Текст книги "Альвийский лес. Часть 2: Путь из леса (СИ)"

Автор книги: Доминик Пасценди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Альвы, – подумал Дорант, – теперь нам точно всем конец.

И тут из кустов осторожно, но довольно спокойно вышли те самые альвы: самец и самка, старые знакомые. Хотя для людей все альвы на один образ, эту-то парочку Дорант запомнил и ни с кем бы уже не спутал.

Альв огляделся, а за ним и каваллиер. Калле, наконец, прикончил последнего наёмника: с алебардой можно отмахаться от всадника, но не тогда, когда у тебя картечью вырван клок из бедра. Альв расслабился, и вместе со своей самкой уселся прямо в придорожную траву, демонстрируя самые мирные намерения. Дорант учтиво поклонился ему, надеясь, что тот правильно истолкует его жест, и занялся неотложным: примесом.

Добив гнедую, каваллиер попытался высвободить юношу, застрявшего в стремени той ногой, которая была под лошадью. Парень открыл глаза и завопил. Только тут он выпустил из руки пиштоль, которую так удачно вытащил, прикрывшись Дорантом от взоров противника. Подъехал Калле, спешился и стал помогать. Под лошадиным боком меж тем быстро растекалась лужа крови.

Когда наследника вытащили, оказалось, что пуля, убившая лошадь, прошла под его коленом, задев кость. Юноша не мог ни согнуть, ни разогнуть ногу и мучился от боли. Асарау, с непостижимой для калеки ловкостью соскользнув с коня, осмотрел рану (Калле успел уже срезать с раненой ноги сапог и штанину).

Судя по выражению лица воина гаррани, рана была плоха.

– Я сделаю, что смогу, – сказал он. – Но я тут могу немного: мое опохве не такое сильное, чтобы лечить такие раны. – И он многозначительно оглядел собственные увечья. – Молодой воин, боюсь я, будет хромать всю жизнь.

Лишь бы выжил, – подумал Дорант, глядя на белое, как бумага, лицо наследника императорского престола.

Впрочем, были еще дела, которыми следовало заняться.

Прежде всего, где-то в лесу оставались не то один, не то два (а может, и три) наёмника, которые сторожили лошадей команды армано Миггала. Поэтому надо было прежде всего привести в порядок оружие, собрать и зарядить огнестрел и поставить кого-то дежурить. Или идти искать? С кем? С Калле?

Тут Дорант вспомнил про альвов.

Те по-прежнему спокойно сидели в траве, не глядя ни на людей, ни друг на друга.

Дорант подошел, с трудом вспомнил услышанные от Асарау альвийские слова и произнес, страдая от необходимости верещать и выворачивать язык:

– Благодарю тебя, воин, и тебя, женщина, за помощь в нашей битве!

Альвы как по команде повернулись в его сторону и воззрились с недоумением. Потом переглянулись – впервые с тех пор, как вышли на поляну – и Дорант поклялся бы, что они с трудом сдерживают смех.

Впрочем, самец непередаваемо изящным движением поднялся и прочирикал нечто, в чем каваллиер услышал два знакомых слова: воины и битва.

Дорант был в растерянности, поскольку понял, что его знаний языка не хватит, чтобы объяснить альвам, чего он от них хочет. Он обернулся с надеждой к Асарау – а тот уже ковылял к ним на своих изуродованных ногах.

– Объясни им, что тут в лесу остались еще два или три врага, при лошадях.

Асарау защебетал. Альвы снова переглянулись, и самец что-то быстро чирикнул в ответ. Асарау защебетал снова. Альв явственно кивнул, вызвав нескрываемое удивление воина гаррани, и опять полилась его мягкая, высокого тона, очень быстрая речь, похожая на журчание ручья. Он вытянул вперед переднюю лапу – или руку? – В ней были зажаты четыре явно человеческих уха, нанизанных на тонкий гибкий прут, свернутый в кольцо.

