Текст книги "Сказки и сказкотерапия"

Автор книги: Дмитрий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Дмитрий Соколов
Сказки и Сказкотерапия

Предисловие

Давайте сразу договоримся: сказки – это одно, сказкотерапия – другое. Те сказки, которые используются в реальной психотерапевтической работе, на бумагу, как правило, не ложатся, и чужому уху непонятны (невнятны). Литературные же сказки могут служить в терапии профилактикой, тренировкой, иллюстрацией, моделью, развитием контакта, но никак не основным средством.

Почему же они помещены в одну книгу? Во-первых, во имя древних попыток сблизить литературу и психологию – и не на уровне рассуждений – что стоило бы принять во внимание…, а в виде готовых продуктов. Во-вторых (и во-первых), автора давно интересует использование методов психотерапии в мирных целях. Накоплено такое количество замечательных приемов работы с больными, что явно есть чем поживиться здоровым. Многие из напечатанных здесь сказок (как ни стыдно в этом признаваться) – сделаны на основе психологических теорий и при проигрывании психотерапевтических техник на себе самом. В третьих (оно же во-первых), многие из собранных здесь сказок были когда толчком, а чаще результатом реальной терапевтической работы с пациентами и с собой.

Итак, книга содержит:

– сказки

– комментарии к ним

– маленькие теоретические главы о сказкотерапии и сопутствующих идеях.

Очень рекомендуется отнестись к этим частям как к отдельным книгам и читать залпом только выбранную линию (благо они выделены разными стилями). Прохвост, двинувшийся напролом, рискует превратиться в автора. Сказки и теория написаны (или переписаны) мною. В комментариях участвуют также

Действующие лица:

Автор, он же Братец Гримм – худощавое сплетение рук и ног. 26 лет.

Критик, он же Братец Вайнер – толстяк, курильщик, циник неполных 30-ти.

Строгая учительница – преподаватель русского языка и литературы средней школы.

Супруга Критика – Те же 30, но вы бы не угадали.

Розовая девушка – чудесное создание 19-ти лет.

Едкая девушка, она же Пофи – если искать аналоги, то скорее хиппи. Джинсы, водолазка. Лет 18-20-25.

Психолог-милашка – молодой человек с образованием (24 года).

Настоящий мужик – физик или моряк. 47 лет.

Маленький мальчик, он же Маленькая девочка – скоро 10, а пока 7 лет.

Дедушка Фрейд – как на портрете, исполненном для детского сада. Чистый образ.

Дух Востока.

Часть 1. «Бедные дети»

Сундук
(Сказка вместо вступления)

Одному волку надоела волчья жизнь, и он посватался к лисе. К открытке хотел он приложить сердце и лапу, да сердце так и не решил, чье, и приложил только лапу. Лиса ему не отказала. «За счастие почту, любезный муженек, – писала она, – ваши песни и советы. С любовью к предстоящей свадьбе. Лиса».

Стал волк думать, что невесте на свадьбу подарить. Он перерыл всю нору и нашел старый железный сундучок. Стал сгрызать с него замок, но тот был мал, да крепок. Так и подарил волк лисе сундучок закрытым.

А лиса подарила ему зайца.

И стали они жить-поживать, зайца воспитывать.

Что знают лесные звери о воспитании? Им лишь бы дитя было сыто да не мешалось под ногами. «Как ваш сыночек?» – интересовались соседи. «Ох, милый да славный, – улыбалась лиса. – И знаете, такой честный».

А вот честным заяц как раз не был. Он был выдумщиком и баловником. Чтобы приструнить его, лиса ему как-то сказала:

«У меня есть друзья, маленькие человечки. Они все видят и все мне рассказывают».

Зайца страшно заинтересовали эти маленькие человечки. И он их себе преспокойно выдумал. Стал с ними играть и разговаривать. Теперь, когда мама ругала его, он смотрел не на нее, а на человечков: так было интереснее. Лиса сердилась и кричала: «Смотри мне в глаза!» Но заяц уже не мог. Так и вырос – косой заяц. Смотрит прямо, видит влево.

Всем своим знакомым заяц уши прожужжал про своих друзей-«человечков». Наконец белка попросила: «Покажи нам их». Заяц сказал: «Пожалуйста. Приходите ко мне домой в пятницу вечером. Мы с человечками устроим для вас театр».

