355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дональд Гамильтон » Гибель Гражданина » Текст книги (страница 5)
Гибель Гражданина
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 20:14

Текст книги "Гибель Гражданина"


Автор книги: Дональд Гамильтон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава 13

На последнем крутом подъеме к шахте я включил первую скорость. Даже этого оказалось мало, я потянул рычаг и привел в действие все четыре колеса. Коробка не синхронизирована, включаться таким образом на ходу весьма затруднительно. Для разнообразия рычаг встал на место без единого перебоя, и мы поползли по горной дороге в полной темноте; мотор гудел, занимаясь той самой работой, для которой назначался. Люблю пользоваться шестернями, способными сворачивать утесы, ощущать, как они вгрызаются друг в друга, используя всю мощь, сосредоточенную под капотом, заставляя рифленые всепогодные покрышки трудиться без устали...

Наверное, в этом и все дело, подумалось мне. Просто дьявольски долго не удавалось работать в полную мощность.

Я остановился на укатанной площадке прямо у входа в шахту. Большая часть дороги и сооружений размылась и выветрилась, когда шахту забросили – Бог знает, как давно. Я встал на ровном киле рядом с небольшим ручейком, бежавшим по площадке после недавнего ливня. Дальше фары высвечивали только голый склон и отверстие шахты – черную дыру, обрамленную источенными, трухлявыми бревнами. У меня, как выражалась Тина, мурашки по коже бегали при мысли, что предстоит войти туда ночью, – хотя не могу сказать, почему ночью страшнее, чем днем. Пятьдесят футов вглубь – и время суток (да и время года) не играет ни малейшей роля. Для нашего груза место выглядело идеальным.

Я потушил фары, достал фонарь из отделения для перчаток и пошел открывать дверцу фургона. Тина задвигалась внутри, добралась до борта, свесила ноги; что-то зацепилось и лопнуло – пришлось выпутывать каблук-шпильку из подола. Я помог Тине спрыгнуть, она размахнулась и что было сил отвесила оплеуху.

Тина, разумеется, состарилась на пятнадцати лет, однако ее мышцы не выказывали старческой немощи.

– Шуточки шутишь! – выдохнула она. – Сидишь на мягкой подушке, нарочно едешь по кочкам и смеешься? Да я тебя...

Рука взлетела опять.

Я отшатнулся и поспешно сказал:

– Извини, Тина. Я не подумал, иначе пересадил бы тебя в кабину сразу же за городом.

Она сверкнула глазами. Затем сорвала шляпку с вуалью, сбившуюся на левое ухо, и швырнула в кузов.

– Скотина! Я знаю, о чем ты думал! "Ах, Тина стала большой шишкой? Проучу, поставлю на место эту дрянь со всеми ее мехами и здоровенными любовниками! Я научу ее строить козни, встряхну, как коктейль, размажу, как пюре!" – Она задохнулась, бережно сняла меховую пелерину и уложила в фургон, от греха подальше. Чисто по-женски поправила подвязки и одернула платье. Тихо засмеялась во тьме. – Ладно, черт с тобой. Где мы?

Я потер челюсть. Честно говоря, я не пытался осложнять ей поездку, но и не скорбел, представляя, как Тину мотало и швыряло в кузове. С такими субъектами деликатничать не стоит.

– Если скажу, что мы в Ортисовых горах или в холмах Серрильос, ты что-нибудь поймешь? Мы снова на тропе войны, в двадцати пяти милях к юго-востоку от Санта-Фе.

– Но где именно?

– Это заброшенная шахта. Туннель ведет прямо в глубь горы, а насколько – не знаю. Обнаружил ее, работая над очерком, года два назад. В этих местах бушевала первая золотая лихорадка, и холмы раскапывают по сей день. Я фотографировал старые шахты. Их сотни. Нашу найти нелегко, вряд ли ее посещают раз в пять лет. Я не знал, обойдемся ли без джипа, но сейчас довольно сухо и стоило попробовать.

– Да.

Она поглядела на зубчатые очертания окружающих гор, видневшиеся на фоне звездного полночного неба, я вздрогнула. Подтянула длинные перчатки, обхватила себя за плечи, спасаясь от холода.

– За работу.

