Текст книги "Белоснежка"
Автор книги: Дональд Бартельми
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
– Погодные условия?
– Такая, я бы сказал, морось и слякоть. Я даже чехольчик на фуражку натянул.
– Наблюдали ли вы, как вот этот человек, известный как «Билл», отплясывал джигу посреди крови и стекла, непосредственно после швырка?
– Ну, так это вообще-то как, я же не то чтобы как вроде силен в этих танцах-шманцах, ваша великость. Откуда мне знать, что это, значит, эта самая жига. Может, жига, а может, и жага. А может, и не жига и не жага, а нынешний прыг-скок. Может, он там прыгал да скокал. Откуда мне знать, я ж-то сам этого ни в жисть не делал, не плясал, значитца. Я ж с десятого околотка. Мы, которые с десятого, мы не пляшем.
– Благодарю вас, Бляха 333, за ваши абсолютно неубедительные показания, хуже которых не бывает. Можете вернуться на свое место. Итак, «Билл», возвращаясь к вашей былой связи с Фондю и Мэхтом, в каком отношении к вам они находились в том былье.
– Они находились ко мне в отношении скаутских вожатых.
– Они были вашими вожатыми. Стало быть, знакомили вас с некими разделами традиционных верований и навыков.
– Да. Долг скаутских вожатых – посвящение нас в скаутские таинства.
– И какова природа последних?
– В числе скаутских таинств такие вещи, как загадки завязки узлов, повадки диких животных и зачатки задатков для жизни на природе.
– Понятно. Так что же, эта проблема большой черной лошади – она тоже относилась к этому классу скаутских таинств.
– Нет. Она имела характер угрозы, наказания за преступление. Я преступил правило.
– Какое правило?
– Практическое правило, относящееся к котлам. Нам полагалось чистить котлы илом и песком. А я брал «Аякс».
– Это одно из скаутских таинств – скрести котлы песком?
– Само собой.
– Стало быть, ваше преступление состояло в противлении скаутским таинствам.
– Это оно и будет, если брать обобщенно.
– И какова же была реакция Фондю и Мэхта?
– Они сказали, что есть такая большая черная лошадь, и она имеет в виду меня съесть.
– Прямо так и сказали?
– Сказали, что она придет за мной ночью. Я лежал без сна, в ожидании.
– И она появился? Эта лошадь?
– Нет. Но я ее ожидал. И ожидаю до сих пор.
– Еще один вопрос. Верно ли, что вы допустили, чтобы огонь под чаном потух? Шестнадцатого января, когда вы увлеклись своей персональной вендеттой?
– Да, это правда.
– Чаноубийство. Преступленнейшее из преступлений. Да, Билл, невеселые у вас перспективы. Очень и очень невеселые.
БЕЛОСНЕЖКА ДУМАЕТ: ДОМ
…СТЕНЫ… КОГДА ОН НЕ…
Я НЕ…ВО ТЬМЕ… ПЛЕЧИ
…СТРАШНО… ВОДА БЫЛА ХОЛОДНАЯ
…ХОТЕЛОСЬ БЫ ЗНАТЬ…
ЛЕГКО И ПРОСТО…
БЕЛОСНЕЖКА ДУМАЕТ: ПОЧЕМУ Я…
СТЕКЛО… ССУТУЛИЛСЯ У СТЕНЫ…
РАЗУМЕНИЕ… ВЕРНУТЬСЯ
…СТЕНА… РАССУДОК…
ВЕРНУТЬСЯ… ОН ХОЛОДЕН…
ЗЕРКАЛО…
– И еще надо запоминать, как все пишется, – сказал Пол Эмилии. – Вот первое, от чего мне невыносимо в иностранных странах. Ну кто способен правильно написать «Jeg føfler mig daarligt tilpas»! А значит всего-то: «Мне нехорошо», но это я и без того знаю. Что мне нехорошо. Но вот если бы это значило, к примеру, «Жёг фюрер мир за армий титьки»…
– Понимаю, – сказала Эмилия, только она этого не сказала, потому что она была животное. Не человек. Ее проблемы – не наши проблемы. Ну ее.