В пятницу вечером дом был полон. Знакомые зверята привели незнакомых, и они еле разместились в гостиной, где заяц повесил занавес. Время от временени заяц выходил из-за портьеры и говорил: «Внимание!» Потом заходил обратно. Наконец все расселись. Заяц вышел, посмотрел на часы и объявил: «Начало спектакля в семь часов. Осталась одна минута». И зашел обратно. Там, за портьерой, он позвал: «Человечики!» Но их не было. Конечно, выдуманные человечки не хотели выступать – их никто не мог увидеть, кроме зайца. «Эй, человечки, где же вы?.. Что же теперь будет?» В зале заерзали. Какой позор!.. Заяц открыл окно, выпрыгнул и убежал без оглядки.

Напрасно его искали по лесу папа с мамой; напрасно сороки кричали повсюду: «Косой, косой, не ходи босой!» – заяц нигде не появился и ни в одну из них шишкой не кинул. Когда на следующий день родители отправились его искать, он вылез из-под кровати в своей комнате, где прятался, и стал бродить по дому. Он искал таких человечков, которыми можно было бы поделиться с другими. Он забрел на кухню. Побывал в кладовой. Посетил родительскую спальню. Там, в спальне, под кроватью он нашел старый сундук. Когда он лапкой прикоснулся к замку, тот сразу открылся. Заяц глазам своим не поверил. В сундучке жили… Но он действительно решил не верить своим глазам. Со скоростью пули заяц выскочил из дома, подбежал к дому своей подружки белки, постучался, схватил за руку открывшую хозяйку, приложил палец к губам и помчался с ней обратно. «Смотри», – открыл он перед ней сундучок. «Ой, какие милые, – удивилась белка, – это ты про них рассказывал, да?» – «Да, да, да! – прыгал вокруг сундука заяц. – Человечки, мои человечки!..»

А потом он сидел с белкой у сундука до вечера, а человечки рассказывали им всякие истории. Вечером, когда вернулись папа и мама, заяц выбежал их встречать. «Я нашел человечков!» «Главное, что ты сам нашелся! – обрадовались родители. – А человечки – это сказки». «Ага, сказки», – подтвердил один человечек, высунув голову из заячьего кармана. «Мы сказки и есть», – подхватил другой, который сидел у зайца на плече. «Мы все видим», – сказал первый. «И все слышим», – добавил второй. «И кое о чем рассказываем!» – сказали они в голос. И все втроем посмотрели родителям прямо в глаза.

«Сказки так сказки. Пусть уж живут», – решили лиса с волком.

И сундучок перекочевал в детскую.

Маленькая теоретическая глава № 1 «CКАЗКОТЕРАПИЯ КАК ЕЕ НЕТ»

Идея сказкотерапии в ее общенародном понимании примерно такова: терапевт, зрящий в ядро проблемы, сочиняет сказку, в которой предлагает и/или внушает метафорическое решение этой проблемы.

Я думаю, так почти не бывает.

Это представление во многом возникло из историй о Милтоне Эриксоне и книг его последователей и дешифровщиков. Схема не учитывает пары моментов. Эриксон – гений, и так никто работать не умеет. Плюс книги о нем во многом стерилизованы, а его собственные статьи хорошо показывают, что метафоры были только очень малой – пусть и важной – частью огромной, долгой и многосторонней работы. Большинство же остальных книг вообще сделаны по очень простым принципам: красивые иллюстрации, вырванные из контекста, теории – о том, как строить метафоры и перепевы. Их похожесть на основоположников и друг на друга меня отталкивает; мне кажется, что выученное сохраняется в том же виде только в одном случае: если человек с этим вживую не работал. То, что пропускаешь через собственную работу, как минимум видоизменяется.

Для меня сказка больше не снайперская винтовка, а оружие массового поражения.

Я думаю, что сказка может быть использована для того, чтобы предложить пациенту, особенно ребенку, способы решения конкретной проблемы. Но это только один из возможных путей ее использования. Вот как я обозначил бы другие пути:

1) Сказка дает великолепный общий язык для взрослого, работающего с ребенком. Обычно они разговаривают на разных языках. При этом двуязычен скорее ребенок, а проблемы с общением есть скорее у взрослого. (Тем более что это взрослый чего-то хочет). Язык сказки их естественно сближает.

2) Сказка более информативна, чем обычная стиснутая речь. Она не видает свои положения за что-то более серьезное, чем символы, метафоры и аналогии. В этом плане сказки, которые сочиняют сами пациенты, дают и материал для анализа, и названия для индивидуально значимых понятий.

3) Сказка способствует пробуждению детских и творческих сил в самом терапевте. Она активизирует то, что я бы назвал – метафорической железой, понимание и работу на уровне интуиции, архетипов, первого впечатления и т. п.

4) Сказка несет свободу.

