Текст книги "Цивилизация классического ислама"

Автор книги: Доминик Сурдель

Соавторы: Жанин Сурдель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Часть первая
Рождение и распад империи

Глава 1 ИСТОКИ АРАБО-ИСЛАМСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ (622–750)

В начале VII в. в Аравии, во глубине пустынного Хиджаза, устами вдохновенного человека по имени Мухаммад – это имя часто транскрибируют как Магомет – был провозглашен ислам,новая, основанная на «покорности Аллаху» и почитании его Посланника религия. Проповедь ее первоначально затронула лишь ограниченное число современников в небольшом торговом городе Мекка и горном оазисе Йасриб, ставшем «городом» Пророка, или Мединой. В момент смерти Мухаммада, в 632 г., она только-только охватила кочевавшие внутри страны арабские племена, отдельные вожди которых согласились признать власть нового государства, хотя такое политическое объединение нельзя рассматривать как истинное обращение в ислам. Эти на первый взгляд незначительные, но вскоре вышедшие за локальные рамки последствия тем не менее объясняют то политическое потрясение, которое меньше чем через 50 лет почти полностью изменит облик Передней Азии и бассейна Средиземного моря, когда от Пиренеев до равнин Индостана и Мавераннахра раскинется империя, рожденная потребностью распространения новой веры.

Древняя Аравия накануне хиджры

Кочевые племена разного происхождения, но почти всегда стремившиеся продвинуться севернее, соседствовали здесь с редкими очагами оседлости, занимающими либо оазисы Хиджаза, вдоль которых пролегал караванный путь благовоний и пряностей, либо древнюю «счастливую» Аравию, пребывавшую в полном упадке.

Внезапность этого феномена и контраст между негромким началом мусульманской общины и расцветом громадного завоевательного государства уже сами по себе вызывают изумление историков. Отсюда разнообразие предложенных объяснений, подавляющее большинство которых усматривают в этом особый случай крушения античного мира. Во всяком случае, очевидной остается связь между скромным творением Мухаммада и сложной организацией позднейшего исламского мира, который искал свои руководящие принципы в мельчайших деяниях и поступках своего основателя и, расположившись в лоне богатых и урбанизированных регионов, сохранял память о той своеобразной стране, где был явлен завет Мухаммада и откуда его первые сподвижники отправились покорять окрестные земли.

* * *

Страна эта, Аравия, повсеместно, кроме юго-западной оконечности, отличавшаяся сухостью климата и грубым нравом своего немногочисленного населения семитского происхождения, еще и в VII в. жила в состоянии анархии и беспорядка, о котором нам недостает точных сведений. Сами жители называли ее Джазират-ал-Араб, или Арабский остров. Но она тем не менее никогда не имела общего управления и была известна античному миру только благодаря своей торговой активности и проникновению в соседствовавшие с ней на севере сиро-месопотамские земли племенных групп, бежавших от скудости родной земли, чтобы уподобиться окружавшим их оседлым народам. За ее пределами, между берегами Средиземного моря и горными плато Ирана долгими веками процветали очаги главных цивилизаций, сменявших друг друга. За ее же пределами развертывались важнейшие, определявшие историю события, которые затрагивали ее только рикошетом: либо втягивая иногда те или иные группы этих воинственных племен в более широкие конфликты, либо даже подвигая отдельных воителей к более или менее продолжительному вторжению вглубь этой враждебной территории. Легендарное богатство ее южной оконечности, производительницы «благовоний, которые она расточает подобно божественному аромату», согласно формуле Геродота, спровоцировало в прошлом ряд посягательств, от дерзкого похода римлянина Элия Галла [2]2
  Элий Галл – префект Египта, предпринявший по приказу Августа в 25 г. до н. э. поход в загадочную и богатую Аравию. Из-за предательства арабского проводника Силлея, заблудившись, погибая без пищи и воды, потеряв большую часть кораблей, был вынужден спустя семь месяцев возвратить пораженную чумой армию к римским границам.


[Закрыть]во времена Августа до попыток с IV в. Персии и Эфиопии колонизировать ее территории. Но это были второстепенные события, способствовавшие, конечно, частичному изменению внутренней организации полуострова, но еще ничем не предвещавшие той грандиозной роли, которую его народ вскоре должен был сыграть в эволюции средневекового Ближнего Востока.

