Текст книги "Цивилизация классического ислама"

Автор книги: Доминик Сурдель

Соавторы: Жанин Сурдель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

К тому же процесс перехода к оседлости, который приводил к обустройству в Сирии знатных Сподвижников Пророка и многочисленных представителей крупных мекканских родов, прибывавших в эту провинцию вслед за первыми христианизированными оккупантами-арабами, сосредотачивал в их руках крупные земельные хозяйства, которые доставались им чаще всего после бегства византийских хозяев и становились центрами закрепления кочевников. На них прежде всего держалось богатство умаййадского правящего класса, предпочитавшего обосновываться в местах, обеспеченных сельскохозяйственными сооружениями, и строившего там «умаййадские замки», руинами которых до сих пор усеяна сиро-иорданская равнина, плато Бекаа и плодородная долина Иордана. Несомненно, эти пункты племенной оккупации избирались в зависимости от сирийских военных округов, джундов,которые соответствовали одновременно территориальным зонам и мобилизационным единицам, образуемым людьми одного клана. И прежде всего вокруг них разворачивалось соперничество алчных интересов, накладывающееся на старые родовые обиды. Ситуацию усугубляли действия халифов, поддерживавших то один, то другой клан и стремившихся при этом увеличить собственные владения, либо изымая чужие, либо – и чаще всего – эксплуатируя после проведения значительных ирригационных работ дотоле необрабатываемые земли.

Умаййадская Сирия в начале VIII в.

Умаййадская Сирия, будучи регионом интенсивной арабской колонизации, характеризовалась развитием некоторых местностей, соответствовавших античным городам региона и старинным земельным владениям, получившим новых хозяев. Эти поселения, известные по недавно обнаруженным руинам, располагались вдоль путей сообщения, совпадавших с древнеримскими дорогами или тропами в пустыне, которые имели одновременно стратегическое и экономическое значение. Большинство из них отмечены умаййадскими замками, некогда известными как «замки пустыни», в которых обитали члены халифской фамилии и мусульманская аристократия.

Такого рода деятельность и все трудности местного порядка представляли между тем лишь один аспект задачи, которой занимались суверены умаййадской династии почти девяносто лет, и в течение этого периода наблюдалось если не постоянное развитие империи, то, по крайней мере, ее прирост в некоторых регионах и повсеместное упрочение позиций, обретенных в результате первых арабских рейдов. Самые значительные успехи в территориальном плане были одержаны на западе, где поход Укбы (в народном предании – Сиди Окбы) и основание «лагеря» Кайруан в Ифрикии создали возможность для завоевания всего Магриба в 670–700 гг. и оккупации Испании в 710–716 гг., произошедшей благодаря походам Мусы ибн Нусайра и знаменитого Тарика, захватившего Толедское королевство вестготов. Однако предпринятые вслед за тем атаки арабских завоевателей на Галлию были отбиты в 732 г. в битве при Пуатье, положившей предел продвижению мусульманских армий, в то время как в Северной Африке велось непрекращающееся упорное берберское сопротивление.

Параллельно шло продвижение арабских завоевателей на другом крае исламского мира, в восточных провинциях, где за аннексиями Герата и Балха в конце халифата Усмана последовали переход через Оксус (Амударью) в 671 г., а затем взятие Самарканда и Бухары, ставших в 705–713 гг. державными резиденциями энергичного наместника Кутайбы. Мусульманские армии перешли тогда границу Ферганы, чтобы проникнуть в китайский Туркестан, захватили дельту Инда, взяли Мултан и присоединили к империи Синд, оставив за собой островки разграбленных и непокоренных территорий, которые стали очагами волнений, подобных берберским, и тоже составляли зону относительной небезопасности.

