Текст книги "Казнь Шерлока Холмса"

Автор книги: Дональд Серрелл Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Голос узника заставил Мака подскочить на месте. Вероятно, бедного малого потрясло, что заключенный знает его имя. По представлениям надзирателя, этого не могло быть.

Не меняя своей всегдашней позы, Холмс снова заговорил, на сей раз тихо, чтобы слов нельзя было разобрать в коридоре, и успокаивающе мягко, доверительно:

– Капрал Макайвер Двадцать первого уланского полка, по-моему, нам с вами пора потолковать.

Красное лицо Мака превратилось в застывшую маску, миндалевидные глаза вытаращились в ужасе. Он стал похож на крысу, увидевшую перед собой василиска.

– Понимаю, – продолжил Холмс, – вы боитесь, что ваш хозяин Милвертон, или как там бишь его, перережет вам горло, решив, будто вы назвали мне ваше имя. Однако повторю: вы капрал Двадцать первого уланского полка, вернее, были им. В сражении при Омдурмане участвовали в кавалерийской атаке против суданских повстанцев. Недавно уволены из армии по болезни – у вас трахома. Сейчас вы мечтаете только об одном – жениться на девушке, в которую с детства влюблены. Но устроить это непросто, правда?

На протяжении многих часов Холмс осторожно воздействовал на Мака, доводя его нервную систему до необходимой податливости. Теперь под гипнозом величайшего сыщика нашего времени недоумение в глазах надзирателя сменилось беспримесным страхом.

– Мы никогда не встречались за стенами этой камеры, – проговорил он возбужденным шепотом, опасаясь, как бы его не услышали за дверью. – Я ничего не знаю о вас, а вы обо мне.

– Действительно, мы раньше не были знакомы, – умиротворяюще сказал Холмс. – Но поверьте, мне известно о вас многое, если не все: где вы служили, где сражались, почему вышли в отставку, на ком надеялись жениться. Сведений вполне достаточно, чтобы неприметно нацарапать где-нибудь, например на стенной штукатурке, несколько слов о вас. Когда здание будут сносить – а это вскорости произойдет – надпись прямиком наведет полицию на ваш след. Однажды человек по фамилии Бенсон, заключенный этой самой тюрьмы, бросил на пол клочок влажной бумаги, чтобы кто-нибудь из надзирателей случайно наступил на него и вынес на подошве ботинка за ворота. Но не бойтесь. Уверяю, мне хватит благоразумия не совершать подобных трюков. Есть способы получше этого, не сомневайтесь.

– Мистер Милвертон знает все ваши фокусы, – поспешно парировал Макайвер.

– Думаю, не все, – ответил Холмс мягко. – Но, несомненно, он уверен: оказавшись в руках полиции, вы выдадите его вместе со всеми сообщниками. А вам, капрал Макайвер, прекрасно известно, что, если он услышит те слова, которые я сейчас говорю, вы не доживете до сегодняшнего вечера.

– Какие такие слова?

– Я могу сказать достаточно для того, чтобы ваша жизнь завершилась раньше моей. Если Милвертон узнает, что я все про вас выяснил и собираюсь поведать об этом миру, вы не протянете и часа. Сообщу я ему о своей осведомленности или нет, зависит от вас.

Мак, прежде старавшийся не встречаться взглядом с Холмсом, теперь не сводил с него глаз. Поддавшись внезапной панике, надзиратель подтвердил выдвинутый моим другом постулат: «Не имеет значения то, что ты способен сделать в этом мире. Важно заставить людей поверить в твои возможности». Величайший сыщик современности не назвал и половины тех фактов, которыми располагал, а его несчастный оппонент уже отчаялся оттого, что посторонний человек раскопал всю его подноготную.

– Когда из Египта вас отправили домой, – продолжал Холмс, – и отчислили из полка, вам пришлось искать средства к существованию. Будь ваше звание не ниже сержанта, вы смогли бы жить на пенсию. Но сержант – rara avis in terra, редкая птица. В кавалерийском полку, если не ошибаюсь, он всего один – тогда как рядовых шестьдесят, а капралов шесть, – и этот чин вам не достался. Неудивительно, что после возвращения вам не удалось найти постоянной работы. Болезнь исковеркала всю вашу жизнь.

