Текст книги "Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг."
Автор книги: Дмитрий Пучков
Соавторы: Олег Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Конечно, было бы наивно рисовать русско-французское сближение этих лет в исключительно розовых тонах, но очевидно, что именно изменение французской позиции в отношении Турции позволило Екатерине аннексировать Крым в 1783 г. и, наконец, еще ранее в 1779 г. совместные действия России и Франции позволили урегулировать на конгрессе в Тешене прусско-австрийский конфликт. Сближение двух великих держав континента дало возможность России не только значительно усилить свои позиции на юге, но и мирным путем добиться главенства в решении политических вопросов в самом сердце Европы. Франция же, благодаря благожелательной позиции России и ее вооруженному нейтралитету, получила впервые за долгие годы возможность взять реванш в борьбе с британским владычеством на морях.
В целом, несмотря на существование отдельных противоречий, сближение Франции и России оказалось выгодным для обоих государств. Более того, в конце 80-х гг. XVIII в. французская дипломатия поставила перед собой задачу добиться еще большего сближения с Россией и заключить русско-французский союз. Министр иностранных дел Монморен в своем мемуаре, направленном королю в самом начале 1789 г., писал: «Швеция не заслуживает более нашего доверия, впрочем, она может играть на континенте лишь второстепенную роль. Пруссия связала себя с Англией и стала нашим врагом. Германская империя – лишь разрозненные земли без всякой связи, к тому же многие из них находятся под влиянием Пруссии. Остается только Российская империя, и это тот союз, которого нам хотелось бы добиться»[17]17
Histoire des relations internationales sous la direction de P. Renouvin. T. 4 // Fugier A. La Révolution française et l’Empire napoléonien. P., 1954. P. 19.
[Закрыть].
После ряда колебаний в марте 1789 г. послу в России графу де Сегюру были посланы инструкции, предписывающие ему заключение франко-русского оборонительного и наступательного союза…
Однако всего лишь через несколько месяцев все расчеты политиков и дипломатов Европы были нарушены грандиозными событиями, которым суждено будет изменить ход мировой истории, – во Франции началась революция.
Рамки этой книги не позволяют описывать причины и ход бурных событий великой революции. Без сомнения, она стала главным событием, произошедшим на европейском континенте в конце XVIII в., и надолго предопределила ход развития не только Франции, но и всей Европы. Что же касается внешней политики европейских государств, то революционный взрыв станет главной причиной конфликтов, бушевавших на суше и морях в течение почти четверти века.
Действительно, такое мощное потрясение, каким была глобальная революция, произошедшая в крупнейшем государстве Западной Европы, на языке которого говорили все образованные люди континента, не могло не вызвать резонанса в сопредельных странах.
Вначале реакция монархических государств была, в общем, весьма умеренная, если, конечно, говорить о делах, а не о словах. Большинство европейских кабинетов рассматривали произошедшее во Франции лишь как смуту, которая ослабляла королевство Бурбонов, следовательно, помогала устранить конкурента на внешнеполитической арене. Однако скоро это отношение стало меняться.
Огромная пропагандистская сила революции начала всерьез беспокоить монархов. А первыми действиями, которые уже не на шутку взволновали правительства европейских держав, стали акты Национальной ассамблеи, декретирующие присоединение к Франции Авиньона и земель немецких князей в Эльзасе. Население этих крошечных владений, окруженных со всех сторон французской территорией, было охвачено революционным брожением и в подавляющем большинстве требовало свержения своих сеньоров и присоединения к Франции.
Тысячи французских эмигрантов, хлынувших за границу в связи с углублением революционного процесса, готовились к активным действиям. Они собирали свои полки, проникали повсюду ко дворам европейских монархов, запугивая их надвигающейся революцией и требуя активных действий. Из-за границы раздались первые угрозы в адрес Франции и бряцание оружием. 29 августа 1791 г. в замке Пильниц император Леопольд II и прусский король Фридрих-Вильгельм подписали декларацию о совместных действиях и помощи французскому монарху. Людовик XVI и Мария-Антуанетта просили у своих коронованных родственников хорошенько припугнуть чернь. Но все же никто еще всерьез не думал о войне, речь шла скорее об угрозах и политических декларациях.