– Я стараюсь вести себя разумно, – сказал Пол. – С телефонной компанией – вежливо, с банком – бесцеремонно. А ничего другого они и не заслужили, этот банк, кроме бесцеремонности, и пусть присылают сколько угодно семян цинии, все равно я останусь при своем мнении. Но теперь, когда я ушел в Телемскую Обитель, под начало нашего толстопузого аббата, я делаю все, что мне заблагорассудится. Этот веселый проказник и притворный педант снова в стельку и знать не знает, что я здесь, на войне кошкопродавцев, сшибаю грошик-другой как корреспондент журнала «КошеМир». Жаль только, нету со мной Белоснежки. Ей было бы хорошо, мне было бы хорошо, мы могли бы заползти за вон ту груду использованных аркебузных пыжей и рассказывать друг другу, какие мы на самом деле. Я уже знаю, кто я на самом деле, но пока не знаю, кто на самом деле она. Возможно, на самом деле она не такая, как прочие девушки, которых я знал доселе, – не такая, как Джоан, не такая, как Легация, не такая, как Мэри, не такая, как Амелия. Не такая, как все эти дамы былых времен, с кем я проводил части своей юности, те части, что я пооставлял всем этим попам во всех темных клетушках с занавесочками и раздвижными дверками, пока не связал судьбу с телемитами и не начал делать все, что мне заблагорассудится. Положа руку на сердце, я не совсем уверен, что теперь я лучше, чем был тогда, в былые времена. Тогда я по крайней мере не ведал, что творю. А теперь ведаю.
«Пол лягушка. Насквозь лягушка. Я думала, что в какой-то момент он сбросит свой болотно-склизкий, пупырчато-бородавчатый, буро-зеленый покров и явится омытым сотнями блистающих оттенков принцеобразия. Но он – чистая лягушка. Вот так-то. Я разочарована. То ли я переоценила Пола, то ли я недооценила историю. И в том и в другом случае я допустила серьезнейшую ошибку. Вот так-то. И не иначе. Я была разочарована и буду, вне всяких сомнений, разочарована далее. Полное разочарование. Вот так-то. Лужа на ковре. Лягушачьи лапки на полу».
– Я люблю тебя, Белоснежка.
– Я знаю, Хого. Знаю, потому, что ты говорил мне это уже тысячу раз. Я в этом не сомневаюсь. Я убеждена в искренности и теплоте твоих чувств. И должна признать, что твоя рослая брутальность произвела на меня отрадное впечатление. Твоя прусская стать не оставила меня равнодушной, равно как и петли хромированных цепей на твоем мотоциклетном дублете, а также изящные шрамы на левой и правой твоих щеках. Но «любви» этой не суждено сбыться, причиной чему твоя кровь. Кровь в тебе – не чета этой «любви», Хого. Твоя кровь недостаточно голуба. О я знаю, что в нашу демократическую эпоху вопросы крови считаются несколько de trop,[22]22
Неуместными (фр.).
[Закрыть] на них отчасти косятся. Люди не любят, когда люди говорят о своей крови либо о крови других людей. Но я-то не «люди», Хого. Я это я. Я должна держать себя про запас для принца либо человека принцеподобного, кого-нибудь вроде Пола. Я знаю, что Пол до сего момента не производил особо приятного впечатления, и, если по правде, я его совершенно презираю. И все же, Хого, в его жилах течет кровь королей, королев и кардиналов. У него голубая кровь наивысшей пробы. А в твоих, Хого, жилах кровь течет самая заурядная, такая могла бы течь в чьих угодно жилах, ну, к примеру, у мальчишки разносчика полотенец. Ты же не можешь не признать, что они весьма разного вида, эти две разновидности крови.
– Но как же любовь? Любовь, которая, по словам Стендаля, властно захватывает наши чувства и с головокружительной беззаботностью отвергает все прочие соображения?
