Текст книги "Зона сна"

Автор книги: Дмитрий Калюжный

Соавторы: Олег Горяйнов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Кто, кто за плотника помолвлена? – с живейшим интересом спрашивала Алёнушка.

– Ясно, кто: Источник, – отвечал Стас. – Не Ира же. Она и так жена самого Зеуса.

– А как же Источник может быть «помолвлена»? – удивлялась Алёнушка. – Помолвлена может быть только женщина.

– Да это же иносказание! Источник жизни, поняла? Ясно, что женщина. У Зеуса на небе жена Ира, а он возжелал этот Источник жизни на земле, чтобы родить земного сына, а без венчания нельзя, и они венчаны, а идолы на земле радуются, дураки такие. И говорят, что «Ира зачала», ибо Ира на небе, а её Источник жизни на земле.

– Ничего не понимаю. Что это за Источник жизни?

Стас оглянулся: не видит ли Даша? – и, сделав тупое лицо, ухватил жену за «источник жизни». Она взвизгнула и зашептала:

– Ты что, ребёнок увидит!

– Её саму скоро замуж отдавать.

В самом деле, прослышав, что в Плоскове есть девица, почти на выданье, грамотная, знающая счёт, а в придачу высокая и здоровая – в отца, Коваля, и лицом не дурная, с разных мест начали засылать сватов. Дело пока ограничивалось хорошей выпивкой: рано было Дарье замуж. Но всё равно ехали, «столбили место».

Он продолжал читать:

– «И говорят мужские идолы: «Мы согласны, что справедливо называется она Источником: Mupia[12]12
  Mupios – бесчисленный.


[Закрыть]имя ей, которая в своём чреве, как в море, носит корабль с тысячью вьюков… Вы верно сказали: «За плотника помолвлена она». Ведь она имеет плотника, но не от совокупления с ним – плотник тот, которого она рождает».

– Ты меня совсем запутал, – капризничала Алёна.

– Разберёмся! – весело отвечал Стас.

И они читали дальше:

– «Все кумиры пали ниц, а стоял только один кумир – Источник, на котором очутился царский венец, составленный из драгоценных камней андракса и смарагда. Над венцом остановилась звезда».

– Вот! – воздевал палец Стас. – Звезда! Сейчас и начнётся:

– «Увидев это, царь тотчас же приказал привести всех премудрых. Пришедшие во дворец, когда увидели звезду над Источником, венец из каменей, и кумиров, на землю павших, сказали: «В Иудее возникло то царство, которое уничтожит всякую память об иудеях, а то, что боги повержены ниц, означает, что пришел конец их власти. И теперь, царь, отправь послов в Иерусалим: там найдёшь сына Вседержителя, которого нянчат женские руки».

И дальше они читали, радуясь, что царь отправил вслед за звездой находившихся в его царстве магов, с дарами.

– «И пришли они, и сказали старейшинам иудейским: «Родился тот, кого вы называете Мессией».

В следующем году Стас вошёл в фавор к отцу Афиногену. Как когда-то покойного Кормчего подкупило знание Стасом счёта, так теперь Афиноген млел, наблюдая за его художественными упражнениями. В монастыре отстроили уже и храм, и колокольню, иконы для алтаря купили, а расписывать стены было некому, ввиду церковного раздрая из-за реформ. А Стас однажды, в лёгком подпитии, куском древесного угля в несколько взмахов изобразил на белёной стене рублёвскую «Троицу». Два монаха, бывшие в тот момент в храме, и добежать до него не успели, а дело было уже сделано. Конечно, надавали ему тумаков и выкинули за ворота.

А на другой день сами пришли и смиренно звали его к отцу-настоятелю. И началась у Стаса дружба со стариком.

С удивлением узнал он, что Афиноген, как только мог, изыскивал средства для монастыря, а сам жил скудно.

– Не мы суть важны, – говорил он, – а Бог, – а потому и место, где люди Богу служат. Бог суть общее наше, ему отдать ничего не жалко. Предвратье Божие красивым должно держати. Есть ли в душе твоей, Стас, для такой работы сила?