Впечатляющие успехи, хотя и не имевшие столь долговременных результатов, были достигнуты также в отношении Византии, борьба с которой активно велась сначала в правление Муавийи, затем ал-Валида I и Сулаймана. Крупные сухопутные походы через Анатолийское плато и по морю – после создания Муавийей исламского флота – предпринимались неоднократно. Часть их завершилась настоящими осадами Константинополя: впервые в 673–678 гг., затем в 716 и 717 гг., после того как, опустошив Кипр в 649 г., Умаййады начали претендовать на морскую гегемонию в Восточном Средиземноморье. За дерзкими ударами в направлении Босфора последовало отступление. Тем не менее это привело к укреплению арабо-византийских границ в Киликии и Верхней Месопотамии, где мусульманские войска начали возводить фортификационные сооружения и создавать настоящие опорные пункты для своих сезонных вторжений во враждебную страну – рибатысвященной войны, которые веками будут отмечать пределы исламской империи. В то же самое время в других регионах сирийские контингенты, разобщенные борьбой между кайси калб,теряли боевой пыл по мере нарастания внутренней анархии и в связи с необходимостью все чаще выступать против все более опасных бунтов.

Эти бунты, как в Иране, так и в Магрибе, зачастую провоцировались антимусульманскими выступлениями, будоражившими еще не до конца покоренные регионы. Но имели место и волнения, вызванные антиумаййадскими настроениями определенных арабских кругов, в большей или меньшей степени поддержанных местными неарабскими группировками. Операции по их усмирению всякий раз выпадало проводить войскам, состоявшим главным образом из сирийцев, которые на чужой территории отождествлялись с небезупречным умаййадским делом и которым с трудом удавалось поддерживать свое военное превосходство в подобных условиях.

Одной из первых репрессивных акций такого рода, выпавших на долю умаййадских войск в конце VII в., было усмирение бунта, поднятого «антихалифом» Ибн ал-Зубайром, не пожелавшим признавать Йазида I и вознамерившимся утвердить свою власть в Аравии, пока Сирию раздирали волнения, предшествовавшие воцарению марванидской ветви. После кампании в Ираке пришлось осадить священный город ислама, – где первая бесплодная попытка войск халифа Йазида десятью годами раньше уже вызвала пожар в Каабе, – чтобы в 693 г. ал-Хаджджадж, энергичный посланник халифа Абд ал-Малика, смог восстановить там порядок и предать смерти Ибн ал-Зубайра.

Род АлидовАрабскими цифрами выделены 12 шиитских имамов.

В то же время в Ираке продолжали вспыхивать восстания, вызываемые как политико-религиозным брожением, которое охватывало крупные города региона, так и враждебностью иракцев по отношению к соперничающей провинции, у которой они оказались в подчинении, несмотря на естественные богатства и торговые возможности их собственной территории. Речь идет прежде всего о хариджитах, которые были жестоко разбиты Али на следующий день после их первого акта отделения, но не оставили своей надежды основать схизматический халифат и заявили о себе, сделав отправной базой территории Фарса и Аравии, служившие убежищем для их наиболее фанатичных элементов. Их последовательные восстания, связанные с возникновением в их рядах тех или иных сект, потребовали неоднократных военных репрессий. Кроме этого, очагом интриг оставался город Куфа, принимавший мятежных шиитов, которые после периода бездействия при халифате Муавийи (чей авторитет признавал ал-Хасан, старший сын Али) при следующем правлении действовали с меньшей осторожностью. Второй его сын, ал-Хусайн, уступил настояниям поощрявших его претензии сторонников, но те покинули его, едва столкнувшись с реакцией умаййадского наместника. Сам он и небольшая группа верных сподвижников – членов его клана и собственной семьи, – которые поддержали его и прибыли с ним из Медины, погибли в ходе короткой схватки, произошедшей недалеко от Евфрата в Карбале в 680 г. Память халифа Йазида, ответственного за это избиение, с тех пор останется для всех шиитов покрытой позором, тогда как угрызения совести многих иракцев, чувствовавших себя виноватыми в том, что не защитили внука Пророка, несмотря на обещанную поддержку, привели их к новым, более значительным вооруженным столкновениям с официальными силами.

