Текст книги "Альвийский лес. Часть 2: Путь из леса (СИ)"

Автор книги: Доминик Пасценди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Потом воин заметил, что Старый отвлёкся, а малый прозрачный сосуд, из которого альв пил, опять пустой. Тогда он огляделся и увидел, что никто за столом особенно не ждет, чтобы ему налили, все льют из больших сосудов в малые сами. Он протянул руку, взял ближайший большой сосуд за выступ, напоминающий вросшую в ствол ветку (оказалось неожиданно удобно) и плеснул себе. Отпил – и чуть не поперхнулся: у этого напитка вкус был резкий и жгучий, но тоже чем-то приятный.

Круглоухие не-воины принесли большие блюда, на которых лежала еда многокожих. От нее шел пар и разносились странные, незнакомые запахи. Альв почувствовал, что хочет есть. Незнакомую еду пробовать не хотелось: того гляди, возьмёшь в рот какую-нибудь мертвечину. Но на одном из блюд лежали привычные клубни лаоллэ – пища так себе, перекусить в походе, когда не нашел ничего получше. Уаиллар решил рискнуть.

Начать с того, что он обжёгся. Лаоллэ были горячие, хорошо ещё, что воин не потащил свой сразу в рот – опалил бы до волдырей. Он огляделся – многокожие ели, кто руками, кто накалывая ножом. Один из них тоже, видно, схватил слишком горячий клубень; он начал перекидывать его из рук в руки, потом зачем-то потряс, подул на него – и откусил большой кусок.

Уаиллар поступил так же. И тут его настигло изумление: знакомый жёсткий и невкусный плод вдруг оказался мягким и сладким! То, что обычно приходилось с трудом отгрызать, а потом терпеливо пережёвывать, терпя вяжущий вкус ради насыщения, превратилось в рассыпчатую мякоть, которая сама таяла во рту, а её тепло усиливало вкус.

Незаметно для себя воин съел чуть не половину блюда, запивая, подливая и снова запивая.

Через некоторое время Уаиллар почувствовал, что с ним происходит что-то необычное. Он ощущал беспричинную радость, ему отчего-то захотелось декламировать стихи; ему казалось, что все будут этому рады.

И он поднялся, произнёс положенные слова вступления, чтобы привлечь всеобщее внимание, и начал декламировать одно из стихотворений, сочинённых как-то после очень удачного похода чести, когда он со своим маленьким отрядом вырезал полностью большую деревню круглоухих, а пятерых самых сильных воинов принёс для пыточного столба.

Начал декламировать, даже не дождавшись, чтобы все затихли и сосредоточились, внимая и оценивая сложность ритма, тонкость рифмы и эстетическую завершённость каждой строфы.

И только закончив, понял, что многокожие – смеются! Над ним смеются!

Он потянулся за ножами, желая убить стольких из них, до скольких дотянется, но почему-то запутался в собственных ногах, упал, задёргался подниматься – но тут его мучительно замутило, он скрутился, выблёвывая, кажется, вместе с содержимым желудка и внутренности, и в ужасе понял: уарро! Он ел пищу круглоухих, порченную огнём! Он нарушил Слово запрета!

Всё поплыло перед его глазами, и он провалился в какую-то раскачивающуюся и крутящуюся бездну – с одною лишь мыслью: как жаль, что пришлось умереть так стыдно и позорно, не в бою...



[1] Ллураа – род скамейки, выращивается из куста, побеги которого уговаривают заплестись так, чтобы было удобно и мягко сидеть. Расплетается самостоятельно через пару часов после использования.

Глава 3. Дорант

1

Дорант стоял у конторки, на которой лежал лист бумаги, и доламывал вот уже четвертое перо. Он всё не мог придумать правильные слова для письма Мигло Аррасу – чиновнику Светлейшего, который и отправил его на поиски примеса Йорре. С тех пор прошло почти два месяца – но между тем днём и этим будто пропасть пролегла.

Собственно, Дорант хорошо знал, что хочет сказать в этом письме: задание выполнено, примес найден, он жив, хотя не совсем здоров, нужна помощь, чтобы доставить его в столицу. Так оно всё, в сущности, и обстояло. Только всё было куда сложнее, чем могло показаться из этой простой фразы.