Пока Холмс говорил, на лице Макайвера отображались противоречивые чувства человека, который понимает, что попал в силки и запутывается все безнадежнее, но при этом надеется на чудесное освобождение.

– Вы угадали, мистер Холмс, – сказал он пренебрежительно, однако не без явной примеси страха. – Хотя знать не знали обо мне. И мистера Милвертона вам не обмануть.

– Я не угадывал, – спокойно ответил мой друг. – Я действую только наверняка. Милвертон имел возможность убедиться в этом на собственном опыте. Не забывайте, что в последние несколько дней не только вы следили за мной, но и я за вами. Вы простой тюремный надсмотрщик, для меня же наблюдение – целая наука. Узнать ваше имя было нетрудно: я отчетливо слышал, как кто-то назвал вас Маком.

Макайвер встал со стула и замер, словно готовился броситься на заключенного:

– Это ничего не значит!

– Само по себе… – В голосе Холмса зазвенела сталь, и это заставило надсмотрщика снова сесть. – Само по себе ничего. Но я многое замечал, даже когда вы находились вне досягаемости для моего слуха. На второй день, по пути в камеру из «зала суда», человек, которого, кажется, зовут Креллином, остановился подле вас в коридоре и что-то сказал. Вы обернулись. Произнесенное им слово заставило вас это сделать. Значит, он назвал ваше имя. Ну а умение читать по губам, разумеется, совершенно необходимо в моей профессии. Я даже написал небольшую монографию об артикуляционных жестах, сопровождающих различные звуки речи, от усмешки до крика.

Теперь Макайвер не сводил с Холмса глаз и, казалось, впитывал каждое его слово.

– Так вот, я не сомневался, что первый слог вашей фамилии – Мак, ведь я слышал это прозвище. Произнесите его сами, и вы заметите: губы сначала определенным образом сжимаются, потом разжимаются. Затем ваш напарник снова сказал «а». Это самый широкий гласный, и при его воспроизведении рот раскрывается сильнее, чем при любом другом звуке. Потом последовал звук «в», о чем свидетельствовало характерное прикусывание нижней губы. Наконец горло Креллина слегка напряглось, благодаря чему я восстановил последний слог вашей фамилии. Для наметанного глаза это совсем не сложно.

– Ну надо же, как вы умны! – Макайвер был потрясен, но по-прежнему сохранял презрительный вид.

– Еще я обратил внимание на ваши ботинки.

– А что в них такого особенного?

– Это армейские ботинки, – ответил Холмс. – Вы продолжаете их носить после ухода в отставку.

– Каждый может купить себе такие. И они больше похожи на рабочие, чем на солдатские.

– Верно, – проговорил Холмс терпеливо. – Они шьются из черной пупырчатой кожи, и гражданские их тоже носят. Но посудите сами: первое, что приказывают сделать рекруту, – это отутюжить мыски до безукоризненной гладкости. Затем перед каждым парадом обувь полируют так, чтобы бедняга-солдат мог, простите за банальность, увидеть свое отражение. Ваши ботинки не похожи на те, какие носят рабочие. Это ботинки человека, который до недавних пор служил в армии и не может позволить себе новые.

Умозаключения, сделанные моим другом касательно обуви, почему-то произвели на Макайвера впечатление еще более сильное, чем чтение имени по губам.

– И как вы не боитесь? Просто не понимаю, – внезапно пробормотал он.

Тонкие твердые губы Холмса сложились в улыбку.