В сущности, достигнутый доисламской Аравией уровень цивилизации оставался весьма низким, за исключением самобытного мира уже упомянутой южной оконечности, этой так называемой «счастливой» Аравии, с ее высокими горными цепями, омываемыми Красным морем и Индийским океаном, которая выигрывала за счет благоприятного высокогорного климата и влажных муссонов. Здесь, в высоких долинах Йемена и Хадрамаута, украшенных террасными культурами, издавна развивались богатые оседлые царства, жившие за счет экспорта мирры и ладана, а также за счет торговли между Индией и средиземноморским миром. Но расцвет этих мелких царств, среди которых можно отметить Саба, Майн, Катабан и Авсан, ассоциирующиеся с такими великолепными сооружениями, как Марибская плотина или Гумданский дворец, носил краткий и локальный характер. Современная наука пока не установила точную их хронологию, неуверенно относя начало их возвышения к XIII, VIII, а то и к V в. до н. э. По крайней мере достоверно известно, что за их блистательным взлетом, когда они снабжали благовониями и пряностями греко-римский мир, последовал период упадка, усугубленный экономическими трудностями Ближнего Востока в эпоху ожесточенной борьбы между враждебными империями византийцев и Сасанидов. В VI в. окружавшие эти царства кочевники, обеспечившие свое превосходство силой оружия, вытеснили их из прежней сферы торговли, что совпало с упадком, в который пришли их самые совершенные аграрные сооружения. Поэтому в наследство нарождающемуся исламу они передали скорее устные литературные традиции, уже ставшие достоянием арабов, расселявшихся в центре и на севере полуострова и сохранявших память о древнем йеменском родстве, нежели объекты материальной культуры, которая к тому же осуждалась Кораном как языческая.

Кроме того, общество, к которому принадлежал Мухаммад и в котором должен был укорениться его завет, существенно отличалось от общества, некогда процветавшего в «счастливой» Аравии. В среде доисламского периода, позднее получившей название джахилийа,то есть «невежество», «варварство», доминировали племенные и кочевые обычаи северных арабов, рассеянных по безграничным пространствам плато, где линии оазисов, иногда соответствовавшие древним руслам водных потоков, несомненно создавали условия для поселений, в которых оседлые могли жить во взаимном согласии с бедуинами. Последние, преобладавшие по всей стране и приспособленные к существованию в скудной среде, обычно кочевали с верблюжьими стадами, за счет которых обеспечивали свою жизнь, посредством набегов и непрерывных битв улучшая свой бедный пастушеский рацион и ведя с природой жестокую борьбу за выживание. Вынужденные зачастую оспаривать друг у друга источники воды и удобные для стоянок места, они уважали родовые связи, которые подогревали непрерывную враждебность между кланами, но при этом обеспечивали человеку среди своих близких прибежище от врагов. Такова была роль этих кланов, которые, в свою очередь, делились на группы и подгруппы или, напротив, объединялись в крупные союзы как имеющие общего предка, и их имена, бережно хранимые исламской традицией, известны нам до сих пор. Каждый клан обладал определенной зоной обитания и выпаса, но их сплоченность держалась прежде всего на признании общего предка, служившего героем-эпонимом, к которому сложные генеалогические связи позволяли им возводить свое происхождение без малейших сомнений.