Но эмигранты и король плохо понимали психологию людей, которым пытались угрожать. Деятели революции были не функционерами, состарившимися на службе и боявшимися за свое положение. Напротив, они в большинстве своем были молоды, полны честолюбия и энергии. Им нечего было терять, зато в кипении политических страстей они надеялись завоевать славу и богатство. Наконец, не следует забывать, что Францию охватил настоящий революционный порыв. Многие искренне верили в то, что они создают новый мир, и были готовы на все, вплоть до самопожертвования.
В ответ на угрозы в головах лидеров революции родились планы превентивного удара по врагам. В ослеплении и порыве они считали, что борьба будет легкой и успешной. Знаменитый лидер жирондистов Бриссо восклицал с трибуны Ассамблеи: «Французская революция будет священным очагом, искры которого воспламенят все нации, властители которых задумают к ней приблизиться!» Ему вторил другой известный деятель революции, Инар: «Твердо скажем европейским кабинетам: если короли начнут войну против народов, мы начнем войну против королей!» 29 декабря 1791 г. Бриссо снова потряс Ассамблею громовой речью: «Война – это теперь национальное благо, и есть только одно бедствие, которого надо бояться, – это то, что войны не будет!» А депутат Фоше заявил: «Посылайте же, глупые тираны, всех ваших глупых рабов, ваши армии растают, как глыбы льда на пылающей земле!.. Пусть же начнется война с князьями, которые поддерживают заговорщиков на наших границах. Война императору Леопольду, который жаждет задушить нашу свободу… Нашими послами будут пушки, штыки патриотов и миллион свободных людей!»
20 апреля 1792 г. в переполненной революционными страстями столице Франции собралась Законодательная ассамблея, чтобы обсудить вопрос о возможности войны с врагами, готовящими силы на границах. Депутаты пришли, словно охваченные порывом и опьянением, которые, как электрический импульс, передала им бушующая толпа. Даже представитель умеренного крыла Ассамблеи Пасторе воскликнул: «Свобода победит, или деспоты уничтожат нас. Никогда еще французский народ не был призван исполнить более высокое предназначение… Победа пойдет вместе со свободой!»
Что же касается якобинцев, их представитель Базир громогласно возвестил: «Народ жаждет войны! Торопитесь же исполнить волю его справедливого и благородного гнева. Быть может, сейчас вы объявите свободу всему миру!»
Нечего и говорить, что подавляющим числом голосов война «королю Венгрии и Богемии» (так был назван в манифесте об объявлении войны австрийский император) была объявлена.
Однако первые же столкновения с неприятелем оказались для лишенных организации и дисциплины французских войск роковыми. Едва увидев аванпосты австрийцев, армия, наступавшая на Монс, с криком «Измена!» бросилась бежать.
Но неудачи и вступление неприятельских войск на французскую территорию не запугали мятежную столицу, напротив, весь Париж всколыхнуло мощным импульсом. «Отечество в опасности!» – провозглашали юные ораторы, опоясанные трехцветными шарфами, под звон набатов и гром орудий, стоявших на Новом мосту. Тысячи добровольцев зашагали к границам. Они были еще не обучены, плохо вооружены, но полны решимости и энергии. Король, королева, а также эмигранты, не понимающие всей силы этого поднимающегося шквала, требовали от командования коалиции хорошенько припугнуть мятежников. Под их давлением герцог Брауншвейгский, в общем довольно мягкий и совсем не жестокий человек, подписал манифест, где он обещал, что в Париже не останется камня на камне, если хоть один волос упадет с головы монарха.