– Если бы я боялся, никто бы об этом не узнал. Ведь страх порождает страх, и в итоге – полное бездействие. С вашего позволения я продолжу. Таких ботинок, как у вас, сержанты не носят: их обувь изготавливается из глянцевой кожи, она легче и удобнее. Как я понял, что вы кавалерист, даже не спрашивайте. Просто обратите внимание на свою походку, когда окажетесь возле зеркала. Недавно вы вернулись из-за границы, где прослужили несколько лет: это видно по цвету вашей кожи. Раз вы страдаете трахомой, или египетской офтальмией, значит были в походе лорда Китченера на Судан. Любому человеку, имеющему обыкновение читать утренние газеты, известно, что в Омдурманском сражении принимал участие лишь один британский конный полк – Двадцать первый уланский, который и возглавил атаку.

Тут Макайвер кивнул и уставился в пол, чтобы скрыть смущение. Заметив это не без некоторого удовольствия, Холмс тихо продолжил:

– Изменение цвета эпидермиса в результате воздействия солнца – явление, хорошо изученное криминалистикой. Ваш египетский загар, едва начавший бледнеть, держится уже не один год. Белыми остались лишь внутренние поверхности запястий и узкая полоска под кромкой волос на лбу (это место было защищено каской). Чтобы так загореть, нужно провести под южным солнцем не менее пяти-шести лет, а именно шесть лет назад Двадцать первый уланский полк и отбыл из Великобритании для участия в суданском походе. Вы, судя по всему, довольно способный человек и вряд ли могли прослужить столь длительный срок, не поднявшись до капрала или хотя бы исполняющего его обязанности. В этой кампании полк понес существенные потери (причем умерших от болезней оказалось больше, нежели погибших в бою), а при подобных обстоятельствах выжившие вполне могут рассчитывать на повышение. Вне зависимости от того, окончательно ли вы утверждены в звании, вас следует именовать капралом Макайвером. Ваши скромные успехи на военном поприще свидетельствуют о том, что вы были честным солдатом, следовательно, на преступный путь вас толкнула необходимость в деньгах, а не изначальная порочность натуры.

Бедняга поднял глаза. Он не мог указать своему мучителю ни на единую ошибку, и это приводило его в отчаяние. Вероятно, опровергни он хотя бы один аргумент Холмса, остальные рассыпались бы сами собой.

– Вы не врач. Откуда вам знать, почему я вернулся домой?

– Медицина не мой профиль, – подтвердил Холмс все так же тихо и сочувственно. – Но следы вашей болезни отпечатались у вас на веках и вокруг глаз. Трахома – инфекционное заболевание, которое на протяжении многих лет привозят из Египта наши солдаты, имевшие несчастье или неосторожность попасть в дурную компанию. Кроме того, я заметил, что в начале и конце ночного дежурства в моей камере вы достаете два пузырька с таблетками и глотаете по одной из каждого. Это всего лишь гомеопатические порошки, которые для удобства часто спрессовывают. Я не жалуюсь на зрение и смог прочитать ярлыки. [1]

Теперь Макайвер всем своим видом показывал, что побежден.

– Argentum nitricum, нитрат серебра, и hepar sulfuris, сульфид кальция: каждый из этих препаратов является эффективнейшим средством в борьбе против многих болезней, но, как пишет доктор Руддок в своем «Спутнике гомеопата», одновременно их применяют лишь при лечении трахомы и язвенного фарингита. Симптомов второго заболевания у вас нет, следовательно, вы страдаете первым. Поэтому вам и пришлось расстаться с военной службой, – заявил детектив.

Макайвер ничего не ответил. Помолчав немного, Холмс продолжил:

– По непонятной причине вы стали преступником, хотя, судя по всему, совершенно не подходите для этого ремесла. Нищета вам не угрожала, поскольку на службе вы продемонстрировали способность к упорному труду, а болезнь ваша вполне совместима со многими честными профессиями. Значит, вы нуждались не просто в средствах к существованию, но в достаточно крупной сумме. Ради чего люди вашего возраста и положения, вопреки собственной натуре, бросаются в погоню за большими деньгами? Чаще всего с целью вступить в брак. Вы недавно прибыли из Египта и по возвращении вряд ли успели найти себе даму сердца. Это означает, что с вашей возлюбленной вы познакомились еще до того, как поступили в полк, и все эти годы девушка вас преданно ждала. Как вы думаете, долго ли она будет оставаться в безопасности, если Милвертон сведет с вами счеты?