– Есть сила, – ответил Стас и три года отдал росписи храма. Крестьяне зауважали его неимоверно; при встрече некоторые шапки снимали, кланялись в пояс. Дашенька детей на экскурсии приводила, показать, как тятенька работает. Знала, что не настоящий он ей отец, а всё же…

С Афиногеном лишь однажды они пособачились, и из-за чего? – из-за той самой книги! Стас-то, по правде говоря, не догадывался, что она из числа запрещённых. И почал как-то цитировать из неё кусками при святом отце. Тот просто в ярость пришёл:

– Как смеешь ты!.. Это же глумление, прости, Господи! Будто Христос не от Девы, а от блудницы Геры и от бесов языческих – от Кроноса и Зевса, а не от праведных отцов Авраама, Иессея и Давида!

Потом они неделю дулись друг на друга, не разговаривали. А когда помирились, старик плакал.

В июне 1672 года, когда роспись доведена была уже под самый купол, служили здравицу новорожденному царевичу, явившемуся в свет в День святого Исаакия Далматского. Паче чаяния имя младенца названо не было. Но в храме все о том помалкивали, и только дома дали волю языкам. Лишь в августе объявили имя: у царя Алексея Михайловича родился сын Пётр.

Полтора месяца спустя Стас и Алёна выдали замуж Дарью. Свадьба наделала шуму! Сватать приехали ажно из Москвы, целый обоз: Тимофей, племянник важнющего купца Аверкия Кириллова, торговавшего со всем белым светом, с челядью. Откуда только узнали? Не иначе дед невесты, купец Минай Силов подсказал. Монастырю жених денег пожаловал вдосталь; отгуляли в Плоскове, уехали в Москву. Стас и Алёнушку с молодыми отпустил: пусть подивится на стольный град.

Тем более работа над росписью храма шла к концу, и он замыслил на месяцок перебраться жить в монастырь, чтоб не тратить время на дорогу.

Так и сделал. Взял с собой одеялко, телогреечку – холодно уже было в октябре на верхотуре, на шатких жёрдочках, перекинутых меж узких окон; столовался у монахов. И ещё была при нём любимая книга. В минуты отдыха листал её, а когда лез наверх, то прятал за вынимающийся камень в стене позади алтаря.

За месяц, при помощи опытного штукатура и мальчика-краскотёра, добрался он до самого верха, и надлежало ему в завершение работы писать Богоматерь с младенцем. Стас даже не пошёл советоваться с отцом Афиногеном, как раньше делал, прежде чем браться за лики святых угодников. Младенца он напишет, а уж лик-то Богоматери сиял перед его внутренним взором и без советов настоятеля:

«А дитятко на земле сидело, по второму году, с лицом, отчасти похожим на лицо матери. А сама росту была такого, что должна была смотреть снизу вверх, а тело имела нежное, а волосы на голове цвета пшеницы. А мы, имея с собой юношу-живописца, их изображения отнесли в свою страну, и они были положены в том храме, в котором было проречение. Надпись же в Диопетовой кумирнице такова: «Солнцу Богу[13]13
  Зевс, Деус, Дио.


[Закрыть]великому царю Исусу персидская держава вписала».

В абсолютной сосредоточенности он заканчивал этот портрет. Похожа? Сделал шаг назад, присмотрелся. Похожа! Это – навсегда, портрет любимой. Навсегда. Ещё шаг назад.

На каменный пол собора он рухнул из-под купола без единого вскрика.

Пенсильвания – Россия, 2010 год

11 марта 1801 года Николай Викторович Садов – по здешним меркам высокий, военной выправки мужчина – шагал по Невскому проспекту. Любой прохожий, глядя на него, сделал бы вывод, что ему чуть меньше тридцати и что родился он во время русско-турецкой войны и пугачёвского бунта. Но такой прохожий-верхогляд оказался бы прав только в одном: настоящему Николаю Садову действительно было чуть меньше тридцати, а именно двадцать семь лет. Родился он в Америке в 1983 году, после Англо-американской войны; среди друзей был известен как Ник, дед Отто звал его Клаусом, а иногда обращался официально – Николаус фон Садофф. Его друзей в родном Харрисвилле это сбивало с толку: Ник считал себя русским, ну в крайнем случае американцем русского происхождения, и вдруг – «фон»!