Отдельные кланы повышали уровень жизни, захватывая не только выращивающие финики и бедные урожаи зерновых оазисы, но и местные рынки, представлявшие собой центры обмена, где процветало примитивное ремесло. Эти места мирных встреч, которые иногда были центрами крупных ярмарок, чаще всего совпадали с перевалочными пунктами и торговыми этапами караванных путей, которые пересекали в то время полуостров, следуя, в частности, по его западному побережью, «барьеру» Хиджаза, и по которым транспортировались пряности и благовония в крупные точки севера. Эти перевозки некогда обеспечивали благосостояние ряда очагов оседлого населения древних минейских, лихианских и тамудейских городов севера и того набатейского царства Петры, чье население арабского происхождения на заре христианской эры активно смешивалось с оседлым арамеизированным окружением, не отказываясь при этом от своего призвания торговцев-кочевников. Те же экономические причины впоследствии содействовали, с одной стороны, подъему северных арабских государств, возникавших, собственно говоря, за пределами Аравийского полуострова, таких как царство Лахмидов, Хиры (с IV в.) или царство Гассанидов (около VI в.), которые использовались византийскими правителями, чтобы поддерживать порядок в сиро-месопотамской пустыне и обеспечивать с этой стороны прикрытие аванпостов старинной римской границы. Влияние этого процветания еще долго ощущалось в негостеприимном регионе Хиджаза, который незадолго до рождения Мухаммада стал в результате стечения благоприятных исторических условий (упадок Южной Аравии и разрыв торговых путей от Евфрата к Персидскому заливу из-за борьбы между Сасанидами и Византией) центром торговой активности, контролируемой прежде северными и южными соседями. Отныне его население не только обеспечивало безопасность «дороги благовоний», но брало на себя расходы, связанные с торговлей, получая от своих вложений существенную выгоду. Хиджазцы быстро научились как коллективной дисциплине, контрастирующей с обычной арабской анархией, так и искусству политических переговоров, необходимых для ведения торговли в небезопасных условиях. Кроме того, контакты с внешним миром вели либо к техническим усовершенствованиям, о чем свидетельствуют лексические заимствования той эпохи, либо к восприятию чужестранных, более развитых и исполненных нравственного чувства верований, между тем как часть населения обращалась в иудаизм или христианство.

Но разбогатевшие на торговле племена Хиджаза в VII в. не утратили глубокой связи с менее развитыми бедуинами, с которыми их соединяло чувство общности происхождения, а также моральные и ментальные черты, сохраненные во всей полноте. Помимо арабского языка, который выделялся из прочих семитских языков сложностью морфологии, для тех и других были характерны традиционная племенная организация, суровость нрава, сочетающаяся тем не менее со вкусом к поэзии и красноречию, врожденная религиозная индифферентность, которая отнюдь не исключала бытования смутных страхов и суеверий, таких как культ многочисленных божеств, чаще всего астральных, воплощенных в деревьях или камнях, а иногда привязанных к священным территориям, где им поклонялись. Имея особое понятие чести, основанное на чувстве родовой солидарности и на уважении священных законов гостеприимства, они ценили такие человеческие качества, как храбрость, самообладание и даже в какой-то мере хитрость, и требовали их от тех, кого считали своими вождями. Но прежде всего их отличал непримиримый и надменный нрав, приводящий их к личным распрям и к ожесточенной борьбе кланов.

Их раздоры, не имеющие конца в силу обычая кровной мести, возникали зачастую по причинам ничтожным. Кроме того, они проистекали от разного рода обид прошлого, которые с трудом можно было восстановить во всех их подробностях, но о которых постоянно напоминали более или менее фантастические предания, составлявшие гордость каждого племени. Главным событием традиционно считался прорыв Марибской плотины в Йемене, следствием чего стала миграция на север групп йеменских арабов, ставивших свое происхождение выше других и противопоставлявших себя – далеких потомков Кахтана – кланам, которые вели свой род от Аднана. Подобная связь фактов является явным упрощением. Во всяком случае, оппозиция арабов севера и арабов юга, существовавших в одних и тех же регионах как братья-соперники, имела место во времена Пророка и была достаточно глубокой, чтобы в дальнейшем воинство ислама перенесло ее во все завоеванные им страны. Она свидетельствовала о сложности этнического смешения, имевшего место в Аравии в предшествовавшие провозглашению ислама годы, в течение которых прирост населения страны достиг пропорций, способных объяснить военную экспансию последующего периода.

В этом неустойчивом мире, остававшемся жертвой своих старинных раздоров и переживавшем новое экономическое развитие, очевидно, вообще не стояло вопроса о политической супрематии. При всем том в VII в. исключительная роль принадлежала городу Мекке, самому активному и самому многолюдному из полуоседлых пунктов, где жизнь уже сделалась более рафинированной, чем на соседних безлюдных территориях. Находящийся почти на полпути из Сирии в Йемен, неподалеку от моря, в месте, где понижаются горные гряды Аравии, он был центром реорганизованной торговой оси Хиджаза. Называя Мекку «городом», следует отдавать себе отчет в том, что она представляла собой всего лишь скопление домов, теснившихся в малоблагоприятной душной низине, лишенной зелени, над которой возвышались горы и которую легко затопляли в случае внезапных гроз опустошающие паводки. Тем не менее поселение выглядело внушительно благодаря своим строениям, в частности храму, возведенному из привозных материалов. Все жившие там семьи, которые поддерживали деловые отношения с отдаленными странами, отправляя туда свои караваны, принадлежали с незапамятных времен к племени курайш. Власть находилась в руках купеческой олигархии, состоящей из почетных лиц главных кланов, власть которых простиралась на окрестные территории благодаря союзам с кочевыми племенами и клиентелистским связям.