После провала попытки так называемых «кающихся» третий сын Али, рожденный им не от Фатимы, а от другой жены и названный потому Мухаммадом ибн ал-Ханафийей, с помощью агитатора по имени ал-Мухтар сформулировал надежды и требования шиитов Нижнего Ирака. Восстание ал-Мухтара было подавлено занявшим трон Абд ал-Маликом, который поручил ал-Хаджджаджу усмирить этот регион, прежде чем нанести удар по мекканскому восстанию. Но это отнюдь не успокоило умы, и сторонники Мухаммада ибн ал-Ханафийи, не тронутого сирийскими войсками, начали тайно организовывать революционное движение, ставшее первым движением, вдохновленным мессианской идеей. Короче говоря, спокойствие Ирака держалось лишь на бдительности и гибкости умаййадского наместника провинции, а основание Васита, города, созданного специально в центре (отсюда название), чтобы служить резиденцией или, скорее, укрепленным лагерем, показывает, благодаря чему удерживалось в этой враждебной стране ополчение сирийских арабов. Слишком многое зависело от личности ближайшего помощника правителя, и ситуация последовательно ухудшалась с тех пор, как халифы лишились поддержки таких решительных деятелей, как Зийад и его сын Абд Аллах, ставленников Суфийанидов, и особенно таких, как опора халифа Абд ал-Малика знаменитый алХаджджадж, чьи стремительность и жестокость останутся в легендах.

Таким образом, конец умаййадского периода ознаменовался сменяющими друг друга восстаниями шиитов и хариджитов, подавить которые удавалось с большим трудом и, во всяком случае, только на время. К уже упомянутым событиям можно добавить восстание 740 г. внука ал-Хусайна, Зайда, отец которого ребенком спасся во время избиения при Карбале, и восстание 744 г. его троюродного брата Абд Аллаха ибн Муавийи. Но самые крупные волнения разжег десятью годами позднее хариджитский бунт в Верхней Месопотамии, истощивший силы последнего умаййадского халифа Марвана II в тот самый момент, когда он собирался противостоять подступавшим из Хорасана аббасидским войскам.

Впрочем, хроническое религиозное возбуждение охватывало, помимо Ирака, и другие регионы. Не говоря уже об Аравии, которая имела сообщение с низовьями долин Тигра и Евфрата и оставалась, как мы уже говорили, местом пребывания многочисленных антиумаййадских элементов, членов алидской фамилии и просто потомков Сподвижников, известных в качестве ученых и богословов: надо отметить, что Магриб очень рано принял хариджитских проповедников из Месопотамии, которые нашли благоприятную среду для своего учения в местном эгалитаризме. Берберский национализм, таким образом, имел религиозный оттенок, который стал еще интенсивнее в последующие века.

С другой стороны, в Иране росло чувство страстной преданности потомку Пророка, лежавшее в основе шиизма и подогреваемое пришлыми эмиссарами из иракского очага. Целая сеть с многочисленными степенями подчинения занималась этой деятельностью, направляемой революционным движением и обнадеживавшей претендентов с разными титулами, от потомков Али до потомков ал-Аббаса, дяди Пророка, и его живого знатного наследника из клана бану хашим. В сущности, неизвестно, в какой мере Алиды – не считая Йахйи, сына Зайда, восставшего, чтобы отомстить за отца, и тоже погибшего, – участвовали в этой тайной организации. Но достоверно известно, что Аббасиды, скрывавшиеся сначала в Трансиордании, а затем в самой Куфе, смогли извлечь из нее свою выгоду. Наиболее активный из их посланцев, загадочная фигура иранского происхождения по имени Абу Муслим, сумел организовать в Хорасане настоящую армию и дать ей в качестве условного знака черное знамя, которое стало символом новой династии.

* * *

Успех его пропаганды, опиравшейся на известные тогда феномены религиозного возбуждения, можно объяснить кризисом умаййадского общества, растущим по мере того, как под давлением обстоятельств неумело трансформировался порядок, установленный в исламской империи сразу после завоеваний. Действительно, при первых четырех халифах и еще при жизни Муавийи халифская казна пополнялась за счет добычи от военных походов, но пенсии и земельные пожалования в провинциях получали только мусульманские воины, оседавшие на местах. Завоеватели и данники, воспринимаемые согласно двойному стандарту, сосуществовали, таким образом, в двух различных общинах, проблемы которых совпадали только случайно, где покоренным народам не позволялось занимать место первого плана.