А в этом мире Николай Садов, как физическое тело и личность, появился всего лишь три года назад. Сегодня, мартовским вечером, он шёл по Невскому проспекту, и лёгкая улыбка играла на его губах под изящно подстриженной щёточкой усов. Он заранее чувствовал себя победителем, зная: ничто не помешает ему спасти от смерти русского императора Павла Петровича.

Места более скучного, чем городишко Харрисвилл, в котором Николай родился и жил, не было нигде и никогда. Улицы вдоль и улицы поперёк – абсолютно одинаковые. Одинаковые магазины с одинаковыми товарами; одинаковые бары с одинаковыми напитками; на всех телеканалах одинаковая реклама и одинаковые новости. Нечего и говорить, что во всех семьях Харрисвилла родители, с одинаковыми улыбками погуляв вечерком с одинаковыми малышами, расходились по своим одинаковым домам и вели совершенно идентичные разговоры!

И только одна семья в городе была не такая, как все. Это была семья Садовых.

Садовы перебрались в Америку из Мюнхена в начале двадцатого века. А основатель их рода был русским; как он попал в Баварию, осталось неизвестным. Он был художником настолько знаменитым, что, уже поселившись в Америке, Садовы продали как-то один только портрет его кисти и жили потом на эти деньги много лет припеваючи.

В 1705 году у этого русского родился сын, которого назвали Эмануэлем в честь курфюрста. В 1722 году юношу взяли пажом во дворец наследного принца Карла Альбрехта в связи с женитьбой принца на дочери императора Иосифа. Эмануэль был при нём и когда тот стал курфюрстом Баварским, и когда стал богемским королем в Праге, и когда был коронован императором Священной Римской империи. Эмануэль стал первым Садовым, получившим дворянскую приставку «фон».

Историю своей семьи фон Садовы знали! Но тайна их и гордость была не в том, что их предки служили королям и императорам, становились маршалами и дипломатами. Тайна была в удивительной способности некоторых из их рода, оставаясь в своём времени, одновременно уноситься в совсем другие времена! Незадолго до своей смерти основатель фамилии поведал Эмануэлю, чтобы он не боялся смерти родителя, что они ещё, может, увидятся.

Жалко, что не все Садовы получали такой дар… Но знали о нём все. А один из них, правнук Эмануэля, в 1805 году составил подробное письменное изложение легенды, и следующие Садовы пополняли этот манускрипт, записывая свои мысли.

Николаус впервые «провалился в прошлое», когда ему было двадцать пять лет. И после долгих обсуждений они с отцом решили, что надо перебираться в Россию. Раз Господь дал ему такую способность, надо её использовать. Но где? Неужели в Харрисвилле? Нет, в этом медвежьем углу делать историю бесполезно. Россия!

Будь жив дед Николая и, соответственно, отец Виктора, Отто, который как раз предпочитал называться фамилией фон Садофф, не миновать бы им лекции о необходимости возрождения Великой Германии. Уж этот-то был прожжённым германофилом! Он даже собственного сына Виктора предпочитал звать Герхардом. Если бы не жена, русская по происхождению, пришлось бы и его сыну, и внуку стать «истинными арийцами»…

Жена деда, бабушка Зоря, была эмигранткой во втором поколении. Её отец в 1918 году в числе всех прочих большевиков был в Петрограде приговорён к смертной казни через повешение. Но Лавр Корнилов не решился привести приговор в исполнение, опасаясь народных масс, среди которых короткие хлёсткие лозунги большевиков были достаточно популярны – недаром над ними трудились лучшие умы германского Генштаба! Виселица была заменена высылкой, и отец Зори, Леонид Петрович, или просто Лео, прибыл в Германию на знаменитом пароходе, который одни называли шпионским, потому что на нём выслали всю большевистскую верхушку, а другие – царским, ибо на борту вместе с большевиками находились Романовы всем своим семейством. Были и такие, кто называл пароход профессорским, поскольку на нём отправили подальше от России заодно и некоторых «вредных» учёных вроде Бердяева и Плеханова.

