Текст книги "Храм ночи"

Автор книги: Донован Фрост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

… Раны киммерийца теперь заживали куда медленнее, и Конан провалялся в постели под неусыпным присмотром лекарей почти две луны. Затем наступил новый период меланхолии. Оставшихся в живых собутыльников короля быстро выдворили из дворца, и пиршественная зала вновь стала полна тишины и уныния. Конн стал подумывать, уж не затеять ли ему войну с кем-нибудь из соседей, когда в столицу вернулся Троцеро. Не говоря никому ни слова, граф прямиком отправился в покои Конана. Лекарей, пажей и оруженосцев немедленно выставили, только наследник престола и особо приближенные вельможи присутствовали при разговоре. Доподлинно потомкам стали известны лишь последние слова Троцеро, когда король и его советники выходили из покоев.

– …оставим после себя сильнейшее в мире королевство!

С тех пор Конан занялся созиданием аквилонской мощи. Если ранее он презирал крепостные стены, а все оборонительные сооружения считал вздором, предпочитая иметь в войсках побольше веревочных лестниц и морских крюков, то теперь дворец наводнили приглашенные из военных академий хайборийских держав знатоки оборонного дела.

Шамар, Галпаран и Велитриум, а вместе с ними и более мелкие аквилонские города оделись в каменные брони. Старые, времен первых королей, башни были разобраны, на их месте во все четыре стороны света исподлобья взглянули могучие бастионы. Хитроумная механика управляла сложной системой шлюзов, в мгновение ока затоплявших лабиринты рвов у крепостных стен; подъемные мосты, исчезавшие в зияющих арках под площадками для баллист и катапульт, вызывали восхищение приезжих государей. Казна богатейшей державы, где не так давно грудами лежали завоеванное в бесчисленных войнах золото, серебро и драгоценные каменья со всего света, изрядно оскудела. Но заново вымощенные дороги потянулись от столицы ко всем укрепленным городам. Вдоль них стали заставы с гарнизонами и сменными лошадьми, где над башенками трепетали алые стяги, на которых разевали пасти сотни львиных морд. В Боссонских Топях одно за другим осушались болота и, на страх взирающих из джунглей дикарей, вздымались зубчатые стены укреплений, поднимались над речками подвесные мосты.

Троцеро в Шамаре возвел верфи, и вскоре по Тайбору, на страх Аргосу и Кофу, заскользили галеры нового речного флота королевства. Конан, словно вспомнив свое тщательно скрываемое в хрониках королевства пиратское прошлое, прошел на флагмане до впадения Тайбора в Море Запада и встал на якорь напротив башен Мессантии. Зингарский флот жался в гавани, не решаясь выйти в открытые воды, а Конан с наслаждением ждал, когда же из Кордавы прибудут герольдмейстеры с вестью о начале войны. Однако хитрые зингарские правители поспешили превратить появление кораблей Аквилонии с целой армией на борту в дружеский визит. По заливу заскользили лодки, крытые коврами, полные щебечущих красавиц, придворных щеголей и знатнейших нобилей. Восторженные славословия, богатые дары и немало бочонков отборных терпких вин изрядно поспособствовали вдруг вспыхнувшей дружбе зингарцев и аквилонцев. А Конан, прибыв во дворец мессантийского наместника и мрачно напившись на званом балу, вынужден был повернуть назад несолоно хлебавши.

– А какая бы драка вышла! – восклицал Конан, меряя шагами палубу флагманской галеры, словно тигр в клетке.

– Все к лучшему, мой король, – спокойно отвечал Троцеро. – Договор, что мы везем с собой в столицу, мог стоить королевству немало крови.

– Вот именно, – мрачно сказал Конан и наподдал ногой моток каната. – А может, стоило дойти до Барахских островов и избавить от пиратов южные воды?

Троцеро только хмыкнул и отправился вздремнуть, оставив короля вышагивать по нагретой зингарским солнцем палубе. Когда впередсмотрящий возвестил с верхушки мачты, что флот подходит к гавани Шамара, губы Конана скривились в грустной усмешке.