Начать с того, что на руках у Доранта был теперь не примес, а законный Император. И у этого Императора не было сейчас ни войска, ни денег, ни чиновников, ни преданных дворян – за исключением самого Доранта, его молодого друга Харрана и еще нескольких десятков человек, да скудной казны Кармонского Гронта, в которой Дорант уже успел хорошо покопаться. Помощь, таким образом, действительно была нужна, только новоиспеченный комес Агуиры очень сомневался, сможет ли её предоставить Аррас в нужном объёме. По делу, требовалось хотя бы две-три компаниды, и не из маленьких. С кавалерией, с пушками. Потому что теперь было недостаточно просто добраться до какого-нибудь порта, как планировал Дорант, и сесть там на корабль до метрополии. Нужно было любой ценой взять Акебар и сменить (а при этом, скорее всего, казнить) вице-короля. Потому что без полной смены власти в Марке нечего было и думать о том, что Йоррин сможет вернуть в свои руки законную власть над Империей.

Честно говоря, Дорант, как ни старался, не видел для Йоррина Седьмого никаких способов вернуть эту власть. Новый Император находился в Заморской Марке, откуда до метрополии – при попутном ветре и течении, и если погода будет благоприятствовать – плыть было недели четыре, а то и шесть. Сколько можно найти кораблей в Акебаре и на побережье? Сколько можно найти войска, чтобы посадить на эти корабли? Сколько войска на них, наконец, влезет? И сколько всё это будет стоить? И где, о всемогущие Пресветлые Четверо, взять эти деньги?

А в метрополии ждали их войска короны, которые уж точно будут накручены домом Аттоу против молодого законного Императора и за сомнительную императрицу. И не просто накручены, а ещё и проплачены. Да и собственных компанид дома Аттоу, которые они держали наготове или могли собрать и вооружить в короткий срок и на собственные средства, хватило бы, чтобы поднять – или усмирить – даже крупный мятеж. Недаром же усобица, тянувшаяся в Империи лет десять, заглохла за пару месяцев, как только Аттоу перешли под руку предыдущего Императора. Там ведь не один этот дом был против Императора, половина маркомесов и несколько домов поменьше – в совокупности с Аттоу – собрали тогда войско едва ли не такой же численности, что и законный правитель.

Но нужно было делать хоть что-то. Потому что самой большой глупостью было бы – просто сидеть и ждать, когда произойдет что-нибудь благоприятное. В жизни так не бывает, чтобы благоприятное происходило само по себе: всегда приходится для этого напряженно работать.

Пока решительно ничего такого не происходило, и Дорант не только не видел ни малейшей возможности вернуть Императору корону, но имел основания сомневаться, удастся ли ему – и его спутникам – попросту выжить.

Когда они приблизились к Кармону на полдня пути, им пришлось принимать решение, как входить в город. Дорант до этого полагал, что лучше всего пробраться в него ночью, скрытно пройти до дома Харрана и спрятать молодого Императора там, пока они не придумают, что делать дальше и не получат хоть какое-то подкрепление. Он сильно рассчитывал на воинов гаррани, за которыми было послано до отъезда в Альвиан, хотя ожидать их следовало дней через пятнадцать, не раньше.

К удивлению Доранта, все остальные – кроме альвов, разумеется, которые в совещании участия не принимали – были против. И первым возразил Калле, который справедливо заметил, что в доме Харрана они недолго сохранят тайну Императора и его инкогнито: слишком много там людей, и не только боевых слуг Харрана, но и обычной прислуги, которую уж точно не заставишь помалкивать. А выгнать всю прислугу из дома в одночасье – значит большими разборчивыми буквами написать над дверями: 'Здесь затевают что-то подозрительное'.

Харран же просто напомнил, что Красный Зарьял наверняка уже в городе и наверняка уже поделился со всеми своими подвигами при освобождении примеса Йорре от злобных мерзких альвов.

В итоге решено было организовать, напротив, торжественный въезд юного Императора в первый его имперский город, сделав вид, что всё идет как положено. Харран был послан за своими людьми – нельзя же, чтобы Императора сопровождала жалкая кучка из нескольких воинов, украшенных не очень свежими повязками со следами крови, и двух альвов. Харран привел практически всех, кто был в его доме способен носить оружие. Он догадался их приодеть, и большая их часть прибыла конной. Чего он не догадался сделать – это привезти хоть какую повозку. Императору, который до этого следовал на неудобных импровизированных носилках меж двух коней, пришлось, преодолевая боль и неудобство, ехать дальше верхом. Асарау, сколько мог, постарался уменьшить болевые ощущения в раненной ноге, и держался поближе к Императору, справа от него – пришлось плюнуть на этикет: если бы Его Величество упал в обморок дорогой или, того хуже, прямо перед встречающей его знатью города – было бы нехорошо.

