Текст книги "Дурочка"

Автор книги: Дора Карельштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

СОН ПЯТЫЙ.

– ГОСПОДИ! Почему ты никого не карал и никого не спасал, когда дети твои миллионами истребляли друг друга?

– Я давал им свободу выбора.

– Почему допускаешь ты, ГОСПОДИ, что толпы идут за безумцами и, выполняя их волю, убивают друг друга?

– Чтобы знали, что у них есть свобода выбора!

– Не идём ли мы к концу света, ГОСПОДИ?

– НЕТ… ИЛИ ДА… смотря как, используете вы СВОБОДУ ВЫБОРА…?!

Был ещё один человек, осветивший пихтовские годы.

Каждое моё возвращение домой после уроков превращалось для меня в испытание, т.к. по дороге домой мальчишки развлекались тем, что издевались надо мной.

Не зная ещё, значения слова антисемит, они были таковыми с десятилетнего возраста.

Особенно грозным для меня был некий Гайдышев, белобрысый верзила, который на уроках стрелял из рогатки и краснел от напряжения, когда надо было сложить пару чисел.

С появлением в классе новенькой, он был приручен, превращён в Гайдышёнка, никогда меня больше не трогал и запретил кому бы то ни было обижать меня.

И всё потому, что со мной стала дружить новенькая.

Её звали Люся Курносова. Внешность у неё была необыкновенная.

Русая коса доходила до бёдер. Никто из нас никогда не видел такой красивой, длинной и толстой косы.

Впереди волосы были совсем светлыми и поэтому густые чёрные брови, из-под которых серьёзно смотрели зелёные строгие глаза, казались неожиданными.

Папа у неё был новым начальником милиции. Мама-продавец в магазине.

Жили они, разумеется, в спец квартире.

Люся ходила в школу в узкой юбке и кителе, пошитых из шикарной ткани для полковничьей формы. Костюм сидел на ней безупречно.

Нельзя себе было представить в те времена что-нибудь более совершенное, чем Люся Курносова.

С Гайдышевым немедленно случилось то, что теперь назвали бы – обалдел!

Она же, сразу небрежно назвала его Гайдышёнком.

И до конца нашей Пихтовской жизни он был её безропотным денщиком.

Несмотря на то, что я была ссыльная, затравленная, плохо одетая, однако блистательная Люся Курносова выбрала лучшей подругой меня.

Я, как ссыльная, каждый месяц ходила отмечаться в милицию, где начальником «работал» Люсин папа, и, тем не менее, я приглашалась к ним домой.

Меня подкармливали и любили.

Ни отец, ни мать, ни Юлька – сестра Люси, никогда не дали мне понять, что мы разного поля ягоды!

Это был единственный дом, где я чувствовала себя хорошо, и где мы с Люсей веселились и жили, как живут обычные девочки.

Мы вместе взрослели, доверяли друг другу свои первые тайны и мечты о будущем и о любви.

Судьба благосклонна ко мне на встречи со светлыми людьми.

Люся Курносова – одна из них.

Она скрасила мне сибирские годы, помогла перестать чувствовать себя «гадким утёнком», хотя слишком рано и слишком многие вдалбливали мне, что я не лебедь, а гадкий утёнок, поэтому навсегда подрезали крылья.

СОН ШЕСТОЙ.

– Скажи, ГОСПОДИ! Что такое идеальное общество?

Ради него погибли миллионы!

– Идеальное общество! ?

Это выдумки… Такого никогда не было, нет и быть не может… Пока!

«НЕ УБИЙ!» – вот идеал для общества!

Путь к нему не должен быть покрыт горами трупов, захлебнувшихся в реках крови.

В идеальном обществе Бог – не религия, шагающая по трупам и религия – это не Бог!

Бог объединяет. Религии разъединяют!

Разве не равны все Люди Земли!

Разве не дети они ЕДИНОГО БОГА!

Но не надо доказывать это кострами и висельницами!

Верующий – не фанатик, с кровавой пеной у рта, перерезающий горло ближнему своему, чтобы обратить его в "истинную " веру.

– ГОСПОДИ! Что же Тебе мешает приблизить это время!?

– Вера! Вера в ЧЕЛОВЕКА.

