое-какие обороты в полученном письме вызвали у сержанта любопытство. Именно поэтому на место преступления он приехал так поздно. Поиски убийцы заняли у полицейских-туземцев совсем немного времени. После того как они прошлись по дому, наскоро осмотрели тело, а затем, рассыпавшись, стали спускаться вниз по склону холма, на котором стоял дом, прямо перед ними вырос Мозес, прятавшийся за муравейником. Подойдя к ним, он произнес: «А вот и я», или нечто вроде этого. На злоумышленника тотчас же надели наручники, а потом все отправились в дом, чтобы дождаться полицейских машин. У дома они увидели Дика Тёрнера, который вышел из-за куста, росшего поблизости. У ног Дика скулили две собаки. Он был явно не в своем уме: разговаривал сам с собой, то заходил за куст, то вновь появлялся из-за него, сжимая в руках пригоршни листьев и земли. Хотя глаз с него не спускали, но и трогать тоже не стали, поскольку он все-таки был белым, пусть и сумасшедшим, а черные, даже став полицейскими, не поднимают руку на белых людей.

Люди, ведомые любопытством, задавались вопросом, почему убийца сдался сам. Правда, шансов скрыться у Мозеса практически не было. Но он все же мог рискнуть. Он мог добежать до холмов и на некоторое время там затаиться. Он также мог перебраться через границу и скрыться на португальской территории. Но впоследствии комиссар округа по делам туземцев во время одной из посиделок с вином в конце рабочей недели сказал, что тут как раз все ясно. Всякий, кто знал историю страны или же читал письма и мемуары, написанные миссионерами и исследователями минувших дней, наверняка сталкивался с упоминаниями об обществе, которым правил Лобенгула [3]3
  Лобенгула(около 1836–1894) – последний независимый верховный вождь народа матабеле, проживавшего на юго-западе Зимбабве.


[Закрыть]. Закон был суров: в нем четко излагалось, что дозволено, а что находится под запретом. Если кто-то совершал непростительный проступок, например дотрагивался до женщины царя, этот человек безропотно ожидал наказания, которое скорее всего обернулось бы насаживанием на кол над муравейником или же чем-нибудь другим, в равной степени малоприятным. «Я плохо поступил и знаю об этом, – мог сказать провинившийся, – а значит, пусть меня накажут». Ну так вот, покорное ожидание кары являлось здесь обычаем, и, право слово, обычаем довольно хорошим. Подобные замечания простительны в том случае, если звучат из уст комиссара по делам туземцев, которому пришлось изучать языки, традиции и много всякого другого, хотя вообще-то не полагается говорить, что черные что-то делают «хорошо». (С другой стороны, мода меняется: сейчас уже можно превозносить стародавние порядки, но при условии, что говорящий упомянет, сколь сильно с тех древних времен развратились туземцы.)

Об этой стороне дела предпочли забыть, хотя небезынтересная деталь заключалась в том, что Мозес вообще мог не принадлежать к матабеле. Да, он проживал в Машоналенде, но ведь туземцы, вполне естественно, бродят взад-вперед по всей Африке. Он с легкостью мог явиться откуда угодно, хоть с португальской территории, хоть из Ньясаленда, хоть из Южно-Африканского Союза. Кроме того, со времен великого короля Лобенгулы утекло немало воды. Впрочем, комиссары по делам туземцев склонны мыслить стереотипами минувших лет.

Одним словом, отослав письмо в полицейский участок, Чарли Слэттер отправился к Тёрнерам. Он гнал по ухабистым проселочным дорогам на своем громоздком американском автомобиле.

Кто же такой был Чарли Слэттер? Именно он с самого начала трагедии и вплоть до самого ее конца являлся для Тёрнеров воплощением Общества. Этот человек оказал влияние на случившееся, сыграв свою роль в полудюжине ключевых эпизодов. Без его участия все сложилось бы несколько по-иному, хотя, так или иначе, раньше или позже, для четы Тёрнеров дело все равно бы закончилось страшной развязкой.