Городская знать, предупрежденная Харраном, собралась на соборной площади. Туда же стянули городскую стражу, во главе с гуасилом и его супругой, а точнее, во главе с ньорой Амарой и ее мужем гуасилом при ней. Туда же собрались и все желающие посмотреть на нового Императора – то есть практически всё население Кармона.

Когда процессия приблизилась, Харран выкрикнул положенные слова, возвещающие о смене Короны. Встречающие преклонили перед Императором колени: народ, довольный редчайшим зрелищем, охотно и радостно, верхушка, пребывающая в сомнениях, неторопливо и без особого почтения. На ногах остались два армано из Странноприимцев, откуда-то взявшиеся в городе: Харран их не знал и никогда раньше не видел. Они держались обок городской верхушки, не смешиваясь, впрочем, и с толпой; смотрели дерзко и насмешливо переговаривались, ожидая реакции Йоррина и его свиты.

Дорант, не говоря ни слова, уложил их двумя выстрелами из своей ныне любимой четырехствольной игрушки. Когда дым рассеялся, а крики изумления и ужаса утихли, он объявил застывшей толпе:

– Люди Кармона и Кармонского Гронта, преданные Империи и Императору! На дороге в столицу, куда мы везли примеса Йорре, спеша воссоединить его с венценосным отцом, мы были атакованы братьями Странноприимного ордена во главе с армано Миггалом! Странноприимцы намеревались убить нового Императора, чтобы ввергнуть Империю в смуту и разрушение! Они посягнули на жизнь Его Величества, уже зная, что перед ними не примес-наследник, а сам Император! Орден сей объявлен ныне вне закона, членов его должно схватить и допросить, а при сопротивлении – убить на месте! Имущество ордена отходит Короне, а тому, кто принесет доказательства преступных его деяний, будет выдана награда! Вы сами видели – эти двое злонамеренно и открыто выразили неуважение к особе Императора, не преклонили пред нею колена и осмелились строить над нею насмешки! За это были они покараны на месте, что будет и со всяким, кто, подобно им, посмеет проявлять неуважение к Императору и его власти!

Речь Доранта, подкрепленная зрелищем выставленных в сторону толпы – и местной верхушки в том числе – стволов импровизированной императорской свиты, произвела впечатление. Люди преклонили головы пониже, стараясь не смотреть в глаза Доранту и окружавшим его и Императора боевым слугам.

Дальше выступил уже сам Йоррин Седьмой, объявив, что всем, кто его поддержит, будет хорошо, а тем, кто воспротивится – плохо. При этом он на примерах пояснил и то, и другое, подтвердив Доранту, Харрану, Калле и Асарау то, что пожаловал им в лесу, а также объявив, что Кармонский Гронт из коронных земель стал наследственным владением, но сам Кармон остаётся коронным городом и с этого момента будет столицей северных областей Заморской Марки. Наместника он поблагодарил за содействие, оказанное Доранту, и поздравил его камергером. Тех же, кто будет противиться воле Императора и препятствовать его власти, обещал он казнить и лишать их семьи имущества в пользу казны.

Засим он потребовал от представителей местной власти и других важных людей (заранее перечисленных для него Харраном) подойти для принесения клятвы верности, каковую они, опасливо косясь на сильно пахнущую горелым порохом четырехстволку Доранта, благополучно принесли, за что были допущены к целованию императорской длани.

Народ наблюдал за этой церемонией со смешанными чувствами, судя по отсутствию приветственных криков и возникавшему то тут, то там негромкому обсуждению – что же теперь будет и как к этому относиться. Дорант же ни на минуту не сомневался, что поступил правильно: в их положении нельзя было допустить и тени сомнения в законности власти молодого Императора, и тени даже не сопротивления, а публичного неуважения к ней.

2

События последующей недели заставили Доранта усомниться в своей способности понимать людей. Дорогою до Кармона они с юным императором и Харраном не один раз обсуждали и разбирали расклады сил в городе, прикидывали, кто может быть их союзником, а кто уйдет в оппозицию. Дорант при этом твердо рассчитывал на гуасила, а точнее, на его жену, и полагал, что наместник в присутствии законного императора без раздумий встанет на его сторону. Про Красного Зарьяла с его людьми он думал, что те останутся в стороне, так как отношения у Зарьяла с Йорре несколько не задались. И он опасался козней от гильдмайстера Ронде из-за родства его жены с домом Аттоу.