Последний удар пришелся точно в цель. На минуту воцарилась тишина. Холмс не нарушал ее: он сказал все, что хотел. Наконец Макайвер посмотрел на него и дрогнувшим голосом спросил:

– Что вы собираетесь сделать?

Капрал больше не сомневался, что расстанется с жизнью еще до заката, стоит Холмсу переговорить с Креллином или Милвертоном. И возможно, смерти будут предшествовать такие муки, что сама она покажется благодатью. Мой друг не спешил с ответом. Он по-прежнему неподвижно, подобно живому изваянию, сидел в изголовье кровати, положив ногу на ногу. Я привык видеть его точно в такой же позе в нашей гостиной на Бейкер-стрит: не хватало лишь изогнутой курительной трубки.

– Нет, – спустя несколько томительных секунд проговорил он. – Думаю, капрал Макайвер, вопрос в том, что собираетесь делать вы.

Несчастный солдат увяз в трясине панического страха и теперь не знал, как выбраться.

– Я не могу вас спасти, мистер Холмс, не могу! Меня обыскивают всякий раз до и после дежурства. Иногда я не выхожу из тюрьмы целыми днями, потому что мне не разрешают!

– А я и не прошу меня спасать. Я не боюсь смерти. Речь идет всего лишь о мелочах, на которые имеет право каждый человек, даже приговоренный к казни.

Как рассказывал мой друг, в тот миг лицо Макайвера выразило такое облегчение, которое невозможно было перепутать ни с одним другим чувством. Этот малый, скорее слабый духом, нежели дурной, вдруг обрел надежду на спасение. При этом ему было не важно, погибнет его узник или останется в живых.

– О каких мелочах? – нетерпеливо спросил он, желая узнать цену своего избавления от смертельной угрозы.

– Например, о воде, – сказал Холмс. – О стакане чистой воды, в которую не подмешано наркотическое вещество. Он стоит у вас на столе, и вы будете подносить мне его, когда потребуется.

– Это я, конечно же, могу. Я бы и раньше давал вам пить, если бы вы меня просили.

– Кроме того, – произнес сыщик, подумав, – мое здоровье подорвано оттого, что я скован цепью и мало двигаюсь.

– Но я не могу снять с вас цепь, мистер Холмс!

– И не нужно. Пока вы мой друг, а я ваш, вам не о чем беспокоиться: я не подвергаю своих друзей опасности.

Казалось, Макайвер сейчас упадет на колени и выдаст какую-нибудь театральную нелепицу вроде: «Благослови вас Бог, мистер Холмс!»

– Я испытываю ужасную вялость: пища отягощает желудок, аппетит пропал, – вздохнул мой друг.

Бывший капрал воззрился на своего узника, совершенно сбитый с толку:

– Так чего же вы желаете, сэр?

– Сбежать отсюда я не могу, а у вас нет полномочий, чтобы меня освободить, – медленно проговорил Холмс. – Но вы можете облегчить мои последние дни. Я нуждаюсь в очень простом снадобье. В течение всего отпущенного мне срока я хотел бы ежедневно получать пакетик пастилок из активированного угля, которые продаются в любой аптеке. Надеюсь, они весьма улучшат мое самочувствие.

После объяснения, происшедшего между заключенным и надзирателем, эта просьба показалась настолько ничтожной, что у Макайвера мелькнуло подозрение: как человек, осужденный на смерть, но при этом умудрившийся подчинить себе тюремщика, может просить о такой чепухе?

– Это все? – спросил капрал с сомнением в голосе.

– Пока да, – ответил Холмс. – Потом будут и другие небольшие поручения. Но не беспокойтесь, вы ничем не рискуете. Подвергнув вас опасности, я ничего не выиграю.

Макайвер едва не рассмеялся от облегчения.

– Разумеется, я принесу вам запас угля, которого хватит на неделю или две. Это пустяк. Скажу, что принес пастилки для себя. И воду вы будете получать, когда пожелаете. – Внезапно его лицо снова омрачилось. – Только откуда мне знать, что вы никому ничего не расскажете?