Их престижу способствовала слава хранимого ими святилища, которое почиталось и посещалось населением всего региона. Находящийся под их защитой кубический храм Каабы вместе со статуями идолов и прилегающей к нему территорией был объектом благоговейных ритуалов поклонения и магического обхода, равно как и местом для обычных в семитских культах жертвоприношений. Ежегодно в сезон паломничества, который совпадал с крупной ярмаркой, куда стекались чужеземцы, здесь совершались важные церемонии, и ансамбль святых мест в Мекке, харам, гарантировал всем прибывающим защиту и безопасность. В этом стечении народа, центром которого он являлся, усматривали даже проявление унификаторской тенденции, благодаря которой древний политеизм Аравии эволюционировал в генотеизм, если не в подлинный монотеизм, хотя можно утверждать, что в действительности было лишь несколько человек, которых хронисты называют ханифами.

Население непригодной для земледелия Мекки занималось главным образом подготовкой караванов к путешествию или обслуживанием храма Кааба. Кроме того, ему приходилось с оружием защищать свой нарождающийся торговый подъем, и в конце VI в. он оказался замешанным в борьбе эфиопов против царей Южной Аравии, так или иначе объединившихся с Персией. Эфиопский вождь Абраха, объявив себя независимым в южных регионах, опустошенных набегами из Аксума, предпринял против города безуспешный поход, который остался в памяти благодаря присутствию слонов, сопровождавших его войско. Успех мекканцев, приписанный сверхъестественному вмешательству, лишь способствовал укреплению претензий аристократии, росту ее богатства и власти. Период, который последовал за этим годом, названным «годом слона», совпадающим, согласно Преданию, с годом рождения Мухаммада (570), сопровождался возвышением наиболее активных ее элементов, прежде всего мощного клана Абд Шамса, который стремился монополизировать торговлю в ущерб более слабым кланам, таким как бану хашим, или хашимитам. Торговое процветание сопровождалось, таким образом, растущим дисбалансом внутри мекканского города, где древняя организация не могла устранить ни последствий меркантильной экономики, ни усиливающегося неравенства между богатыми с их растущими претензиями и менее удачливыми, обреченными на еще большее обнищание.

По крайней мере, так обрисовал ситуацию британский историк У. Монтгомери Уатт, пытавшийся представить социологический контекст деятельности Мухаммада. Социальный и интеллектуальный кризис, переживаемый тогда Меккой, квалифицируемый также как провал племенного гуманизма, был чрезвычайно благоприятен для пылкого призыва, безусловно рожденного религиозным брожением, которое, несомненно, было одним из фундаментальных аспектов Аравии той эпохи, но спровоцированного прежде всего трудностями материального и морального порядка, с которыми сталкивались современники Мухаммада в кардинально меняющемся обществе. Проповедь ислама, таким образом, была реакцией на смутную ситуацию, что отчасти объясняет ее колоссальный успех в исторической перспективе.

* * *

Что касается самой проповеди и тех трудностей, с которыми она поначалу столкнулась в мекканской среде, то в тексте Корана и в свидетельствах хронистов или арабских апологетов можно найти лишь невнятные аллюзии. Конечно, об этом мы осведомлены лучше, чем о смутном прошлом Аравии: к личности Мухаммада мусульмане всегда относились с особым вниманием, благодаря чему мы располагаем богатейшей литературой.

Но все имеющиеся источники восходят к одному-единственному и чаще всего излагают непроверяемые предания, сохранившиеся в исламской общине с первых веков. Наличие таких данных, которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть никакими свидетельствами извне (очевидно, событие это прошло незамеченным для жителей соседних империй) издавна оставляло место спорам как среди арабских комментаторов, так и среди современных историков ислама.