Эта ситуация начала меняться, когда при участии коренного населения была создана исламская администрация, главной задачей которой должно было стать взимание тяжких податей с подданных, остававшихся на своих землях. Старый механизм византийских и сасанидских служб, принятый в разных регионах вместе с использованием местных языков, в частности греческого и древнеперсидского, вскоре был заменен новой организацией с регистрами на арабском языке, которая по-прежнему оставалась в ведении традиционных секретарей и писцов. Это давало возможность разносторонних контактов, особенно в Сирии, где халиф сознательно отдавал инициативу в этой сфере местному контингенту. Далее последовало масштабное обращение в ислам коренного населения, как администраторов, так и подчиненных, стремившихся избавиться от своих налоговых обязательств и даже примкнуть к арабским родам и племенам, которые принимали их в качестве клиентов. Основы, на которых функционировали службы, тоже были вскоре трансформированы двойным потоком исламизации и арабизации.

Этот феномен достиг достаточной интенсивности в эпоху Абд ал-Малика, когда арабский стал официальным государственным языком и на нем начали выбивать легенды на монетах и писать монументальные тексты, соперничавшие в возвышенности с греческими надписями. Параллельно в общественной и частной жизни давали о себе знать последствия внезапного взаимопроникновения миров, например сооружение огромных мечетей, рассчитанных на приток новообращенных. Это было уже выражением нового менталитета, восприимчивого как к величию исламской цивилизации, так и к некоторым неарабским ценностям прошлых столетий, которые стало дозволено воспроизводить с целью превзойти их.

Но очевидный успех симбиоза, который придал правлениям Абд ал-Малика и его сына ал-Валида совершенно особенный размах, породил в то же время проблемы как фискального и экономического, так и социального порядка. Его первым следствием, масштабы которого было трудно предвидеть, стало сокращение доходов, на которые рассчитывало умаййадское государство, замещая нерегулярные поступления в казну военной добычи постоянными вливаниями податей, которыми облагалось прежде всего сельскохозяйственное производство. Этими податями, варьировавшимися в зависимости от региона и в соответствии с особенностями завоевания, были обременены в основном земли немусульман. Принятие ислама их владельцами, таким образом, приводило к спорам и беспорядкам внутри системы. Умаййадская попытка ослабить их, не освобождая новообращенных от поборов, а обязывая их платить эквивалент требуемого от мусульман пожертвования, не имела ожидаемого эффекта. Когда умаййадские наместники продолжали требовать от новообращенных дань с их земель в прежних размерах, многие из них оставляли свои владения и перебирались в города, чтобы заняться там каким-нибудь ремеслом или, скорее, пополнить ряды анархического плебса. Это грозило привести к всеобщему оскудению в связи с растущей нищетой в крупных городах и сокращением поступления податей, взимаемых с необрабатываемых земель. Умаййадским суверенам с тех пор оставалось действовать только авторитарными, силовыми методами – не считая временного отступления Умара II в начале VIII в., – способными вызывать лишь еще большее недовольство.

Кроме этих первых печальных результатов массового обращения в ислам, наблюдалось появление нового социального класса – неарабских мусульман, которые приспособились к сложившимся обстоятельствам, сохранив свою региональную самобытность и испытывая более или менее серьезные проблемы сосуществования с бывшими завоевателями. В Сирии, например, элементы, чуждые первой исламской общине, без большого труда интегрировались в племенную клиентелу умаййадской аристократии. А вот в Ираке и Иране их положение было, несомненно, намного тяжелее, поскольку арабских правителей беспокоили их численность и традиционное превосходство, которым они кичились. Отстраняемые в этих провинциях от значительных должностей, униженные и полные амбиций, они были готовы последовать за любым агитатором, и именно из них рекрутировались самые преданные сектанты алидского и аббасидского толка.

Само их существование могло лишь усилить центробежные тенденции в империи, последовательной унификации которой, по правде говоря, никогда не предпринималось.

Умаййадский мир, несмотря на единство правления и то превосходство, которым пользовалась там Сирия, оставался миром разнородным, величие которого составляли многочисленные наследия, но антагонизм между провинциями, выливавшийся зачастую в разнообразные религиозные движения, мешал развитию единой и сильной – способной подтвердить престиж сирийской династии – исламской идеологии. Именно такой была ситуация, которую вскоре предстояло изменить аббасидской династии.