Он сам придёт к этому… Рано или поздно… или никогда и погибнет.

Погибнет от собственной жестокости…

Если внешне мне удаётся иногда вспорхнуть, то внутренне я всегда с перебитыми крыльями, как бы я ни храбрилась.

Я не могу стать свободным независимым человеком.

Я вижу всех лучше, чем они есть, а себя намного хуже, чем я есть.

Нормальные люди во всём винят всех и всё, только не себя.

Я же всегда убеждена в своих невысоких достоинствах и в своей вине во всех бедах.

Не будь этого, я бы, наверное, достигла гораздо большего.

Хотя, кто знает?

Итак, Сибирь. Мне примерно 10 лет. В Пихтовке строят новый райисполком.

Вечная нужда и нищета заставляют меня собирать щепки, чтобы топить печку.

Внизу, на земле ничего нет. Забираюсь наверх, где на перекладинах проложены доски.

Щепок гораздо больше, но под ними не видно, что доски лежат непрочно…

Действие происходит на высоте второго этажа.

Я случайно делаю неудачный шаг, доски сдвигаются, и я с грохотом падаю вниз!

Больно ударяю левую ногу. Кое-как прихожу в себя и с трудом добираюсь домой.

Через некоторое время, мне становится лучше.

Но когда удаётся иногда, не на долго, выбираться вечерами из дома, то я играю на перекрёстке с детьми в лапту и по-прежнему быстро бегаю.

Однако постепенно всё больше начинает болеть нога.

Постепенно и незаметно начинаю ходить боком, хромать, не могу бегать.

Опять насмешки детей.

Однажды от обиды расплакалась перед мамой.

Она, как всегда, посочувствовала и пожалела, но ничем помочь не могла.

Пихтовка – это маленькое село в тайге. Зимой всё кругом заметало снегом, и не было никакой возможности выбраться.

Когда весной таял снег, нередки были наводнения, и наш домик стоял на горке как на островке.

Только летом становилось возможным сообщение с районным центром Колывань (где по дороге в Сибирь родилась Броня). Из Колывани уже можно было добраться и до Новосибирска.

Такое путешествие можно было совершить только на грузовике, если повезёт.

Но нам – ссыльным ездить нельзя!

Пихтовскую медицину представлял единственный фельдшер из единственной амбулатории.

А мне становилось всё хуже и хуже.

Усилились боли. Я перестала ходить.

Нога была согнута и я не могла её выпрямить.

В школе, среди учителей, нашлись добрые люди, они меня любили за мою «доблестную» горемычную учёбу и оптимизм.

Они обратились в районо, (районный отдел образования), а те выше, и каким-то чудом, не иначе, за мной, ссыльной девочкой, прилетел маленький двухместный самолёт.

В документах поначалу даже не фигурировала фамилия – просто девочка Рита.

Одну, без родных, меня на носилках доставили в больницу в Новосибирск.

Боль была такая острая, что для осмотра пришлось дать наркоз.

Проснулась я уже в гипсе с диагнозом – туберкулёз левого тазобедренного сустава.

ТРИ ГОДА ЖИЗНИ, ЛЁЖА НА СПИНЕ.

Последующие три года я больше не стояла вертикально, не сидела, не лежала на боку – только на спине!

Три долгих года не была на улице и видела окружающий мир только через окно.

Передвигалась, при необходимости, в машине скорой помощи.

Вскоре я получила возможность лечиться в детском костнотуберкулезном санатории, который находился в Новосибирской области, в небольшом военном городке Мачулище.

Из лекарств использовался только стрептомицин в больших дозах, побочное действие которого, послужило в дальнейшем причиной снижения у меня слуха.

Я пролежала три года на спине в гипсовой кроватке, которая делается как форма, для штамповки. На уровне ягодиц вырезается отверстие, под которое подставляется «судно» для отправления естественных нужд.

Руки специальными кольцами привязаны в плечах к кровати, а ноги крепятся над коленями другими специальными приспособлениями.

Таким образом, создавался необходимый покой, который в то время считался основным в лечении костного туберкулёза.

Свободными для некоторого движения оставались руки, да головой не воспрещалось умеренно вертеть, дабы видеть соседей по палате, коих здесь находилось примерно десять человек обоего пола.