– На войне было хорошо, – сказал я, – можно было бросать их там же, где свалились.

В шахту пришлось ходить дважды... Мы отъехали прочь и пару миль помалкивали. Потом Тина повернула к себе обзорное зеркальце и стала вычесывать из волос паутину и пыль при тусклом свете приборной доски. Я повернул голову. Тина смеялась.

– Что тебя веселит?

– Мак уверял, что ты отыщешь выход. Смешным это не казалось.

– Ценю доверие. Когда он такое сказал?

– Мы не надеялись на легкий и скорый контакт. Я позвонила и попросила распоряжений. Вот почему и не стала ждать в студии. Кроме того, пришлось надеть ее плащ и править ее машиной.

– Что еще сказал Мак? Она улыбнулась:

– Что ты – местный старожил и подберешь место для славной глубокой могилки.

– Пускай приедет и сам попробует выкопать могилку в нашей земле. Адобовая глина – чистый камень; именно поэтому я и решил использовать готовую шахту. Какой глубины требуется могила?

– Двухнедельной, – ответила Тина. – Возможно, трех, но двухнедельной – определенно.

– А потом?

– Все утрясется, к полному удовлетворению полиции.

– Интересно поглядеть. Как насчет убитых в мирное время?

– В мирное время, дорогой? Как тихо и славно вы живете здесь, в западных штатах, – просто с марлей на глазах и ватой в ушах!

Она пошарила в сумочке, вынула небольшую картонку и протянула ее мне:

– Обнаружена среди вещей Эрреры. Подтверждает уже известное, но я ее сохранила нарочно, чтобы показать тебе. Останови машину, cheri. Пора поговорить.

Глава 14

Это было удостоверение женщины, носившей кодовое имя Долорес. Прилагались отпечатки пальцев, описание внешности и распоряжение всячески содействовать выполнению операции. Характер операции не указывался. Я вернул карточку.

– И?..

Тина удивилась.

– Ах, правильно, – сказала она. – Я забыла, ты не знаком с этим противником. В твое время они были благородными друзьями и союзниками. Стандартное удостоверение члена оперативной группы. Есть еще и мозговые группы. Они сидят за столами, попивают чай, толкуют о Марксе и считают себя страшными злодеями... Нет, не стандартное, прошу прощения. Это совсем особое удостоверение совсем особой группы. Группа очень маленькая, liebchen... Их не больше, чем было нас. И требования те же самые. – Она подняла глаза. – Понимаешь?

Я чувствовал то же самое, что должен был бы чувствовать марсианин, столкнувшись с милым зеленым лупоглазым сопланетником в Нью-Йорке, в холле отеля "Алгонкин". Или посреди Голливуда.

– Эта крошка? Черт, она же мухи обидеть не могла! Я определю себе подобного за двести ярдов кромешной ночью!

– Тем не менее мухобойками ее снабдили, верно? – буркнула Тина. – Ты тюфяк. Твои чувства притупились. Она была одной из лучших. Мы ждали дьявольских осложнений: и Лорис, и я. Крошка? А сколько было мне, когда мы встретились?

Я начинал понимать. Конечно, Мак не приговорил бы человека к смерти, если бы не величайшая стратегическая необходимость – или что под нею нынче разумеют.

"Мы не ангелы-мстители, – сказал он однажды в Лондоне. – Мы не судьи праведным и грешным. Всей душой хотел бы я отправить на тот свет коменданта каждого концлагеря в "третьем рейхе". Но выиграть войну это не поможет. Зарубите себе на носу: личная ненависть не учитывается, и утолять ее возбраняется".

Правило имело единственное исключение. То ли утоляя личную ненависть, то ли способствуя победе, мы покушались на Гитлера – по крайней мере, несколько самодовольных оптимистов трижды пытались дотянуться до него. Я в этом не участвовал. Операция была чисто добровольной, а я просмотрел предыдущие отчеты и пришел к заключению, что задача невыполнима – во всяком случае, для меня. По приказу – пойду куда угодно, а сознательно браться за невозможное – увольте.

После третьего покушения, с которого снова не вернулся ни один человек, контрразведка узнала о запросах, направленных с континента немецким шпионам в Великобритании. Запросы касались некоей союзной Mordsgruppe[9]9
  Истребительной группы (нем.).