Глава 2
ПРЕВРАТНОСТИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ВЛАСТИ (750–936)

Восприняв опыт умаййадской династии и персональные усилия ее суверенов, аббасидское владычество открыло новый период исламской империи, когда государственное могущество держалось прежде всего на высоком достоинстве халифа как родственника Пророка, способного благодаря этому званию служить представителем и защитником совершенного правоверия. Династия «благословенная», как она сама себя называла, с самого начала стремилась обозначить свой разрыв с прежними властителями Сирии, максимально используя для этого внешнюю атрибутику: перевод столицы в Ирак – сначала в Куфу, затем в Багдад, – принятие «тронных имен», напоминающих о покровительстве Аллаха, чью особую милость чувствовали на себе новые халифы (ал-Мансур – «поддерживаемый Аллахом»; алМахди – «ведомый Аллахом»; ал-Рашид – «благонаправляемый Аллахом»), последовательное наращение титулатуры суверена, употребляемой в официальных текстах, надписях и легендах на монетах, тенденция ко все большей пышности церемониала, изолирующей халифа от подданных, покровительство и совет религиозных деятелей, официальное вмешательство халифа в вопросы догмы и осуждение ересей. Аббасидская династия изначально опиралась прежде всего на тот класс населения, который при Умаййадах находился в приниженном ранге клиентов и который только теперь смог поставить на службу мусульманскому государству свои способности и воспитание, передав ему бюрократический дух, не известный в прежние времена. При этом она практически отказалась от прежней племенной, преимущественно арабской, войсковой системы, формируя армию как из арабских, так и из неарабских добровольцев, а позднее – наемников.

Столкнувшись на практике с проблемами управления, Аббасиды продолжили умаййадскую линию, четче обозначив этапы уже начатой эволюции. Так, в плане церемониала, равно как и в организации управления, новые хозяева империи лишь следовали тенденциям, которые наметились в ту пору, когда халиф подражал в своем поведении манерам прежних суверенов Востока – византийских василевсов или сасанидских хосровов – и прибегал к услугам своих писцов и сборщиков податей. Унаследованная непосредственно от эпохи завоеваний структура империи сохраняла свою врожденную разнородность, которую не удалось сгладить Умаййадам и которая будет мешать попыткам унификации, идущим уже из багдадской столицы. Даже династический принцип, закрепленный в заблаговременном назначении преемника, был заимствован Аббасидами у предшественников, пытавшихся насадить его в мусульманской среде, несмотря на интриги и борьбу, неизменно сопутствующие каждой смене правления. Отныне внутривластные раздоры не должны были выходить на племенной уровень. Они затрагивали только окружение халифа, не дискредитируя престиж самого положения суверена. Но отсутствие четкого порядка наследования, заранее определяющего выбор преемника, по-прежнему оставалось причиной слабости власти.

* * *

Претензии Аббасидов на легитимность, которой они хотели отличаться от Умаййадов, встречали ожесточенное сопротивление соперников, способных похвалиться аналогичными титулами. Конечно, потомки ал-Аббаса, дяди Мухаммада, имели те же права, что и другие хашимиты, которые происходили от Абу Талиба через Али, – и поначалу, по-видимому, действительно прямое родство через Фатиму, дочь Пророка и жену Али, не служило аргументом в пользу их потомков. Но Аббасиды так и не сумели получить всеобщее признание и разоружить оппозицию тех, кто когда-то сражался за их дело, не отделяя его от дела других членов «семьи Пророка». Двусмысленность, поддерживаемая вокруг их личности, чтобы скрыть истинные цели их деятельности, должна была сильно осложнить будущее династии.

Действительно, хотя Абу Муслим, наиболее активный проводник аббасидской революционной пропаганды, сумел использовать в интересах династии недовольство хорасанского населения, издавна терпевшего унижения, он никогда не выступал как защитник какого-то конкретного аббасида, употребляя в их отношении туманное выражение «члены семьи Мухаммада». Не только победа их армии над умаййадскими войсками в долине Большого Заба в 749 г., но и взятие Куфы и освобождение скрывавшегося там аббасидского претендента не повлекли за собой немедленного провозглашения нового халифа. В этом промедлении авторы видят последний упущенный Алидами шанс.

Генеалогическая таблица аббасидских халифов

Едва установленное аббасидское господство не замедлило вызвать бурные ответные действия со стороны Алидов, объявивших себя обманутыми. Первый, впрочем довольно короткий, халифат династии, халифат Абу л-Аббаса, задолго до того прозванного ал-Саффахом, «великодушным», или, по некоторым интерпретациям, «кровавым», был относительно спокойным правлением. Чего не скажешь о следующем халифате ал-Мансура: потомки ал-Хасана, которые никогда не поднимали волнений при Умаййадах, взбунтовались сначала в Аравии, затем в Ираке, вынуждая суверена к репрессиям, которые превратили его отныне во врага шиизма. И хотя третий халиф, – тронное имя которого ал-Махди [3]3
  Махди – мессия, спаситель (араб.).