– Он говорит, что два воина прятались вон там, за скалой. С лошадьми. Он их убил.

Вот, значит, как. Доранта подспудно беспокоило, что ныне покойный армано не озаботился тем, чтобы перекрыть им путь отступления – оказалось, позаботился. Но резерв нарвался на альвов и потерял жизни – и уши.

Доранта даже не покоробила эта мысль. Честно сказать, его не удивило и то, что знакомые альвы оказались на этой поляне и вступили в бой на его стороне. У него была другая забота, главная: вытащить раненого примеса Йорре. Он пока не думал даже о том, что делать после этого: ведь примес действительно оказался досадным препятствием между дукессой Мастой (и стоящим за ней домом Аттоу) и императорским троном.

Но главное, было одно дело, которое надо было сделать прямо сейчас.

4

Примес Йорре был в сознании. Он лежал на попоне, второпях расстеленной рядом с тем местом, где его вытащили из-под гнедой, опираясь лопатками и шеей на заботливо подложенное седло – снятое с гнедой же.

И смотрел на Доранта взглядом раненого олененка. В этом взгляде была, как показалось каваллиеру, не так боль, как опаска и вопрос. Вполне понятный вопрос, между прочим: ничто не помешало бы Доранту тихо прикопать новоиспеченного императора, сказаться верноподданным незаконной императрицы и жить, как раньше жил.

Эх ты, парень, как же тебя прижало! И как же ты мало, должно быть, видел рядом настоящих людей, которые не меняют своё слово на власть и деньги...

Дорант подошёл поближе и громко, чтобы все услышали, заявил:

– Его императорское величество Лорий Сеамас Третий воссоединился со своими святыми предками! Да здравствует его императорское величество Йоррин Сеамас, седьмой этого имени! На колени, на колени все, и попросим его величество принять присягу от нас первых!

Харран, с недоумением разглядывавший длинную и глубокую царапину на левом боку своей кирасы, Асарау, копавшийся в снятой с коня седельной сумке, Калле, обтиравший коня бывшим плащом своего противника, и даже оба альва – вскинули головы и оборотились к каваллиеру.

А потом до них дошло. По крайней мере, до людей. И даже до Асарау, понимавшего на имперском через два слова на третье.

Дорант с удовольствием отметил, что ни один из оставшихся в его отряде ни на секунду не засомневался: все (кроме альвов, наблюдавших сцену в некотором недоумении) опустились на колени, склонив головы перед бледным как смерть императором.

На лице юноши проступило нескрываемое облегчение, и он зашевелился, пытаясь подняться. Асарау, который был ближе всех к нему, не вставая с колен, неправдоподобно быстро приблизился и помог ему встать.

– Клянемся тебе, император и вождь Йоррин, седьмой этого имени, служить верно и преданно, надёжно и добросовестно, тебе и твоим потомкам, и тем, кого ты нам укажешь, до самой смерти нашей! – Медленно, с длинными паузами, произнёс Дорант древнюю формулу присяги, а остальные, за исключением воина гаррани, не знавшего слов, повторили её вслед за ним.

Асарау, впрочем, кивал и тоже говорил что-то – на своём языке. Дорант не вслушивался, но это и не имело значения: он точно знал, что воин гаррани и без формальной присяги будет верен ему, а значит, и новому императору.

– Принимаю вашу присягу, доблестные воины, и клянусь вам, что буду ценить вашу верность, слушать ваши слова и защищать вас и ваших родственников, как своих!

Парень сумел-таки удивить Доранта: он произнёс ту формулу принятия присяги, которая положена была не простым воинам, и даже не простым дворянам – а высшей знати Империи. По спине каваллиера побежал неприятный холодок: он почувствовал, что за это придётся заплатить – и дорого: жизнь уже не будет такой, как прежде.

И он не ошибся.

– Встаньте, каваллиеры! Встань, Дорант, комес Агуиры! Дарую вам всем привилегию обращаться к императору, не преклоняя колен, и говорить свободно!