Слэттер жил в Лондоне и работал в продовольственном магазине. Он любил повторять своим детям, что, если бы не его старания и предприимчивость, они бы бегали сейчас по трущобам в лохмотьях. Несмотря на то что Слэттер провел в Африке уже двадцать лет, он по-прежнему вел себя как типичный обитатель лондонского Ист-Энда. Его обуревала одна лишь страсть – жажда заколачивать деньги. Этим он и занимался. Заработал Слэттер много. Он был грубым, неотесанным, жестоким, но при этом по-своему добросердечным. Он слушался своего естества, требовавшего от него добывать деньги. Слэттер работал на ферме с таким азартом, словно крутил ручку машины, которая на выходе должна была выплевывать банкноты. Он сурово обходился с женой, в самом начале семейной жизни заставив ее хлебнуть с лишком невзгод; он был строг с детьми, покуда не сколотил состояние, чтобы позволить себе купить все, что они пожелают; но, главное, он был безжалостен с работниками. Они словно курицы, что несли золотые яйца, были еще в том состоянии, когда не знали, что можно жить как-то иначе, кроме как принося золото белым людям. Теперь они кое-что поняли, или, по крайней мере, начали понимать. Слэттер верил в возможность ведения сельского хозяйства с плетью в руке. Она висела над парадной дверью, словно девиз: «Если надо, не останавливайся перед убийством». Однажды в припадке ярости он убил туземца. После того как Слэттера оштрафовали на тридцать фунтов, он держал себя в руках. Плетки вполне подходят таким, как Слэттер, но не всегда тем, кто менее уверен в себе. Между прочим, именно он давным-давно, еще когда Дик Тёрнер только начал заниматься фермерством, дал молодому человеку совет: прежде чем купить плуг или борону, надо приобрести плеть. Как мы увидим, никакой пользы эта плеть Тёрнеру не принесла, напротив – один сплошной вред.

Слэттер был низкого роста, крепко сбитый, широкоплечий и с мощными руками. Лицо у него тоже было широкое, заросшее щетиной, но при этом умное и с легкой хитринкой. С лица не сходило настороженное выражение. Слэттер коротко стриг светлые волосы, отчего походил на заключенного, впрочем, ему было плевать на собственную внешность. Прожив долгие годы под ярким солнцем Южной Африки, Слэттер постоянно щурился, поэтому его маленькие голубенькие глазки было почти не разглядеть.

В тот памятный день, когда он склонился над рулем, чуть ли не обнимая его в страстном желании как можно быстрее добраться до Тёрнеров, глаза на решительном лице Слэттера превратились в щелочки. Чарли ломал голову, почему его помощник, временный управляющий на ферме Дика Марстон, который так или иначе был его работником, не явился к нему сразу же после убийства и даже не послал записки. Где же он? Хижина, в которой парень жил, располагалась всего лишь в нескольких сотнях ярдов от дома. Может, струсил и сбежал? «От таких молодых англичан, как этот Марстон, – думал Слэттер, – можно ждать чего угодно». Он с неизменным презрением относился к англичанам с вежливыми лицами и вкрадчивыми голосами, при этом восхищаясь их манерами и воспитанием. Его собственные сыновья, которые теперь уже успели вырасти, были настоящими джентльменами. Слэттер потратил кучу денег, чтобы они ими стали, но вместе с этим теперь их за это презирал. В то же время он гордился детьми. Эти противоречия проявились и в его отношении к Марстону: с одной стороны, суровом и равнодушном, а с другой – несколько пристрастном. Но в данный момент Слэттер не испытывал ничего, кроме раздражения.

На полдороге машину затрясло, и Слэттер, выругавшись, остановился. Прокол, да не один, а целых два. На красной глине дороги лежали осколки битого стекла. Раздражение нашло выход в безотчетной мысли, промелькнувшей в голове: «Ну, правильно, у Дика валяется стекло на дороге, чего еще ждать». Однако теперь Тёрнеру предстояло стать объектом жгучей, покровительственной жалости, поэтому вся злость Слэттера обрушилась на Марстона, который, как ему казалось, неким образом должен был предотвратить убийство. За что парню платят? Зачем его нанимали? Однако, когда речь шла о белых, Слэттер был человеком по-своему справедливым. Он взял себя в руки и принялся латать прокол и менять колесо, работая прямо в красной дорожной грязи. Ремонт отнял у него три четверти часа. Закончив трудиться, Слэттер поднял с земли осколки зеленоватого стекла и швырнул их в кустарник. Волосы и лицо его были мокрыми от пота.

Когда Слэттер наконец добрался до дома, он разглядел сквозь кусты шесть поблескивавших на солнце велосипедов, прислоненных к стене. Рядом с домом под деревьями стояло шестеро полицейских-туземцев и вместе с ними Мозес, у которого были скованы спереди руки. Солнце отражалось от наручников, велосипедов, густой, промокшей листвы. Стояло влажное жаркое утро. На небе царило буйство утративших грозовую мрачность туч, напоминавших теперь груды грязного белья. В лужицах на белесой земле отражались сверкающие небеса.