«Коронованные выродки, с водой вместо крови, – бормотал он, идя навстречу ненавистным придворным, встречающих флагман. – Все короли хайборийского мира – безнадежные трусы. Вскоре Кром глянет на этот мир и нашлет Великую Зиму. Проклятье! Ни одной приличной драки за три года. Где храбрые и предприимчивые наемники, свергающие законных правителей? Где хоть один завалящийся заговорщик? Кром, даже пикты ушли вглубь своих дебрей. Не могу же я воскресить Тот-Амона или напасть на своих соотечественников».

Конн, вместе с Троцеро и слышать не хотели о завоевании Стигии. Хотя Конан раз за разом пытался им доказать, что настоящих черных колдунов и демонов к этим, к радости Нергала, наступившим временам повывели, а хваленой армии стигийцев далеко до аквилонского воинства. Оставались лишь бесконечные смотры да учения. От безнадежности киммериец, некогда один из самых свободолюбивых натур среди наемников Хайбории, стал ревностным поклонником железной дисциплины. Любой полк, каждый гарнизон аквилонской армии был теперь вымуштрован и вышколен, королевство напоминало отлаженный боевой механизм, и это вселяло робость не только в ближайших соседей, уже наученных горьким опытом безнадежных войн с аквилонским владыкой, но и в дальних недругов.

Даже дремлющая за пустынями и горами таинственная Гиркания, казалось, стала кроткой овечкой, направив свои жадные взоры на северные земли Вендии.

– Вендия! Кром! Как же я мог позабыть о прекрасной Вендии, славных Ильбарских горах и очаровательной Жазмине! – в смятении заметался король по пиршественной зале.

Веселье вмиг стихло, лицо Конна вытянулось, а Троцеро, подавившись очередной шуткой, которую он самым любезным тоном нашептывал в розовое ушко хихикающей девице, замолк и схватился за голову. Вмиг глаза киммерийца лихорадочно заблестели. Он машинально опрокинул в себя целый кубок вина, услужливо протянутый оруженосцем, и принялся тереть знаменитую сокольничью рукавицу на левой руке.

– Жазмина!

Конан, правда, с трудом мог вспомнить черты лица Деви, но, Кром, какая разница, как она выглядела!

– Что была за женщина! – вновь воскликнул Конан и обрушился на трон, будто подвыпивший возница на стог сена.

Посеребренные ножки жалобно скрипнули, а скипетр со стуком упал на ступени. Капитан одного из гвардейских полков подхватил его и благоговейно протянул киммерийцу, но государь отмахнулся от символа державной власти, как от назойливого насекомого, и продолжал восторженным голосом:

– Что это была за женщина, хвост Нергала мне в глотку!

– Южанки, если это, конечно, не гирканские скелетины, – само очарование, мой король, – проговорил капитан, продолжая протягивать скипетр.

При этих словах Конан, наконец-то заметив гвардейца, сграбастал офицера своими лапищами и обнял, да так, что у того затрещали кости:

– Молодец, капитан! Налейте ему. Выпьем вместе. За южанок!

– За южанок, – провозгласила в одно горло свита, уже привычная к выходкам своего короля.

Конн остался сидеть с каменным лицом, так и не притронувшись к кубку. Троцеро же медленно встал и провозгласил:

– За южанок, даже если они гирканского поганого племени. Я знавал когда-то одну танцовщицу из Кутхемеса… или нет, пожалуй, не танцовщицу, и… пожалуй…

Послышались смешки, а Конан, хлопнув себя по коленям, заревел:

– И, пожалуй, не из Кутхемеса… и – не одну, а двух восьмигрудых плясуний из акитского циркового балаганчика, так, что ли, старый греховодник? Тоже мне, митраист досточтимый. А глаза, глаза у этих демониц, поди, зеленые были, с красными пятнышками, как у самого Нергала, а, Троцеро?