Достаточно? Мне – да. По большому счету, я думаю, сказка – это один из инструментов, на которых хороший психотерапевт, как хороший музыкант, должен хоть чуть-чуть уметь играть (скорее барабан, чем фортепиано). И конечно, как всякий инструмент, она может стать любимым и основным.

Что же касается сказки, бьющей в десятку конкретной проблемы, сочинить ее для себя трудно, для других капельку труднее. Дело еще вот в чем. Решение решению рознь. Я бы выделил три вида решений, которые может предложить сказка – и которые вообще могут работать в процессе психотерапии.

Это, во-первых, правильные решения, то есть культурально принятые, всеобщие, авторитетные.

Во-вторых, это свои решения самого психотерапевта, то есть его собственные способы, которые он успешно – или скорее привычно – использовал в своей жизни.

И в-третьих, это собственные, личные решения самого человека, клиента. Всем этим решениям соответствуют разные стили работы, и все они работают по-разному. Правильные лежат на поверхности, они легче всего в употреблении и, пожалуй, наименее эффективны (человек с ними, скорей всего, уже многократно ознакомлен). Свои решения – это, может быть, и есть самая распространенная форма психотерапии. Их очевидная форма – совет. Замаскированная – большинство приведенных здесь сказок. А собственные решения – это вещь самая ценная, но и самая трудная. Они-то бьют в десятку, но поди их найди. Впрочем, можно, тем более что никто не обязывает делать всю работу наощупь и в одиночку. После маленькой теоретической подготовки мы доберемся и до маленьких приемов, облегчающих дело.

Лень-река

Кап, кап… Кап… Синь да тень, ночь да день, то ли снег, то ли дождь, коли век обождешь – там узнаешь…

Целый день среди стен, думать лень, кушать лень… Лень вставать, лень лежать, лень глаза открывать… Лень-река разлилась…

Ах, и раздолье на Лень-реке! Вдаль уплываю на челноке! Ширь така! Глубь така! Хо-ро-ша Лень-река! Ох, хороша!

Я на лодке плыву, весла волочатся. Хочу рыбу поймать большущую, жду, пока сама в лодку заплывет. Ловить-то лень! Но, однако, не плывет рыбина. Я размышляю: чего ж она ждет, в лодку не плывет? Думаю: борт высок. Взял топор, в борту дырку прорубил. Вода потекла. Лодка моя ниже, ниже, ну и на дно приплыла. Рыбы кругом – море. Ну не море, река. Только за хвосты хватай. Ну, мне хватать-то лень. Лежу и думаю: как мне рыбу-то наловить? Придумал. «Эй, – говорю, – рыбы! Как вам не лень плавать, плавниками да хвост ами шевелить?» Рыбы забулькали, задумались. «И верно, – говорят, – лень!» Перестали они хвостами шевелить, стали на дно опускаться. И в лодку мою их нападало – целая гора. Тут я лежу, ленюсь, а кругом они лежат, ленятся, а иные-некоторые и на мне лениться пристроились: большие на пузе, мелкота в ладошках. «Ого, – думаю, – цельну лодку наловил, пора домой плыть». А как плыть: в лодке дыра, грести неохота? Придумал Лень-реку обмануть. И говорю ей: «Лень-матушка, ласкова касатушка! Приголубила ты меня и приют ила, а я ведь – стыдно сказать – не твоего поля ягода! Парень я работейного складу! По утрам я – раз – зарядку делаю! Потом – бывает, что и полчаса – читать учусь, и букв знаю немало десятков! А уж рисовать примусь – хоть изба гори, свое домалюю! Ах, и стыдно мне в таком признаваться, но ведь…»

Не успел и выговорить, как Лень-река испугалась, возмутилась, и меня с лодкой ка-ак выплеснула! Не только на берег, а так наподдала, что до родного дома мы в минуту домчались!

Хороша Лень-река, привольна. А и дома хорошо. Рыбы у нас теперь всюду живут: мелкие вроде канареек, а на крупных мы как на лошадях катаемся.

* * *

Автор наедине сам с собой.

Автор. Ума не приложу, как тебе удалось написать такую хитовую сказку. Расскажи-ка нам, как ты ее конструировал.

Автор. Однажды я решил записать целую кассету сказок для болеющих детей. Не просто сказок, а целебных сказок. Самое трудное было, конечно, начать. И я решил, не мудрствуя лукаво, воспользоваться принципом подстройки и ведения. То есть начать прямо с начала, подстроившись к состоянию потенциального слушателя. Я стал погружаться в это состояние. Вначале вспомнил, как сам болел…

Автор. Я обожал болеть в детстве…

Автор. Вот ребенок лежит, куксится… И такая маленькая лень превращается в большую, когда лень не только в тебе, но везде вокруг. Она растекается, сливаются детали, и от слов остается скорее ритм, узор, будто рябь… Все, река сама появилась.