В 1923 году, устав от унизительного существования на нищенское пособие, устав грызться с соратниками по партии за место в истории, Лео отбыл вместе с женою в Новый Свет (откликнувшись на письмо старого фон Садова, с которым был знаком ещё в эсдековскую свою молодость; он проводил её в основном в эмиграции). В том же году родилась у них дочь Зоря, которую они, несмотря на все передряги, воспитали как русскую.

К тому времени увлечение большевизмом в Америке сошло на нет, и даже его лидера Троцкого все забыли. Пришлось бывшему партийному функционеру искать работу. Пожив на случайные заработки, он устроился на мясобойне и прошёл путь от забойщика до менеджера. Время от времени встречался с семьёй своих друзей Садовых и брал с собой дочку. Так она познакомилась с симпатичным Отто, бредившим Великой Германией. Она с ним, хоть он и был старше её лет на десять, с ходу вступила в спор, доказывая, что великой его несчастная Германия может стать только в союзе с Россией, которая как раз действительно великая, только жить там холодно, а то она бы показала миру…

В светлые пятидесятые у Отто и Зори наконец родился первенец – сын Виктор; Зоря была счастлива, ведь ей было уже за тридцать, а Отто перевалило на пятый десяток. Немного позже появилась и дочь, Наташа.

* * *

Идя по Санкт-Петербургу 1801 года, Николай улыбался, вспоминая рассказ отца. Когда тому исполнилось тринадцать лет, дед Отто решил открыть ему великую тайну семьи фон Садофф. Но прежде он дождался отъезда своей дражайшей половины. Во-первых, Зоря Леонидовна обладала наследственной склонностью к неистовым дискуссиям по любому поводу и не преминула бы встрять в мужской разговор, уведя его бог знает куда. Во-вторых, она-то семейной легенды не знала, а стало быть, услышав, как муж на полном серьёзе рассказывает ребёнку о путешествиях в прошлое… чёрт знает как поступила бы. Возможно, и в лечебницу для душевнобольных сдала бы деда.

Поэтому, дождавшись, когда фрау Садов уедет в городок Манхейм за покупками, Отто посадил Виктора на табурет и торжественно объявил ему, что сейчас расскажет нечто важное. Этот разговор Виктор запомнил навсегда, и много лет спустя, посмеиваясь, в лицах пересказал его своему сыну, то есть Нику. Когда это было-то? – говорил он. Ах да, в 1968 году!

А изюминка была в том, что, когда старому Отто влетело на ум посвящать наследника в семейную тайну, у того с утра пучило живот, но от страха перед отцом он это скрыл.

– Известно ли вам, молодой человек, – начал Отто, – что жизнь каждого человека подчинена исполнению некоего предназначения, определяемого свыше?

Виктор кивнул, сделав внимательное лицо. Тут ему особенно притворяться не приходилось: он и так должен был проявлять крайнюю внимательность, чтобы не обделаться ненароком.

– Иногда оное предназначение возлагается на отдельного человека, порою же целый род является орудием Горней Десницы…

Виктор почувствовал, что внутри опять забурлило.

– Вот, дабы не быть голословным. – Отто фон Садофф нацепил на нос очки и взял с комода Библию. – Вот… где же оно… «В этот день заключил Господь завет с Авраамом, сказав: потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата…»

Отто сделал паузу и взглянул поверх очков на сына, ожидая вопроса. И умный мальчик, хоть и через силу, задал его:

– Что же, der Vater, потребовал der Gott от Авраама взамен на эту преференцию?

– Вот! – Папаша поднял указательный палец. – «И сказал Бог Аврааму: ты же соблюди завет Мой, ты и потомки твои после тебя в роды их». Ну, подробности тебе пока знать рано… Да я и не об этом. Это был пример.