И последовали такие подробности, что некоторых чувствительных матрон пришлось едва ли не на руках выводить из пиршественной залы. Бравые вояки-гвардейцы, северяне-телохранители так и грохнули, стуча в восторге кубками о стол. Троцеро продолжал невозмутимо улыбаться, но его недавняя собеседница поспешно отодвинулась от старого графа с таким ужасающим прошлым.

Отхохотавшись, Конан словно протрезвел:

– Господа советники! Конн, сын мой! Я немедленно хочу иметь исчерпывающие сведения о Вендии, о делах на границе с Гирканией и о правительнице Вендии, прекрасной Жазмине. Пирушка откладывается до вечера.

При этих словах все приуныли и стали подниматься из-за столов.

– Отец, зачем тебе известия из далекой и никому не нужной Вендии? – мрачно спросил Конн, понимая, куда дует ветер.

Троцеро же безнадежно тряхнул головой и поволок к выходу, держа за рукав, главного картографа королевства, делая свободной рукой приглашающий знак остальным членам Военного Совета.

– В давние времена, когда я носился по Ильбарским перевалам юным, безмозглым и веселым вождем горцев-афгулов, мне повстречалась Деви. Я тогда во главе этих самых настоящих разбойников, нечета нынешнему трусливому ворью, резал глотки туранцам… нет, гирканцам… или каким-то черным колдунам, помилуй меня Митра, совершенно не помню кому, но точно помню, что глоток перерезал изрядно. Какое было время!

И Конан опрокинул в свою бездонную утробу еще один кубок. Конн буквально побелел, радуясь, что общий шум не доносит слова киммерийца до ушей стайки придворных красавиц, принявшихся прихорашиваться и чистить перышки перед громадным зеркалом в конце залы. Конн не раз умолял отца прекратить в присутствии утонченных столичных дам пересказывать солдатские байки, в особенности жутковатые истории его собственного далекого прошлого. Конан, пожав плечами, легко соглашался. Собственно, он никогда и не кичился своими подвигами – в основном потому, что не считал их таковыми.

Для него это была просто жизнь, путь от колыбели до обители Крома, идущий по мутным волнам бытия с некоторыми приятными проблесками. Сразу же после захвата Конаном трона, слухи о его необыкновенном прошлом долго будоражили жителей столицы и королевства, но со временем поднадоели и подзабылись. Некоторые деяния варвара уже приписывались древним легендарным рыцарям, чуть ли не божественным воителям – спутникам самого Митры.

Другие перипетии его бурной жизни сделали варвара героем сказок и застольных трактирных баек. К тому ж давным-давно ушло в могилу поколение соратников и спутников киммерийца, не понаслышке знавших о его кровавых похождениях. Троцеро никогда ничего и никому не рассказывал о короле – кроме как наследнику престола. А Конн родился во дворце совсем в другое время. И хотя он унаследовал от отца и крутой нрав, и богатырскую силу, но был, конечно, не диким варваром, прорубающим себе мечом и кулаком путь к неизвестной цели сквозь толпы демонов и врагов из крови и плоти, а вполне достойным, по хайборийским меркам, принцем.

– Ладно, ладно! Кром, вот это было время! Сыновья не гордятся деяниями отцов! – воскликнул король, подошел к столу, налил себе еще вина и, повертев кубок, добавил, уже потише, так, что стоявший за плечом Конн еле расслышал – Впрочем, некоторыми из них я и сам никогда не мог гордиться!

– Так что Деви, отец? – спросил Конн замолчавшего короля.

Тот, мгновенно утратив весь свой пыл и едва не засыпая на ходу, повернулся к сыну, долгодолго на него посмотрел, и тихим будничным голосом сказал:

– Я взял ее в плен, но, спасая своих горцев, попавших в засаду, отпустил, пообещав, что вернусь к ее границе, когда у меня за спиной будет не горстка разбойников, а несколько тысяч закованных в сталь конников. И мы продолжим с ней приятное знакомство.

– Это не та ли таинственная восточная королева, что десять зим назад прислала в столицу богатый караван?.. Верблюды и слоны привнесли немало суматохи в жизнь добропорядочных тарантийцев!