Но прежде меня поместили одну в изолятор на целых двадцать дней!

Тогда – то я убедилась, что хуже тяжёлой работы может быть только безделье!

Однако нашлась одна медсестра, которая (не без пользы для себя) сжалилась надо мной и задала мне работу.

Её звали Полина. Прошло столько лет, но я очень чётко вижу её крупную, статную фигуру и красивое бесстрастное лицо. Она всегда была спокойна до равнодушия, меланхолично-сонная и величественная. У неё были светлые вьющиеся волосы и коса, уложенная короной, вокруг головы, сонные глаза с припухшими веками и туманной голубизной.

Королева лени и спокойствия.

Однако из всего обслуживающего персонала я запомнила только её и врача – Августу Ивановну, которая, по воле случая, была полной противоположностью Полине не только по внешности, но и по характеру.

Августа Ивановна покоряла!

Красивая, оживлённая, подвижная, кокетливая блондинка с дивной причёской.

Маленькая, изящная – она казалась мне красавицей, но когда однажды к ней пришёл морской офицер в форме, я считала, что именно она и есть самая счастливая женщина в мире.

Я её обожала!

Но вернёмся в изолятор, который отличался от тюремной камеры-одиночки тем, что я была лишена не только свободы вообще, но и непосредственно свободы передвижения.

Если продолжать аналогию, то мой «карцер строгого режима» исключал также права свиданий, потому что члены моей ссыльной семьи не могли выехать из Пихтовки без специального на то разрешения, которое можно было получить с большим трудом в очень редких, исключительных случаях.

Как в заправской одиночке мне предстояло 21 день страдать от безделья, тоски и одиночества.

Полина мне помогла. Она тайком принесла крючок и нитки, чтобы я вязала для неё кружева.

С того времени рукоделие стало моим хобби, а в трудные времена и дополнительным заработком.

После изолятора меня перевели к детям в палату. (Сроком на три года.)

В эти три года рядом со мной не было ни одного близкого, дорогого для меня человека.

Не было никаких радостных или счастливых событий.

Это были три потерянных года жизни ещё и потому, что в санатории не было нужного мне класса.

В основном я занималась тем, что читала, вязала и вышивала.

Все сотрудницы имели изделия, сделанные мной в подарок.

Но с особой любовью я вязала и вышивала вещички для моей младшей сестрички Брони.

Я очень скучала по ней.

Жизнь в санатории, конечно, отличалась от жизни тюремной, но также монотонно «плелась» по расписанию:

Подъём! – и всем под одеяла «судна»!

Открывание окон и проветривание палаты.

Затем каждому подносили к кровати приспособление для умывания, напоминающее клизму, перестилали кровати, переворачивали нас с боку на бок и вытряхивали крошки из гипсовых кроваток, протирали спины спиртом, чтобы предупредить появление пролежней.

Умывшись, причесавшись, мы получали завтрак.

Кормили хорошо и сытно т.к. хорошая пища являлась одним из лечебных компонентов.

Это был примерно 1948 год, голода уже не было.

Школьным занятиям уделялось меньше времени и внимания, потому, что они считались не столь важными.

Для сотрудников работа в санатории была спокойной и необременительной, с сытной едой и небольшим количеством забот.

Дети лежали в гипсе по 3-5-10лет. Никаких особых событий не происходило, и никто никуда не спешил.

Многие дети имели туберкулёз позвоночника с разрушением позвонков, образованием горба и нарушением роста.

У других были, так называемые, гнойные натёчники, т.е. в костях происходил туберкулёзный процесс, накапливался гной, который искал оттока, поэтому открывалась «холодная» рана, из которой долгие годы периодически вытекал гной, другими словами, отторгались разрушенные части кости и, захваченные белыми кровяными тельцами туберкулёзные бациллы.

Меня это по счастью миновало.

Дети были разного возраста, что мешало подбору программ для школьных классов.

В общем, жизнь в санатории была тихой, спокойной, сытной, без лишнего контроля и формальностей.

Вспомнила! К Августе Ивановне совсем не морской офицер приходил.

Дело было совсем иначе.