Вместо испуга этот манифест, попавший в раскаленную страстями столицу Франции, вызвал взрыв. 10 августа, спустя три дня после того, как его узнали парижане, монархия была свергнута. Невиданный дотоле порыв охватил сотни тысяч людей. С трибуны Национальной ассамблеи Дантон громовым голосом произнес обессмертившие его слова: «…Набат, который звучит, – это не сигнал тревоги, это марш к атаке на врагов Отечества. Чтобы их победить, господа, нам нужна отвага, еще раз отвага, снова отвага, и Франция будет спасена!» Для французов с этого мгновения война стала войной не на шутку. 20 сентября в битве при Вальми они остановили атаковавших пруссаков и скоро сами перешли в наступление на всех фронтах.
На севере, разбив австрийцев под Жемаппом, республиканцы заняли часть Австрийских Нидерландов (современная Бельгия). На востоке, тесня пруссаков, вошли в Майнц. На юге при ликовании народа вступили в Ниццу и Савойю. Эти успехи вскружили голову правительству республики. Радостный прием, который встретили французские войска в Савойе и части германских земель, кажется, подтверждал самые фантасмагорические прожекты освобождения человечества. С трибуны Конвента Грегуар провозгласил: «Жребий брошен! Мы кинулись в борьбу! Все правительства – наши враги, все народы – наши союзники! Или мы будем уничтожены, или человечество будет свободным!» Так полушуточная война превращалась в мировой пожар.
На войну с революционной Францией собралась коалиция монархических держав: Англия, Пруссия, Австрия, Голландия, Испания, Неаполь, Сардиния, множество мелких государств Германии – все поднялись на борьбу. Отныне они понимали, что силы республики велики, и готовились теперь не к военной прогулке, а к битве не на жизнь, а на смерть. Весной 1793 г. коалиция перешла в наступление.
Нетрудно предугадать, как отреагировали крепостническая олигархия и самодержавная государыня России на известия о революционных событиях во Франции. С первыми новостями о них Екатерина похоронила все проекты русско-французского союза. Происходящее в Париже она квалифицировала не иначе как «возмутительное безобразие», а о деятелях революции высказалась вполне недвусмысленно: «Вся эта сволочь не лучше маркиза Пугачева».
Начало войны против монархической Европы означало также и разрыв дипломатических отношений между Францией и Россией. Уже в феврале 1792 г. русский посол Смолин выехал из Парижа, а в июне покинул столицу Франции последний российский представитель, «поверенный в делах» Новиков.
Известие о суде над королем и его казни 21 января 1793 г. вызвало гневное восклицание императрицы: «Нужно искоренить всех французов до того, чтобы и имя этого народа исчезло!»
Отныне был запрещен ввоз французских товаров в Россию, был установлен надзор за всеми французами, проживающими на территории империи, более того, им разрешалось оставаться в ее пределах лишь по принятию присяги, начинающейся следующим образом: «Я, нижеподписавшийся, клянусь перед всемогущим Богом и на святом Евангелии, что никогда не разделял гнусные и мятежные взгляды, которые господствуют сейчас во Франции. Я рассматриваю правительство, которое утвердилось сейчас во Франции, как узурпацию и нарушение всех законов, а смерть наихристианнейшего короля Людовика XVI как акт ужасающей подлости…»
Однако, несмотря на эти и тысячи других проклятий в адрес революции, Екатерина оставалась весьма трезвым политиком. Возмущаясь событиями во Франции и декларировав, что 20 тыс. казаков будет достаточно, чтобы дойти до Парижа, императрица не слишком спешила это делать.
Во-первых, она понимала, что дело обстоит не столь просто и остановить революционную бурю не так легко.
Во-вторых, у России было много других, куда более важных для нее дел, чем посылать свои войска для подавления революции во Франции.