Конан согласно кивнул, но видно было, что мысли его блуждают далеко. А Конн продолжал:

– Помнишь, от трубного рева слона моя лошадь понесла, и я чуть не разбился насмерть прямо на глазах всего двора?

– Да, да… сказочный восток и жаркий юг. Туранские верблюды и кшатрийские боевые слоны, – бормотал Конан.

– Еще они привезли удивительных факиров, которых приняли едва ли не за стигийских некромантов, когда они принялись глотать шпаги и пускать изо рта зеленые струи огня. А танцовщицы, своими прозрачными одеяниями перещеголявшие портовых шлюх, своими движениями – змей, а своими отрешенными лицами – весталок из монастыря почитателей Асуры?

– Да, да… я помню, тела восточных красавиц обжигают, словно гремучий огонь, они гибкие, словно бичи погонщиков мулов из Кушана. – Тут Конан словно очнулся от задумчивого оцепенения и хлопнул сына по плечу так, что тот еле устоял на ногах: – Помнится, когда караван расположился во внутреннем дворе дворца, я учил тебя за городом падать с коня так, чтобы не сворачивать шеи и не ломать костей. А твоя мать, прочтя привезенное в бриллиантовой шкатулке послание, появилась пред нами, будто разъяренная валькирия из чертогов Валгаллы, и исхлестала мне всю морду. Кром! Мною же подаренный перстень с алмазом сыграл со мной дурную шутку – я лишился половины мочки правого уха!

– Отец! – умоляюще воскликнул Конн, оглядываясь на придворных, группками разбредшихся по пиршественной зале. – У короля – лицо, а то и лик, но никак не морда.

– Это, смотря у какого короля, – воскликнул развеселившийся киммериец и бодро направился к зеркалу, к ужасу едва поспевающего за ним наследника престола.

– Ну, и ты скажешь, что это лик! Ха-ха! Это…

И тут он употребил такое выражение, что придворных красавиц вынесло вихрем из залы.

– А шрамов столько, сколько нет на шкуре с задней части троллей, хотя сидят они на раскаленной лаве, ожидая захода солнца.

Конан еще некоторое время пристально смотрел в зеркало, затем вдруг размахнулся и ударил в него рукавицей. Посыпались осколки.

– Я женюсь на Деви, если она еще жива, и женюсь втайне от гирканских псов. Молчи, Конн, и иди, поторопи своих бездельников из академии. Пусть же туранцы, это пустынное Нергалово отродье, попытаются сунуться в мои горы!

Это «мои горы» прозвучало криком:

– Так все мы получим то, что хотим: гирканцы – кучи гиен над их дымящимися костями, я – хорошую драку, а ты – сильное королевство, в столице которого нет старого беспокойного вояки с его грязным языком и непристойными для твоих нежных ушей воспоминаниями!

Конн хотел что-то сказать, но киммериец гневно от него отвернулся, пнул осколки несчастного зеркала и направился к своему трону. Наследник престола горестно вздохнул и пошел поторапливать советников.

На Совете король был таким собранным, каким его не видели уже давно. Он живо интересовался состоянием вооруженных сил Турана и Вендии, удивлял картографов и срочно вызванных из академии знатоков юга своими знаниями основных караванных путей, проходимых перевалов, особенностей климата и подробностью сведений о проживающих в тех краях племенах. Познания Конана оказались более исчерпывающими и точными, чем все то, что впопыхах предоставил Совет. Пораженным вельможам, путешественникам и географам королевства было невдомек, что, когда они еще играли в деревянных лошадок и слушали сказки про драконов, их государь с горсткой соратников проявлял чудеса храбрости в тех краях, став там почти легендарной личностью.

– Кром! – возмущался правитель, тыча пальцем в грудь растерянного тарантийца. – Вашу академию, которая только и может поглощать королевское золото, словно глотка Нергала, основал толковый географ Эйольв, и при нем глава государства и его советники получали исчерпывающие сведения о местах предстоящих боевых действий. Что же мы видим сейчас? Меня кормят байками каких-то полоумных митраистских жрецов и явными домыслами, высосанными из пальца. Где точные карты? – Он указал на пергаментный лист, который удерживали за края Конн и Троцеро. – Да я вижу здесь вранья больше, чем в писулях гадалки на тарантийской ярмарке. Вы даже не знаете, жива ли Деви Жазмина или Вендией правит уже кто-то другой. А вы?