[Закрыть]
, нацеленной на Der Fuehrer[10]10
  Фюрера (нем.).


[Закрыть]
. Это было стрельбой мимо цели, но все равно никуда не годилось. Не дай Бог, немцы заподозрили бы существование чего-либо, даже отдаленно похожего на нашу службу, нацеленную на Гитлера, не нацеленную – какая разница? Мака, правда, больше всего беспокоило, что слухи достигнут Соединенных Штатов.

Немцы могли только усилить охрану и квакать в эфире, а возмущенные праведники в родной стране способны были прикончить всю организацию. Убивать нацистов похвально, однако надлежит блюсти гуманные правила войны; эта Mordsgruppe чудовищна и выставляет нас в очень скверном свете. Интересно, сколько хороших людей и славных идей легли на алтарь маленького, обернутого в целлофан божка – пропаганды. Честное слово, было время, когда я чувствовал, что сволочную войну и выигрывать не годится, ибо мы наверняка испортим отношения с Германией и Японией.

В итоге нашу деятельность на несколько месяцев прикрыли, а всем охотникам добраться до Большой Скотины велели расслабиться и утихнуть. Дальнейшее внимание посвящалось не столь заметным личностям.

Тина сказала:

– Думаешь, это пришло в голову одному лишь Маку? У них имеются свои специалисты. Эррера была не из последних, но теперь пропадет без вести. Из мотеля она выписалась. Одежда и вещи спрятаны. Машина стоит в Альбукерке, на кладбище автомобилей, перекрашенная, с новыми номерами. Скоро ее продадут честному бедняку. Я тоже исчезну. Машины у меня нет, одежда на мне, сумочка в руке. Лорис примется расспрашивать в отеле; огорчится, не разыскав жену, известит полицию. В газетах, возможно, объявят, что меня обнаружили мертвой – с пулей тридцать восьмого калибра в голове или странным ножом в глотке. А что подумают коллеги Эрреры? Что бы на их месте подумал ты?

– Что вы с малышкой сцепились, и она победила. Именно так подумают, если плохо с тобой знакомы. Тина засмеялась.

– Ты мне льстишь. Но будем надеяться, что ты прав. Хотя, возможно, уже знакомы и со мной, и с Лорисом. Если нет – познакомятся. Пускай решат, будто Эррера была вынуждена ликвидировать меня при встрече, а теперь скрывается, покуда не утихнет шум и не появится возможность работать дальше. Какое-то время будут выходить на связь – впустую. А мы выиграем время. Через неделю Амос Даррел делает доклад в Вашингтоне. Там его защитят надлежащим образом.

– Амос? – брякнул я, впрочем, не слишком удивившись. Что-то уже нашептывало об опасности, грозившей Амосу.

– А кто еще? Тебя, что ли, устранять, милый? Конечно, перо сильнее меча, но эти люди не шибко интересуются литературой. На тебя не истратят хорошего агента, даже если сотворишь еще одну подрывную книгу, вроде – как это? – "Шерифа из Палаческой Лощины".

Я проворно ответил:

– Никогда не писал...

Она изящно повела плечами:

– Не помню точно названия, cheri. Я хмыкнул.

– Ладно, ладно. Черт побери, неужели Даррел такая величина?

– Такая величина. Кто, по-твоему, нынешние генералы? Кто командует войсками, Эрик? Лорис, я, Эррера – мы устраиваем незначительные стычки. Линия фронта находится в лабораториях. Убираешь нужного человека – рушится программа исследований. Мы обучились – и они обучились: по фюрерам уже не бьют. Грузовик раздавил маленького незаметного человечка в Вашингтоне полгода назад. Свернулся многомиллионный проект. Ракетный специалист застрелен на западном побережье – случайно оскорбленным пьяницей. Погибает куча невосполнимой информации. Ты об этих людях не слыхал, немногие слыхали. Ты знаешь Амоса Даррела только потому, что вы живете в одном городе, а город – неподалеку от Лос-Аламоса, а жена Даррела собирает художников и литераторов, как иные собирают марки. Доктор – значительная фигура в своей области, его смерть была бы серьезным ударом по атомным разработкам. Неудивительно, что в Вашингтоне припомнили военные ухищрения Мака, вызвали его и попросили безжалостно противостоять угрозе.