В Мачулище, где находился наш санаторий, была расположена военная лётная часть, которая взяла шефство над нами.

К нам приходили молодые ребята – лётчики. Они пели и выступали для нас.

Приносили нам гостинцы.

Одного из них я отчётливо вижу перед глазами, как будто не прошло с тех пор столько лет.

Ах, Сергей Сергеевич! Все девочки тихонько умирали от любви к нему.

И у меня тоже щемило сердце.

Какое у него было лицо! Одновременно мужественное и нежное, нос с горбинкой и совсем особые, смеющиеся голубые глаза.

Он обладал неожиданным для военного лётчика качеством, часто краснеть, и был при этом неподражаем!

Именно о таком мужчине мечтают женщины: сильном и робком, уверенном, надёжном и добром.

А если к этому добавить стройную фигуру и военную форму, перетянутую ремнями?

Перед таким все возрасты покорны!

(Мы тоже были женщинами только маленькими и больными.)

Всех остальных лётчиков мы радостно встречали и спокойно провожали, как шефов.

Но Сергей Сергеевич! Это было нечто особенное!

Когда мы обнаружили, что он и Августа Ивановна влюблены друг в друга, мы переживали за них и, забыв о собственной влюблённости, хотели, чтобы они были счастливы.

Наш доктор Августа Ивановна была всегда очень добра к нам, и мы любили её без критики и зависти.

Здесь, в санатории, во мне, распятой на кровати, начала просыпаться женщина.

Иногда я не спала по ночам и выдумывала истории с красивыми мужчинами-принцами, которые, конечно же, все поголовно будут влюблены в меня и с которыми я встречусь как только выберусь из гипсовой кроватки!

Главная мечта здесь была об одном: когда сделают рентген и разрешат встать.

СОН СЕДЬМОЙ.

– Скажи, ГОСПОДИ! Можно ли создать на земле Бога, чтобы почитать и поклоняться ему?

– НЕТ! Это будет дьявол, на пьедестале, спрессованном из голов безумцев, воздвигших его.

Так было всегда!

Самым умным мальчиком в санатории считался Сергей Пан, китайского или корейского происхождения с соответствующей внешностью.

Однажды, после отбоя, мы (я и он) стали при помощи зеркальцев писать зайчиками на потолке (из коридора падал свет) вопросы и ответы. Робкие слова, полунамёками.

Сердце замирало от страха и томления.

Мальчик был умница. Игра захватывала. Мы с волнением каждый вечер ждали отбоя и того времени, когда все дети в палате уснут, чтобы никто не мог увидеть наш потолок с зайчиками. Днём мы вели себя как обычно.

Да и что больше могли себе позволить двое, привязанных (буквально) к постели подростка, читавших в книгах кое-что о любви.

Однако вскоре наша «светлая» любовь открылась и умерла на корню.

Было очень жаль. Это был в буквальном и в переносном смысле «луч света в тёмном царстве»

Как хорошо ждать вечера, если тебя что-то ждёт, заманчивое и таинственное!

Примерно в это время, в одну из ночей, меня мучило какое-то неблагополучие, томление, беспокойство, страх, что-то непонятное.

Я не спала всю ночь, не зная почему.

А утром, когда нам всем раздали судна, как обычно, я, вдруг, обнаружила, что в нём – кровь!

Я не подняла крика, но испугалась и тихо плакала.

Как раз дежурила моя спасительница Полина.

Она меня успокоила и пообещала, что эти «радости» будут теперь повторяться каждый месяц.

Однако, вероятно, в связи с «безоблачным» детством, они повторились только через год, когда я уже ходила.

Как же осуществилась эта несбыточная мечта – встать на ноги?

Через три года после того, как меня «уложили», был сделан рентген, и мне сказали, что всё хорошо.

Сустав в бедре замкнут и не сгибается, что оказывается хороший показатель, а посему завтра меня будут поднимать!

Многие дети не так уж строго выполняли наш строгий постельный режим… после отбоя они вставали и тайком ходили по палате.

Дети, конечно, друг друга не выдавали.

Были даже девочки и мальчики, которые иногда осмеливались ложиться друг к другу в кровати.