– Даю вам честное слово, – процедил Холмс ледяным тоном. – Я всегда и при любых обстоятельствах держу свои обещания. Даже когда имею дело с профессором Мориарти и ему подобными. К тому же, предав вас, я не увеличу своих шансов на спасение. Поэтому, пока вы выполняете мои маленькие просьбы, вам ничто не угрожает.

В тот вечер Макайвер перед уходом незаметно для других надзирателей принес Холмсу стакан воды. Через несколько минут в камеру вошел ни о чем не подозревающий Креллин с раствором скополамина. Убрав на ночь прикроватный стол со стулом, мрачный детина повернулся к своему узнику и проследил за тем, чтобы тот проглотил зелье до последней капли. Человек, которому Холмс хоть раз демонстрировал ловкость своих рук, не усомнился бы, что сыщик выпил воду. Действительно, добрая половина наркотика была выплеснута под одеяло.

Ночью, когда газовые рожки потухли и блеск их металлических раструбов померк, как заходящее солнце, Креллин уснул, навалившись на стол. Стоявшая на полу масляная лампа зашкварчала и медленно погасла. Воцарилась тьма. Холмс, стараясь не шуметь, стал нащупывать швы старого матраса. До рассвета с помощью зубов и ногтей ему удалось проделать в нем прореху около нескольких дюймов в длину. Дыру скрывала складка холстины, а если ее и заметят, не беда – видавший виды тюфяк вполне мог прохудиться. Но все-таки Холмс надеялся, что обыскивать его не станут: ведь он цепью прикован к стене, еженощно выпивает порцию скополаминовой микстуры, находится под непрестанным наблюдением в запертой изнутри и снаружи камере, а ключи хранятся в недосягаемом для него месте. Ему ничего не приносят, кроме питья и еды, да и ту нарезают заранее, чтобы он обходился без вилки и ножа. С точки зрения тюремщиков, прятать узнику совершенно нечего.

Закончив работу, Шерлок Холмс опустил голову на подушку и задумался. Его ждало трудное восхождение на гору, казавшуюся неприступной. Выбраться из камеры – это только начало. Выйти из здания по тюремным коридорам невозможно: повсюду дежурят караульные, и первый пост выставлен всего в нескольких шагах от двери. Оставалось одно – преодолеть шестьдесят футов гладких гранитных стен, которыми обнесен плац. Враги знали Шерлока Холмса как детектива, но его частная жизнь была для них тайной за семью печатями. Сыщик никогда не предавал огласке, что он, помимо прочего, неплохой химик, а также последователь Паганини и знаток полифонической музыки. Недруги не догадывались и о том, что Холмс опытный скалолаз, который штурмовал ледяную вершину горы Маттерхорн, прозванной Вдовьей. С первого раза она ему не покорилась, но он был одним из немногих, кто вернулся из экспедиции живым.

Однако свои надежды Холмс связывал не с химией, не с музыкой и даже не с альпинизмом. Никто в мире не смог бы соревноваться с ним в знании литературы о преступлениях и расследованиях. Книги, занимающие полки обширной библиотеки на Бейкер-стрит, показались бы Милвертону и его шайке скучным чтивом. Но сыщик знал их едва ли не наизусть.

Две-три страницы этого собрания были посвящены Генри Уильямсу – человеку, который в детстве чистил трубы, а повзрослев, стал взломщиком. Холмс читал о его деле шестидесятилетней давности и даже посетил старика на смертном одре. Тогда-то Генри Уильямс, чьи приключения украшают двадцатую главу «Ньюгейтских хроник», и открыл моему другу секреты своего мастерства. В те годы, когда кража со взломом еще каралась смертной казнью, он был приговорен к повешению и сидел в той самой тюрьме, где сейчас томился Холмс. Уильямс избежал виселицы, став единственным заключенным, перебравшимся через страшные стены Ньюгейта.