Дорант с трудом удержался от недовольной гримасы. Агуира была клочком земли размером с носовой платок у самых стен столицы Империи. Как комита она не значила ничего, дохода от неё получить не смог бы даже самый ушлый моррон[1]. Но комес Агуиры по традиции был одним из ближних императора, имел право постоянно жить во дворце, допускался на заседания всех советов, а главное – ему подчинялась личная охрана императора. Так что его только что назначили на одну из самых завидных должностей в Империи, причём на должность, требующую постоянного присутствия в столице, что никак в планы бывшего каваллиера не входило. Со всеми вытекающими последствиями в виде зависти придворных, ненависти дома Аттоу и обиды нынешнего комеса Агуиры, кстати сказать, четвероюродного дяди Доранта.

Впрочем, учитывая обстоятельства – вопрос ещё, жив ли он, подумал Дорант.

И как отнесется к этому светлейший дука Санъер из Фломской Ситы, весьма ревнивый к чужому влиянию на императора и терпящий нынешнего комеса Агуиры только потому, что тот очень стар, болен и уже ничего не хочет?

Но Йорре ещё только начал, оказывается:

– Каваллиер Харран из Кармонского Гронта! За верность и защиту императора жалую тебя всеми землями Кармонского Гронта и Альвиана в наследственную собственность! Владей ею и распоряжайся во славу Империи!

Тут все, кто понимал, что происходит – то есть все, кроме альвов и Асарау – пришли в полное изумление, и более всего Харран. Земли Марки считались личной собственностью императора, которая передавалась в пожизненное или наследственное владение, или в аренду, но никак не в собственность. Кусок, только что отданный Харрану, был больше пяти из восьми королевств, когда-то вошедших в Империю. Харран, тем самым, по размеру владений как минимум сравнялся с маркомесами, которые по традиции считались первыми среди имперской знати – поскольку предки их были в своё время королями. Больше земель, кроме как у самого императора и троих из маркомесов, было только у дома Аттоу, но именно у дома в целом, а не у кого-то из его членов.

Ещё одно удивительное обстоятельство заключалось в том, что молодой император назвал Харрана каваллиером. Каваллиерство, собственно, было не более чем почётным званием, которое давали за доблесть – и очень многим. Из преимуществ материальных оно предоставляло лишь право на небольшой пенсион, достаточный, чтобы скромно прожить одинокому холостяку в небольшом городе, если у него нет вредных привычек. Но заодно каваллиер освобождался от любых налогов на любую землю или недвижимость, которая находилась в его собственности – именно поэтому каваллиерство практически никогда не давали дворянам состоятельным, обладателям крупных имений, и их старшим, наследным сыновьям, какими бы ни были их заслуги. Так что Харран, помимо огромных земель, получил сейчас освобождение этих земель от налогов – которое, между прочим, передавалось по наследству. Совершенно беспрецедентная ситуация.

Всё-таки покойный Сетруос хорошо воспитал молодого примеса. Тот очень быстро сориентировался и делал сейчас именно то, что нужно: привязывал людей к себе, выдавая им награды, которыми можно было воспользоваться, только если новый император выживет и доберется до трона.

Другое дело, что награды эти были чрезмерны и создавали для награжденных – да и для империи – источник огромных неприятностей в будущем.

Если бы это было хоть на волос уместно, Дорант сейчас же остановил бы юношу, пока тот не наделал дальнейших глупостей. Но вмешиваться и возражать было не с руки, а уж тем более отказываться от награды, хоть и неудобной, и нежеланной.

– Каваллиер Калле! За верность и защиту императора жалую тебя и твоих потомков дворянством, званием каваллиера, а также землями в наследственную собственность, кои выделит тебе каваллиер Харран из Кармонского Гронта из своих земель, по вашему обоюдному согласию, в том размере, который сочтет достойным твоих заслуг, так, чтобы ты и твоя семья жили в достатке, соответствующем лицу, имеющему личные заслуги перед императором!