Одна девочка Аня Френкель через какое-то время после моей «зеркальной» любви с Серёжей Пан была такой смелой, что после отбоя ложилась к нему в постель.

Что-то такое, особенное было, наверное, в этом Серёже, что влекло к нему девочек.

По-моему там, между прочим, ничего «такого» не происходило, просто они ласкали друг друга.

Не помню, чтобы я особенно страдала от этой «жестокой» измены.

В это время в моих мечтах уже царствовал другой мальчик, которого звали Витя.

(Наверное, до ста лет в моих мечтах будет царствовать какой-нибудь «мальчик», который так никогда и не приблизится к выдуманному в те времена идеалу.)

Так вот, я со своим развитым чувством долга (если сказали нельзя – значит нельзя!) все три года не только не встала, не села, но даже на бок не повернулась.

Я добросовестно отлежала на спине три года. Меня можно было не привязывать.

Но теперь!

Когда мне сказали, что всё хорошо и что завтра меня будут поднимать!

Почему я должна ждать до завтра?

Я попробую сегодня…

Наконец наступило время отбоя. В палате тихо. Спят дети, и отдыхает персонал.

Дрожащими руками развязываю и снимаю ватные кольца, которыми привязаны плечи, развязываю специальную привязь над коленями, осторожно отодвигаю гипсовую кроватку на край постели, медленно-медленно сдвигаюсь на другой край.

Встать очень трудно, так как левая нога совсем не сгибается в бедре и почти не сгибается в колене, остальные суставы как чужие, неподатливые и деревянные.

Однако, дело хоть медленно, но двигается.

Я делаю один заключительный рывок и встаю на ноги…

Палату огласил страшный крик, а я без сознания рухнула на пол.

Как могла я знать, что если три года не стоять на ногах, а потом встать, то пронизывает такая боль, как будто в ступни одновременно на всей поверхности вонзились иглы на всю глубину!

Месяц мне пришлось пролежать дополнительно.

Потом меня осторожно, по одной, две минуты в день поднимали и учили стоять, держась за кровать, потом переставлять ноги, потом я делала первые шаги, поддерживаемая с двух сторон.

И только потом, я постепенно начала ходить на двух костылях, закованная в специальный корсет.

Когда я немного привыкла к вертикальному положению и научилась осторожно передвигаться на двух костылях, меня отправили назад в «родную» Пихтовку для дальнейшего отбывания наказания за несовершённые преступления.

Я по-прежнему была ссыльная (хоть и получила для болезни трёхлетний перерыв) и должна была каждый месяц отмечаться в милиции.

ЮНОСТЬ И МЕЧТЫ.

Мне было примерно 13 лет и я отличалась от Венеры Милосской тем, что у той вообще не было рук, а мои были заняты костылями, кроме того моя левая нога была на три сантиметра короче правой и несколько тоньше в объёме, да ещё не сгибалась в бедре.

По всем остальным параметрам мы с Венерой могли бы пользоваться общим гардеробом и вместе ходить на танцы.

Правда, у нас было ещё одно небольшое отличие: Венера была каменная, а во мне жажда жизни, пылала ярким пламенем, способным учинить пожар.

По плечам разметались дикие волны чёрных волос, а из карих глаз летели такие искры, что хоть табличку вешай: «Осторожно! Огнеопасно!»

К счастью начиталась классической литературы и затвердила вслед за Чернышевским:

«Умри, но не дай поцелуя без любви».

Но такая сумасбродка могла увидеть и выдумать любовь даже на необитаемом острове, если там будет хоть один Робинзон?

И начались поиски выдуманного, не существующего в природе мужчины.

В основу был положен Чеховский герой в очках, нежный и добрый.

Всё остальное в нём постоянно трансформировалось и менялось.

Но оставалось вечным и всепоглощающим ожидание любви.

Вот-вот он появится из-за поворота!

К этому времени Броничка уже подросла.

Хавалы вышла замуж за сибиряка и жила в доме его родителей.

Родила первого сына и превратилась в обыкновенную располневшую деревенскую сибирячку, с заботами о домашней скотине и огороде.

Мама, Броня и я продолжали жить в нашем домике над речкой.

Я какое-то время ходила на двух костылях и в корсете.