Вплоть до 1791 г. продолжалась русско-турецкая война, начавшаяся четырьмя годами ранее. Интересно, что, несмотря на единение монархий в борьбе против революционной угрозы, британское правительство не забывало и о других своих интересах, в частности о том, чтобы ни в коем случае не допустить Россию до Средиземноморья. Посол Великобритании в Санкт-Петербурге сэр Чарльз Уитворт желал видеть Россию «поставленной на то место, которое ей положено занимать среди государств Европы». На заседании 21 и 22 марта 1791 г. британский кабинет одобрил политику премьер-министра Уильяма Питта, который разделял взгляды Уитворта в российском вопросе. Был составлен ультиматум России, в котором Екатерине давали 10 дней на подписание мира с Турцией, в противном случае Англия грозилась послать свои эскадры на Балтику и на Черное море с целью разгрома русского флота, а пруссаки должны были вступить в Лифляндию. Хотя в конечном итоге ультиматум не был послан, но не без помощи англичан мир на сравнительно мягких для турок условиях был подписан в декабре 1791 г. в Яссах.
Наконец, революция во Франции пробудила подъем патриотических настроений и в Польше, где 3 мая 1791 г. на заседании сейма была принята конституция. Нужно сказать, что эта конституция никоим образом не была ни революционной, ни якобинской. Она, наоборот, упрочила власть короля, установила наследственную монархию, упразднила шляхетскую анархию с ее знаменитым «liberum veto»[18]18
Правило, согласно которому все решения на сейме принимались только в случае полного единодушия собравшихся. Достаточно было одному шляхтичу произнести «veto» (лат. «запрещаю»), чтобы заблокировать решение.
[Закрыть], укрепила исполнительную власть и объявила выборность представителей власти законодательной.
Подобная конституция, несмотря на всю ее умеренность, вызывала куда больше беспокойства у русской императрицы, чем события в далеком Париже. Польша была рядом, и опасность распространения «революционной заразы» куда чувствительней, наконец, это давало прекрасный повод еще более округлить границы Российской империи на западе.
Поведение Британии в турецком вопросе и польские события привели к тому, что императрица, всячески подталкивая остальные державы, и прежде всего Австрию и Пруссию, к крестовому походу против революции, сама предпочла воздержаться от далеких войн, а вместо этого стала заниматься решением куда более острых проблем в непосредственной близости от русских границ. В разговоре с кабинет-секретарем Храповицким в декабре 1791 г. Екатерина весьма недвусмысленно высказалась на этот счет: «…Есть причины, о которых нельзя говорить; я хочу вовлечь их в дела [то есть Австрию и Пруссию в войну с Францией. – Примеч. авт.], чтобы самой иметь свободные руки. У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали…»[19]19
Цит. по: Черкасов П. П. Екатерина II. Людовик XVI. М., 2004. С. 500.
[Закрыть]
Летом 1791 г. русская армия, сражавшаяся против Турции, была переброшена к польским границам, а затем вступила в Варшаву. Польская конституция была отменена, а сама Польша в очередной раз поделена.
В результате Второго раздела Польши (в марте 1793 г.) Россия получила Белоруссию и Правобережную Украину, Пруссия – Данциг, Торн и Великую Польшу с Познанью. Что касается Австрии, занятая борьбой с революционной Францией, она не получила ничего.
Нужно сказать, что в Вене это вызвало настоящую бурю. «Неужели правда, что Россия лишь толкала нас сражаться с французами, никоим образом не желая нам помогать, и с тайным проектом использовать это, чтобы решить судьбу Польши», – возмущался известный австрийский политик, граф Кобенцель.
Расчленение Польши, ее оккупация иностранными войсками и национальное унижение поляков вызвали восстание под руководством Тадеуша Костюшко. Восстание было подавлено. 5 ноября 1794 г. войска Суворова взяли штурмом предместье Варшавы – Прагу, учинив там кровавый разгром, и в 1795 г. Польша перестала существовать. По Третьему разделу Россия получила Литву, оставшуюся часть Белоруссии и Западную Украину – территории (за исключением Литвы) с преимущественно православным населением. Варшава и значительная часть старых польских земель отошли к Пруссии. Австрия на этот раз не осталась в стороне и получила так называемую Малую Польшу с городом Люблином.