Пресловутые «подробности» были Виктору прекрасно известны: одноклассники просветили. Да и евреев, обрезанных по всей форме, в его школе было немало; эмигрируя в Североамериканские Соединенные Штаты из Германии, так и не поднявшейся после Первой мировой войны, а в ходе двадцатого века ещё не раз униженной, многие из ашкенази не выдерживали космополитического безумия Нью-Йорка, Бостона и Вашингтона и перебирались в немецкоговорящую Пенсильванию. Жить среди немцев им было спокойнее; так уж исторически сложилось.

– Итак, – продолжал Отто, – поговорим о миссии, возлагаемой Высшими Силами как на отдельных представителей рода человеческого, так и на отдельные народы, племена, наконец семьи.

Тут в животе у Виктора заурчало так громко, что папаша насторожился и обвёл гостиную подозрительным взглядом поверх очков.

– Миссия, возложенная Господом на наш род фон Садофф, не вполне обычна.

Тут Виктор ощутил позыв такой силы, что физиономия его вытянулась, что не ускользнуло от внимания папаши.

– Да, сын, не удивляйся. Хотя – как тут не удивиться? Я тебя понимаю, сам в своё время испытал нечто вроде шока…

Должно быть, ужас перед строгим отцом, речь которого сейчас будет прервана самым невежливым образом, явственно отразился в глазах Виктора, потому что Отто смягчил голос и продолжал уже с ласковыми интонациями:

– Мы, семья фон Садофф, сынок, призваны Господом возродить из пепла Великую Германию! Ты спросишь, каким образом? Сейчас объясню. Фон Бисмарк…

Тут мальчик издал протяжный стон и, схватившись за живот, пулей бросился в туалет. Старый Отто был взбешён! И до самого возвращения жены он стоял под дверью туалета с ремнём и увещевал отрока покинуть убежище и предстать пред родительские очи. Но тот соображал, чем дело кончится!

Вернувшись, мама быстро разобралась в ситуации. После того как ребёнок поведал ей о сути конфликта (которая заключалась в том, что, когда папаша говорил ему про фон Бисмарка и Великую Германию, его прошиб понос), она долго смеялась и решила, что с германофильством Отто пора кончать. В дальнейшем так оно и шло: когда заходила речь о Великой Германии, на заднем плане обязательно маячил грозный отец с ремнём, а когда о России: про белый снег и тройку с бубенцами, про берёзки и бескрайние просторы, про Пушкина и неисчислимые богатства, скрытые под землёй, – ласковая матушка. Удивительно ли, что из Виктора не получилось истинного арийца?

…О способностях некоторых членов семьи оказываться в прошлом он узнал, уже будучи стипендиатом горного отделения инженерного факультета университета Пенсильвании. А своему собственному сыну Нику рассказал об этом, когда тому было только десять лет, и они обсуждали свою тайну часто и со вкусом. Между ними было куда больше общего, чем между Виктором и стариком Отто!

Чтобы разъяснить малышу Нику сущность «путешествия во времени», Виктор частенько придумывал образные картинки.

– Представь себе вертикальный ствол шахты, наполненный угольной пылью, – предложил он однажды Нику, когда тот был ещё школьником. – Некто белый падает сверху вниз. Предположим, разбиться он не может и приземлится на дно вполне живым. Но будет ли он белым? Нет, он станет чёрным, собрав все пылинки на своё тело.

– Он очень удивится, – смеялся Ник. – Ведь ему придётся менять все документы!

Отец сердился, но продолжал объяснять:

– Мы можем предположить, что время тоже наполнено какой-то материальной пылью. Ты остаёшься в своей, определённой точке времени, а душа твоя оказывается в другой, ниже. Понял?

– А что такое душа?

– Это… Это ты и есть, ты, который помимо тела.

– Как это?

– Как, как… – Виктор был в затруднении. – Ты когда-нибудь видишь сны?

– Всегда вижу.

– А скажи мне, кто видит сны?

– Я.