На самом же деле всё получилось совершенно по-другому.

Прежде всего, наместник, которого новый Император облагодетельствовал (как он думал) званием камергера – дававшим неплохой стабильный доход, а главное, близость к Его Величеству и пребывание при дворе – неожиданно замкнулся и встал в позу обиженного. Через прислугу удалось выяснить, что в доме его идут постоянные скандалы: ньора Кессадо бьёт посуду, а иногда и мужа, и кричит, что Император решил выставить их с супругом на посмешище. 'Какой двор! Как мы туда поедем? Как мы будем там выглядеть, ни ты, ни я ни вести себя при дворе не знаем как, ни разговаривать, как знатные, не умеем! Над нами все будут только издеваться!'. К тому же наместнику сильно не понравилось, что, вопреки обычаям и этикету, Йоррин Седьмой остановился не у него, а в доме Харрана. В довершение всего, когда до ньоры дошло, что Харран получил в наследственное владение земли всего Кармонского Гронта, а наместнику никаких имений не предложили, она совершенно расстроилась и даже перестала следить за тем, что и кому говорит – за меньшее в адрес Императора таскали к палачам...

С женой гуасила всё вышло, как Дорант и думал: она явилась на следующее же после их въезда в Кармон утро и притащила мужа. За что пара была Императором умеренно, но заметно обласкана, получила заверения, что их преданность не останется без награды, и некий аванс в привычном уже виде 'земель в наследственную собственность, кои выделит тебе каваллиер Харран из Кармонского Гронта из своих земель, по вашему обоюдному согласию, в том размере, который сочтёт достойным твоих заслуг, так, чтобы ты и твоя семья жили в достатке, соответствующем лицу, имеющему личные заслуги перед императором'. Харран немедленно выделил, поскольку для этих нужд по просьбе Императора успел уже подобрать приличные участки.

Но неожиданно застроптивилась городская стража. Дело было тут тёмное, поскольку называть причину стражники отказывались, намекая на некие 'обстоятельства'. Пришлось, опять же, воспользоваться связями прислуги, через которые выяснилось, что гуасил задержал положенное стражникам жалованье под предлогом того, что 'этот столичный каваллиер' якобы выгреб всю Кармонскую наличность, отбывая в лес за примесом. Вообще-то выгреб Дорант только собранные для передачи в императорскую казну пошлины, городского бюджета вовсе не коснувшись, так что история эта характеризовала гуасила довольно странным образом. Раньше он не был замечен в том, что путал свой карман с городским, при наследственных-то деньгах ньоры Амары. Разбираться с ним, впрочем, было не ко времени и неуместно. Пришлось стражу взбодрить из оставшейся наличности и пообещать ещё по мере поступлений, что обеспечило их поддержку, хотя и не сдобренную надлежащим энтузиазмом.

Зато энтузиазм забил фонтаном с неожиданной стороны. Почти одновременно с гуасилом и его супругой в дом Харрана явился не кто иной, как Красный Зарьял, приведя с собой всех своих людей, и с порога потребовал, чтобы Император принял у них клятву верности. Шестнадцать человек с оружием и конями, имеющих некоторый опыт в обращении и с тем, и с другими, были вовсе не лишними, да и вообще, любые сторонники были, откровенно говоря, на вес золота. Так что Зарьяла с его командой приняли любезно и тут же повязали клятвой, которая, как водится, содержала обязательства с обеих сторон. Сам Зарьял неожиданно для себя получил дворянство и собственный надел – из тех же харрановых земель. Дорант при этом озаботился напомнить Императору про погибших в Альвиане и на дороге людей из команды Зарьяла – и выхлопотал их семьям, у кого были, пожизненные пенсии. Впрочем, таких оказалось всего двое, остальные оказались, как обычно для такой публики, одинокими волками.