Нет сомнения, что польские и турецкие дела полностью парализовали всякое реальное вмешательство Екатерины II в войну против Франции, когда же к концу 1794 г. – началу 1795 г. «домашние» проблемы были более или менее улажены, ситуация в войне Первой коалиции против революционной Франции полностью изменилась.
Под влиянием событий на фронтах произошли важные события внутри самой Франции. В апреле 1793 г. был создан знаменитый Комитет общественного спасения из девяти членов, которым были вручены огромные полномочия по организации отпора врагу. 2 июня 1793 г. пали жирондисты и к власти пришли якобинцы – наиболее радикальное крыло революционеров.
К этому моменту ситуация на фронтах для республиканцев была просто катастрофической. На севере наступала австрийская армия герцога Кобургского, английские войска осадили Дюнкерк, прусская армия герцога Брауншвейгского, наступая с востока, овладела Майнцем, на юге пьемонтские войска оккупировали Савойю и угрожали Ницце. Испанцы перешли Пиренеи и наступали на Байонну и Перпипьян. Корсикой завладели сепаратисты под руководством Паоли, англичане блокировали все порты Франции, захватывая даже нейтральные суда, а 9 августа 1793 г. пророялистски настроенное командование военно-морской базы в Тулоне сдало крепость англичанам, которые захватили все арсеналы и весь средиземноморский флот Франции.
Наконец, 60 из 83 департаментов Франции подняли мятеж против центральной власти – Конвента. Однако правительство якобинцев и Комитет общественного спасения проявили не просто бурную, а отчаянную, яростную энергию. 23 августа по докладу Барера Конвент принял декрет о всеобщем ополчении (levée en masse). Он гласил: «С этой минуты и до той поры, пока неприятель не будет изгнан за пределы республики, – все французы находятся в состоянии мобилизации для службы в армии. Молодые люди пойдут сражаться; женатые будут ковать оружие и доставлять продовольствие; женщины будут изготовлять палатки, шить одежду и работать в лазаретах; дети будут щипать из старого белья корпию; старики дадут понести себя на площади, чтобы своими речами подогревать мужество бойцов и проповедовать ненависть к королям и единство республики».
Исступленная работа закипела в мастерских, где ковалось оружие, на призывных пунктах, куда приходили новобранцы, во всех учреждениях, которые руководили и направляли эту бурную деятельность.
Для тех, кто был против, для всех упорствующих был выдвинут действенный аргумент – гильотина. 17 сентября 1793 г. Конвент принял так называемый закон о подозрительных. Этот закон открыл дорогу революционному террору, объявляя «подозрительными» и отправляя на казнь всех тех людей, «которые своим поведением, либо своими связями, либо своими речами проявляют себя сторонниками тирании, федерализма и врагами свободы».
Бешеной энергией и террором революционному правительству удалось достичь невозможного: под ружье оказалась поставлена небывалая еще в истории человечества армия – почти миллион[20]20
Раньше считалось, что под ружье было поставлено более миллиона человек. Современные авторы в большинстве оценивают это количество иначе – около 750 тыс. В любом случае армия достигла небывалой еще в истории численности.
[Закрыть]человек! В войсках была восстановлена строгая дисциплина. Безжалостно были наказаны все генералы, у которых не хватало мужества и энергии, а оставшиеся во главе войск вместе с юными полководцами, недавно взошедшими к вершинам военной иерархии, повели республиканские отряды к победе.