– Это понятно. Кто в твоём теле видит сны, пока тело спит?.. Вот это она и есть. А свойство твоей, именно твоей души таково, что материальные частички, которыми наполнено время, налипают на неё, как угольная пыль на белую кожу при падении в шахту, и она обретает новое тело в прошлом – тело, созданное по образу и подобию. Теперь понял?

Маленький Николаус тогда ничего не понимал, но кивал, чтобы не огорчать отца. Однако образные картинки запоминались!

Много позже, став выпускником Пенсильванского университета, – его когда-то оканчивал и отец, – Ник начал придумывать опровержения к этим мысленным построениям. Он к тому времени уже сам однажды побывал в прошлом и мог судить о проблеме со знанием дела!

– Предположим, ты прав, – сказал он как-то отцу, напомнив ему пример с угольной шахтой. – Один я наверху, в нашем настоящем. Другой – внизу, в прошлом. Душа – или я не знаю, как это назвать, совершила своё путешествие вниз, навстречу потоку времени, который несёт всех прочих людей только вверх. И согласимся с тем, что она, эта душа, вобрала какие-то материальные частички, чтобы в итоге там, внизу, превратиться в материальное тело.

– Именно это я тебе и описывал.

– Вот я и предлагаю согласиться с этой теорией. Оставим частности, вроде того, что угольная пыль должна была бы нарастать на теле того парня не равномерно, а по асимптоте. Есть соображения поважнее. Пусть твоя теория верна. Но!..

– Что ещё за «но»?

– Вопрос: а что будут видеть все прочие люди, совершающие свой путь во времени только вверх? А?

– А что они будут видеть? Я не понял вопроса.

– Должны же они что-то видеть. Когда твой белый падает в угольную шахту, они видят его падение и видят, как он из белого постепенно становится чёрным. Так?

– Так.

– А если он движется во времени вспять? Ведь время одно для всех. Он сначала не материальное тело, а бесплотная душа; потом более густое; наконец – вполне материальное, пока не завершает свой путь в прошлое и не начинает там свою жизнь. А люди, живущие оттуда сюда, после того как он, то есть я, ожив в этом прошлом, уйдёт куда-нибудь, будут десятилетиями, а то и столетиями постоянно видеть это– материальное, но не живое, абсолютно похожее на человека. Это буду я, совершающий свой путь в прошлое.

– И как оно будет выглядеть в их глазах?

– Как памятник, я полагаю. Статуя в человеческих пропорциях. Но этого не происходит, а потому твоя теория неверна. А кстати, оказываются полной чепухой все до одного фантастические произведения о путешествиях во времени! Во времени путешествовать нельзя.

– А почему ты так в этом уверен?

– Потому что я сам, оказавшись в прошлом, тоже видел бы свой «памятник» – след моего «пролёта» во времени. А я, как тебе известно, в прошлом однажды побывал, а ничего такого не встречал.

– Да где ты был-то, сынок! Ты сам этого не знаешь. Может, совсем недалеко во времени и твой «памятник» сдуло ветром. А если бы ты углубился в прошлое лет на пятьсот, то заметил бы и его.

Они долго мусолили эту тему, придумывая такие смешные сюжеты, что нахохотались до изнеможения.

– Например, некий наш потомок, – придумывал отец, – встал в позу дискобола и отправился в Древнюю Грецию. А прибыв туда, оставил свой «памятник» и пошёл в харчевню. Некий бродяга, наткнувшись на «произведение искусства», оттащил его к скульптору по имени Мирон и говорит: «Это не ваше, случайно?» – «Нет», – говорит скульптор. А сам взял статую себе, а чтобы не украли – начертал экслибрис: «Мирон». И стоит теперь «Дискобол» Мирона в музее!

– Однажды, когда наступит время жизни этого нашего потомка, придут в музей посетители, а статуи нет! Она растворилась во времени, но все решат, что украли, и будут искать, сокрушаясь об утрате: ах, ах! – смеялся Ник.

После того как Николаус «окунулся», по его словам, в прошлое, они с отцом поверили, что такой случай может повториться, и взяли за правило ежедневно обсуждать, как ему действовать, буде он окажется в той или иной эпохе.