В целом дела обстояли довольно сложно. Дорант с Харраном буквально бегали по городу, собирая для Императора сторонников. Немногочисленное кармонское дворянство, однако, не слишком рвалось в свиту Императора, несмотря на щедро раздаваемые им – из владений Харрана – земельные наделы. Земля эта, находясь в Кармонском Гронте, большой ценности не имела и не много добавляла к тем участкам, которые уже имели здесь местные дворяне. Продать ее было нельзя, а сдавать в аренду – кому? В Гронте не было избытка крестьян: все, кто был, уже сидели на чьих-либо участках. К тому же городу, в общем, хватало выращиваемых в окрестностях продуктов; до других же покупателей ехать было дня три, если волами. Лошадьми быстрее, но сколько увезешь? Так что земля местных дворян не слишком привлекала. В итоге тех, с кем можно было бы идти дальше, явно было маловато. Людей с тем или иным военным опытом удалось, в конце концов, наскрести в городе почти сотню – что, однако, не тянуло даже на приличную компаниду.

Но больше всего не хватало денег: набранный отряд надо было обмундировать, вооружить, докупить коней, да просто кормить. Пришлось еще выдавать жалованье городским чиновникам, пользы от которых пока не было никакой, но вред мог быть вполне конкретный. Деньги текли как вода; Дорант внёс остатки полученных у Арраса и наместника, Харран выложил практически до последнего то, чем располагал, удалось даже поживиться невеликой казной Странноприимцев, хранившейся в доме одного из местных торговцев, где обосновался армано Миггал – но всё это уже практически заканчивалось.

Одна была надежда на кармонское купечество. Впрочем, серьезных негоциантов в городе было можно пересчитать по пальцам одной руки, и все они смотрели в рот гильдмайстеру Флоану Ронде, как, собственно, и положено в таких городах – да и в более крупных тоже, за исключением, пожалуй, столиц.

К гильдмайстеру надо было найти подход, причем тупо вызвать его на аудиенцию к Императору – не годилось, человек он был, как имел возможность понять Дорант, непростой и горделивый. К тому же, по жене, в родстве с домом Аттоу, так что любой неосторожный шаг мог привести к неприятным последствиям.

Проще всего было бы заслать к нему Харрана, который был вхож в дом и женихался со старшей дочерью, но тут выяснилось, что Харрана после памятного бала дочка гильдмайстера не хотела видеть – когда он явился к ним в дом, передала через слугу, что просит юношу больше о ней не беспокоиться и своим присутствием не надоедать. Так что Дорант пока не знал, что с этим делать.

3

Была еще одна вещь, которая беспокоила Доранта и в дальнейшем грозила превратиться в серьезную проблему: это был Император.

Дорант не мог себя заставить смотреть на Его Величество как на символ и главу Империи, у него перед глазами возникал то голый и дрожащий паренёк с синяками на теле, то сдерживающий рыдания подросток, вспоминающий страшный плен и смерть близкого человека. Да и на самом деле Йорре не хватало солидности и величия; слишком молод он был для короны. Правда, покойный отец воспитал его неплохо и учителей дал хороших. Юноша принимал решения самостоятельно и делал это быстро; решения могли быть неверными (как в случае с камергерством для кармонского наместника), но могли и попадать в точку. Впрочем, до сего дня были они довольно однообразны и сводились к раздаче земель и титулов, но тут уж делать было нечего: ничем другим молодой Император пока не распоряжался.

Сетруос ли научил парня, или от царственных родителей получил он это, но Йорре оказался весьма наблюдательным и чутким. Он довольно неплохо понимал людей и относился к ним без высокомерия, что Доранта весьма радовало, поскольку служить самодуру было бы неприятно.

Новый Император для своих лет очень много знал, было видно, что он учился и по книгам тоже. Однако он вырос во дворце, и вовсе не знал обычной жизни, которую ведут простые люди (и простые дворяне в том числе). Он оказывался беспомощным в самых обычных ситуациях: поразил Доранта тем, что не умел самостоятельно одеваться (что очень быстро прошло в походе), не знал, где в лесу найти воду, наверняка заблудился бы, оставшись один, не мог приготовить себе пищу (больше того, ждал, что ему подадут) и так далее. Словом, неплохо умея обращаться с оружием, воином он не был.

Дорант сравнивал Йорре с собой в том же возрасте – а ведь ему было всего на год больше, когда он приплыл в Заморскую Марку. Он знал тогда гораздо меньше, чем юный Император, пожалуй, хуже разбирался в людях, но гораздо больше умел. И, уж конечно, был куда более уверен в себе (до глупости, на самом деле).