Могильное безмолвие

Благодаря моральному убожеству Милвертона и его приспешников Холмс получил отсрочку до прибытия «свидетелей», желающих насладиться красочной сценой убийства. Времени у него было немного, однако он знал, что момента, благоприятствующего свершению задуманного, нужно еще дождаться. Второго шанса у него не будет. Холмс собирался бежать в ночь дежурства Креллина, после того как Макайвер покинет свой пост, – детектив не хотел причинять зла капралу. Это был единственный человек в тюрьме, которого мой друг смог себе подчинить и в котором нуждался. Какие бы подозрения ни посещали отставного солдата, он не смел сообщить о них Креллину или Милвертону из страха, что Холмс расскажет им его историю. Тюремщик и узник были неразрывно связаны соглашением о молчании.

Через два дня узник сумел разобрать слово, оброненное одним из молодчиков в краденом мундире тюремного караульного. Оно подсказало Холмсу, что ближайшим вечером в Ньюгейт прибудет сам Милвертон. Значит, к следующему утру старшине приказано готовить виселицу. Теперь в распоряжении моего друга оставалась только одна ночь, чтобы освободиться или погибнуть: если ему суждено умереть, он заберет на тот свет Милвертона и как можно большее число его сообщников. Некогда с той же решимостью Холмс вышел на бой с профессором Мориарти у Рейхенбахского водопада. Тогда мой друг сказал, что его жизнь – вполне умеренная плата за искоренение такого зла.

Макайвер завершил свое дневное дежурство в камере. В продолжение ночи ему вместе с другим надзирателем предстояло нести вахту в коридоре: они должны были спать по очереди и при необходимости прийти на помощь Креллину. Незадолго до смены караула капрал принес стакан приторного маслянистого раствора.

– Воды, если можно, – тихо сказал Холмс. – Вкус этого зелья так же неприятен, как и его действие.

Нервы тюремщика были истощены. Он не мог выносить тяжелого, пронзительного взгляда заключенного, вероятно, потому, что знал о назначенной на утро казни. Когда Макайвер отошел, чтобы налить воды, Холмс на случай, если его увидит кто-нибудь другой, поднес стакан скополамина к губам и запрокинул голову, словно решив выпить всю жидкость залпом. Прежде чем охранник обернулся, сыщик стремительно выплеснул микстуру в щель между стеной и кроватью. Омерзительное пойло лишь намочило ему губы, сообщив дыханию кисло-сладкий запах. Макайвер подал пленнику стакан воды. Догадывался ли капрал о том, что скополамин не выпит? Да так ли важно, принял заключенный снотворное или нет, если он скован цепью и находится под постоянным надзором? В конце концов, микстура предназначалась лишь для того, чтобы приговоренный не проявлял беспокойства. А он всегда бывал на удивление сдержан.

– Время почти истекло. Думаю, больше нам не доведется разговаривать, – мягко сказал Холмс, возвращая Макайверу стакан. – Вы слабый, недальновидный, но, похоже, не злой человек. Мой совет: впредь прислушивайтесь к голосу совести. Едва ли мне удастся вам помочь, но, если выпадет случай, я сделаю все возможное для вашего освобождения, будьте уверены.

Взгляд Макайвера выдавал его полную растерянность. Он пробормотал совсем тихо:

– Не говорите со мной сейчас, сэр. Молчите, если желаете мне добра!

Холмс улыбнулся. Во второй раз надзиратель назвал его «сэр». Это была дань уважения, которую бывший солдат инстинктивно выказывал тому, кому готов был подчиняться. Еще несколько дней, и мой друг превратил бы тюремщика в своего союзника.

– Хочу добавить лишь одно, – спокойно проговорил сыщик. – Ни при каких обстоятельствах не входите завтра в камеру раньше других. Пожалуйста, запомните мои слова.

Это было все, что Холмс мог сделать для перепуганного капрала кавалерии.

По всей вероятности, остальные надзиратели, услышав о приготовлениях к казни, в ту ночь ослабили бдительность. Они полагали, будто им осталось продержать человека, опоенного наркотиком, восемь или девять часов взаперти. А на рассвете три тюремщика и старшина в присутствии Милвертона потащат полуживого узника к эшафоту, сооруженному в каких-нибудь двадцати ярдах от камеры, на краю плаца.