Он повернулся к вельможе, главе аквилонских посольств:

– Я понимаю, что вы не переписываетесь от имени Аквилонии с каким-нибудь Кхитаем или богами забытым Меру, но вы не только не имеете сведений об атаманах мунган, афгулов и других славных народов, но даже не знаете – мир сейчас южнее Ильбарских Гор или проклятый Сет и его демоны наслали на тот благословенный край дух мятежей и бунтов.

Некоторое время Конан еще проглядывал письменные доклады, брезгливо кривил губы, водя пальцем по карте, и наконец, закончил Совет:

– Я отправляюсь проверить состояние гарнизонов вдоль немедийской границы… – и жестом заставил замолчать, собирающегося перебить его Конна. – Не по реке Красной – там стоят наши лучшие части. Кроме того, там мне не обойтись без твоей с Троцеро мелочной опеки. Речь идет о тихих горных заставах севернее основного пути в Немедию, где солдаты бьют вшей и таскают за вымя местных коров, не имея даже приличного полевого борделя. Я быстро приведу в чувство заплывшие жиром телеса пограничников, лично выбью из наместников недодаденное казне… – он пробежал глазами свиток, немедленно протянутый ему офицером, – две, нет, Кром, три – чтоб неповадно было, – меры серебра, и буду в столице через две седмицы. Или через три. За это время соберите все необходимые сведения, снеситесь со всеми – всеми! – владыками вокруг Ильбарских Гор, в особенности со всякими атаманами, самозванными пророками и наемниками – от них судьбы империй востока зависели и зависят больше, чем от всех правителей гирканского племени вместе взятых. А главное – узнайте о Деви… жива ли она еще. Я намерен жениться на Жазмине. Посол сегодня же должен отправиться из Тарантии… Молчи, Троцеро, я устал от ваших с Конном слюнявых возражений. К моему возвращению Черные Драконы, полк боссонских лучников и полк гандерландских копейщиков, надлежащим образом вооруженных, а также обозы должны ждать выступления. Объяснить всем, что они уходят со своим королем… навсегда, так будет лучше. Набирать только добровольцев. Если не будет и пяти тысяч – Троцеро, ты знаешь, как это делается, – собери по кабакам наемников, воров, беглых каторжников – кого угодно, лишь бы умели держать меч в руках… Даже если Деви уже мертва или отвергнет мое сватовство, состоится главное – война с гирканцами. Но я буду стоять во главе Вендийской армии, если моя Жазмина жива! – Конан грохнул по столу кулаком. – Или с тремя полками добровольцев я пробьюсь к Ильбарсу и подниму горцев…

– Мой государь, Аквилония не может позволить себе такую войну, в столь отдаленных местах, да еще с могущественными гирканцами… – начал, было, лепетать один из советников, но Конан прервал его грязной руганью и топнул ногой.

– А ваша Аквилония и не будет вести войну. Войну буду вести я. Эй, герольды, если за три седмицы не будут подготовлены все бумажки по поводу моего отречения в пользу Конна, мой отъезд на восток ознаменуется казнью нерадивых слуг. Да, престол и вся эта страна, надоевшая мне как рабу ошейник, остается Конну. Троцеро, друг мой, ты, я думаю, не покинешь его в течение первых лет правления. Хотя, по правде сказать, он уже справляется гораздо лучше меня, чем я в те годы, когда только вступил на престол. Мне же…

Конан посмотрел вокруг, на лица присутствующих, зачем-то даже потрогал занавесь на окне и подкинул в воздух скипетр:

– Мне же останется письменно подтвержденное право прохода к мавзолею, где упокоилась моя дорогая Зенобия, три полка, набранные из добровольцев на аквилонские деньги, да мое оружие, конь и сбруя. Все…

И он, провожаемый изумленными взглядами придворных, своего сына и старейшего сподвижника, направился вон из залы, по дороге хлопнув по плечу стоявшего на часах угрюмого и бесстрастного северянина:

– Я решился. Все, хвала Крому, я решился.