Первые всегда были склонны в приводимых ими рассказах выбирать то, что не противоречило их собственной политической позиции. В частности, в том, что касается фактов, способных подкрепить последующие социорелигиозные позиции: так, например, можно говорить о шиитской версии жизни Пророка в противоположность версии, принятой повсеместно в суннитском мире. Те же самые комментаторы более или менее широко обращались к чудесным рассказам о детстве Мухаммада и по-разному относились к «чудесам», которые ему иногда приписывались сверх откровения в неповторимом божественном тексте.

В свою очередь западные историки придерживаются в целом двух различных точек зрения. Одни отрицают какую-либо ценность жизнеописаний, или сира,самое раннее из которых восходит к середине VIII в., поскольку сообщаемые ими сведения выглядят зачастую сомнительно. Другие, напротив, пытаются вычленить из сборников среди позднейших украшательств и тенденциозных рассказов материал, заслуживающий доверия. Но все признают, что узнать что-либо о жизни Мухаммада можно, лишь взяв за основу разнородные рассказы и согласовав между собой разрозненные эпизоды, детали и реальное значение которых не поддаются достоверному восстановлению.

В общем, сегодня все признают подлинность исторического лица, которого более старые, зачастую полемического характера исследования стремились приукрасить. Полностью принимая различные точки зрения на религиозную ценность его послания, профетическая природа которого может быть вполне осознана только изнутри мусульманской общины, обращающиеся к нему современные авторы настаивают на исключительном характере человеческого опыта, пережитого Мухаммадом – сначала в качестве защитника своего идеала, затем в качестве главы государства, которое он стремился воплотить. При этом они придерживаются своих философских, религиозных или, пользуясь более современным языком, идеологических принципов, что отражается в интерпретации личности, остающейся для многих загадочной. Несомненно, еще долго будут дискутировать о природе экстатических феноменов, по-видимому сопровождавших откровение стихов Корана. Несомненно также, что будут продолжать противоречиво оценивать внезапные перемены в поведении Мухаммада в течение жизни, особенно в его отношении к женщинам или к врагам. Но несмотря на подобные дискуссии, которые не ведутся лишь вокруг очень немногих из великих людей, мы можем представить себе с той или иной долей достоверности основные события его бурной, но в конечном счете недолгой жизни.

Среди этих событий одним из самых значительных, несомненно, был поворот, отмеченный в жизни Пророка и на заре мусульманской религии хиджрой, или «переселением», Мухаммада и нескольких его сторонников, вынужденных покинуть родную Мекку в поисках убежища в Йасрибском оазисе. С этого переселения, т. е., в сущности, с основания первого мусульманского государства, начинается политическая роль нового главы этого государства. Это событие станет отправным пунктом новой эры, выбранной символически, дабы подчеркнуть разрыв мусульманской общины с мекканским прошлым, эры, которая, начавшись, как традиционно указывают, 16 июля 622 г., объединит отныне все страны ислама.

В Мекке Мухаммад сумел собрать вокруг себя лишь очень незначительное число адептов, подвергавшихся насмешкам и расправам со стороны враждебного населения. Сам он принадлежал к захудалому клану города – клану бану хашим. В юности вкусил сиротской бедности, воспитывался дядей Абу Талибом, который приобщил его к своим караванным предприятиям. Женившись на богатой немолодой вдове по имени Хадиджа, он избавился от нужды, но не имел мужского потомства, более важного в глазах тогдашних арабов. Отсюда делали вывод, что он с детства должен был страдать от комплекса неудовлетворенности, объясняющего некоторые аспекты его будущего поведения, хотя скорее они были связаны с его проявившейся с возрастом тягой к уединению в горных окрестностях Мекки. Во время одного из таких уединений он впервые получил от таинственного голоса наказ передать послание и, пережив некоторый период сомнений, более или менее отчетливо осознал свою роль пророка. Содержание посланий, которые он передавал тогда своим близким и следствием которых стали единичные обращения в ислам, известны нам по некоторым сурам Корана, самым коротким, отличающимся рубленым стилем, которые восхищают силой экспрессии и лирического вдохновения.