Автор. Как интересно…

Автор. Но! я же не просто так туда лез. Дальше я хочу все это куда-то привести. И за подстройкой следует ведение. Я, вроде бы не изменяя обстановки, раз-раз туда лодочку. И состояние сдвигается изнутри. Само собой. Все, действие пошло! И без всякого резкого прыжка конец сказки уже вполне активный.

Автор. И чему ты радуешься? Нашел хитрый способ манипуляции чьим-то состоянием?

Автор. Э-э-э, нет, там, где произошла хорошая подстройка – там уже никакой манипуляции нет. Я сам прошел через все это! И ленился, и взбодрился. Так что – все честно.

* * *

Вообще начало сказки очень важно. Оно должно быть правдивым! Прыгая из одной головы в другую, сказка не имеет времени и пространства для построения собственной реальности (да и непонятно, зачем ее строить). И в главные герои в лучшем случае – и за это стоит бороться – берется слушатель. А для этого надо коротко и ясно описать ему сущность его же жизни. А хороший слушатель – это тот, кто старается себя узнать. И когда он кивает сказочной репризе: «Это же как я!», происходит идентификация. Слушатель – особ енно ребенок – становится героем, и дальше разделяет его судьбу.

А теперь посмотрим, с чего начинаются обычные сказки. Умирает король. Детей отводят в лес. Короче, большинство классических сказок начинается с чего-то, мягко говоря, грустного. Даже вот как: с того, что в нашем буквальном взрослом понимании называлось бы трагичным.

О, это уже интересно. Зачем это нужно? Пока не будем об этом. Только предположим, что сказка – вовсе не плевое дело, и что может быть она нужна не просто так. Во всяком случае, народная сказка, которая смело берется разбираться с самыми грустными сторонами человеческой жизни. Авторские легко могут туда не лезть, и даже скорее предпочитают так и делать.

* * *

Критик. Знаешь, «Лень-река» – это, может быть, единственная приличная сказка, которую ты написал. Вот интересно, ты тоже ее… как ты там выражаешься… конструировал… по всяким своим психологическим принципам?

Автор. Ты что, разве такое конструируется. Просто однажды я поклялся воспеть все гонимые и отвергаемые человеческие чувства. Я начал с лени, но это только первая проба. В непродуманном будущем я воспою хвалу гневу, ревности, жадности, страхам, тоске, депрессии и раздвоению личности.

Критик. Слушай, что ты мелешь? Какая хвала тоске и депрессии?

Автор. А какая хвала лени?

Критик. Ну, лень – приятная штука, не скажи… Она дает… негу, что ли… Ну да, она дает негу.

Автор. А тоска? Подумай: сладкая тоска по своей невинности. Томление воспоминаний о собственной доблести. А уж тоска по детству – просто психологическая нирвана.

Критик. А депрессия?

Автор. А депрессия – может, не клинический, но нормальный молодежный депресняк – для кучи народа является одной из основных мотиваций для движения. Если не вперед, то вообще хоть куда-то. Но тут даже не в этом дело. Просто я думаю – или я даже уверен – что любая из наших страстей и любое наше состояние обеспечено серьезной душевной валютой. Это, во-первых, энергетическая валюта, то есть специфический источник энергии, к которому только это состояние имеет доступ. Во-вторых, это валюта альтернативного понимания жизни, то есть особая, обычно вполне развитая и продуманная логика. А я – альтернативщик. То есть вслед за Василь Васильичем Розановым я полагаю, что на предмет нужно иметь не одну точку зрения, и не две, а миллион.

Критик. И не лень тебе их столько придумывать?

Автор. Ну, если очень активно не закрывать глаза и прорубить в своем борту хоть маленькую дырку, то они в лодку к тебе сами падают.

Критик. Так-таки сами?

Автор. А вот и сами. И сами же рассаживаются по местам. Мелкие вроде комментариев, а крупные мы в теорглавы отправляем.

Маленькая теоретическая глава № 2 «ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ К ПСИХОЛОГИЧЕСКОМУ АНАЛИЗУ СКАЗОК»

Говоря о психологическом анализе сказок, я вовсе не утверждаю, что сказанное имеет отношение к их реальному происхождению. Мне неважно, как возникли сказки; я просто думаю, что в любом случае – представляет ли они собою десакрализованные мифы, зашифрованные ритуалы, исторические хроники или младенческий бред – они производят какое-то психологическое действие на современного ребенка и взрослого. Именно оно меня и интересует. Кроме того, я не представляю, как могла бы сказка так сохраниться и продолжать жить в культуре, буквально всем отличающейся от той культуры, где она первоначально возникла, если бы она не была наполнена каким-то важным психологическим содержанием. У нас и у тех древних народов все разное – язык, государство, обычаи и т. д. – и трудно представить, что нас может объединять, если не устройство психики.