Потом сняла корсет, потом оставила костыли и ходила с палочкой, потом и палочку выбросила и только немного прихрамывала.

Нужна была специальная обувь, в которой можно было бы спрятать недостающие три сантиметра слева. Ничего этого, конечно, не было.

В Пихтовке я носила какие-то тапочки.

Позже, когда я училась в Новосибирске, то заимела резиновые боты с каблуками. В левый я напихивала больше бумаги, чем в правый и это давало некоторое равновесие.

До чего же было неудобно ходить!

Позже я узнала, что можно заказывать специальную ортопедическую обувь, которая даёт устойчивость и делает незаметным мой «недостаток».

Но обо мне некому было позаботиться и подсказать мне.

Я продолжала мучаться и страдать, стыдясь своей походки и замирая каждый раз от страха услышать вслед: «хромая»…

Но ничто не могло лишить меня моих мечтаний и ожиданий.

Нет, наверное, в мире ни одной Золушки без мечты о Принце.

Не мешало бы провести исследование: сколько реальных Золушек приходится на одного вымышленного Принца.

Это была бы печальная статистика!

Но количество мечтательных Золушек во все времена от этого не меняется.

И очень хорошо. Иначе во что бы превратилась их жизнь без этого каждодневного светлого: ВДРУГ?!

Наступил 1953 год.

В школе нас построили на «линейку» и трагическим голосом объявили, какое огромное горе нас постигло: умер наш бог Иосиф!

Мы все обязаны были чувствовать себя обездоленными и осиротевшими.

Все примерно так и выглядели.

Но не я, с моим воспитанием и влиянием образованной Доры Исааковны Тимофеевой, которая очень хорошо знала истинную суть вождя и прекрасно сумела донести это до меня, всегда слушавшей её, широко открыв рот, глаза и уши!

Таким образом, столь высочайшая смерть, повергшая миллионы людей в смятение, не вызвала у меня никаких эмоций.

Я даже не сообразила, что это может стать для меня свободой, о которой я мечтала больше всего на свете!

Три года моего пребывания в санатории не помешали нашей дружбе с Люсей Курносовой.

К тому времени её судьба изменилась, к сожалению, не в лучшую сторону.

Ещё до моей болезни их семье в добавление ко всему благополучию повезло выиграть по облигации 25 тысяч рублей!

Это были большие деньги.

Люсе купили меховую настоящую доху(так называлась шуба).

Подобной в Пихтовке сроду не видывали.

Люся отличалась повышенной скромностью, поэтому доху почти не носила, и когда в семье начались несчастья, её (доху) продали, но она уже не могла спасти положения.

Выигрыш казался таким неиссякаемо-большим, что не верилось в необходимость, в обозримом будущем, считать деньги.

Люсина мама работала продавцом в сельпо, где продавался весь ассортимент пихтовских товаров.

Дальше всё пошло по банальному, сотни раз описанному, но от этого не менее трагическому сценарию: полный дом гостей, веселье, реки вина и горы закусок.

Вся Пихтовская знать пировала.

Люсина мама была деловой, практичной женщиной, но и она потеряла чувство реальности и осторожности, а с отцом произошла ещё более банальная вещь: он элементарно спился и не заметил перехода в статус алкоголика, что повлекло за собой статус уволенного, а затем и опустившегося человека.

При ревизии в сельпо недостачу не удалось восполнить, даже продав из дома всё, что можно было продать и доху тоже.

Люсина мама попала в тюрьму, причём далеко от Пихтовки.

Люсе пришлось вести дом, имея младшую сестру Юльку, которая по душевным качествам очень уступала старшей, и алкоголика-отца.

Балбес Гайдышёнок оставался верным денщиком, и мы по-прежнему вместе проводили время.

Позже я уехала учиться в Новосибирск, и Люся приезжала туда.

Когда я стала свободной и унеслась на Украину в Черновцы, Люся и туда приезжала ко мне в гости.

Потом нас мотало по разным местам, мы долго писали друг другу длинные письма, потом кто-то из нас задержался с ответом, и мы потерялись, выйдя замуж, поменяв девичьи фамилии, и погрузившись в новые заботы и проблемы.

Я пыталась найти её, но мне это не удалось, о чём я всегда сожалею.