Последнее время в популярной исторической литературе и тем более в средствах массовой информации очень модно описывать любую революцию (и, разумеется, Великую французскую) как продукт деятельности неполноценных личностей, маньяков, а то и просто уголовников, обращать внимание на самые темные и грязные стороны революционных событий, патологически упиваясь описанием казней или кровавых погромов. Здесь не место вступать в полемику об облике Дантона, Робеспьера или Марата, равно как и вести дискуссию о причинах революции, до глубины потрясшей Францию и Европу, споря о том, являлась ли она неизбежным продуктом естественного исторического процесса или была произведена кучкой заговорщиков. Все это слишком удалило бы нас от темы исследования. Важно констатировать лишь один абсолютно очевидный факт – люди, ушедшие ценой своей жизни защищать революцию в рядах новой армии, к числу политических проходимцев и маньяков с патологическими отклонениями не относились. Армия была охвачена волной искреннего, идущего из самой глубины сердца энтузиазма и порыва. Этот порыв, это необычайно приподнятое состояние духа, наивной веры в то, что солдаты и офицеры, сражаясь с врагами, открывают новую эру в истории человечества, воюют за «светлое будущее», причем не только Франции, но и всего мира, надолго оставили след в сердцах и умах тех, кто в этот момент дрался под знаменами республики.
Позже бывшие офицеры Революции, став генералами и маршалами Империи, а затем Реставрации, познав за свою бурную жизнь смену многих режимов, будут очень обтекаемо писать в мемуарах о своем участии в революционных войнах, сосредотачивая внимание на сухих перечислениях маневров и чисто военных аспектах операций. Но даже сквозь страницы этих намеренно лишенных эмоций и политически осторожных произведений будут нет-нет, да прорываться фразы, выдающие чувства, которые некогда испытали их авторы, в молодости ушедшие сражаться во имя новой веры. «Вся страна взялась за оружие, все, кто был в состоянии выдержать тяготы войны, ушел сражаться. Молодой человек почувствовал бы себя неловко, если бы остался в такой момент дома… Война, которую я пытаюсь описать, была войной, участием в которой я горжусь, потому что она была одной из самых справедливых»[21]21
Gouvion Saint-Cyr L. de. Mémoires sur les campagnes des armées du Rhin et Rhin-et-Moselle de 1792 jusqu’à paix de Campo-Formio. P., 1829. T. 1. P. LVII, XIX.
[Закрыть], – вспоминал о революционных войнах военный министр Людовика XVIII и, конечно, благонамеренный «роялист», маршал Гувийон Сен-Сир. А другой маршал и, по иронии судьбы, также королевский военный министр (при Луи-Филиппе) Жан-Де-Дье Сульт так писал о солдатах и офицерах французской армии 1794 г.: «Офицеры подавали пример преданности, с ранцем за спиной, без жалованья… они принимали участие в раздачах, как солдаты, и получали, как рядовые, свое обмундирование со складов… Никто, однако, не жаловался на трудности и не отвлекал свое внимание от службы, которая одна была предметом соревнования. Во всех чинах тот же порыв, то же желание идти далее того, что предписывает долг; если один отличился, то другой старался превзойти его своей храбростью, своими талантами, своими делами; посредственность нигде не находила поддержки. В штабах – бесконечная работа, охватившая все области службы, и тем не менее считалось, что ее недостаточно. Мы желали принять участие во всем, что происходит. Я могу сказать, что это период моей службы, когда я более всего работал и когда начальники казались мне более всего требовательными… Что касается солдат, здесь была та же самая преданность, то же самое самоотречение. Завоеватели Голландии переходили замерзшие реки и заливы при 17 градусах мороза босыми и в лохмотьях, и это в то время, когда они находились в самой богатой стране Европы. Перед ними были все соблазны, но дисциплина соблюдалась неукоснительно. Никогда армии не были столь послушными и наполненными таким пылом. Это была эпоха, когда я видел больше всего добродетелей среди воинов»[22]22
Soult J. D. Memoires du maréchal-général Soult, duc de Dalmatie, publiés par son fils. P., 1854. T. 1. P. 198–199.
[Закрыть].