Слэттер подошел к полицейскому, который отдал ему честь. Полицейские были одеты в фески и причудливую форму. Мысль о причудливости формы не пришла в голову Чарли, который предпочитал, чтобы его туземцы придерживались какого-нибудь одного стиля и носили либо европейское платье, либо набедренные повязки. Он не переносил, когда туземец был наполовину одет как дикарь. При отборе полицейских в первую очередь учитывались их физические данные, поэтому все они были крепко сложены, однако при этом меркли рядом с Мозесом – настоящим исполином, черным как вакса и одетым в майку с шортами, которые были сейчас влажными и перемазанными в грязи. Чарли встал прямо перед убийцей и посмотрел ему в лицо. Мозес равнодушно глянул на него в ответ. Его глаза ничего не выражали. Лицо же Чарли не могло не вызвать любопытства: на нем читалось торжество, смешанное с жаждой мщения и страхом. Но кого тут было бояться? Мозеса, который, считай, уже был покойником? Однако Слэттер казался взволнованным и обеспокоенным. Потом вроде бы ему удалось взять себя в руки. Он повернулся и увидел перемазанного грязью Дика Тёрнера, стоявшего в нескольких шагах от него.

– Тёрнер! – властно произнес Слэттер и замер, вглядываясь в его лицо.

Похоже, Дик его не узнавал. Чарли взял его за руку и потащил к своей машине. Тогда он еще не знал, что Тёрнер не в себе, в противном случае Чарли, возможно, рассердился бы еще больше. Затолкнув Дика на заднее сиденье автомобиля, он отправился в дом. В гостиной стоял Марстон, сунув руки в карманы. Несмотря на спокойный вид и небрежную позу, его лицо было бледным и напряженным.

– Ты где был? – тут же с укором спросил Чарли.

– Обычно меня будит мистер Тёрнер, – невозмутимо ответил молодой человек. – Этим утром я спал допоздна. Когда я вошел в дом, то обнаружил на веранде миссис Тёрнер. Потом приехали полицейские. Я ждал, что вы появитесь. – Марстон боялся, в его голосе слышался страх перед смертью, и это был совсем не тот страх, что сейчас руководил поступками Чарли: Марстон слишком мало пожил в Африке, чтобы понять тот особый ужас, терзавший Слэттера.

Чарли что-то проворчал – он раскрывал рот только в случае необходимости. Слэттер смерил Марстона долгим странным взглядом, будто бы силясь понять, почему туземцы-работники вместо того, чтобы позвать белого, спавшего всего в нескольких ярдах от них, бросились за помощью к нему. Однако теперь Чарли смотрел на Марстона без былого недовольства или осуждения, скорее всего это был взгляд человека, которым награждают предполагаемого компаньона, которому еще предстоит показать, на что он способен.

Чарли повернулся и вошел в спальню. Под вымазанной в земле простыней прослеживался контур тела Мэри Тёрнер. Из-под одного края простыни выбивались локоны густых волос соломенного цвета, из-под другого – покрытые морщинами желтые ноги. И тут случилось удивительное. Слэттер воззрился на тело Мэри, и его лицо вдруг исказила гримаса ненависти и презрения, которая была бы куда более уместна в тот самый момент, когда он взглянул на убийцу. Брови его хмурились, губы кривились – несколько секунд злобный оскал не сходил с лица фермера. Он стоял спиной к Марстону, которого наверняка потрясла бы подобная реакция. Потом резко, с раздражением Чарли развернулся и вышел из комнаты, толкая впереди себя молодого человека.

– Она лежала на веранде, – сказал Марстон. – Я ее поднял и перенес на кровать. – При воспоминании о том, как он дотрагивался до мертвого тела, молодой человек вздрогнул. – Я решил, что лучше не оставлять ее там лежать. Собаки ее облизывали, – замявшись, добавил он, и его побледневшее лицо исказила судорога.

Чарли внимательно на него посмотрел и кивнул. Казалось, ему было все равно, врет Марстон или говорит правду. В то же время он с одобрением отметил самообладание его помощника, справившегося со столь неприятным делом.

– Повсюду была кровь. Я все убрал… Потом подумал, что стоило оставить как есть для полиции.

– Это не имеет значения, – рассеянно отозвался Чарли.

Он сел на один из грубых деревянных стульев в гостиной и погрузился в размышления, тихо насвистывая сквозь зубы. Марстон стоял у окна в ожидании полицейской машины. Время от времени Чарли окидывал комнату настороженным взглядом и быстро проводил языком по губам. После этого он снова принимался тихонько насвистывать. Это начало действовать молодому человеку на нервы.