За молчаливой решительностью Его Величества чувствовалась глубокая неуверенность в том, что он поступает правильно. Он как будто всё время хотел обернуться и заглянуть кому-то в глаза, ища там одобрения. Парень слишком привык, что за его плечом всё время стоит мудрый учитель, который и направит, и поправит, не давая совершить ошибку. И укажет на ошибку, буде она уже совершена. И подскажет, как ее исправить наилучшим образом.

Доранту очень не нравилось то, что Йорре, похоже, всё больше и больше видел таким учителем его. Он почти не отпускал нового комеса Агуиры от себя. Было похоже, что только в его присутствии он чувствует себя уверенным и защищеным. Император действительно мог во всем положиться на Доранта, и тот действительно сделал бы – и делал – всё, что мог, чтобы обеспечить его безопасность, но вот быть Императору наставником он был не готов и не хотел. Дорант понимал, что юноша с детства нуждался в отце – который не мог или не хотел уделять младшему примесу те внимание, ласку и поддержку, которые обычно дети получают от отцов. Потом отца заместил покойный Сетруос, ставший для парня не просто учителем, а самым близким человеком – единственным, кому он мог доверять безгранично. Понятно было и то, что после смерти Сетруоса малый, привыкший к постоянной заботе и оценке со стороны того, кому он мог доверять, чувствовал себя одиноко и неуверенно. Но, проклятые демоны, Дорант не видел для себя ничего хорошего в том, чтобы стать нянькой Императора!

Он ведь вырос в семье, не так уж далёкой от трона. Он знал – не по своему опыту, но и не по пересказам, а по тому, как и что обсуждалось вечерами за общим столом в касенде[1] их дома – какова жизнь при дворе, чем живут придворные, каковы их нравы и обычаи. С тех лет своей ранней юности, когда его стали пускать за стол в касенде, он понял для себя, что жить при дворе – не хочет и не будет, что интриги, тщательно скрываемая под маской напускной любезности ненависть, предательство и подсиживание – не для него. Дорант считал себя человеком простодушным (и был бы крайне удивлён, если бы узнал, что в Марке слывёт опытным политиком и интриганом, способным добиваться своего непрямыми путями), для него были – друзья, враги, семья и посторонние, и к каждой категории он относился так, как, по его мнению, следовало к этой категории относиться. Для семьи он был готов на всё, для друзей – почти на всё, для посторонних – с большими оговорками, а врагов либо убивал, либо игнорировал, если они не могли причинить ему (а также его друзьям и семье) вреда.

При дворе так жить он бы не смог. Пришлось бы вступать в союзы с врагами, предавать друзей, и даже не принимать во внимание интересы семьи, если это было бы нужно для того, чтобы добиваться своих политических целей – или чтобы уцелеть.

Император Йоррин Сеамас Седьмой явно хотел видеть в Доранте близкого человека, конфидента, советника, наставника и защитника. Дорант готов был быть ему советником и защитником – по должности и положению, до определённых пределов, причём определённых формально и официально, согласно признанным всеми требованиям к позиции – но категорически не хотел отношений неформальных, личных, на уровне дружбы или, не приведи Пресветлые, духовной близости. Во-первых, он не чувствовал в Йорре человека близкого, родного – а только тех, кого выбрал он сам, он готов был считать друзьями. Император же свалился ему на голову как клиент, как человек, которого он должен принять в одном месте и передать в другом – и забыть после этого. Парень, конечно, был симпатичный, но себе на уме, а его положение исключало сколько-нибудь откровенные отношения. Во-вторых, конфидент Императора – это смертник, если его не подвели к Его Величеству правильные люди. Даже Светлейший дука Санъер появился при дворе не с улицы и не сам по себе. Никто не может вот просто так оказаться при Императоре и иметь на него даже малейшее влияние, если это влияние не согласовано и не приведено в соответствие с интересами маркомесов, крупных и влиятельных благородных семейств и даже важных группировок из купечества или вольных городов.

Что делать с этим – Дорант не знал, и пока что решил пустить всё на самотёк. По крайней мере, сейчас они были далеко от столиц, и с решением можно было подождать, а пока по возможности держать от Императора дистанцию.

Беда была еще в том, что парень мучился от безделья: рана его, благодаря опохве, заживала довольно быстро и благополучно, но ходить ему было еще больно. Больно было даже сидеть, согнув ногу. Поэтому большую часть дня Император лежал, то в своей комнате, то в тени стен во дворе, наблюдая за упражнениями воинов или беготнёй прислуги. Немногие книги, бывшие в доме, он быстро перечитал. И теперь постоянно посылал за Дорантом, заставляя занимать себя разговорами – по большей части полезными, но ужасно отвлекавшими деятельного комеса Агуиры от неотложных текущих дел.



