Текст книги "Ближний берег Нила, или Воспитание чувств"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Значит, бабушка согласилась?
– Вот еще! – Бабушка презрительно фырк-нула. – Что я там не видала?
Солдафонских рож?
– Тогда как?
Нил опустил руки и растерянно забегал глазами – то на маму посмотрит, то на бабушку. Бабушка нахмурилась, а мама посмотрела с улыбкой.
– А если сам? – лукаво спросила она. – Ты ж большой уже. Билет мы тебе купим, сядешь в самолет, вылезешь, оттуда до части, отец пишет, на автобусе часа три всего. Утром здесь – к обеду там.
Он завизжал от восторга и кинулся целовать мать. Бабушка демонстративно отвернулась.
– Неужели не сдрейфишь? – усмехаясь, спросила мама.
– Да чтоб меня морские черти разорвали! – выкрикнул он прочитанную в какой-то пиратской книге клятву. – Сама ж сказала – я большой уже.
– Большой, да дурной, – не преминула вставить бабушка…
Действительность, как водится, оказалась немного поплоше ожиданий. Мама, оказывается, только проверяла его – хотела узнать, как он воспримет, что сопровождать его в такую даль будет не она и не бабушка, а неведомая тетя Света, жена одного из офицеров в папиной дивизии. Боялась, видите ли, что он расплачется от страха, как последняя девчонка. Решила сначала попугать его, а потом успокоить этой самой тетей Светой. Да нужна ему очень эта тетя Света – как рыбе зонтик! Сядет рядом и будет шипеть – не балуйся с ремнями, не бегай по проходу, не приставай к стюардессе, иди вымой руки, – заставит сначала съесть жесткую аэрофлотовскую курицу и только потом разрешит высосать земляничный джем из красивого тюбика. Короче, испортит все удовольствие от первого в жизни полета. Да, он никогда еще не летал на самолете, но прекрасно знал, как там все устроено – и по рассказам мамы, налетавшей, наверное, миллион километров, и по нескольким коротким, но весомым репликам отца, относившегося к гражданской авиации как к неизбежному злу.
Он уже ненавидел тетю Свету и мечтал о том, чтобы она в самый последний момент сломала ногу, заболела, умерла, тогда бы ему удалось все-таки полететь одному. Впрочем, он тут же спохватывался – ведь если вдруг так случится, то тогда и он останется дома. Ни мама, ни бабушка одного его не отпустят.
В аэропорт его провожала мама. Сидела спереди, рядом с шофером, и, развернувшись к Нилу, все повторяла и повторяла надоевшие ему наставления – чистить зубы, мыть руки, а на ночь – еще и ноги, на речку ходить только со взрослыми, сразу в воду не лезть, а немного остыть в тенечке, к отцу, если он занят, не приставать, высылать хотя бы по письму в неделю, не забывать читать книжки и обязательно по часу в день играть на рояле – отец писал, что у них в клубе есть замечательный салонный рояль, который почти всегда свободен. Нил слушал ее и недоумевал – ведь никогда прежде мама не лезла к нему с советами.
Волнуется, наверное, переживает. Сам-то он не переживал нисколько, только смотрел из окошка во все глаза, узнавал знакомые улицы и здания – ведь, готовясь к путешествию, он тайком добирался и сюда, на Московский, а как-то доехал на трамвае до самого конца проспекта и города – площади со смешным названием Средняя Рогатка. Кстати, ее и проехали, и помчались по широкому загородному шоссе. Здесь он проезжал год назад, когда встречали отца.
В большом и людном зале аэропорта Нил тут же помчался искать тот особенный газированный автомат с кнопочками, на которых нарисованы картинки разных фруктов, и, нажимая на эти кнопочки, можно выбрать сироп. В прошлом году он тут четыре стакана выпил. Но автомата нигде не было, а потом мама своим неповторимым голосом окликнула его через весь зал, и тогда все посмотрели в ее сторону, и некоторые определенно узнали… Она усадила его на кресло и велела никуда не отлучаться и караулить вещи, а она посмотрит, куда это запропастилась тетя Света.
Караулить вещи было скучно, и Нил от нечего делать принялся переставлять согласные на лозунге, висящем как раз напротив него над воротами:
«Телайте масолетами Аэфорлота… Тетайле мамосе-лами Аэлофтора…»
– Привет!
Он моргнул от неожиданности, оторвал взгляд от лозунга. Перед ним стояла большая девчонка в бежевом сарафане, круглолицая, с курносым веснушчатым носом и смешными белобрысыми хвостиками над ушами.