Ну, хоть это было правильно. Харран, хотя бы из чувства чести, доброго воина не обидит, а Калле комиту не потребует – он человек скромный и неглупый, ему хватит и деревеньки в пару десятков дворов.

И тут Йорре опять удивил Доранта:

– Каваллиер Асарау, сын Кау, сына Вассеу! За верность и защиту императора жалую тебя, твоих потомков и всё племя гаррани дворянством, а также землями, кои занимает сейчас и сможет занять в ближайшие пятьдесят лет вне пределов земель, закрепленных за Империей, племя гаррани, в наследственную собственность! Жалую также тебя званием каваллиера, а также, помимо земель, кои получишь ты в своем племени, землями в Кармонском Гронте, кои выделит тебе каваллиер Харран...

Дальнейшее не отличалось от того, что было даровано Калле. Дорант быстро перевёл сказанное, сопроводив комментариями, необходимыми, чтобы воин гаррани понял, что получил он и его племя. И только тогда сам экс-каваллиер, а ныне комес Агуиры, понял, что это значило лично для него: его любимая, его Саррия – стала с этого момента дворянкой, и более никаких препятствий их официальному браку не существовало!

За это, пожалуй, можно и титул комеса Агуиры простить.

Краем глаза он уловил какое-то движение, и не сразу сообразил, что это альвы. Им, видимо, надоело сидеть там, где они были, и они переместились поближе, причем мужчина откровенно пялился на то, что происходит, а женщину это явно не интересовало, она уткнулась взглядом в землю и, видимо, размышляла о чём-то своём.

И Дорант подумал, что только альвы ничего не получили от нового императора.



[1] Морроны – народность в Империи, живут торговлей и ростовщичеством. Славятся способностью извлечь прибыль из самой безнадёжной сделки. Вопреки множеству поговорок, вовсе не скупы: моррон способен потратить огромные деньги, если видит возможность получить еще большие.

Интерлюдия

1

Болтаясь в неудобных носилках, закрепленных меж двух лошадей, Йорре, чтобы отвлечься от боли в простреленной ноге, старался тщательно обдумать то положение, в котором он очутился.

Стычка со Странноприимцами показала ему, чего стоила притворная учтивость Аттоу и чем должна была кончиться его поездка.

Болезненная рана заставила собраться, чтобы не опозорить себя перед спутниками – юноша видел уже, как переносят ранения подобные им.

Это были люди, на которых можно было опереться – и это были люди, перед которыми нельзя было показать слабость.

Хорошо, что он сообразил сразу же наделить их землёй и титулами. Это пока единственное, что он может раздавать. (Выросшему во дворце, ему и в голову не приходило, что не для всех важнее всего в жизни богатство и знатность, и что могут быть другие способы обеспечивать верность сторонников.)

Йорре вздохнул: где взять ещё таких же?

Среди очень и очень многого, чему Йорре научил Сетруос, было одно самое главное: всё время продолжать учиться. Искать, поглощать и запоминать новые сведения; просить, чтобы объяснили непонятное; не оставлять ничего не понятым. А потом при любом удобном случае использовать полученные знания.

Когда-то, когда Йорре было еще лет девять или десять, и был он немного толстоватым (во дворце многое было для младшего примеса плохо, но вот поесть давали без ограничений), сильно неуклюжим и довольно ленивым, Сетруос, тогда ещё только назначенный примесу наставником, произнёс нечто, и это врезалось мальчику в память навсегда:

– У любого человека могут отнять всё, что он имеет. Даже у Императора – если вдруг Империя потерпит сокрушительное поражение. Могут отнять жизнь, тогда уже ничего не сделаешь. Но если человек жив, есть только одно, чего у него невозможно отнять: то, что он знает и умеет. Того, что ты накопил из вещей, земель и денег, тебя могут лишить; то, что ты накопил в своей голове, у тебя не сможет забрать никто.