– Ты, Хого, очень удачно подметил насчет «головокружительной беззаботности». Именно в этом состоянии я и не нахожусь. Я спокойна. Я спокойна, как лампа, спокойна, как государственный секретарь. Мое спокойствие уравновешивается твоим головокружением.
– Знаешь, Белоснежка, твои кровяные доводы весьма весомы, и я признаю, что здесь есть зазор – между кровью моей и кровью царственной. Зато в моей крови горит лихорадка. И я предлагаю эту лихорадку тебе. Моя кровь словно полна огня святого Эльма, настолько горяча она и заряжена электричеством там, у меня внутри. Если эта лихорадка, эта грубая, но при том благородная, страсть хоть отчасти возвышает меня в твоих глазах либо в какой-либо другой твоей части, тогда, быть может, и не все еще потеряно. Ибо даже дурной человек может иногда устремить взор свой к звездам. Даже дурной человек может дышать и надеяться. Я цепляюсь за надежду, что, едва осознав во всей полноте всю ярость горящей во мне лихорадки, ты сочтешь ее облагораживающей, а меня – облагороженным, и я вдруг явлюсь тебе приемлемым супругом, хотя прежде таковым и не являлся. Я знаю, такая надежда шатка.
– Нет, Хого. Она ничуть тебя не облагораживает, эта самая лихорадка. Я бы, может, и хотела бы, но – нет. С моей точки зрения, это самая рядовая лихорадка. Две таблетки аспирина и запить водой. Я знаю, это банальная и даже жестокая рекомендация, но других у меня нет. Меня самое уж столько лупили со всех сторон все эти последние происшествия и непроисшествия, что еще немного – и я попросту взорвусь. Доброй тебе ночи, Хого. Уноси куда подальше свое порочное обаяние. Свое мастерски смастеренное порочное обаяние.
Мы сидели в придорожном кафе и вспоминали о днях былых. О тех, что быльем поросли. Затем подошел хозяин. С ним был полицейский. Полицейский носил черную кожаную дубинку и книгу Рафаэля Сабатини.
– Вы слишком далеко на тротуаре, – сказал полицейский. – Вы должны сидеть по ту сторону деревьев в кадках. Вы не должны выдвигаться более чем на десять футов от линии здания.
Мы передвинулись за линию здания. Мы могли с равным успехом вспоминать о днях былых на любой стороне деревьев в кадках. Мы вели себя мирно и дружелюбно, мы всегда так. Но, перемещая столик, мы расплескали напитки.
– Я выставлю вам дополнительную плату за запятнанную скатерть, – сказал хозяин.
Тогда мы стали поливать остаток скатерти остатком напитков, пока она вся не стала одного цвета, красно-розового.
– Покажите нам это пятно, – сказали мы. – Ну где оно, это пятно? Покажите нам пятно, и мы заплатим. А пока вы его ищете – еще напитков.
Мы любовно оглянулись через несколько дюймов пространства на то место, где сидели прежде. Полицейский тоже оглянулся через эти несколько дюймов.
– Я понимаю, что там было лучше, – сказал полицейский. – Но закон есть закон. Вот в том-то с ним и беда, что он закон. Вы не возражаете, если я попробую ваше пятно?
Полицейский выкрутил нашу скатерть и отшвырнул ее под туш духового оркестра.
– Прекрасное пятно. А теперь, если не возражаете, я интуитивно прозреваю уголовное преступление на Плиссирной улице.
Полицейский упорхнул разбираться со своими преступлениями, хозяин вернулся с добавкой пятна.
– Кто переморщил мою скатерть? – Мы посмотрели на скатерть – зона бедствия, ничего не скажешь. – Кто-то заплатит мне за глажку.
Тогда мы встали и переморщили все это придорожное кафе, собственными голыми руками. А когда закончили, было уже невозможно разобрать, кто был не прав.
Джейн дала Белоснежке «водки-гибсон» со льдом.
– Выпей, – сказала она. – Сразу почувствуешь себя лучше.