И за королем захлопнулась дверь.

Глава вторая

– Сносно, сносно… – бормотал король, вразвалку бредя вдоль жидкого строя латников.

Воины заметно нервничали, пока тянулось ожидание объявленного смотра, однако к моменту, когда из командирской палатки вывалился заспанный Конан, ратники устали бояться и тупо застыли. Больше других суетился десятник. Он шел вслед за королем, и придирчиво осматривал внешний вид подчиненных, вытаскивал из ножен клинки. Меж тем времени у гарнизона, чтобы привести себя и оружие в порядок, оказалось предостаточно, и придираться к чему-либо было уже поздно. Конан и сам, хлопая по отвислым животам потерявших молодцеватость воинов и ухмыляясь, видя множество проколотых ушей – и при этом ни одной серьги или зингарского кольца, начал уставать от бессмысленности своей затеи. Дойдя до конца шеренги, он резко развернулся на каблуках и поманил пальцем командира заставы, который прятался в толпе телохранителей. Дрожа как осиновый лист, упитанный капитан подошел к своему владыке.

– Бравые вояки, что и говорить, – насмешливо хмыкнув, произнес Конан. – И что это они у тебя гниют по палаткам без дела?

– А… Мы… – невнятно начал бормотать командир, но король уже не слушал его. Он обращался к десятнику.

– Отправьте немедленно оруженосцев по ближайшим деревням – мне нужны подводы, телеги, брички – все что угодно, чтобы перевезти ваше пыльное воинство на расстояние прямой атаки до Совиной Горы. На ваших конях хоть сейчас можно пахать или возить навоз. Но для атаки в галоп, после сколь-нибудь длительного марша, они не годятся.

– Но мой король, не собираетесь ли вы атаковать разбойничье логово только силами гарнизона? – спросил капитан, переводя растерянный взгляд с Конана на своего десятника, который громким голосом уже отдавал распоряжения.

– Именно, именно, мой друг.

Конан прошелся еще раз вдоль строя и остановился напротив дюжего молодца, который, в отличие от остальных, не стоял навытяжку, а принял более вольготную позу и улыбался едва ли не в лицо всесильному владыке. Улыбка его была весьма своеобразной – отсутствие передних зубов и обезображенная нижняя губа придавали его физиономии сходство со стигийскими «масками смерти». Король замер и сощурился, словно пытаясь припомнить что-то весьма важное, не переставая говорить:

– Именно так. Эта свора грабителей настолько привыкла к вашему деликатному с ними обращению, что, мне кажется, вполне можно подобраться к ним поближе и вспугнуть, как куропаток. Что они будут делать, как ты считаешь? – И Конан хлопнул по плечу беззубого.

Тот, словно только того и ждал, оскалился еще больше и произнес низким утробным голосом:

– Драться с солдатами Вашего королевского Величества – это им не глотки жирным купцам резать на большой дороге. Мы пройдем сквозь них, как нож сквозь масло, и выкинем за немедийскую границу, мой король.

Конан покивал головой и произнес тише:

– Главное – это подобраться поближе, и как можно скрытнее. Капитан, есть в вашем отряде опытные следопыты или придется брать местных пастухов?

– Да, Ваше Величество, тот, что стоит перед вами, истоптал вокруг все горы и урочища – он старший обозный, а заодно и главный охотник…

– А местных лучше не брать, они Хвата обожают больше, чем своих костлявых жен, – перебил начальство беззубый, сопровождая свои слова характерным жестом, видимо, вошедшим у него в привычку, – мазанул большим пальцем по переносице от лба до кончика носа, затем палец лихо встопорщил жесткий ежик пышных усов.