Сетруос всегда умел разговаривать с Йорре так, как будто Йорре был взрослым, умным, понимающим человеком. Сейчас-то он прекрасно понимал, каким маленьким дурачком бывал в детстве (хотя ещё не начал понимать, что и в нынешнем своём возрасте и состоянии часто бывает далёким от взрослости дурачком). И Йорре очень, очень старался научиться всему, чему могли бы научить его окружающие.

Он всё время думал, что так же, как ему повезло когда-то с Сетруосом (благодаря отцу, который хорошо умел выбирать людей), сейчас ему очень повезло с Дорантом, Харраном, да даже Красным Зарьялом с его дикарями-полубандитами. С калекой Ассарау, знающим неправдоподобно много для своего возраста. Со странными полузверями-альвами, не умеющими говорить по-человечески, но во многом так похожими на людей. Никто из них не относился к нему как к бесполезному мальчишке, которого нужно обвести вокруг пальца, чтобы добиться какой-то своей выгоды. Среди прочих, кого знал Йорре – таких было большинство (если не все), но вот эти вот случайно собравшиеся вокруг люди и нелюди, выручившие примеса из альвийского плена, не только не добивались от него каких-либо преференций, но, к удивлению Йорре, привыкшего к совсем другому во дворце, вовсе не прыгали от счастья, что на них свалилось столько всего хорошего. Они, похоже, вообще не придали этому значения.

Йорре чувствовал, что они относятся к нему не как к безличному источнику благ, а как к своему: к члену команды, клана, группы, где, случись что с одним из них, все встанут на его защиту, даже если это будет для них невыгодно.

Это не только чувствовалось, это так и было. Уже в двух очень острых и совершенно не простых ситуациях Йорре получил реальную, сильную, важную поддержку – даже не обращаясь за нею лично.

Но эти люди и нелюди не только стояли сейчас на стороне свежеиспечённого Императора, они ещё и обладали знаниями, умениями, пониманием многого, что было для молодого парня новым и неизвестным – и главное, того, что было связано с обстановкой в Марке и в Империи. И он спешил получить от них то, что они могли ему дать.

2

Дворец вице-короля в Акебаре внешне довольно скромен, он двухэтажный, выстроен из белого камня, имеет на фасаде семь колонн, подпирающих просторный балкон с резными перилами, и по занимаемой площади, пожалуй, поменьше доброй половины особняков местной знати. Построили его при втором вице-короле, тому назад уже шесть десятков лет, и с тех пор меняли только внутреннюю отделку да обстановку. Ничего удивительного: основная деятельность вице-короля проходит в акебарском Доме приёмов, который за время существования Марки уже третий, да и этот успели пару раз перестроить – чиновников всё больше, и нужно место, чтобы их размещать.

Тем не менее, нынешний вице-король, дука Ансаль Годрэ из Мезалии Аттоуской, предпочитает личными делами заниматься всё-таки в своём дворце, где всё сделано по его – и его жены – вкусу, где уютно и куда пускают далеко не всегда и не всех.

Дворец вице-короля – его собственное, личное пространство. Он здесь отдыхает от забот и тяжёлой, кропотливой работы по управлению Маркой.

Второй этаж отведен под жилые покои. Он весь прошит анфиладой проходных комнат, соединённых резными позолоченными дверями; каждая комната отделана в своём стиле и в своём цвете. Одна из них – белая малая гостиная, где стоит небольшой стол маркетри (всего на шесть человек) с тяжелыми стульями, обитыми белым шёлком в мелкий пёстрый цветочек, а штоф на стенах, над полированными панелями из светло-кремового узорчатого капа абетулы[1], чисто белый и покрыт геометрическими узорами из тонких чёрных линий, незаметными уже шагов с пяти.

Сейчас белая малая гостиная освещена пополуденным акебарским солнцем, беспощадную яркость которого приглушает прикрывающая окно сверху маркиза из тщательно выбеленного полотна. Стол со стульями сдвинут к дальней от окна стене, а сразу под окном стоит громоздкое кресло, в котором удобно устроился хозяин дворца. Перед ним громадный мольберт, на котором укреплён обширный, высотой больше половины роста, холст на подрамнике. За холстом же, с палитрою и сразу пятью кистями в левой руке, находится чернявый малый лет тридцати, с подвижным лицом, украшенным совершенно кошачьими усиками из редких волосиков, растущих над углами рта: это Роке Даллод по прозвищу Животворный, довольно знаменитый, несмотря на молодость, художник-портретист, непревзойдённый мастер света и тени, выписанный вице-королём аж из Виньера, общепризнанной культурной столицы мира.

Портретист одет в длинную, изгвазданную красками, тёмно-коричневую робу, под которой не видно его обычного светского платья.

Вице-король сидит в удобной, но статичной позе вот уже полтора часа. Ему скучно и жарко, потому что кресло – прямо на солнечном пятне, хоть и смягчённом прозрачной тенью от маркизы. Он, как и в предыдущие сеансы, пытался поговорить с художником, но тот неважно знает имперский язык, а вице-король – язык Синтары. К тому же художника сковывает этикет, и поэтому общение их поневоле скудно и формально.

Но положение обязывает, и портрет вице-короля кисти лучшего художника мира (из тех, кого можно было уговорить проплыть полсвета в Марку) будет украшать Дом приёмов в Акебаре.

В гостиной тихо, только шелестят занавеси, да слышно тяжеловатое в силу возраста и комплекции дыхание почти пятидесятилетнего вице-короля и свистящий шорох робы художника, когда он двигается.

В это время года в середине дня Акебар и окрестности накрывает такая тяжёлая влажная духота, что днём многие стараются лечь спать где-нибудь в дальнем углу дома, у толстенной каменной стены, выходящей на теневую сторону, да чтобы ещё сквознячком овеивало.

Вице-король тоже бы прилёг (и он через вдох не может сдержать зевоты), но это время дня – единственное, которое он может не посвящать работе (ну, не считая позднего вечера, когда превыше всего – семья, но кто же пишет портреты в темноте?).

По случаю жары все двери в анфиладе открыты, и лёгкий сквозняк приносит видимость облегчения. Благодаря этому же слышно, когда кто-то ходит в других комнатах – правда, редко: слуги стараются то ли не мешать хозяину, то ли поменьше быть у него на глазах; дежурная охрана где-то на первом этаже, и только горничная иногда осторожно заглядывает в одну из дверей: нет ли каких пожеланий?

Но вдруг из дальнего конца анфилады тихонько доносится ритмичный скрип лестницы, потом уверенные шаги сапог со шпорами по навощённому паркету – и в комнату, обмахиваясь шляпой, заходит рослый и худой мужчина с аккуратно подстриженной растительностью вокруг рта, длинными, до плеч, каштановыми волосами, весь в чёрном, за исключением снежно-белых воротника и манжет, выпущенных из-под камзола, да ослепительно надраенной золотой цепи толщиной в палец, на которой висит, болтаясь на груди, маленький, но тяжёлый знак Общества Мышеловов[2] в виде золотой дохлой мыши с бриллиантовыми глазами.



[1] Так в Империи называют то, что у нас зовётся 'карельская берёза'.

[2] Знак Общества Мышеловов – по нашим понятиям орден, что-то вроде Андрея Первозванного или Золотого Руна. По обычаям тех времен, это на самом деле признак принадлежности к организации, как сейчас сказали бы, 'с клубным членством', куда принимают с согласия имеющихся участников. Общество Мышеловов организовал прадед нынешнего Императора (отца Йорри), на какой-то пирушке, где были только свои, поспорив, чей кот больше наловит мышей. Через неделю подвели итоги, и Император объявил, что все, у кого коты наловили более десятка мышек, объединяются отныне в Общество Мышеловов. На самом деле он таким образом кого-то приблизил, а кого-то удалил, что и было его целью. Написали статут, который с тех пор мало менялся. По статуту, членом Общества Мышеловов может быть лицо не ниже дуки, принятое на основании консенсуса всеми действующими членами Общества и ежегодно вносящее на его нужды не менее пятидесяти тысяч двойных имперских эльресиев золотом. Членство в Обществе пожизненное, не передаётся по наследству, на место выбывшего должен быть не более чем за три дня избран новый член (что предполагает наличие постоянной очереди желающих). Выбыть член Общества может либо по случаю смерти, либо с согласия всех действующих членов за поступок, порочащий честь, либо при нарушении двух основных правил Общества, касающихся денежного взноса и мышей (см. далее).

Всего членов общества может быть не более двадцати.

Да, и член общества обязан иметь не менее одного кота-мышелова и представлять распорядителю Общества не менее десяти мышей еженедельно, с признаками поимки и умерщвления котом. За этим следят очень внимательно.

3

– Приветствую тебя, дорогой мой кузен, – заявил этот человек, которого звали дука Местрос Фаба из Мезалии Аттоуской, комес Ретавии, Малкиона и Астрильда, один из самых богатых и влиятельных магнатов Империи – и третий, наверное, вельможа по значению в доме Аттоу.

Никаких имперских должностей он не занимал, но ослушаться его приказа могли, пожалуй, только Император, глава дома Аттоу, вице-король Марки и маркомесы. Остальным встало бы себе дороже.

Дука Местрос контролировал войско из пятнадцати компанид, каждая от одной до полутора тысяч человек, с кавалерией, артиллерией и прочим снаряжением. Не всякая страна могла таким похвастаться. А когда родня интересовалась, сколько у него кораблей – он небрежно ответствовал: 'Да не помню я... где-то два, три десятка... их всё время строят и топят, строят и топят – разве посчитаешь...'.

В Марку он приплыл на одном из тех самых своих кораблей, примерно на неделю позже, чем привезли примеса Йорре. Привёз из столицы важные новости про состояние здоровья Императора и планы дома Аттоу. И с тех пор каждый день заявлялся к кузену поболтать – вроде бы, о пустяках, но на самом деле о вещах серьёзных и важных, которые умудрялся сообщать вскользь, легкомысленным тоном.

Вице-король его побаивался. Дом Аттоу большой. Очень большой. Ветвей он насчитывает более десятка – и кузены, хотя происходили из одной дукаты, были из разных веток: дука Местрос по мужской линии, а дука Ансаль по женской, из Аттоу была его матушка.

Оба, тем не менее, были не старшими сыновьями, и дукату не наследовали.

Художник, между тем, перекосил свою подвижную физиономию и, пытаясь быть почтительным, попросил вице-короля, растягивая конечные гласные и делая ударения в странных местах:

– Вашаа свиетлоость, любезничаайте, возвратитее себиаа в положеннооее положенииее, пожалуйстааа.

Вице-король пожал плечами, стараясь не заржать, и вновь принял величественную позу. Дука Местрос улыбнулся:

– Терпи, кузен, величие всегда требует терпения. Зато потом!

– Тебе бы всё шутить, – проговорил вице-король, стараясь поменьше шевелить губами, – а я тут уже больше месяца так мучаюсь.

Кузен его без церемоний зашёл за спину портретиста и, окинув взглядом мольберт, заявил:

– Ну, я думаю, уже немного осталось. Правда ведь, друг мой? – Обратился он к художнику любезнейшим тоном, от которого тот, тем не менее, уронил палитру:

– Да, да, разумнеейсяа, естщоо, можеет, недиеелия.

– Ну вот и ладно. А что, кузен, слышал ли ты последние новости про нашего мальчика?

– Вроде бы, он исчез вместе с Бранку и остальными где-то возле Альвиана.