Тина сморщила нос.

– Разумеется, колебались долго. Вашингтон – город цыплячьих сердец и дубовых голов.

– А что же Амос?

– Не поспей мы вовремя, был бы мертв. Она пришла с рекомендательным письмом и серией очерков за душой. Какой выдающийся человек откажет хорошенькой одаренной девушке, не уделит хотя бы несколько минут? Оба удалятся в кабинет. Грянет выстрел. Она выскочит в окно или застынет над телом, обезумевшая, с пистолетом в руке, растрепанная, в разорванном платье...

Тина пожала плечами.

– Есть немало сценариев, ты же знаешь. Забыл генерала фон Лауше? Агентом, особенно красивой девицей, всегда можно пожертвовать. Но мы успели. Девочка нас узнала, поняла, что жить ей недолго, и попыталась найти надежное убежище. Рукопись была отговоркой на случай твоего неожиданного появления в студии. Ты, к сожалению, не смог увидеть заготовленного ею спектакля. Было бы очень любопытно.

– Пожалуй. Мак, выходит, устроился государственным телохранителем?

– Не совсем так, – сказала Тина. – Охранять можно двумя способами, правильно? То ли опекать объект сутки напролет, надеясь отвратить "пулю или нож вовремя, то ли выследить и обезвредить будущего убийцу. Полиция и ФБР поневоле работают в кандалах, не имея права судить и казнить убийцу, покуда тот не убил. А мы в этом отношении свободны. Охотимся на охотников. Казним заблаговременно.

– Да, – сказал я, поворачивая ключ зажигания и наступая на педаль газа. – Еще один вопрос. Тебе нужно временное прикрытие. Вы с Маком определили, куда нырять?

Она тихо засмеялась и положила ладонь прямо на колено:

– Естественно, милый. Поеду с тобой.

Глава 15

В Нью-Мексико дороги прокладывают по правилам. С небольшим отклонением. Уложив покрытие, дают знак пьянице, сидящему на тракторе с дисковой бороной, а тот пускается во все тяжкие по свежему асфальту, вихляя от обочины к обочине...

Возможно, все происходит иначе, но я не в силах придумать другого объяснения длинным, параллельным, извилистым бороздам, украшающим наши юго-западные шоссе. Они почти незаметны. В "кадиллаке" либо "империале" с мягкой подвеской их вообще не ощущаешь, но в пикапе с шинами 6.00 х 16, накачанными до тридцати пяти фунтов на квадратный дюйм, чувствуешь себя так, словно едешь по трамвайным рельсам, которые проложил психопат, преследуя одну-единственную цель: сбросить твою машину в кювет.

Незадолго до рассвета я устал бороться с рулевым колесом и свернул на проселок, шедший мимо безвестного ранчо. Я проехал по нему примерно две мили, пока утро не обозначило по левую руку лощину, где кедры произрастали чуть изобильнее. Я свернул туда, не разбирая пути.

Машина остановилась в низеньком, убогом кедровнике. Я кое-как выбрался, размял затекшие ноги и прикрыл дверь, не захлопывая, чтобы не разбудить Тину, спавшую под меховой пелеринкой прямо на сиденье. Затем поднялся на гребень ближайшего холма и стоял, глядя на светлый, желтовато-розовый восток. День обещал стать ясным. Как и большинство дней в этой части страны.

Первые слабые лучи ползли по темной равнине в сторону шоссе. У меня было странное чувство нереальности, приходящее иногда после бессонной ночи. Казалось неимоверным, что в сотне с чем-то миль к северу осталась позабытая шахта, а в шахте – хорошенькая девушка с метательным ножом в потайных ножнах и пулей в спине, – аккуратно уложенная в глубине черного туннеля, укрытая булыжниками и землей – сколько удалось набрать и наскрести. Тина посчитала это сентиментальностью и потерей времени – и была совершенно права, – но я почел за благо потрудиться и, потрудившись, чувствовал себя гораздо лучше. Я действительно стал слюнтяем. Не мог не думать о крысах и койотах.

Также казалось неимоверным, что всего в нескольких десятках ярдов спала темноволосая женщина в норковой пелерине– и не была моей женой...