Наконец настороженно, чуть ли не предостерегающе Чарли спросил:

– Что тыобо всем этом знаешь?

От внимания Марстона не ускользнуло, как Слэттер выделил «ты», и он задался вопросом: а что известно самому Слэттеру? Молодой человек великолепно владел собой, но его нервы были натянуты как струна.

– Ничего не знаю, – ответил он. – Правда ничего. Все очень сложно… – Он замялся и с мольбой посмотрел на Чарли.

Этот почти что умоляющий взгляд вызвал у Чарли раздражение, поскольку принадлежал он все-таки мужчине. Впрочем, к раздражению примешивалось и удовлетворение: Слэттер был доволен – помощник признает его авторитет. Фермер великолепно знал подобный тип молодых людей, приезжавших сюда из Англии изучать сельское хозяйство. Тут появилось немало таких, как Марстон. Они обычно были выпускниками закрытых частных привилегированных школ и представляли собой типичных англичан, но при этом проявляли чудеса приспособляемости. С точки зрения Чарли, именно эта способность быстро адаптироваться искупала их грехи. Казалось странным, со сколь удивительной скоростью они привыкали к новой обстановке. Поначалу в поведении молодых людей неуверенность мешалась с гордыней и замкнутостью; они с осторожностью застенчиво постигали новое, проявляя чуткость и бдительность.

Когда поселенцы-старожилы говорят: «Страну надо понимать», они на самом деле имеют в виду: «Вам надо свыкнуться с нашими взглядами на туземцев». Большая часть этих молодых людей выросла на расплывчатых представлениях о равенстве. Узнав о том, как обращаются с чернокожими, они примерно с неделю ходили как громом пораженные. Сотни раз в день естество вновь прибывших восставало, когда они слышали, что о туземцах говорят как о скоте, когда они видели, как черных бьют, как на них смотрят. Их готовили обращаться с туземцами как с людьми. Однако молодые люди не могли идти против общества, в которое вливались. Очень скоро они менялись. Безусловно, стать «плохим» было непросто. Однако они крайне недолго продолжали считать свое поведение дурным. Да и, кроме того, чего стоят все эти представления? Абстрактные идеи о порядочности и доброй воле были лишь тем, чем они и являлись, – абстракцией. По сути дела, ни один из новоприбывших никогда не вступал с туземцами в контакты, выходящие за рамки отношений «хозяин – слуга». Никто никогда не знал о том, чем живут туземцы. Проходило несколько месяцев, и чуткие порядочные молодые люди грубели, чтобы полностью соответствовать суровой, засушливой, пропеченной солнцем стране, в которую они приехали; у них появлялись новые манеры сообразно изменившейся внешности – новички становились сильнее и выносливей, а их окрепшие руки и ноги теперь покрывал загар.

Если бы Тони Марстон прожил в стране хотя бы на несколько месяцев больше, все было бы гораздо проще. Так, по крайней мере, казалось Чарли. Именно поэтому он смотрел на молодого человека нахмурившись. Слэттер не осуждал его, он был всего лишь насторожен и оставался начеку.

– Что ты имел в виду, сказав, что все очень сложно?

Тони Марстон явно чувствовал себя неуютно, словно бы не мог разобраться в себе. По правде говоря, это и впрямь ему не удалось за те недели, что он провел у Тёрнеров в атмосфере надвигающейся трагедии. Он все еще не мог примирить друг с другом те стандарты и нормы, что ему привили дома, и те, с которыми он столкнулся здесь. Грубый тон Чарли, оттенок предостережения в его голосе озадачили Марстона. Против чего его пытаются предостеречь? Тони был достаточно умен, чтобы понять: его о чем-то предупреждают. В этом он отличался от Чарли, который действовал интуитивно и даже не заметил, что в его голосе прозвучала угроза. Все было очень необычно. Где полиция? Чарли был соседом, ну так какое он имел право приезжать сюда к Марстону, являвшемуся чуть ли не членом семьи Тёрнеров? Почему Чарли без лишних слов решил захватить власть в свои руки?