Детали, сообщаемые арабскими биографами об обстоятельствах, при которых Мухаммад получил первое откровение, указывают на бурный характер этого эпизода. В том же драматическом ключе новоявленный Пророк продолжал воспринимать и передавать послания, которые повелительный глас поручал ему передавать или, точнее, «читать изустно»: отсюда название куран(«чтение изустно»), которое было дано впоследствии совокупности этих текстов. Предостережения и угрозы чередовались в них с взываниями к величию и милосердию Аллаха. Но Предание подчеркивает то непонимание, с которым курайшиты встретили «посланника Аллаха», проповедовавшего религиозную и моральную реформу. В одном характерном, если уж не достоверном эпизоде Пророк, взойдя на холм Ал-Сафа, испускает призывный клич: «О, товарищи!» После чего собравшиеся вокруг него курайшиты вопрошают: «Чего же ты хочешь?» – «Что подумали бы вы, если бы я возвестил вам, что враг явится наутро или под вечер? Поверили бы вы мне?» – «Конечно». – «Так вот! Я предупреждаю, что ждет вас страшная кара!» – «Иди к дьяволу! – вскричал тогда его дядя Абу Лахаб. – Ты что, ради этого нас созвал?»

Хашимиты и Умаййады

У нас предостаточно сведений, иной раз агиографического характера, о различных формах неприятия: от насмешек первого времени до откровенной враждебности последнего периода, сопровождавшихся несколькими попытками компромисса или, напротив, запугивания. Во всяком случае, кажется достоверным, что непонятый земляками и даже некоторыми членами своего клана Мухаммад нашел серьезную опору в своем ближайшем окружении: его ободряла супруга Хадиджа, а действия Абу Талиба, единственного из его дядьев готового оказать ему поддержку, заставили играть в его пользу родовую солидарность. Кроме того, вокруг него сплотились люди, близкие ему с детства, среди которых двоюродный брат Али, который станет его зятем, мужем его дочери Фатимы, его верный друг Абу Бакр, несколько сторонников и рабов, а также представителей более или менее влиятельных групп. Этот ограниченный круг признавал авторитет Мухаммада и воспринимал новые откровения, углублявшие его послания, в частности утверждениями о единстве Аллаха, который избрал Мухаммада посланником. В то же время среди знаков, призванных его поддержать, имел место эпизод, известный как «ночное путешествие». Оно привело Пророка сначала в Иерусалим, где он молился вместе с библейскими пророками, затем на небо, где он обретался вблизи Аллаха. Этот эпизод некоторые комментаторы трактуют как видение, но обычно он рассматривался как реальное «путешествие», ставшее впоследствии одной из любимых тем популярной назидательной литературы. В конце мекканского периода проповеди, продолжавшегося 12 лет, примерно с 610 по 622 г., в течение которых несколько верующих пытались спастись посредством временной эмиграции в Абиссинию, богатые караванщики-курайшиты в конце концов осознали опасность, которую представляла для их процветания доктрина, уравнивающая всех правоверных перед Аллахом, единым вознаграждающим, который стремится заменить властью своего Пророка власть существующую. Это объясняет изоляцию, жертвами которой стали первые адепты ислама после смерти Абу Талиба в 619 г., последовавшей за смертью Хадиджы. Но вместо того чтобы заставить Мухаммада сдаться, это мекканское давление подтолкнуло его к поискам внешней опоры, дабы обеспечить верность новой среды, способной принять и его самого, и его сподвижников.

* * *

Тогда с посланцами племени, обитавшего на территории Йасриба в сотне километров к северу от Мекки, начались переговоры, которым суждено было завершиться заключением так называемого Акабского соглашения. Тот, кто по примеру многих отвергнутых соотечественниками древних библейских пророков отождествлял себя с «посланцем Аллаха», отныне оставляет ожесточившихся земляков и принимает политическое решение искать новое поле деятельности. Для этого он воспользовался враждой, существовавшей между мекканскими купцами и другими, менее удачливыми или менее ловкими оседлыми арабами, которые не умели извлечь выгоду из караванной торговли и вынуждены были довольствоваться тем, что давало им земледелие. А посему нет необходимости особо останавливаться на разногласиях, противопоставлявших в Аравии VII в. могущественное племя курайшитов совокупности разрозненных арабских кланов, в том числе придерживавшихся иудейской веры, среди которых Пророк ислама решился искать убежище: ничто не напоминало мекканскую жизнь в бедных деревнях, растянувшихся в обрабатываемой низине, где позднее возникнет знаменитая Медина. Принятое Мухаммадом решение, видимо продиктованное его курайшитской гордостью, питалось тайной надеждой, оправдавшейся последующими событиями, вернуться триумфатором на землю, которую он вынужден был покинуть.