Я не приверженец костерка, если приходится готовить, – предпочитаю любую переносную плитку, но в канистре не было керосина для примуса, осенняя свежесть пробирала, а вокруг валялось несколько сухих стволов. Недавно появился какой-то жук, с устрашающей скоростью пожиравший хвойные деревья. Я пошел за топором, и "вскоре под кофейником и сковородкой весело плясал огонь. Дверь кабины открылась. Я поднял глаза. Тина стояла, обеими руками отводя волосы с лица, потягиваясь и зевая, словно кошка. Я прыснул. Она взъярилась.

– Что смешного, Эрик?

– Крошка, ты бы поглядела на себя! Она потянулась одернуть платье – и беспомощно уронила руки: его уже не имело смысла одергивать. В этом наряде никогда больше не удалось бы с блеском войти в гостиную. Перчатки и шляпка исчезли, остались где-то в глубине фургона, превращенные в ошметки. Черное вечернее платье с оторванным повисшим подолом было перепачкано пылью и грязью, измято после сна. Туфли исцарапались о камни. Только норковой пелерине на плечах ничего не сделалось во время ночных приключений. Глянцевые меха заставляли все остальное выглядеть еще хуже, чем на деле. Тина засмеялась, пожала плечами.

– А, ладно, – сказала она, тряхнув головой, – c`est la guerre[11]11
  Это война (фр.).


[Закрыть]
. Ты же купишь мне что-нибудь новое, когда мы доберемся до города, nicht wahr?[12]12
  Верно (нем.).


[Закрыть]

– Si, si, – ответил я, показывая, что также владею иностранными языками. – Ванная – за третьим кедром к западу, и пошевелись: яичница почти готова.

Покуда Тина отсутствовала, я расстелил на земле армейское одеяло, вывалил завтрак на тарелки, налил кофе. Она вернулась причесанная, в подтянутых чулках, напомаженная! – но и теперь не выглядела самой элегантной женщиной на свете, даже со скидкой на пять часов утра. Женские журналы, которые выписывает Бет, отвергли бы ее с ужасом и брезгливостью. Ни свежести, ни благоуханной изысканности, ни безукоризненности – безусловно, стоявшая передо мной замызганная бедняжка не смогла бы привлечь ни одного мужчины.

Иногда просто диву даешься, откуда издательницы выуживают сведения о мужской психологии. Скажите, джентльмены, да неужто вы приходите в неистовство при виде благовоспитанной дамы, похожей на ангела я пахнущей, как роза? Речь не о любви, не о нежности; желаете опекать и лелеять – великолепно; возможно, об этом и стрекочут издательские сороки; но ежели вас обуревают страсти, вы хотите встретить себе подобное человеческое существо, низменное и неблаговонное, – а вовсе не видение, посланное небесами.

Она уселась рядом. Я протянул ей тарелку, поставил чашки на ровное место неподалеку, прочистил горло и сказал:

– Мы дьявольски наследили в холмах возле Санта-Фе; впрочем, если кто-нибудь и осведомлен настолько, чтобы разыскивать следы и добираться по ним до шахты, то он ухе осведомлен всецело. Хочешь, плесну виски в кофе?

– Зачем?

– Говорят, хорошо прогоняет озноб, а также смягчает представительниц противоположного пола, если вынашиваешь непристойный замысел.

– Ты вынашиваешь непристойный замысел, cheri?

– А как же, – ответил я. – Постараюсь изменить жене, и как можно скорее. Это стало неотвратимым с твоим появлением накануне. Место хорошее, тихое. Давай приступим немедленно. Тогда я успокоюсь и не будет нужды бороться с голосом совести.

Тина улыбнулась:

– Ты не слишком-то и борешься, дорогой. Я развел руками:

– Совесть ослабла и охрипла. Тина засмеялась.

– Ты бесцеремонен, а я голодна. Прежде чем обесчестить, дай позавтракать. Наливай виски в кофе.

Я наливал, она следила. Потом сказала:

– Твоя жена очень хорошенькая.

– И хорошая, – добавил я. – И заслуживает большой любви – там, в другой жизни; а теперь – заткнемся о жене. Внизу, в долине, – река Пекос. Ее не видать, но поверь на слово.

– Постараюсь.