Когда Креллин открыл дверь, Холмс уже лежал на боку, накрытый одеялом. Заперев замок и прицепив связку ключей к поясу, охранник без особого тщания произвел обыск. Его ноздри уловили висящий в спертом воздухе маслянисто-сладкий запах скополамина. И тюремщик, и заключенный молчали. Что до Холмса, то он ощутил неизменно исходивший от Креллина алкогольный дух. Подвыпивший головорез осмотрел браслет на ноге узника и подергал цепь у стенного крепления. Затем направился к деревянному стулу, на котором сидел во время дежурств, и опустился на сиденье спиной к стене, повернувшись к Холмсу боком и облокотившись на голые доски стола.

Мой друг взвесил свои возможности с помощью несложной арифметики. До Креллина было не дотянуться. Цепь позволяла отойти от кровати лишь на пять футов: ее хватало, чтобы добраться до ниши с тазом и водостоком, а двинься Холмс в противоположном направлении, он мог бы прибавить себе лишних шесть футов да еще по меньшей мере два, если бы распластался на полу и вытянул руки. Приблизительно измерив напольную плитку возле койки, он понял: в любом случае от стула Креллина его будет отделять расстояние не менее двух футов. Генри Милвертона нельзя было упрекнуть в том, что он недооценил своего пленного. Тюремщики всегда оставались для Холмса вне досягаемости.

Креллин начал дежурство как обычно. Он взял лампу – это была модель «Геспер» бирмингемской фирмы «Джонс и Уиллис», и ее можно было зажигать и гасить, не поднимая стекла, – и поднес поближе к заключенному. При полном резервуаре она горела довольно долго, но предыдущей ночью фитиль потух через пару часов. Надзиратель убедился, что узник спокойно спит, отошел от кровати и поставил светильник на пол возле стула. Затем, по обыкновению, пересек камеру и дернул за цепочку газового рожка: два «рыбьих хвоста» под стеклянным колпаком поникли, превратившись в медленно дотлевающий огонек. Перекрыв газ во второй горелке, закрепленной над стулом, Креллин притушил лампу и снова опустил ее на пол, футах в восьми от себя. Камера погрузилась в полумрак, подобно детской, освещаемой лишь крошечным ночником.

Холмс лежал неподвижно, скорее с нетерпением, нежели со страхом ожидая момента, когда можно будет приступить к делу. Но уже дважды на протяжении часа вахтенный совал фонарь в дверное оконце. Минуя Креллина, который клевал носом на стуле, луч падал на постель заключенного и верхнюю часть ниши за изголовьем. Из коридора не доносилось ни шороха. Если человеческой натуре свойственна выдержка, то Холмс в эту ночь стал ее воплощением. Дважды прозвонили в церкви Гроба Господня, и этому звуку вторило басовитое гудение соборного колокола.

Великий детектив рассчитал каждый свой шаг с точностью до дюйма и до минуты. Как все пьяницы, Креллин уснет на полночи так крепко, что его пушками не разбудишь. Но потом глубокий сон сменится беспокойным, и охранник может открыть глаза в любую секунду, совершенно внезапно. Значит, осуществить задуманное следовало в ближайшее время. Холмс прислушивался к дыханию надзирателя: оно становилось все медленнее и глубже, пока не выровнялось, почти не нарушая тишины. Креллин не шевелился, положив голову на руку, которой опирался о стол.