Эта новая армия ударила всей мощью по врагу. 6–8 сентября 1793 г. республиканцы разбили армию герцога Йоркского при Хонсхооте, 15–16 октября в отчаянном сражении при Ваттиньи армия генерала Журдана нанесла поражение войскам герцога Кобургского. В декабре Мозельская армия под командованием юного генерала Гоша разбила австрийскую армию генерала Вурмзера при Виссембурге. Войска Келлермана выбили пьемонтцев из Савойи, республиканские отряды вступили в Марсель, наконец, 19 декабря 1793 г. был отбит Тулон. При его осаде, как известно, отличился пока еще никому не известный артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт.
Наконец, 26 июня 1794 г. республиканская армия одержала решающую победу над австрийцами при Флерюсе и затем развернула наступление в Австрийских Нидерландах.
Нетрудно догадаться, что очень трезво мыслящая российская императрица поняла, что «двадцатью тысячами казаков» для разгона «бунтовщиков» отныне не обойтись. В феврале 1794 г., рассуждая о возможности посылки русских войск против революционной Франции, Екатерина написала барону Гримму: «Но как туда посылать? Послать немного и связаться с пачкунами, войска будут побиты, как и другие. Много же посылать я не могу, потому что с часу на час жду разрыва с турками…»[23]23
Русский архив. 1866. № 3. С. 460.
[Закрыть]
Тем временем события во Франции приняли новый оборот. Как известно, 9 термидора II года Республики (27 июля 1794 г.) произошел государственный переворот, свергнувший власть якобинцев. Робеспьер, Сен-Жюст и ряд их сторонников были казнены. Этот переворот поставил точку в утопическом периоде Великой французской революции. На место кровавых романтиков к власти пришли те, ради кого, собственно, и делалась революция, а именно представители буржуазии. Однако в бурный, полный опасностями и неожиданными поворотами фортуны момент обогатиться сумели не тихие почтенные коммерсанты и талантливые организаторы производства, а деляги и жулики всех мастей, нажившиеся на скупке и перепродаже земель фонда «национальных имуществ», на спекуляции продовольствием и поставке в армию некачественных предметов амуниции и гнилого хлеба. Именно эти «новые богачи»[24]24
Новые богачи – nouvaux riches – нувориши, термин появился во Франции в период термидора.
[Закрыть]стали хозяевами жизни, именно они отныне определяли вкусы, нравы, внутреннюю и внешнюю политику страны.
В то время как народ нищал, спекулянты сколачивали фантасмагорические состояния. Невиданная коррупция охватила весь чиновничий аппарат, стремительная инфляция ассигнатов свела на нет доходы всех зарабатывающих честным трудом людей, бандиты властвовали на дорогах. «Деньги стали богом, единственным предметом поклонения и предметом стремлений, – писал современник, – политика – базаром, где все продается». Перо свидетелей тех лет постоянно выводило слова: цинизм, пошлость, отсутствие всякой морали, развал государства, а в отношении народных масс эпитеты: разочарованность, безразличие к политике, апатия…
Антиякобинский переворот 9 термидора, результаты которого незамедлительно сказались в гражданском обществе, далеко не сразу отразился на армии. Мощный импульс II года продолжал воздействовать на войска. Вслед за победой под Флерюсом 26 июня 1794 г. французская армия снова заняла Бельгию, 27 декабря республиканские войска форсировали Маас и 20 января вступили в Амстердам. Голландский флот, вмерзший в лед бухты Тексель, был взят стремительной атакой французских кавалеристов, поддержанных горсткой пехотинцев и артиллеристов. Самбро-Маасская армия перешла Рейн и заняла Кёльн и Кобленц, осадив Майнц. На юге войска под командованием Периньона теснили испанцев и оккупировали часть Наварры и Каталонии. Армия Альп двигалась на Турин. Повсюду войска республики одерживали успехи за успехами.
Победы французских войск раскололи коалицию. 9 февраля 1795 г. первое из союзных государств подписало мир с Французской республикой – это было Великое герцогство Тосканское, затем 5 апреля того же года из войны вышла Пруссия, подписав мир в Базеле, а 22 июля 1795 г. мир подписала и Испания. Наконец, даже Регенсбургский имперский сейм признал необходимым прекратить тягостную и бесплодную войну, уполномочив императора вступить в переговоры с республикой при посредничестве прусского короля.