Десять лет, проведенные после этого Мухаммадом на «территории переселения», которая стала его «городом» или, точнее, местом, где он отправлял власть, чтобы довести до конца свои амбициозные планы, в сущности, выявили совершенно иной аспект его личности. Там он открылся как энергичный и авторитарный, иногда даже жестокий в своих деяниях государственный муж, вознамерившийся разорить бывших соплеменников, чтобы добиться их раскаяния, утвердивший свою власть над всем мединским оазисом, откуда он сумел изгнать, если не уничтожить бунтующие кланы и отдельных строптивцев. Одновременно он предстал ловким военачальником, способным в духе «священной войны» организовать прибыльные набеги и оборонительные операции и неутомимо продолжать их, не останавливаясь перед выходом за границы Аравии. В то же время он показал себя еще и искусным дипломатом, способным вести переговоры и, не теряя хладнокровия, выгадывать время, когда это было предпочтительнее вооруженной борьбы, умевшим извлекать из малейших событий своей личной жизни (в частности, из многочисленных браков, заключенных с дочерьми или вдовами не только сторонников, но и врагов) политическую выгоду, состоявшую в обеспечении всеобщего подчинения, в котором он видел самую верную гарантию своей пророческой миссии.

Этапы его успехов достаточно известны, так что нет смысла напоминать о нападениях Мухаммада и его сподвижников на мекканские караваны, о сражениях, последовавших за этим, в том числе о ставивших под угрозу само существование молодого государства, о внезапных налетах, об использованиях бедуинских альянсов в лучших традициях аравийских войн, о триумфе Мухаммада над курайшитами, вынужденными принять ислам. В знаменитых битвах при Бадре, Ухуде и в «битве у рва» прославились сподвижники Пророка, как эмигрировавшие вместе с ним из Мекки и именуемые поэтому мухаджирами(«совершившие хиджру»), так и рекрутированные в Медине и именуемые ансарами(«помощники») за то, что приняли и его, и первых мекканских обращенных, признав за Мухаммадом право верховного арбитра в своих внутренних распрях. Но этой грубой политике были безжалостно принесены в жертву более или менее активные противники, названные «лицемерами», осуждавшиеся индивидуально, если осмеливались противиться воле Мухаммада, или даже каравшиеся коллективно, как иудейские кланы бану кайнука, бану надир и бану курайза: одни были изгнаны, другие истреблены за продолжавшиеся при Пророке интриги и раздоры, которыми характеризовалась жизнь прежнего Йасриба.

Основные усилия Мухаммада после водворения в Медине были направлены на организацию Общины, которой он умело управлял и на которую отныне рассчитывал, чтобы воплотить свой идеал. Соглашение, о котором нам известно из Предания, позволило ему прежде всего создать структуру, которая обеспечивала бы в общей борьбе против мекканцев сосуществование и союз жителей, рассеянных по селениям мединской пальмовой рощи, вне зависимости от их религиозной принадлежности (новообращенные, иудеи или язычники). Этот еще несовершенный опыт перерос в настоящее мусульманское государство, подчиненное общему Закону, который постепенно выводился из самого текста Откровения. При этом имелось достаточно причин для напряженности, начиная с латентного соперничества между ансарами и мухаджирами: первые, претендовавшие, кроме всего прочего, на происхождение от мигрировавших йеменских племен – то есть являвшиеся традиционными врагами курайшитов, – опасались чужаков, которых впустили в свои жилища, тогда как вторые, особенно поначалу, страдали от более низкого материального положения. Но бдительность Пророка неустанно снимала остроту ситуации: в меру своих сил он восстанавливал между ними равновесие путем распределения среди мекканских изгнанников земель и трофеев, он всех их заинтересовывал военными предприятиями, которые не только приносили доход, но и способствовали духу солидарности между разнородными элементами.