– Местечко историческое, – сказал я. – Были времена, когда "к западу от Пекоса" означало – у черта на сковородке. Чарльз Гуднайт и Оливер Лавинг наткнулись на засаду индейцев – должно быть, команчей, – недалеко отсюда. Ребята гнали на север стадо техасского скота. Лавингу прострелили руку. Гуднайт ускользнул и вернулся с подмогой, но рана Лавинга начала гноиться, и он умер от заражения крови. Команчи были великими наездниками, прекрасными бойцами, непревзойденными лучниками. Я стараюсь о них не писать.

– Почему, liebchen?

– Они были великим народом воинов. Не могу ненавидеть их и выставлять мерзавцами, а от книжек про благородных индейцев блевать хочется – даже от собственных. Литературным целям гораздо лучше служат апачи. Они тоже были великим народом – на свой манер: удирали и гоняли американскую армию по кругу хрен знает сколько времени. А вот приятных черт характера у апачей сыщется немного. Насколько можно разуметь по сохранившимся свидетельствам, величайший ворюга и лжец почитался у них самым уважаемым. Отвага, полагали они, – свойство дураков. О да, апач умел погибнуть храбро – ежели выхода не оставалось, но это ложилось пятном на его репутацию: почему не смог извернуться и удрать? Чувство юмора у них тоже было своеобразным. Обожали, например, налететь на одинокое ранчо, сожрать всех мулов – пристрастие, понимаешь, имели к их мясу, – и оставить обитателей в уморительно веселом состоянии. Брали одного из пленников, скальпировали на совесть, отрубали уши, нос, вырывали глаза и язык, отрезали груди, если это была женщина, причиндалы – если мужчина, перебивали голени. Затем апачи старой закалки – сейчас они стали почтенными и цивилизованными – надрывали животы от гогота, глядя, как хрипящий, окровавленный обрубок ворочается в пыли. А потом скакали прочь, и первый же достаточно милосердный белый человек пристреливал беднягу, если не боялся взять грех на душу. И это не было ритуалом, общепринятым испытанием стойкости, как пытки у других племен. Просто ватага парней не могла отказать себе в маленькой невинной радости. Да, апачи были славным народом, безо всяких предрассудков. Из-за них Аризона и Нью-Мексико пустовали десятилетиями. Об апачах можно писать занятные романы. Как бы я заработал на кусок хлеба, если бы не апачи? Я потянулся к пустой Тининой тарелке:

– Хочешь добавки?

Она с улыбкой помотала головой:

– Ты портишь людям аппетит, Эрик. И весьма оригинально создаешь любовную атмосферу всеми этими рассказами о вырванных глазах и отрезанных грудях.

– Просто болтаю. Хвастаю обилием специальных знаний. Нужно же о чем-то говорить, пока женщина питается. Лучше об апачах, чем о жене и детях, как ты.

– Сам же и начал.

– Да, – сказал я, – чтобы прояснить положение;

но отбивать мяч было вовсе ни к чему... Какого черта?

Тина вздрогнула. Она лежала, опершись на рюкзак, платье ее задралось; Тина рассеянно колупала чулок острым ногтем, разглядывала бегущую из-под ногтя стрелку, вытягивала нить – стрелка спускалась вниз, через колено, по голени, чтобы исчезнуть в туфле. Чулкам уже так и так нельзя было помочь, но подобные действия выглядели почти неприлично.

– Какого черта? Тина пожала плечами:

– Приятно... Щекочет приятно. Какая разница? Чулкам все равно конец. Эрик?

– Да.

– Ты всегда меня любил. – Лет десять и не вспоминал о тебе, дорогая. Она улыбнулась.

– Я не о том. Любить можно и не вспоминая. И тут, хотя утро было прохладным, она сняла глянцевый мех и осторожно сложила его на дальнем углу одеяла. Повернулась ко мне, стоя в изорванном платье без рукавов. При таком холоде, с обнаженными руками она казалась совсем беззащитной: хотелось обнять ее и согреть. Губы Тины приоткрылись, а полузакрытые глаза казались сонными и ясными – если подобное сочетание мыслимо. Все было понятно. Она отложила единственную вещь, которую хотела сохранить. С остальным, уже погубленным, дозволялось не церемониться.

Я и не церемонился.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю