Текст книги "Испорченная женщина"
Автор книги: Доминик Дьен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
14
А ВДРУГ мама от нас уйдет?
С ним она выглядит такой счастливой! Я никогда раньше не видела у нее такого взгляда, наверное, это и называется «быть влюбленной»! Глаза у нее сияют так же, как у некоторых девочек из института, когда они идут на свидание со своим парнем… Со мной такого никогда не случится, я даже не понимаю, что мужчина может дать женщине… кроме этого, разумеется! Бабушка права, она потаскуха! Она всегда думала только о себе – о своих тряпках, о своем теле… А теперь вот этот мальчишка, немногим старше Тома… Моя мать – потаскуха!»
По щекам Виржини струятся слезы. Время от времени, когда они щекочут ей губы, она смахивает их. Она сидит у себя в комнате на кровати, подтянув колени к груди, и пишет. Виржини ведет дневник вот уже три года, с тех пор как на первом курсе открыла для себя Фрейда. Она подумала тогда, что дневник мог бы ей помочь, раз уж у нее нет денег на психоаналитика. Она знает, что не скоро сможет себе это позволить, так как у Салернов считается, что к психоаналитику ходят только сумасшедшие и что это настоящий позор. Правда, если бы ей действительно было нужно, она могла бы попросить у матери… Но попросить чего? Помощи и нежности, которых та никогда не проявляла, или денег, чтобы она могла поливать грязью Салернов, рассказывая постороннему человеку о мерзостях, которые она пережила? С таким же успехом она может описать все это на бумаге – так, по крайней мере, маме не придется лишать себя новых платьев!
Виржини чувствует, что у нее нет сил противостоять этому очередному испытанию. Ей и без того тяжело жить. А теперь новые образы наслаиваются на те, которые давно и неотвязно преследуют ее, лишь усугубляя ее мучения. Она с убийственной отчетливостью представляет себе свою мать, лежащую обнаженной в объятиях молодого человека. Это невыносимо.
Вечером Катрин не переодевается, как делает обычно, вернувшись домой. Она рассеянно смотрит телевизор, дожидаясь возвращения Жана. Тот приходит по своему обыкновению в восемь часов и выглядит удивленным, застав ее сидящей на диване в гостиной.
– Что ты здесь делаешь? Уже вернулась?
Он произносит это слегка раздраженным тоном, поскольку очень дорожит этой короткой передышкой перед ужином, во время которой он может полностью расслабиться.
– Что ты имеешь в виду? Я всегда возвращаюсь в это время!
– Так почему ты еще не переоделась?
– А зачем мне переодеваться? Тебе не нравится, как я одета?
– Потому что обычно ты всегда переодеваешься, когда приходишь домой, вот и все! Правда, с некоторых пор ты все делаешь не как обычно… – Последние слова срываются у него с языка против его воли, так как он решил для себя, что не будет делать ей никаких замечаний.
– Что ты хочешь этим сказать? – голос Катрин становится более резким, выдавая ее нервозность и беспокойство.
– Ты действительно хочешь продолжить этот разговор?
Жан уверен, что Катрин на этом и остановится – ведь она ценит собственное спокойствие превыше всего.
– Мои привычки ничуть не изменились!
Она провоцирует его… Это что-то новенькое… Но чего она добивается? Неужели ей что-то известно?..
– Катрин, не раздражай меня, я не хочу ни о чем разговаривать.
– Как всегда!
Жан Салерн переключает телевизор на другой канал. Сердце его бьется учащенно. На экране появляется лицо Патрика Пуавр д'Арвора.[3]3
Известный французский телеведущий. (Прим. ред.)
[Закрыть] Это несколько успокаивает Жана. Телеведущий – такая же неотъемлемая часть его жизни, как собственное отражение в зеркале. Он помогает ему подготовиться к тому, чтобы снова надеть свою обычную скучающую маску. Жан делает вид, что полностью поглощен новостями. Главное – не дать втянуть себя в этот разговор… Они с Катрин никогда не ссорились, и ему не хочется начинать это сейчас. Особенно сейчас. Наконец, Катрин поднимается и выходит. Жан облегченно вздыхает и слегка ослабляет узел галстука.
За ужином Катрин всматривается в членов своей семьи. Свекровь в этот день ужинает с ними. Равно как и Кристиан. Брат Жана всегда казался Катрин частью интерьера, и она никогда его не любила. Хотя непонятно, почему она жаловалась на то, что он постоянно сует нос не в свои дела. По правде говоря, ей совершенно не в чем его упрекнуть. Просто что-то в нем (что она никогда не могла четко сформулировать) раздражает ее. Катрин затрудняется сказать, кого ей следует опасаться больше: свекрови или Кристиана, с его слащавым голосом и вечно бегающими глазами. Подолгу пристально рассматривая своих домашних, Катрин пытается определить, знает ли кто-нибудь из них? Неужели перед ней сидит автор тех грязных писем? Нет, невозможно, иначе они бы уже давно устроили скандал и выставили ее из дома. Здесь каждый верен себе. Они такие же, как всегда. Пустые и скучные.
А она – вдруг она и вправду шлюха? И вообще, что такое шлюха? Она вспоминает о том, как закидывала ноги на плечи Оливье, стоявшего перед ней на коленях, о своих обнаженных ягодицах на полированном столе, о языке Оливье, исследующем потайные складочки ее плоти… Да, должно быть, она действительно шлюха…
Интересно, много ли на свете шлюх? Катрин начинает думать о женщинах, с которыми она знакома, но не находит среди них ни одной шлюхи. Кроме себя. Она решает, что ей стоило бы исповедаться, но затем ее мысли переключаются на священника. Она представляет, как член Оливье, твердый и прямой, словно палка, вздымается под сутаной кюре. Она не выдерживает и смеется. За столом воцаряется полная тишина. Все ошеломленно смотрят на нее. Катрин говорит себе, что им даже в голову не приходит то, о чем она сейчас думает. Она видит, как раздвигает ноги перед Жаном и какое у него при этом лицо… Представляет, как сутана кюре, к которому ходит свекровь, топорщится от его эрегированного члена… Она смеется все сильнее и сильнее и говорит себе, что если это и значит быть шлюхой, то это не так уж плохо, и что у всех Салернов вместо головы задница (этому выражению она научилась от Оливье). У всех, кроме ее детей, которых ей неожиданно становится жалко. Смех буквально распирает ее, но тут она видит ухмылку свекрови и думает о дьяволе. Она говорит себе, что тот, кто написал эти анонимные письма, может в один прекрасный день рассказать обо всем ее семье, и тогда случится катастрофа, потому что все отвернутся от нее и она останется совсем одна. Она также говорит себе, что любит Оливье до безумия, но придет время – и его губы будут целовать другую… Ее смех, все более и более резкий, постепенно переходит в детские рыдания, бурные и испуганные, которые разносятся по всей столовой, а затем затухают на плече Тома. Тот поднимается и вместе с Анриеттой помогает ей выйти из комнаты. До Катрин доносится возобновившееся ритмичное постукивание приборов и монотонное позвякивание бокалов. Катрин даже кажется, что она слышит, как они глухо пережевывают большие мягкие куски хлеба.
Она закрывает глаза. Ей ни за что не вынести, если домашние узнают о том, что она делает каждый день. Она скорее умрет, чем будет в бедности и одиночестве влачить тяжкое бремя стыда и бесчестья.
15
МНЕ КАЖЕТСЯ, что Мадам снова заболела! Как тогда, семь лет назад, когда у нее еще не было магазина. Я сказала об этом Месье, после того как его мать с месье Кристианом спустились к себе. Он ответил, что это не может быть рецидив и что наверняка все скоро пройдет.
– Посоветуйте ей, чтобы она как следует отдохнула в понедельник. Она слишком утомляется на работе.
Не знаю, почему он упомянул о понедельнике. Я сразу смутилась и перевела разговор на другую тему. Но так или иначе, он явно не собирается беспокоиться о Мадам! В этом доме одна только я забочусь о ней! И я не допущу, чтобы она подвергала свою жизнь опасности, как в прошлый раз! Все, только не это! Я теряюсь в догадках: уж не заподозрил ли Месье чего-нибудь по поводу отлучек Мадам по понедельникам? По понедельникам, по четвергам вечером – да впрочем, и во все остальное время… Хотя уж лучше мне об этом не знать! Впредь буду поступать, как все Салерны – меньше знаешь, легче жить! Мадам проплакала всю ночь. Я не отходила от нее ни на шаг и спала в ее комнате на кушетке. Однако утром она все равно пошла на работу. Бедняжка ужасно выглядела! У меня так сердце и защемило, когда я ее увидела. Надеюсь, это все не из-за того, что она порвала с ним! В последнее время она казалась такой счастливой! Она не заслуживает того, чтобы ей причиняли боль! Должно же ей повезти хоть раз в жизни!
Мне стыдно за нее! Она вела себя, как ненормальная. Я понимаю, что мне следовало бы пожалеть ее, но… Я не выношу когда она показывает свою слабость, особенно перед ним! Он напустил на себя невинный вид, но я знаю, что ему доставляет удовольствие видеть маму в таком состоянии! Если бы я жила одна в той квартире, то была бы избавлена от необходимости терпеть его присутствие! Однако я боюсь, что он воспользуется этим, чтобы неожиданно заявиться ко мне. Именно поэтому я и остаюсь здесь. Так, по крайней мере, я не одна. Если у мамы снова случится приступ, никто не сможет помешать ему начать все сначала. Поэтому ни в коем случае нельзя, чтобы мама заболела!
«И поделом ей, этой шлюхе, этой распутной девке!» – злорадно думает Ксавье Бизо, увидев, как мадам Салерн входит в банк далеко не столь уверенной походкой, как раньше. Он чувствует, что в окружающем ее ореоле надменности появилась брешь. Это вызывает у него радость. Он с довольным видом откидывается в кресле, отметив, что она не сняла солнечные очки. Значит, она плакала? Цвет ее лица тоже подрастерял свой прежний фарфоровый оттенок… Он здоровается с ней крайне небрежно, чтобы показать свое порицание. Но, как обычно, она едва взглянула на него. Он больше не выносит ее высокомерный вид оскорбленной невинности. Когда позволяешь, как последняя шлюха, часами трахать себя, нужно с почтением относиться к служащему банка, в котором хранишь деньги, если даже это обычный операционист! По крайней мере, следует смотреть ему в лицо!
Этим утром Катрин Салерн не получила очередного анонимного письма. Она даже не знает, радоваться ли ей или, напротив, ждать худшего. Она пристально разглядывает каждого покупателя, каждого прохожего, останавливающегося у витрины ее магазина, каждого продавца из соседних лавочек Дочь хозяина китайского ресторана машет рукой служащему из магазина фототоваров, расположенного напротив. Может быть, это она? Из ревности, потому что тоже влюблена в Оливье? Раньше Катрин никогда об этом не думала, но ведь вполне возможно, что Оливье часто ужинает в этом ресторане… А может быть, это мясник, который большими белыми буквами выводит сейчас на витрине свой ассортимент? Вдруг он решил отомстить ей за то, что она никогда не покупает у него мясо? Или консьержка – ей проще всех было проведать об их романе… К тому же она единственная, кто знает Жана! Катрин забивается в угол своего магазина, словно боясь, что кто-нибудь ворвется и станет ей угрожать. Она чувствует себя такой беспомощной…
В час дня она уже стоит перед квартирой Оливье, дожидаясь его возвращения. Разумеется, у нее есть дубликат ключей, но она не осмеливается заходить в квартиру в его отсутствие.
Впрочем, Оливье об этом даже не знает… Она думает о своем нервном срыве накануне вечером, во время ужина. Ей становится немного стыдно. Она так устала… Как было бы хорошо, если бы те два письма ей просто приснились… Но она знает, что это не так.
Оливье поднимается по лестнице со свертком в руках. Он целует ее в шею, и они вместе входят в квартиру.
– Я заставил вас ждать… – Он слегка запыхался. – Я подумал, что вы не захотите обедать на улице, и купил миндальных пирожных… Хотите чаю?
– Я люблю вас!
– Я тоже вас люблю!
– Вы обещаете любить меня вечно? Катрин в первый раз спрашивает его об этом.
Оливье приходит в замешательство.
– Вечно? Какой странный вопрос! Разве можно знать наперед такие вещи?
– Это не ответ! Если бы я была вашей ровесницей, вы бы пообещали!
– Ах, вот вы о чем! Перестаньте, наконец, говорить о своем возрасте! Я люблю вас. Вы красивая, нежная, ласковая. У вас тело богини; вы доставляете мне наслаждение, какого не доставляла до сих пор ни одна женщина… Чего еще можно желать? Живите сегодняшним днем!
– Вы правы, но это гораздо легче в тридцать лет, чем в сорок пять…
– Вы говорите так, потому что вас беспокоит эта история с письмами… Знаете, я много думал об этом… В конце концов, что он может вам сделать? Шантажировать? Но вы не обязаны идти у него на поводу! И даже если ваш муж обо всем узнает, это будет ему хорошим уроком. Это же невероятно: столько лет не замечать вас! Надо быть полным кретином! Он получил по заслугам! Если уж на то пошло, вам стоило завести любовника гораздо раньше!
– Вы говорите бог знает что… Вы очень импульсивный, что естественно для вашего возраста… Впрочем, именно это мне в вас и нравится. Но вы не можете себе представить, во что превратится моя жизнь, если Жан отвергнет меня…
– «Отвергнет»! Что за слово! Вы говорите, как в пьесах Расина. Мы в двадцатом веке, Катрин! У вас есть средства, есть работа, вы умны…
– Вы понятия не имеете о той среде, в которой я живу. Там не знают жалости. Для них нет никого презреннее женщины, изменившей своему мужу… И потом, у нас с вами нет будущего!
– Что вы об этом знаете? Мы еще, по крайней мере, лет десять можем быть счастливы друг с другом!
– Десять лет! И в кого я превращусь через десять лет? В старую потрепанную женщину… А вы по-прежнему будете молодым любовником… но уже не моим!
Когда в ту пятницу Катрин уходит, Оливье становится грустно. Он знает, что она взволнована и шокирована этими письмами. А что еще можно испытывать на ее месте, ведь это сравнимо лишь с изнасилованием, это просто чудовищно! При мысли о том, что какой-то незнакомец собирается разрушить их счастье, его охватывает ярость. И ради чего? Просто так! Из одной только злобы! Он с силой пинает ногой кресло. Окажись тот негодяй сейчас здесь, Оливье с радостью задушил бы его.
Третье письмо непохоже на два предыдущих. Оно приходит в понедельник. В то утро Катрин заглядывает в магазин, чтобы забрать почту, намереваясь потом пойти к Оливье, который, должно быть, еще не вставал. Времени около девяти.
Текст письма набран на компьютере. Лист бумаги, белой, гладкой и аккуратно сложенной, выглядит еще более устрашающе, чем два предыдущих неряшливых послания. От ужаса глаза Катрин наполняются слезами. Она в десятый раз перечитывает текст, с тем же чувством, с каким читают похоронные письма. Буквы пляшут у нее перед глазами, словно норовя сорваться с бумаги и улететь: «Сегодня вечером, в шесть часов, "Отель де ля Пляс", Восемнадцатый округ, улица Берт, дом 20. Номер 22. Это плата за молчание».
Это словно повестка в суд, написанная по всей форме. Приказ, которого она не посмеет ослушаться, несмотря на удушающий страх. Катрин сжимает в руках пакет с еще теплыми круассанами, которые она покупает каждый понедельник. Она стискивает его так сильно, что на бумаге выступают жирные пятна. Катрин ощущает странную опустошенность. Желудок сводит судорога. Она думает даже зайти в туалет, но затем говорит себе, что у нее мало времени.
Впервые за многие недели Катрин Салерн не пойдет к своему любовнику, который нетерпеливо ждет ее в постели, представляя, как будет ласкать ее тело. Она оставляет свою машину на улице Пьера Леру и берет такси, чтобы вернуться домой. Ей ужасно стыдно за мерзкий запах, который исходит от нее, но она говорит себе, что едет в этом такси в первый и последний раз.
Шофер удивленно смотрит на нее в боковое зеркальце и открывает окно. Он думает: непохоже, чтобы она портила воздух, но, в конце концов, со всяким может случиться… Он усмехается про себя и невозмутимо высаживает клиентку перед домом 42-бис по улице Токвиль.
Когда Катрин входит в квартиру, Анриетта сидит на кухне вместе с Виржини, у которой заболел один из преподавателей. Они изумленно переглядываются, недоумевая, почему она вернулась так рано. Почти в тот же миг они видят, как Катрин пошатывается и начинает оседать на пол. Виржини бросается к матери, чтобы поддержать ее, а Анриетта тем временем смачивает полотенце. В одной руке Катрин по-прежнему сжимает пакет с раздавленными круассанами, а из другой у нее выскальзывает письмо, которое она получила утром. Сложенный листок бесшумно приземляется на натертый паркет прямо перед Анриеттой и Виржини, которые, стоя на коленях рядом с Катрин, пытаются привести ее в чувства.
Отпечатанный текст оказывается у них перед глазами. Но заметили ли они его? Они осторожно поднимают Катрин и ведут ее в комнату. Виржини подбирает листок и, не говоря ни слова, кладет его на пуфик возле туалетного столика. Анриетта задергивает шторы, а Виржини тем временем нежно поглаживает мать по щеке. Катрин лежит в кровати и тыльной стороной ладони вытирает слезы. Потом они молча выходят, осторожно прикрыв за собой дверь, и оставляют Катрин наедине со страхом и угрызениями совести в ее красивой полутемной комнате, затянутой полосатым атласом. Как только их шаги начинают удаляться, Катрин бросается в туалет. Ей наконец-то можно больше не сдерживаться, и это представляется ей единственным утешением среди пережитого ужаса. Она даже нарочно тянет время, потому что знает – у нее всего несколько часов на то, чтобы сделать выбор.
16
В ТАКСИ, которое везет ее в сторону площади Аббес, Катрин твердо решает, что сама, без чьей-либо помощи, уладит все с тем, кого про себя уже называет шантажистом. В ее сумочке лежат двадцать тысяч франков двухсотенными купюрами. Ее сбережения. Она понятия не имеет о том, сколько он запросит, и спрашивает себя, ради какой суммы человек может пойти на что, чтобы поломать жизнь другим людям. Она готова отдать и в сто раз больше, лишь бы остаться в семье Салернов и сохранить свою честь. Весь день ей мерещились брезгливые осуждающие лица Жана и свекрови. Они негодующе кричали на нее и грозили страшными карами. Она представляла себе заплаканную Виржини. Представляла, какая горечь и разочарование появятся в глазах Тома, когда он узнает, что мать завела любовника немногим старше его самого. Но особенно остро она сознавала, что ей придется расстаться с Оливье. Ее тело навсегда лишится нежных ласк обожаемого любовника… Катрин чувствовала себя еще более одинокой, чем когда-либо. Она говорила себе, что не перенесет такого удара. Вот почему сейчас она – почти спокойная – едет в такси, прижимая к груди сумочку. За последние месяцы в ее жизни произошло столько изменений, что ее уже ничем не удивишь.
«Отель де ля Пляс» находится на одной из тихих улочек Монмартра. Подойдя к конторке, Катрин ровным голосом спрашивает номер 22. Женщина лет тридцати указывает ей дорогу. «Вас уже ждут», – добавляет она с заговорщической улыбкой. «Что такое шлюха?» – снова думает Катрин, поднимаясь по лестнице. Ей не нужно было приходить сюда. А вдруг это ловушка? Что, если в комнате ее ждет Жан, готовый всадить в нее нож? Она представляет его обнаженным, со стоящим членом – он берет ее, как шлюху, а потом небрежно кладет ей между грудей плату: две купюры по пятьсот франков, сложенные вчетверо… Катрин останавливается на лестничной площадке второго этажа и смеется неудержимым истерическим смехом, в котором смешались стыд, страх и безумие.
Она поворачивает белую фарфоровую ручку номера 22 и входит в комнату. Руки ее неожиданно становятся влажными, и она чувствует, что у нее снова скрутило желудок Катрин ожидала увидеть перед собой мужчину, но в номере никого нет. Прижавшись спиной к двери, которую она только что закрыла, Катрин медленно обводит комнату глазами. Цветы на старых обоях то расходятся, то снова сливаются, напоминая таблицы в кабинете окулиста. Серый в белую крапинку линолеум местами вспучился, особенно возле окна с кружевными занавесками. Напротив дешевой кровати висит большое прямоугольное зеркало, в котором Катрин видит свое отражение. Она кажется себе очень маленькой, съежившейся от страха. В левом углу, за небольшой ширмой, Катрин различает умывальник и биде. Она снова представляет себя шлюхой, которая подмывается в ожидании следующего клиента. Плитка вокруг умывальника розового цвета. Ткань ширмы пестрит мелкими розово-голубыми цветочками, в тон покрывалу на кровати. В комнате чисто и спокойно. Катрин по-прежнему окаменело стоит. Бешеное сердцебиение наконец унимается. Она уже собирается сесть, но неожиданно замечает на кровати листок бумаги. К ее удивлению, шантажист требует вовсе не денег – он хочет, чтобы она разделась. Она совершенно сбита с толку. Ей страшно. Вдруг он зайдет? Кто он? Где он?
Катрин какое-то время ждет, сидя на кровати и плача от страха и унижения. Она не знает, ни что ей нужно делать, ни до какой степени она готова унизиться, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Наконец, в семь часов она снимает туфли и, не прекращая плакать, принимается стягивать свитер. Затем брюки… Она остается в трусиках и лифчике. Ей холодно и страшно. Она говорит себе, что скатилась на самое дно, что Бог наказывает ее, превращая в полуголую шлюху в убогом гостиничном номере. В этот момент она слышит шаги в коридоре и бросается к двери, чтобы закрыть ее на ключ. Неужели это он? Что он хотел – изнасиловать ее или сфотографировать обнаженной? Катрин бьет дрожь. В восемь часов, совершенно измученная, она сворачивается калачиком на кровати. Лицо у нее в потеках туши, смешавшейся со слезами. В половине девятого, не зная, что делать дальше, она приводит себя в порядок и уходит из этого мерзкого места, непрерывно размышляя о том, что означает эта странная шарада и почему ее свидание с шантажистом так и не состоялось.
Когда она останавливается перед своей квартирой и начинает лихорадочно искать ключи в разбухшей от купюр сумочке, Анриетта бесшумно открывает дверь: она словно специально дожидалась Катрин, желая, чтобы ее приход остался незамеченным. Она доводит Катрин до самой спальни и помогает раздеться. Затем приносит поднос с едой. Но Катрин не голодна. Из глубины квартиры до нее доносятся голоса Жана и его брата Кристиана – они, как ни в чем не бывало, ужинают… Запах еды вызывает у Катрин тошноту. Она снова видит себя, полуголую, на цветастом покрывале гостиничного номера и закрывает руками глаза, чтобы избавиться от этого назойливого образа.
Катрин три дня пролежит у себя в комнате, не смыкая глаз и отказываясь от разговоров и от еды. Она не пойдет на работу и даже не найдет в себе сил, чтобы встретиться с Оливье… Атмосфера в доме на улице Токвиль становится тяжелой, словно в доме кто-то болен, но смерть никак не заберет его… В течение этих трех долгих дней Жан и дети поочередно заходят в комнату Катрин, где стоит кислый затхлый запах, но им так и не удается завладеть ее вниманием, хотя они настойчиво пытаются это сделать. Кажется, что они, боясь осиротеть, ищут у нее утешения, которое все не приходит. Словно у каждого из них есть какая-то тайна, за которую им не терпится попросить прощения и получить наконец отпущение грехов.
Оливье изводится от беспокойства. В понедельник он прождал Катрин все утро, сбитый с толку ее отсутствием. Он оставил десятки сообщений на автоответчике ее магазина, но она так и не перезвонила, и Оливье не может отогнать назойливую мысль, что она на него обиделась. Но когда магазин остается закрытым и во вторник, и в среду, тревога Оливье возрастает. Он осознает свое бессилие и с горечью думает о том, что он – любовник, которого прячут, как обычно женатые мужчины прячут своих любовниц. Он вспоминает о шантажисте. Может быть, с Катрин что-то случилось? Или она заболела? В конце концов, не в силах больше выносить эту неопределенность, он звонит ей домой. Его сердце бешено колотится. Он боится вмешиваться в ее жизнь, зная, что она хочет любой ценой сохранить семью. Оливье надеется, что Катрин сама подойдет к телефону, а если ответит кто-то другой, он решает тут же повесить трубку. Но этим он лишь выдает себя: голос на другом конце провода, кажется, узнал его. Действительно, кто еще, кроме любовника Катрин, будет молчать в телефон?
– Это из-за вас моя мать так страдает? – голос говорит жестко и решительно.
– Нет! – восклицает Оливье, решив не отсоединяться. Все равно уже слишком поздно… – Как она себя чувствует?
– Очень плохо.
– Я могу поговорить с ней? Пожалуйста…
Он слышит глухой стук трубки, которую положили на стол, затем – звук удаляющихся шагов. Наступает тишина. Ожидание кажется ему нескончаемым. Но вот трубку снимают – судя по всему, в другой части дома, – и он различает голос Катрин – слабый, похожий на свистящий шепот.
– Любимая, наконец-то!.. Простите, что звоню вам домой… Я так беспокоился…
– Мне нужно вас увидеть! – Катрин плачет, как ребенок Ей не разрешают выходить из дома? Она все рассказала мужу?
– Вы хотите, чтобы я приехал? Ваш муж… причинил вам боль?
– Нет, не он… Другой… Я должна вам рассказать… Мне так тяжело… Мне нужна ваша помощь.
– Когда мы сможем увидеться? И где?
– Я сейчас к вам приеду. Прошу вас, дождитесь меня.
– Хорошо, я жду. Я не пойду на работу, Катрин! Я люблю вас!
– Тс-с! Я тоже вас люблю.
Ксавье Бизо доволен. Его первая месть удалась на славу, равно как и первый настоящий оргазм. Как приятно было видеть ее такой – напуганной, униженной, ждущей, как проститутка, заслуженного наказания. Правда, в какой-то момент он чуть было все не испортил: если бы она тогда не закрыла дверь на ключ, он бы ее изнасиловал. Не то чтобы это его смущало, но ему не хочется быть узнанным. Пока. В следующий раз он возьмет с собой маску. Сейчас же нужно просто выждать, пока она оправится от потрясения.
Именно я отвезла Мадам к ее любовнику. Я в любом случае сделала бы для нее все что угодно, поэтому какая разница?.. Самое удивительное, что об этом меня попросили дети. Точнее, Тома Виржини стояла рядом с ним. Он сказал: «Анриетта, проводи, пожалуйста, маму, она слишком слаба, чтобы идти туда одна». Я в изумлении уставилась на него, подумав, что я, наверное, ослышалась. Но он отвернулся. Потом добавил, по-прежнему не глядя на меня: «И обязательно подожди ее… Если понадобится, целый день. Будь поблизости. Не беспокойся, папа ни о чем не узнает».
– А как же ужин? – только и спросила я.
– Я приготовлю, – ответила Виржини. Она хмурила брови, но, казалось, была во всем согласна с братом.
– Папе давно пора перестать вести себя так, словно его ничто не касается!
Я впервые слышала, чтобы Тома говорил о Месье таким жестким тоном. Словно тот его чем-то обидел.
Значит, дети все-таки узнали о том, что у матери есть любовник Что же, это, наверное, к лучшему. Значит, не я одна буду ее спасать. Тем более что я даже толком не знаю, от чего именно ее нужно спасать.
Катрин рассказала обо всем Оливье. Они плачут, сидя в тишине комнаты и крепко прижавшись друг к другу. Катрин страдает оттого, что стыдится своей реакции, к тому же ей очень страшно. Ей так хочется любить Оливье спокойной любовью, как прежде… Оливье страдает оттого, что боится. Боится этого психопата, боится за жизнь Катрин. Он только сейчас осознал, что душевное равновесие этой женщины, хрупкость которой поразила его с самого начала, держится буквально на волоске. Если за этот волосок потянуть слишком сильно, он порвется. И тогда даже волшебнику не спасти ее. Он думает о Тома и Виржини, о которых Катрин ему иногда рассказывает, думает о своей матери. Он бы не перенес, если бы с его матерью что-нибудь случилось. Он любит свою мать и Катрин с одинаковой страстью, так что даже не знает, кто он в большей степени – сын или любовник Он чувствует себя ребенком.
В этот раз они не занимались любовью. Оливье снова и снова просит Катрин описать ему ту гостиницу и комнату. И они снова и снова переживают во всех подробностях этот кошмар, ставший теперь их общим воспоминанием… Оливье кажется, что он тоже сидел на той кровати с покрывалом в розово-голубых цветочках в тон ширме… Ему тоже было холодно, и он, как она, встал, чтобы закрыть дверь на ключ, боясь, что его изнасилуют или сфотографируют… Дожидаться неведомой угрозы в незнакомой пустой комнате, лежа полуголой на кровати – разве это не унизительнее, чем подчиняться требованиям незнакомца?
Он чувствует, что Катрин смертельно оскорблена тем, что ей пришлось раздеться и ждать, замирая от страха, этого незнакомца, который так и не пришел. Оливье смотрит на нее с нежностью и состраданием. И это она, которая всего пару месяцев назад была такой надменной! Не слишком ли высокую цену ей приходится платить за наслаждение? Их любовь словно проклята. А сами они как любовники из романа! В глубине души Оливье уже почти смирился с позором. На него накатывает меланхолия, знакомая всем романтическим героям. Как приятно иногда страдать вдвоем… Обессилев от печали, Катрин и Оливье впервые засыпают в объятиях друг друга с одинаковым предчувствием того, что их любовь не выдержит этого мучительного испытания.