– А я и так чувствую себя хорошо, – сказала Белоснежка. – Физически. Эмоционально – это совсем другая песня.
– Давай, – сказала Джейн. – Пей, не тяни.
– Нет, я не буду этого сейчас пить, – сказала Белоснежка. – Может, попозже. Хотя что-то мне подсказывает, чтобы я совсем не пила. Что-то мне подсказывает, что он – гадость, этот коктейль, предлагаемый тобою. Что-то мне нашептывает, что что-то с ним не так.
– Ну что ж, – ответила Джейн, – может, оно и так. Не я же делала эту водку. Не я растила зерно, не я его убирала, не я ставила сусло. Я не работаю в компании «Чинзано Вермут». Они мне всего не рассказывают. Не я ращу и собираю луковицы. Не я очищаю воду, из которой состоит лед. Я же не могу за все отвечать. Могу лишь сказать, что, насколько мне известно, это самая обычная «водка-гибсон» со льдом. Не хуже и не лучше любой другой. В дальнейшее вдаваться я не стану.
– Ну и прекрасно, – сказала Белоснежка. – В таком случае все должно быть в порядке. Все должно быть в порядке, если она самая обычная. Если она такая обычная, как ты говоришь. Тогда я ее выпью.
– Этот напиток как-то смутно возбуждает, подобно фильму Леопольдо Торре-Нильссона, – сказал Пол. – Очень удачно, что я его у тебя отнял, Белоснежка. Он для тебя слишком возбуждающ. Если бы ты его выпила, с твоим желудком могло бы случиться что-нибудь нехорошее. Но поскольку я мужчина, и поскольку у мужчин крепкие желудки, способные переносить как тяготы, так и радости жизни, со мной ничего не случится. Какая удача: я ощутил, что ты намерена его выпить, и ощутил, что он слишком для тебя возбуждающ, ощутил это на своей ощутительной машине в моем подземном сооружении и сумел прибыть сюда как раз вовремя, чтобы вырвать его из твоих пальцев за какое-то мгновение до того, как он должен был коснуться твоих губ. Этих губ, которыми я безмерно восхищался сперва через окно, а затем из моего подземного сооружения. Этих губ, которые…
– Слушай, Джейн, а чего это он вдруг брякнулся? – заметила Белоснежка. – И ты посмотри на зеленую пену, струящуюся по его лицу! И ты посмотри, как он корчится в судорогах! Почему же вся эта сцена так смахивает на предсмертную агонию? Я начинаю думать, может с этим напитком и вправду что-то было не так? Джейн? Джейн?
– О нем одно можно сказать, – сказал Фред. – Пол был прямой. Прямой, как стрела. И просто взглянув на него, в тех случаях, когда наши пути пересекались, на автобусной остановке или там в магазине уцененных товаров, я мог сразу сказать, что у него есть искорка. Ведь какую искорку нужно было иметь, чтобы выкопать возле дома эту здоровую яму, напичкать ее всеми этими проводами, присоединить ко всем этим проводам всех этих собак и так далее. Тут нужна уйма технической изобретательности, как я понимаю, и уйма технических познаний, и это не должно остаться преуменьшенным при нашей итоговой оценке Пола. Я также должен упомянуть высокое доверие, с каким относился к нему Хого, о чем свидетельствует крупная сумма денег, завернутая в банковский баланс Хого, найденная при Поле, когда его переодевали в морге. Найдутся, конечно же, и те, кто скажет, что Хого откупился этими деньгами от Пола, но я не склонен этому верить. Я предпочитаю верить, что Хого относился к Полу с величайшим доверием, я бы сказал, с доверием, далеко выходящим за пределы разумного, говоря строго. Но я заговорил, как банкир, настырно и благоразумно, а мне совсем бы не хотелось говорить подобным образом. Посмотрите на Амалию, которая сидит здесь, в первом ряду, с черной тряпицей на лице, в ожидании того момента, когда ее усопшего любовника запрячут под землю в приготовленном для