Встретиться бы сейчас!

К сожалению, почти все главные потери в жизни происходят незаметно и неосознанно.

Всё уносит каждодневная суета, пожирая жизнь и всё лучшее в ней.

Но всё по порядку.

Итак, после санатория я вернулась в Пихтовку, имея семь классов образования, « физический недостаток» и большие надежды.

Ещё в санатории я решила, что буду заниматься медициной.

После смерти Сталина отношение к ссыльным стало несколько мягче, поэтому я обратилась в милицию с просьбой разрешить мне поехать учиться в Новосибирск и получила разрешение.

Я была единственной из ссыльных, кто вообще выезжал из Пихтовки.

Не каждому же "везёт " заболеть туберкулёзом кости и получить персональные носилки с самолётом!

Я написала в медицинское училище, куда собиралась поступить и получила приглашение приехать для сдачи экзаменов.

Мне разрешили выехать, но я имела предписание в 3-х дневный срок после приезда в Новосибирск явиться в милицию и встать там, на учёт, чтобы снова каждый месяц приходить отмечаться.

Мне казалось, что всю мою жизнь я, как собачонка, буду на поводке длиною в месяц.

Я нигде кроме Пихтовки не была и не знала что такое город.

Все поездки, связанные с санаторием, я совершала лёжа на носилках в машине скорой помощи и видела из окна только нижнюю часть тротуара, т.е. шагающие ноги.

Поэтому эпопея с 3-х летним «отлётом» из Пихтовки не принесла результатов в смысле знакомства с внешним миром.

Моя предстоящая поездка широко обсуждалась нами на кухне у Курносовых.

Гайдышёнок рассказывал страшные истории о милиционерах, которые только и делают, что свистят в оглушительные свистки, а потом штрафуют, что перейти дорогу почти невозможно, т. к. вероятней всего угодишь под машину, и так далее и тому подобное……

Мы, как могли, веселились, отгоняя страх.

Выехать из Пихтовки тоже было непростой задачей.

Но, наконец, появилась попутная машина.

Шофёру заплатили пять рублей.

Вторые пять рублей были состоянием, предназначенным для начала самостоятельной жизни.

Кроме того, семейство сделало мне царский подарок– кусок свиного сала и немного картошки.

Аккуратно уложив всё в торбочку, я одна поехала в большой город, в который раз, удивляя Пихтовку.

Машина была набита народом, заполнившим весь кузов, и подскакивала на каждой ухабе.

Ехали стоя, ветер больно и неромантично хлестал в лицо и казалось собирался вытрясти душу, но я была довольна и жизнерадостна бы!

Я была уверена, что теперь-то и наступит счастливая настоящая жизнь.

Иначе и быть не может!

Около меня осторожно ошивался какой-то подозрительный хмырь, преследуя неизвестно какую цель – умыкнуть моё барахлишко или при удобном случае изнасиловать, а скорей всего, сочетая приятное с полезным, и то и другое вместе, в зависимости от обстоятельств…

Это заметила не я, а одна пожилая женщина, которая держалась рядом, не упуская меня из виду.

Россия отличается тем, что в ней не счесть добрых людей, которым до всего есть дело.

Я, конечно, ничего не замечала и охотно болтала, рассказывая всё о себе. (Как всегда).

Приехали мы ночью. Шофёр собрал со всех по пятёрке и уехал.

Наш «отель» назывался «Дом колхозника»

В наше распоряжение предоставили чердак, застеленный почти чистой соломой, на которой мы все устроились, кто как мог.

Я постелила кое-что из моих вещей и сразу же спокойно уснула.

А эта чужая, незнакомая женщина не спала почти всю ночь и ругалась с хмырём, который норовил улечься рядом со мной, надо полагать, не для того, чтобы мирно уснуть…

Утром, пожелав мне на прощанье счастья, женщина рассказала всю эту ночную историю.

Никогда больше я не встречала её, не знаю имени и не помню лица.

Может это, была посланница Бога?

Если нет, то, надеюсь, что Бог послал ей удачу на её жизненном пути.

Я твёрдо верю, что рано или поздно, так или иначе, каждому человеку воздаётся по делам его!