В этой ситуации тем более было бы странным устремляться в борьбу, из которой выходили наиболее заинтересованные, сопредельные с Францией монархии. Екатерина ограничилась тем, что послала летом 1795 г. русскую эскадру вице-адмирала Ханыкова в составе шести линейных кораблей и шести фрегатов для совместного с англичанами крейсерства в Северном море. Учитывая состояние французского флота, который понес гигантские потери вследствие эмиграции офицеров-роялистов, значительного материального урона в ходе революционных событий, уничтожения многих баз и арсеналов (в частности, Тулонского), подобная мера представляла не более чем символический жест. Угроза, исходившая от французских военно-морских сил в Северном море, была почти что нулевая, и английского флота для противодействия ей там было более чем достаточно.
Тем не менее в 1796 г. ситуация несколько изменилась. Новое правительство французской республики – Директория, – пользуясь ослаблением коалиции, приняло решение действовать наступательно. Две республиканские армии, Самбро-Маасская (76 тыс. человек под командованием генерала Журдана) и Рейнско-Мозельская (73 тыс. человек под командованием генерала Моро), должны были форсировать Рейн и нанести удар по австрийцам в Германии. В составе этих армий республики были лучшие части. Все, что правительство могло, оно сделало для усиления войск на главном театре военных действий. Наступление армий Журдана и Моро должна была поддерживать так называемая Итальянская армия, командование которой было поручено генералу Бонапарту, только что ставшему известным после подавления антиправительственного мятежа в Париже. Силы этой армии (за вычетом людей, существующих только на бумаге, больных, гарнизонных команд и т. д.) были весьма скромными – не больше 37 тыс. человек, но ей и отводилась всего лишь вспомогательная роль. Своими действиями она должна была отвлечь какую-то часть австрийских сил от главного направления, а также по возможности потеснить пьемонтскую армию – союзника австрийцев.
Как известно, события развивались с точностью до наоборот. Именно голодная, оборванная, маленькая армия Бонапарта одержит решительные победы, в то время как Журдан и Моро будут терпеть одну неудачу за другой.
Впрочем, весной 1796 г. это было еще неизвестно, и австрийский император Франц, опасаясь наступления республиканцев в Германии, обращался с неоднократными просьбами к российской государыне оказать хоть какую-то помощь в борьбе с французами. Екатерина высказала готовность направить 60-тысячную армию под командованием знаменитого полководца А. В. Суворова для содействия австрийским войскам. Однако практичная императрица связала оказание этой помощи с выполнением со стороны союзников ряда условий. Прежде всего она настаивала на возвращение Пруссии под знамена коалиции, на участие в войне ряда других германских государств. Кроме того, Екатерина рассматривала в качестве непременного условия выплату англичанами субсидий для армии. И наконец, главное, она настаивала на незамедлительном принятии совместной политической декларации. Екатерина требовала, чтобы союзники официально заявили, что целью войны является восстановление монархии во Франции и что они немедленно признают находившегося в эмиграции брата казненного Людовика XVI законным королем.
Однако все эти условия встретили со стороны заинтересованных дворов, мягко говоря, прохладный прием. Пруссаки не желали воевать, англичане не хотели давать деньги. Наконец, никто не желал принимать на себя обязательства восстановить королевскую власть во Франции. Дело в том, что война коалиции, начавшаяся прежде всего как идеологическая, для Англии и Австрии плавно переросла в борьбу за сферы влияния в Европе. Эти державы, в общем, конечно, желали восстановления монархии во Франции, но отныне не хотели связывать себя какими-либо обязательствами, которые могли при заключении мира помешать выторговать территориальные приращения и коммерческие выгоды, которые англичане и австрийцы ценили гораздо выше, чем благие пожелания о восстановлении тронов и алтарей.