Капитан, было, собрался отчитать нахала, столь вольно ведущего беседу с августейшей особой, но тут локоть короля пребольно въехал толстяку в бок, и он услышал радостный вопль Конана:

– Ройл, чтоб собаки выгрызли мне селезенку! Старый беззубый Ройл, чью никчемную жизнь я спас в пиктских джунглях. Да, тогда жизнь была повеселее, а вино – не таким кислым!

С этими словами Конан обнял за плечи старого вояку, а тот едва не прослезился, растроганный. Меж тем король взял капитана за перевязь и легонько встряхнул, отчего у того голова мотнулась на плечах, как у деревянного болванчика, и проговорил:

– Под твоим началом, капитан, служит великий воин, не будь я король Аквилонии! Помнится, что, пока он был одним из следопытов в гиблых Боссонских топях, пиктское зверье и носа не казало по эту сторону от Громовой. И ведь славное было времечко – несколько отрядов вольных боссонских охотников прикрывали хайборийские поселения не хуже, а то и лучше, чем сейчас это делают полтора десятка линейных полков. Дармоеды, граница – что твое решето, а во сколько это обходится казне?

Вопрос этот был обращен в пустоту – офицеры заштатного пограничного гарнизона вряд ли могли дать на него вразумительный отчет. Капитан же, поправив съехавшую перевязь, произнес:

– Мой король прав – это славный воин. Во время заварухи с немедийцами он проявил себя с наилучшей стороны.

– И, без сомнения, свое брюхо ты наел из-за того, что умелый охотник – везде добытчик, будь то гиблый пиктский лес или голые скалы на этой границе.

Король пришел в необычайное душевное волнение, которое всякий раз охватывало его, когда приходилось встречать, правда, все реже и реже, бойцов, служивших под его началом в былых сраженьях. Он приказал латникам, рассыпав строй, ждать подвод для выступления, и увлек беззубого следопыта с собой в палатку.

– Ройл, нет, постой, эй, ты! – Во входном проеме немедленно возник паж. – Тащи вина… Как так – нет вина… Изыми именем короля у этого жирного капитана. Впрочем, нет, они тут пьют ослиную мочу или что еще похуже.

Казалось, Конан был обескуражен не меньше, чем, если бы проиграл решающее сражение под стенами Тарантии. Под его взглядом паж весь как-то съежился и стал едва ли не прозрачным.

– Твоя, правда, мой король, – Ройл уже выуживал из своего походного мешка деревянную баклагу, – честному воину и почитателю светлых богов не пристало пить эту местную дрянь. Вот, одна беда – мал запасец. Но, право, не знаю, пьют ли во дворце столь же восхитительные напитки.

Конан приложился к протянутой фляге, и лицо его посветлело.

– Кром! Наконец-то я понял, почему в последние годы мне вино в глотку не лезет! То есть лезет, конечно, но нет того, понимаешь, ощущения… А ну-ка, Ройл, дай-ка еще… уф. Все эти кубки, чаши и прочий хлам отшибают у пива, вина и эля самое главное – духовитость. Королям, знаешь ли, почему-то не пристало хлебать, зачерпнув прямо из бочек. Но лишь в добром бочонке из старой душистой доски, да еще в такой вот фляге, или в кожаном бурдюке вино сохраняет настоящий, стойкий аромат.

Ройл уже расположился по-свойски, бросив в угол свое, так и оставшееся при нем со смотра снаряжение, и собирался, хлебнув разочек, приложиться еще. Но насторожился и устремил взгляд за откинутый полог.

Конан повернулся: прямо у входа в палатку расположилась охрана короля и, судя по возбужденным голосам и характерному позвякиванию и бульканью, собиралась приятно провести время до самого выступления.

– Совершенно распустились, – произнес киммериец и направился к выходу. – Хотя даже владыке Аквилонии не под силу навести дисциплину среди десятка асиров, гандерландцев и киммерийцев. Они, как и я в былые годы, только и умеют, что драться, да пьянствовать, а еще подолы задирать. Эй, вы, разгоготались, словно стадо хримтурсов. А ну-ка давайте сюда бочонок – поди, из самой столицы с собой тащили. Ха, да я вижу, охрана у Конана-киммерийца ему подстать – у вас и второй имеется. Давай, давай.