него ящике. Представьте, что она сейчас переживает. Нет, это невозможно себе представить. Я не стану просить вас об этом. Я лишь прошу вас о сочувствии к несчастной женщине, мгновенно, по одному росчерку Господнего пера, лишившейся источника дохода, душевного тепла и человеческого сношения, кое все мы ценим столь высоко и в коем нуждаемся столь сильно. Я хочу, чтобы эта мысль вошла в ваши головы и никуда оттуда не выходила. Что касается меня, я всего лишь Фред, бывший руководитель оркестра, насквозь пронзенный страстью к Белоснежке, этой девушке из третьего ряда, сидящей рядом с Джейн. Она и говорить со мной не хочет, хоть я весь в ее власти. Судя по всему, нахождение в чьей-либо власти не накладывает никаких обязательств на того, в чьей власти находишься, – даже обязательства уделить иногда слово-другое или тусклую полуулыбку. Но это – мое дело, a не то, во исполнение которого мы собрались здесь, в виду Господа, и которое состоит в том, чтобы сжечь Пола, положить его в урну, а затем погрузить эту урну в землю в приготовленном для того ящике. Некоторые любят, чтобы их рассеивали поверху, но Пол хотел быть помещенным под землю. Что вполне согласуется со всем остальным, что мы о нем знаем.
ПРЕДАНИЕ МИРА АНАФЕМЕ НЕ ЕСТЬ АДЕКВАТНЫЙ ОТВЕТ МИРУ
Старания выбраться из жопы, в которой мы находимся. А кто, собственно, сказал нам, что есть нечто лучшее? Откуда взялось самое это понятие, «нечто лучшее»? Как оно выглядит, это нечто лучшее! Только не говорите мне, что это детская идея, я все равно не поверю. Я знаю нескольких разумных детей, но и они не настолько разумны. А кроме того, имеется целая орда явных недоумков, которые при всем своем недоумстве способны представить себе нечто лучшее. Я мечтаю о счастливом острове. Безвременно почившего Билла не ждет награда. Мы вознесли его до неба. Билл, несомненно, присоединится к сонму этих небесных героев вроде Теодицея и Катахреза, которые правят стройным стремленьем по миру девственниц и вдовиц. Мы подняли его к небу. Билл, несомненно, присоединится к сонму этих малых божеств, что правят плавным полетом кладбищ по небу. Если на полпути могилы разверзнутся и из них посыплются туго спеленатые тела, это будет его промашка, наверное.
Билл кончил свою жизнь на виселице. Мы об этом сожалеем. За все это время он был первым из нас, кто кончил свою жизнь на виселице. Мы об этом сожалеем. Но таков был вердикт. Мы изрядно намучались, пока его вешали. Прежде мы никогда никого не вешали. По счастью, с нами был Хого, он очень нам помог. Билла повесили потому, что он был виновен, а если ты виновен, тебя должно повесить. Он был виновен в чаноубийстве и в несостоятельности. Он долго прыгал по помосту. Было заметно, что он не хочет быть повешенным. Все это – очень хлопотная история. По счастью, у Хого был при себе арапник. Это сильно ускорило дело. Теперь вернулась некоторая невозмутимость. Мы ценим невозмутимость. Это значит, что все путем. Новым вожаком стал Биллов друг Дэн. Мы решили позволить Хого жить в нашем доме. Он, вообще-то, скотина, но скотина расторопная. Хорошо присматривает за чанами. Дэн приступил к водительству с хорошей агрессивностью. К ассортименту добавил три новые разновидности: «Детский Водяной Каштан», «Детский Кимчи», «Детские Бобовые Усики». Они прекрасно пошли, эти новые разновидности. Белоснежка продолжает возлагать на Полову могилу хризантемы, хотя что ей там, в этой могиле. Думаю, она и сама это понимает. Но ей нравилась его кровь, пока он был жив. Ей нравился не он, но некая абстракция, которая для нее обозначала «его». Я вовсе не уверен, что это лучшая из идей.