[1] Касенда – в метрополии общая столовая, где вечерами собираются мужчины семьи, чтобы за ужином обсудить дела, договориться о том, что делать завтра, да и просто выпить и расслабиться. В Заморской Марке климат более теплый, там обычно устраивают ужин во внутреннем дворе. Важно, что касенда – не пиршественная зала: пиры, носящие формальный, официозный характер, устраивают в другом помещении, которое, как правило, большую часть времени стоит пустым и не используется. Конечно, это касается только знати: даже у 'обычных дворян' пиршественная зала – большая редкость и свидетельствует о сверхординарном достатке владельца дома.

Касендой называют также собственно ужин, в котором принимает участие мужская часть семьи.

4

А ещё эти альвы! Дорант чувствовал нутром, что с альвами что-то не так. Непросто и не хорошо.

События при въезде в город отвлекли горожан от экзотических полуживотных, прибывших в свите Императора. День или два после ушли на то, чтобы обустроить альвов в доме Харрана. Потом они осваивались. А потом заскучали.

Как он понял из их объяснений, переведенных Асарау в день битвы на дороге и потом повторенных много раз ему самому, когда он учил альвийский язык, на поляне, где им вернули примеса Йорре, погибла практически вся верхушка клана. При этом, по словам альва (который, наконец, назвал своё имя, способное сломать язык кому угодно; в конце концов его стали называть Вайлар), остатки клана ушли, чтобы влиться в один из прочих кланов, бросив свой посёлок. Доранту, после рассказов Асарау, показалось это очень сомнительным: в клане, где был пленным воин гаррани, было куда больше четырёх с небольшим десятков воинов, перебитых на поляне. Вряд ли в клане Лаиолаи (Дорант гордился, что запомнил его название) было их меньше. Так что альвы явно не были искренними, и причина, по которой они примкнули к людям и помогли им в битве, была какой-то другой.

Но, так или иначе, они примкнули и помогли. И дальше шли вместе с людьми, охотно общались, способствовали изучению языка, а воин (ну да, теперь называть его самцом было бы просто неприлично) в конце концов увлёкся участием в упражнениях и много, кстати, показал интересного.

В городе альвы довольно быстро освоились, совершив несколько прогулок под надзором Калле и пары боевых слуг Харрана. Горожане на удивление быстро привыкли к ним (если не считать детей, которые пялились на альвов, бежали за ними следом и показывали пальцами). Дразнить альвов, не понимающих человеческого языка, тоже пытались, но это оказалось бесполезно: они просто не реагировали. Лишь однажды возникла ситуация, которая могла бы стать опасной. Странствующий монах нищенствующего ордена Святого Фарсалия, увидев альвов на улице, возбудился и заорал проклятия; старый боевой слуга Харрана Коскен, отправленный с альвами и Калле, однако, быстро объяснил монаху, в чём тот не прав, и удалось даже обойтись без рукоприкладства. Правда, Коскену пришлось потом отмаливать грех сквернословия в главном храме Кармона, поскольку таких витиеватых выражений не слыхивал никто из присутствовавшей при инциденте публики, и весь об этом дошла до настоятеля. Но пять серебряных милирезиев а также записанные на бумаге и отданные настоятелю для сожжения (ага!) скверные слова исчерпали инцидент.

Альв оказался интересным противником: Дорант и Харран с удовольствием пробовали свои силы в упражнениях с ним. Еще на подъезде к городу, однако, его копьё обломалось. Алебарда оказалась ему не по рукам: раса эта сильна скоростью, но не физической силой. А действовать быстро оружием, которое слишком для тебя тяжело, невозможно.

В городе, у Харрана, Дорант довольно быстро отыскал в оружейной старый клинок, довольно короткий, и потому годный для альва по длине и балансу. У нечеловеческого воина, однако, оказались слишком узкими руки, из-за чего правильно держать меч у него не получалось. Дорант подумал – и решил, что для этого меча альву лучше всего подойдет не рукоять, а древко, длиной почти с сам клинок, чтобы альв мог пользоваться более привычным для него хватом. Удлинить рукоять стоило полдня и пару монет. Результат оказался даже лучше ожидаемого: альв будто родился с этим оружием.