И Конан вошел в палатку, неся увесистый бочонок из тех, в каких шемитские купцы привозят на ярмарки Тарантии ароматические масла.

– Если вино пропахло стигийскими травами, я отправлю негодяев чистить конюшни! – С этими словами Конан ударом кулака выбил дно у бочонка и с размаху грохнул его на стол.

Ройл меж тем прикончил свою припасенную на черный день фляжку и уселся поближе.

Через некоторое время, когда паж, надо отметить, уже с трудом державшийся на ногах, заглянул внутрь, то увидел, что оба собутыльника сидят прямо на полу, положив руки друг другу на плечи, и Ройл буквально кричит в ухо короля:

– Ты тогда еще командовал отрядом наемников, к вам присоединили моих следопытов и еще какой-то сброд, который вербовщики переловили в ближайших деревнях…

– Да, это была настоящая банда. Герцог мне перед битвой так и сказал: «Ты, Конан, знай – у аквилонской короны не так много тюрем, чтобы вместить всю твою шайку, так что я ставлю вас в самом центре и надеюсь, что панцирники стопчут и порубят большую ее часть, ведь после битвы я все равно должен взять вас под стражу за грабежи и насилия в коронных землях». Редкой тонкости государственный ум, надо заметить, был у того герцога. В бою ему оторвало светлую его башку камнем из катапульты…

– Из баллисты, мой король, – солидно возразил Ройл и икнул.

– Кром, какая разница, все равно – оторвало напрочь. А центральный клин этих Нергаловых сынов ударил в нас, как колун в сырое полено, и застрял. Герцог оказался прозорливее многих моих нынешних полководцев – пока в центре мы с панцирниками вспарывали друг другу брюшины, крылья аквилонской конницы начали медленно смыкаться…

Король попытался показать, как именно смыкаться, – словно огромная черная птица, он распростер руки, смахнув при этом со стола плошку. Коптящий фитиль с шипением упал в полупустой бочонок и погрузил палатку во тьму. Однако беседы это не прервало. Ройл невозмутимо хлебанул прямо из бочонка, сплюнув в сторону пеньковую мочалку, и выдохнул:

– Но дело чуть не пошло псу под хвост, когда весь этот сброд дрогнул и побежал.

– Да, улепетывали они, как жирные мускусные крысы от беркута, когда на нас навалился резерв противника. Как сейчас помню – там были получившие волю каторжане – во-от с такими мордами и вот с такими дубинами, баграми, вилами и Сет еще знает с чем.

– И я тогда выхватил у тебя из рук знамя, и зашвырнул его далеко вглубь их рядов…

– А я, сразу не поняв зачем, прямо из седла дал тебе сапогом по морде…

– И двух зубов как не бывало, прах побери окованные носки тех сапог…

– Знатные были сапоги, я потерял их, когда праздновали победу и какой-то пьяный осел швырнул в мой шатер факел…

– Н-да… Победа висела на волоске, но наш отряд, даром, что наемники без роду и племени, рванулся за своим знаменем так, что прошел по резерву противника и остаткам клина, даже не разобрав толком, что центр врага уже прорван, как гнилая мешковина…

Пока не опустел бочонок, и не были упомянуты все подробности столь давней схватки, что о ней не слышали ни толстый капитан, ни десятник, сидевший прямо у входа в шатер, никто не осмеливался заикнуться о предстоящем походе.

Телохранители приканчивали оставшийся бочонок, а гарнизон, разместившись в полном вооружении вокруг доставленных из окрестных деревень телег, вполголоса поругивал примчавшееся невесть, зачем воинство короля, да и самого правителя. Будет поход на Совиную Гору, или не будет; старый король мается дурью, а может, ему не с кем пить во дворце, или он действительно так уважает старину Ройла, что для беседы с ним прискакал из самой Тарантии; пойдут ли с ними, если все же выступление состоится, королевские телохранители или, напившись до умопомрачения, будут отлеживаться в тылу, – таковы были темы для обсуждения.