– Да, и я уже опасался, – дука Местрос выговорил это слово таким тоном, будто хотел сказать 'надеялся', – что случилось стра-а-ашное! – Он принял театральную позу, как в старинной трагедии.

Да уж, – подумал вице-король, – опасался ты. Не ты ли всё и подготовил, чтобы убрать последнего наследника, когда стало ясно, что Император не заживётся?

– Так что там с примесом?

– Да ты и вправду не знаешь. Гони ты своих чиновников, они зажрались и ничего не делают. – Кузен помолчал, подошел к столу и налил себе сока со льдом из стоящего там кувшина. Неторопливо выпил, мелкими глотками, делая паузы, паршивец, чтобы помотать душу вице-королю.

– Ну так вот, дорогой мой кузен. Ты не поверишь, но этого мелкого надоеду действительно захватили альвы. И они действительно перебили всех, кто с ним был. И я уж было думал, что и его... Но – раз, два – и мальчишку у альвов отбили!

– Отбили у альвов? Да ты шутишь? Как это возможно?

– Как именно отбили, не знаю. Мне прислали птицами донесение из Кармона, сам понимаешь, в птичьей депеше много не расскажешь. Всё, что я знаю: во-первых, был бой, и были потери. В Кармон вернулись раненые, которых отправили короткой дорогой. Во-вторых, мальчишку везут куда-то к морю, по Старокармонской дороге. В-третьих, его сопровождает столичный каваллиер, именем Дорант из Регны, он же и организовал его спасение.

– Дорант? Дорант из Регны, как же. Я же его и сделал каваллиером после одной битвы. Потом его ранило, и он ушел из войска. Как помнится, зарабатывает поручениями, решает для нанимателей всякие дела.

– Какие дела?

– Да самые разные: и в судах поручительствует, если нужно слово дворянина, и с кредиторами договаривается, и в земельных спорах участвует. Да и я его нанимал, когда дайберы[1] нашли главный храм гаррани и ограбили его. Гаррани тогда прислали своих вождей и потребовали справедливости. Если не удалось бы вернуть украденное, случилась бы война. Большая война, гаррани много и они сражаться умеют. Мне сказали, что Дорант в каком-то свойстве с гаррани, я и приказал его нанять.

– И как?

– Он переговорил с ними, потом они все уехали. А через месяц он вернулся с двумя вождями, которые пришли в Дом приёмов и принесли мне дары с благодарностью за возвращение их святынь.

– Способный, – сказал дука Местрос с явной угрозой. – А лет ему сколько?

– Да не знаю, сейчас, должно быть, лет сорок-сорок пять.

– Так он постоянно здесь живёт, в Акебаре?

– Никогда не задумывался. У меня на приёмах бывает, когда по этикету каваллиеру положено. Ко мне с просьбами никогда не обращался.

– Ну ладно, – заключил кузен после задумчивой паузы. – Выясню я, что это за Дорант. Спасибо, дорогой кузен, за прекрасно проведенное время!

И он вдруг развернулся и, не откланявшись, стремительно вышел из комнаты.

Вице-король снова пожал плечами. В дела кузена он вникать не хотел.

Впрочем, сеанс ему окончательно наскучил.

– Я прошу прощения, ньор, но меня зовут дела. Давайте сделаем перерыв до... скажем, послезавтра, в это же время.

Портретист склонился в глубоком поклоне:

– Каак угодноо вашеей свиетельноостии...

Вице-король, потягиваясь и разминая на ходу затёкшие бока, тоже покинул комнату.

Портретист же, укладывая кисти и палитру в специальный ящичек и осторожно стягивая через голову запачканную робу, думал о том, что опять не зря провёл время, и полученные сведения надо как можно скорее передать в гальвийское посольство.



[1] Дайберы – авантюристы, которые живут тем, что грабят дикарей. Имперцы смотрят на это сквозь пальцы, потому что – кого эти дикари интересуют? Но бывают и сложные случаи, когда власти приходится вмешиваться.