Одной из привлекательных для меня сторон психологии является отсутствие в ней главенствующей точки зрения. Каравай, каравай, кого любишь – выбирай. Нам тем более есть из чего, потому что сказки – слишком очевидная вещь, и почти ни одна серьезная психологическая школа не прошла мимо того, чтобы дать свой способ их анализа и понимания.

Один из самых простых подходов – поведенческий или бихевиоральный – велит относиться к сказкам как к описанию возможных форм поведения. Чисто прагматически сказки могут объяснять ребенку: Что будет, если… Сказочный посыл тут оказывается абсолютно реалистичным. Принцип из Репки: не получается – пробуй еще раз, привлекая любые доступные ресурсы. Из Колобка: как далеко можно отойти от мамы. На шаг – ничего, на два – спокойно, на три – нормально, на четыре – съедят. Из девочки в услужении у Морозко: на до слушаться. И так далее.

Трансактный анализ обращает основное внимание на ролевые взаимодействия в сказках. Иными словами, каждый персонаж может описывать реального отдельного человека, вернее – определенную роль, которую человек может играть или даже брать в основу своего жизненного сценария. Эрик Берн прекрасно описал, как может вести себя в жизни Красная Шапочка или Спящая Красавица. Когда-то посмотрев таким образом на русские сказки, я подумал, что хитрая лиса, глупый волк и удачливый заяц могут быть описанием обычной семьи из мамы, папы и сына. Это стало основой сказки про сундук.

Другой очень плодотворный подход рассматривает героев сказки как субличности, части «я» одного человека. Это в основном является точкой зрения юнгианской аналитической психологии. Все, что происходит в сказке, можно представить как внутренний процесс, в котором, например, принц – сознание – ищет принцессу – аниму, женское начало – и в процесс вовлечены его собственная мудрость (лесной старичок-советчик), слепая агрессия (дракон) и так далее.

Те, кто уделяют основное значение эмоциям, также часто рассматривают сказочных героев как персонифицированные эмоции. Какими бы выдуманными ни были персонажи и их действия, вызываемые ими эмоции совершенно реальны. При этом чаще всего говорят об отыгрывании эмоций, то есть о том, что в сказке ребенок проживает такие эмоциональные состояния, которых ему не хватает во внешней жизни. Взрослым бы очень понравилось такое положение дел: отыграл все эти ужасы там и возвращайся к нам чистеньким. Конечно, все не т ак просто. Но назвать сказку испытательной площадкой для трудных эмоций мы, пожалуй, можем; как можем и назвать ее базовым руководством для превращения пугающих и запретных эмоций в приятные. Вообще эмоциональный анализ сказок, при котором основное внимание уделяется тем чувствам, которые пробуждает сказка, – дело чрезвычайно плодотворное.

Гипнотическая школа обращает внимание на сходство между наведением транса и прослушиванием, проживанием сказки. Сама атмосфера часто почти одна и та же: ребенок слушает сказку, засыпая, от человека, которому он доверяет; речь ритмичная, в ней повторяются непонятные формулы (присказки и т. п.). Соответственно сказка может не только предлагать, но и внушать. Уже упомянутая идентификация говорит о том же: сказка – не просто описание возможностей, но достаточно активное, хотя и недирективное, внушение. Чего? Ч его угодно: моделей поведения, ценностей, убеждений, жизненных сценариев. В этом плане можно говорить, что сказка несет в себе message – «сообщение», «послание», аналогичное недирективному постгипнотическому внушению. Это стоит иметь в виду.

Важной чертою сказки является то, что в ходе ее происходит трансформация. Некто маленький и слабый в началек к концу превращается в сильного, значимого и во многом самодостаточного. Это можно назвать историей о повзрослении. Юнг говорил о похожем, когда основным мотивом сказки считал процесс индивидуации. Это не вообще повзросление: это вполне конкретная его стадия, на которой уже оформившееся и отделившееся сознание возвращается к своей подсознательной основе, обновляя и углубляя их взаимные связи, расши ряясь, обретая доступ к новым архетипическим образам и энергиям. Можно сказать, что ребенка сказка тянет вперед, а взрослого возвращает назад, в детство. Так и тянется она ниточкой, сшивая порванные края…