Больше всего их огорчала ужасающая ситуация в России. Со слов бабушки Зори они знали, сколь культурна и богата была эта страна. А теперь? После войны 1939 года, когда Англия раздраконила Россию в пух и прах – за то, что та хотела вернуть себе левобережье Днепра, – и после войны Англо-американской, когда по России ударили и те и другие, она превратилась в ничто. Несколько княжеств, ханств и республик, дерущихся за право продать свой жалкий урожай Азербайджану, Саксонии или Японии, лишь немногим более богатым, чем они сами! Какая уж там культура, какой Пушкин: не осталось ни одного высшего учебного заведения – детки элиты учатся в специальных вузах Англии!

Поэтому Садовы намеревались, если представится случай попасть в прошлое, подорвать геополитическую монополию Англии в пользу России и – в память деда Отто – Германии. И та и другая пребывали сейчас, в 2010 году, в раздробленном состоянии; следовало найти в прошлом «болевые точки», приведшие к такому положению дел, и воздействовать на них, чтобы стало иначе.

Вариантов было много. Предотвратить Первую мировую войну. Развернуть в другую сторону русскую революцию – чтобы Лавр Корнилов и разваливший Россию Антон Деникин не пришли к власти. Спасти от покушения Александра II. Вмешаться в противостояние на Сенатской площади в декабре 1825 года. Разоблачить заговор англоманов против императора Павла Петровича в 1801-м…

Но сделать хоть что-то можно, только имея полную информацию о событиях. Списки заинтересованных лиц, поводы к действиям, даты, документы – всё следовало хранить в памяти, поскольку, попав туда, свериться было бы не с чем. Но куда попадёшь, предвидеть заранее невозможно! Вот по этой причине покупка книг и многочасовые поиски в Сети пробили заметную брешь в семейном бюджете; впрочем, Виктор и Ник считали, что дело того стоит. Они настолько верили, что их планы осуществятся, что Ник начал ускоренно учить русский язык и записался в секцию вольной борьбы.

Тут-то их и осенило: в какую бы эпоху ни занёс Ника его чудесный дар, добраться из Америки в Европу, а тем более в Россию для него будет трудновато. Им следовало находиться поближе к театру возможных событий!

Так случилось, что они оказались в это время совершенно свободными в своём выборе. Виктор, успевший к моменту смерти деда проработать на угольных шахтах штата, побывать на Аляске, в Канаде и в Перу, преподавал горное дело в Питсбургском университете. Когда Отто умер, он с женой Габриэлой и маленьким Ником вернулся в Харрисвилл, чтобы быть ближе к матушке, которая осталась одна; его сестра Наташа, не в силах побороть в себе дурацкую мечту стать кинозвездой, уехала в Калифорнию.

Затем умерла матушка, а через год от него ушла жена. Так что теперь двух авантюристов ничто ни в Харрисвилле, ни вообще в Америке не держало. Они, два специалиста-горняка, завербовались в концессионную фирму, которых в бывших российских землях было преизрядно, прошли полугодовой курс подготовки, продали всё своё недвижимое имущество и вылетели в Итиль-Уральскую республику. Был, конечно, риск, что, «окунувшись» в прошлое в этих местах, угодишь к диким башкирам или татарам, не присоединённым ещё к России, но с этим риском приходилось мириться. Они спешили и оказались правы: в первый же день в Екатеринбурге, едва распаковав вещи, Николай обнаружил себя голым среди каких-то убогих домишек: это был тот же Екатеринбург, но мая 1798 года.

И вот теперь, почти три года спустя, он – преуспевающий горнозаводчик, умеющий будто волшебством открывать залежи различных руд, друг президента Берг-коллегии, завсегдатай светских салонов и, общепризнанно, самый завидный жених столицы – шёл по Невскому проспекту, и лёгкая улыбка играла на его губах. На эту ночь, с 11 на 12 марта 1801 года, намечен государственный переворот и убийство императора Павла, и он – поимённо зная всех участников заговора, а ход событий этой ночи помня по минутам – был уверен, что сможет спасти императора, изменив судьбу России и мира.