[Закрыть]означало, что Аббасиды притязали удовлетворить мессианские упования своих бывших сторонников, – безрезультатно пытался привлечь на свою сторону шиитов, всегда составлявших оппозицию, то четвертый, ал-Хади, вынужден был вернуться к политике силы, следствием чего стала резня в Факхе, неподалеку от Медины, где нашла смерть группа претендентов. Этот эпизод возвел между Аббасидами и Алидами стену, аналогичную той, которая выросла между Умаййадами и Алидами после эпизода в Карбале. Только дробление шиизма, развивавшегося и разветвлявшегося в обстановке борьбы и подполья, способствовало консолидации режима, который оказался окружен атмосферой враждебности, но сумел воспользоваться трудностями своих противников.

Поистине бесконечными были расколы среди шиитских сторонников. Кое-кто из них, решив, что их час пришел с восшествием ал-Мансура, безуспешно осаждал резиденцию халифа, пытаясь провозгласить его своим вождем. Но главное, вокруг двух ветвей алидской фамилии сгруппировались два движения: с одной стороны, сторонники хасанидов, с другой – сторонники хусайнидов, которые, в свою очередь, во времена ал-Мансура разделились на две ветви, когда два сына 6-го имама Джафара ал-Садика были одновременно признаны повелителями разными группировками шиитов. Подобная ситуация была лишь на руку первым Аббасидам, обладавшим преимуществом власти, подкрепленной одновременно правами семьи Пророка и юридической значимостью присяги на верность, которая приносилась каждому новому суверену.

Их сила в значительной степени держалась также на умении ловко привлечь и использовать сторонников, которые некогда активно участвовали в революционных событиях в Иране и среди которых претенденты на власть находили своих доверенных эмиссаров. Как только устанавливался новый режим, главные дворцовые должности и звания жаловались им, как преданным слугам, на которых халиф мог опираться больше, чем на членов своей фамилии, завидовавших его власти и даже оспаривавших ее. Новообращенные из местного населения, таким образом, с самого начала занимали посты министра двора и вазира, выступали доверенными лицами, с которыми халиф, как известно, ежедневно беседовал о положении в империи, и это из них формировались службы центральной администрации, которые должны были обеспечить наилучший контроль над провинциями с точки зрения сбора налогов и распределения доходов. Исламское государство не только использовало их талант писцов и их специальные знания, в частности в фискальной сфере, как это было в умаййадскую эпоху, но отныне предоставило им исполнять подлинно государственные обязанности. Вместе с ними проникали политические традиции и дух старой сасанидской монархии, проявлявшиеся как в растущей пышности двора, так и в аристократических привычках, которыми стало характеризоваться отправление халифской власти.

Такое засилье выходцев в основном из восточных провинций было еще более упрочено переносом столицы за пределы сирийской территории и созданием новой резиденции халифа в центре богатого и густонаселенного месопотамского региона, переживавшего в то время экономический подъем. Сам перенос был следствием определенных исторических обстоятельств. В период тайной деятельности аббасидские принцы скрывались в Куфе. Там был провозглашен первый халиф, оставивший Куфу своей резиденцией. Основание знаменитой столицы, которая вскоре стала отождествляться с создавшей ее аббасидской династией, было делом второго халифа – ал-Мансура. Опасаясь соседства Куфы, с его мятежным и склонным к бунту населением, он, сменив несколько резиденций, стремился основать город, где мог бы чувствовать себя в безопасности и откуда центральные органы имели бы возможность контролировать всю империю. Он выбрал место будущего Багдада на оси, соединяющей Персидский залив с Верхней Месопотамией и северными пределами Сирии на выходе пути из Ирана, где Тигр и Евфрат, сближаясь, соединялись системой каналов, образуя естественную защиту и замечательное средство коммуникации. Здесь был заложен «город Мира» ( Мадинат-ал-Салам), название которого должно было стать символом начавшейся «эры праведности». Дальнейшее его развитие и статус главного города Ирака, сохраненный до нынешней эпохи, докажет, насколько прав был ал-Мансур, решивший обосноваться на этом месте.