У Марстона были свои представления о справедливости, и сейчас по ним нанесли сильный удар. Несмотря на смятение, у него имелись свои мысли об убийстве, о котором пока не следовало судить категорично и без оговорок. Задумавшись о случившемся, Марстон пришел к выводу, что убийство стало вполне естественным развитием событий; оглядываясь на то, что происходило последние несколько дней, он понимал – в той или иной степени драмы было не избежать, он ждал чего-то безобразного, жестокого. Злоба, жестокость, смерть казались весьма естественными в этой огромной суровой стране… он много о чем передумал, пока утром шел не спеша к дому, дивясь, отчего в столь позднее время еще никто не работает. Потом молодой человек обнаружил на веранде Мэри, а снаружи дома – полицейских, охранявших работника; Дик Тёрнер ковылял по лужам, что-то бормоча себе под нос, – он был не в себе, но, по всей видимости, безобиден. Сейчас Марстон осознал то, чего ему было прежде не под силу постичь, и он был готов об этом поговорить. Однако отношение Чарли ставило его в тупик. Что-то по-прежнему продолжало ускользать от его понимания.

– Что имел в виду, то и сказал, – ответил Тони. – Когда я приехал в страну, я мало что о ней знал.

– Спасибо за исчерпывающий ответ, – добродушно и вместе с тем с жесткой иронией в голосе отозвался Чарли. – Из-за чего этот ниггер убил миссис Тёрнер? Мысли есть?

– Ну, кое-какие есть.

– Лучше пусть этим займется сержант, как приедет.

Марстона осадили, заткнули ему рот. В ярости и смятении Тони прикусил язык.

Приехав, сержант отправился посмотреть на убийцу, глянул на Дика сквозь стекло машины Слэттера, после чего пошел в дом.

– Я к вам заезжал, Слэттер, – сказал сержант и, кивнув Тони, внимательно на него посмотрел.

Затем полицейский вошел в спальню. Реакция на случившееся у него была такая же, как и у Чарли: убийцу ждала кара, к Дику он испытывал сочувствие, а по отношению к Мэри презрение и ярость – сержант Дэнхам прожил в стране уже немало лет. На этот раз Тони увидел выражение лица сержанта, и оно его потрясло. Глядя на лица мужчин, стоявших над телом Мэри, Тони ощутил беспокойство и даже страх. Принимая во внимание то, что ему было известно, он испытывал легкое отвращение, над которым все же преобладало более сильное чувство сострадания. Это было отвращение того рода, что посещало его, когда он сталкивался с любыми проявлениями социальной несправедливости, отвращение, причиной которого становится отсутствие воображения. Этот низменный инстинктивный страх, даже ужас, приводил его в изумление.

Трое мужчин, не проронив ни слова, проследовали в гостиную.

Чарли Слэттер и сержант Дэнхам стояли рука об руку, будто бы они намеренно и осознанно взяли на себя роль судей. Напротив них остановился Тони. Он не собирался отступать, но, взглянув на их позы, на их проницательные каменные лица, на которых он ровным счетом ничего не мог прочесть, Марстон испытывал нелепое ощущение: ему показалось, что его словно бы в чем-то обвиняют.

– Плохо дело, – бросил сержант Дэнхам.

Никто ничего не ответил. Сержант со щелчком открыл записную книжку, выровнял резинку на страничке и приготовил карандаш.

– Если не возражаете, я задам вам несколько вопросов, – произнес он.

Тони кивнул.

– Сколько вы уже здесь?

– Около трех недель.

– Живете в доме?

– Нет, в хижине, дальше по тропинке.

– Вы собирались управлять хозяйством во время отсутствия Тёрнеров?

– Да, на протяжении шести месяцев.

– А потом?

– А потом я хотел перейти на ферму, занимающуюся выращиванием табака.

– Когда вы узнали о случившемся? Кто вас позвал?

– Меня никто не звал. Я проснулся и обнаружил миссис Тёрнер.

По голосу Тони было ясно, что теперь он занял оборонительную позицию. Он чувствовал себя задетым и даже оскорбленным оттого, что его никто не позвал; мало того, обоим его собеседникам подобное пренебрежение казалось вполне нормальным и естественным, словно тот факт, что Марстон лишь недавно приехал в страну, автоматически означал, что ему ни в чем нельзя доверять. Тон допроса его возмутил. С ним не имели никакого права так поступать. Марстон начал закипать от ярости, великолепно при этом осознавая, что Дэнхам и Слэттер даже не понимают, что ведут себя покровительственно, и сейчас ему лучше не печься о собственном достоинстве, а попытаться понять истинное значение разворачивающейся перед ним сцены.

– Вы ели вместе с Тёрнерами?

– Да.

– Кроме этого, вы когда-нибудь сюда приходили… скажем так, дружески пообщаться?

– Нет, практически никогда. Я был очень занят. Осваивал свою работу.

– С Тёрнером ладили?

– Пожалуй, да. Я хочу сказать, что с ним было непросто подружиться. Дик Тёрнер был поглощен работой. И, совершенно ясно, ему очень не нравилось здесь жить.