В первые же часы своего пребывания в камере Холмс вычислил ее размеры: девятнадцать футов в длину, восемь в ширину и семь в высоту. Тысяча шестьдесят четыре кубических фута. Часть этого объема занимали светильники и предметы обстановки, прежде всего массивный стол у двери и деревянная кровать. Оставалось около тысячи пятидесяти кубических футов. Холмс учел даже стул, который на ночь отодвигали от ложа. Казалось, его изготовили специально для этой камеры: все перекладины тщательно соединялись в сковородень, чтобы ни один торчащий гвоздь не помог приговоренному освободиться или раньше положенного свести счеты с жизнью. Сдвоенные светильники, висящие на стенах, были самые обыкновенные, с горелками модели № 1 фирмы «Сагг-Лезерби». Каждый из четырех «рыбьих хвостов», как прозвали подобные рожки за характерную форму пламени, потреблял десять кубических футов горючего в час. По легкому запаху спирта Шерлок Холмс заключил, что эти лампы работают на самой дешевой разновидности топлива – так называемом водяном газе, который часто используется для освещения общественных зданий. Если горелка погаснет, то содержащаяся в нем окись углерода за шестьдесят минут отравит воздух в камере. Тот, кто будет здесь находиться, возможно, не умрет за это время, однако придется повозиться, чтобы привести его в чувство. Поэтому враги Холмса не сомневались: он задохнется первым, если отыщет способ дотянуться до рожков.

В числе томов, которые мой друг чаще прочих снимал с полок своей библиотеки на Бейкер-стрит, были труды доктора Холдейна из Эдинбурга. В одном из них речь шла об отравляющих веществах. В Ньюгейтской тюрьме, как и во многих других подобных заведениях, применялись наиболее экономичные виды горючего, в частности водяной газ, поступавший к светильникам через сеть труб. Прежде его получали путем разложения водяного пара, но в последнее время в качестве сырья употреблялась нефть, в результате чего при горении появлялся спиртовой запах. Это было выгодно, а яркость такого освещения объяснялась высокой концентрацией оксида углерода. Водяной газ чаще использовался в старых постройках с плохой вентиляцией, нежели в жилых зданиях. Его редко поставляли владельцам частных домов из-за опасности взрыва при неправильном обращении.

Надзирателям, несущим вахту в коридоре, полагалось время от времени заглядывать в дверное оконце с фонарем. Предыдущей ночью Холмс заметил, что сначала они делают это примерно раз в полчаса, но потом, укладываясь спать по очереди, удовлетворяются одной проверкой в час. После того как один из караульных подошел к двери с лампой, мой друг приступил к выполнению своего плана. Полночь уже миновала, теперь луч не скоро осветит камеру.

Ни один человек в мире не умел двигаться так тихо, как Шерлок Холмс. Он никогда не делал лишних движений. Производя не больше шума, чем бесплотная тень, сыщик снял с себя рубашку и взял ее в одну руку, а другой подхватил легкую стальную цепь. Теперь она не касалась пола и перестала предательски позвякивать, словно превратившись в шелковый шнур. Натянув ее до отказа, Холмс остановился в нескольких футах от Креллина. Этот верзила, бледный от выпитого, спал так глубоко, что дыхание его было едва слышно. Рот у пьяницы приоткрылся, на лбу выступил липкий пот. Холмс легко опустился на холодные плиты и растянулся во весь рост, пытаясь достать масляную лампу, стоявшую возле стула Креллина. Надзиратель не шелохнулся, ведь звук был не громче шороха крыльев птицы, пролетевшей над головой. Расчеты моего друга оказались точны: чтобы дотянуться до цели кончиками пальцев, ему не хватало какого-нибудь фута. Тогда он сцепил рукава рубашки за пуговицы манжет и набросил ее на лампу, как лассо. Неслышно задев стеклянный цилиндр, петля соскользнула. Впервые за многие годы размеренное сердцебиение Холмса участилось, перестав подчиняться его воле. Он повторил попытку: на сей раз скрепленные рукава рубахи зацепились за стекло. Стараясь как можно ровнее дышать, чтобы не разбудить спящего, Холмс осторожным встряхиванием спустил петлю к основанию светильника.

Великолепный слух моего друга сосредоточенно улавливал малейшие изменения в дыхании Креллина. Лампу нужно было притянуть к себе, не производя шума, способного потревожить сон тюремщика. Задача казалась непростой: нижняя часть модели «Геспер», а именно резервуар для масла и фитиля, изготавливалась из металла, который при соприкосновении с плитами пола мог заскрежетать.