Старый центр Багдада, именуемый обычно «Круглым городом», чтобы отличить его от позднейших городских агломераций, был значительно разрушен в ходе вспыхнувшей в 813 г. гражданской войны. Между тем он успел вызвать восхищение современников, прежде всего тщательностью, с которой его основатель продумал план и малейшие детали внутренней организации города. Хотя от него не сохранилось даже развалин, известно, что он был обнесен двойным кольцом стен, четверо надежно укрепленных ворот соответствовали четырем ведущим из него дорогам, в центре его возвышались, окруженные широкой эспланадой, дворец халифа и мечеть, а между двумя поясами укреплений находились помещения для охраны и служащих. Собственно городская торговая и ремесленная деятельность первоначально допускалась внутри первого кольца укреплений, но впоследствии из соображений безопасности была вынесена наружу. В результате очень скоро вне халифского города образовались новые кварталы, отведенные либо для рынков, либо для более или менее роскошных частных жилищ. Даже сын халифа заложил на другом берегу Тигра лагерь, который стал автономным кварталом и получил название Русафа. К концу правления ал-Мансура Багдад, таким образом, вышел далеко за пределы первоначального Круглого города и состоял из множества расположенных рядом и дополняющих друг друга специализированных ансамблей.

Основанный первоначально в качестве «государева города» со всеми характерными для него чертами, Багдад вскоре пережил значительный приток населения, что должно было превратить его в экономический и интеллектуальный центр. К нему тяготели жители старых мусульманских городов, Басры и, особенно, Куфы, в то время как географическое положение сыграло для него роль, подобную той, которая некогда обеспечила процветание престижной сасанидской метрополии – Ктесифону. Составной характер агломерации усиливался по мере роста ее потребности в рабочей силе и по мере того, как все более пышным становился многочисленный и жадный до роскоши халифский двор и все более доходным делалось высшее общество банкиров и крупных купцов. Эта ситуацияпорождала еще большую амбициозность местного населения – по сравнению с арабским контингентом, составлявшим меньшинство и зачастую располагавшим более скромными финансовыми средствами.

Амбициозная столичная клиентела отныне чувствовала свою необходимость для функционирования государства, образуя среду, в высшей степени благоприятную для распространения более или менее чуждых традиционному исламу доктрин. Некоторые из ее представителей, принявшие ислам скорее из оппортунизма, нежели по личным убеждениям, фактически оставались преданными своим прежним верованиям, в частности манихейству, и своим этническим и культурным корням. Их нежелание принять этику ислама и приобщиться к созданию аутентичной арабо-мусульманской культуры начало беспокоить третьего халифа, ал-Махди, который повел против подозрительных (зиндик) политику решительных репрессий. В этом состояла одна из первых попыток Аббасидов поддержать цельность религиозного наследия, хранителями которого они себя считали, и тем самым укрепить монолитность общества, развивавшегося за счетсамых разных влияний, и его приверженность исламу.

С другой стороны, эти же самые халифы должны были бороться за сохранение единства империи, не забывая про целостность доктринальной базы. Задача была тем более трудной, что местные сепаратистские движения использовали в своих целях враждебность, которую испытывали к власти в ряде провинций за ее жестокое отношение как к прежней правящей фамилии, так и к разного рода группировкам, благодаря которым она обеспечила собственный триумф.

На западной оконечности исламских владений Испания стала убежищем для последнего отпрыска умаййадской фамилии, избежавшего резни, устроенной Абу Футрусом в Палестине, и других ловушек, расставлявшихся аббасидскими охранными службами. Это был внук халифа Хишама, известный в дальнейшем под именем Абд ал-Рахман – «пришелец». Он нашел среди местных арабов верных сторонников, которые приняли его в 755 г. и вскоре помогли овладеть Кордовой, служившей резиденцией мусульманских наместников провинции. После чего благодаря своей ловкой и решительной политике он сумел укрепить независимость основанного им умаййадского эмирата. В то же время он организовал исламскую территорию Андалус, окончательно отделенную после его смерти в 788 г. от неспособного ее отвоевать аббасидского государства.