– Ну…
Нил не любил больших девчонок. Одна такая на переменке походя съездила его портфелем, да так, что он кубарем скатился по лестнице. Другая, дежурная, надрала за уши, когда он пытался проскочить мимо нее без сменной обуви. А еще две поймали Иванова из второго "Б" и защипали до кровавых синяков – так потом Иванову же и попало, оказывается, он за ними в физкультурной раздевалке подсматривал. Подумаешь!
– А ты и есть Нил?
– Допустим…
– А я тетя Света.
От неожиданности Нил опешил.
– Тоже мне тетя! Ты б еще сказала «бабушка»… Тетя Света, она знаешь кто?
Она жена папиного офицера, лейтенанта Федоровского, поняла?
– И никакой он не папин! – неожиданно вспыхнула девчонка. – Твой папа Федоровскому не командир!
– Очень даже командир! – в свою очередь возмутился Нил. – Федоровский лейтенант, а папа – майор. Скажешь, лейтенант главнее майора?
– Майор главнее, – признала девчонка. – Только все равно не командир.
Нил сокрушенно вздохнул. Объяснять девчонке очевидные вещи – только зря время тратить.
– Светочка, вот вы где! – Мамин голос не расслышать невозможно. И не узнать тоже. – Я ищу вас, ищу…
– Ой, Ольга Владимировна! – взвизгнула Света (и вправду, выходит, Света) и бросилась обнимать подошедшую маму. Нил с удивлением увидел, что она всего на полголовы ниже мамы, которой и папа-то по плечо. – Понимаете, я все собиралась, собиралась, и все в последний момент, а главное-то и забыла – билеты, паспорт, хорошо в метро спохватилась… – Она перевела дух и вновь затараторила:
– Пришлось с полдороги вернуться, а сумочка, слава Богу, на столе, я скорей обратно, с чемоданом и вообще… Пришлось такси брать, я так боялась, так боялась, что опоздаю… Посадку еще не объявляли?
– Нет пока. Тебе повезло, вылет немного задержали… Нил, ты, я вижу, уже познакомился со Светланой Васильевной?
– Угу, – буркнул Нил и отвернулся. Он досадовал на самого себя – принял взрослую тетю за девчонку, и теперь та пожалуется маме, что он грубо с ней разговаривал.
– Познакомился, – подтвердила Светлана. – Отличный парень, мы славно поболтали.
Она весело подмигнула Нилу, и на душе у того полегчало.
– Он немного дичится при незнакомых, но вообще-то мальчик воспитанный и не капризный, – продолжала мама, – никаких хлопот с ним в дороге не будет…
– Начинается регистрация билетов на рейс… – громыхнуло откуда-то на весь зал.
Мама подхватила Нила и чемодан и поспешила к стойке…
Прошли первые захватывающие минуты, когда самолет выруливал на взлетную полосу, потом, взревев моторами, промчался по ней, в считанные секунды набрал головокружительную скорость и наконец оторвался от земли и полетел, оставляя все дальше внизу дома, деревья, дороги и машины – в мгновение ока все сделалось крохотным, игрушечным, – и гудело в ушах от стремительного набора высоты. Еще некоторое время. Нил жил впечатлением этих незабываемых минут, а потом заскучал, неохотно признаваясь себе, что полет начинает его разочаровывать. В обыкновенном автобусе и то интереснее: картинки за окном все время меняются, не успевая надоесть, не то что это бесконечное небо, подстеленное облаками, а главное – чувствуешь движение. То тряхнет, то подбросит, то качнет вперед при торможении.
А здесь сидишь, как дома на стуле, и только по гулу моторов понимаешь, что вообще куда-то движешься. Хорошо бы, конечно, рассмотреть самолет во всех подробностях, но с места много не насмотришь.
Нил заерзал в кресле, отстегнул ремни, опасливо покосился на свою белобрысую попутчицу. Та сидела, уткнувшись в журнал. Нил накренился, повернул голову и прочитал название. «Мода-64». Оно конечно, чего же еще?! Как это он не подумал, выбирая место у иллюминатора, что каждый раз придется перебираться через ее длинные ноги? Обратиться же к ней он не решался, потому что никак не мог определить для себя, как же теперь называть ее: «Света» вроде неудобно, а «тетя Света», тем более «Светлана Васильевна» – язык не поворачивается. Он откашлялся и, к полному собственному изумлению, произнес:
– Permetez-moi, Madame, s'il vous plait…[9]9
Позвольте, пожалуйста, мадам (фр.).
[Закрыть].
– Ого, это ты, что ли, по-французски шпрехаешь? – с недоуменным восхищением спросила Света.
– Не шпрехаю, а парлякаю, – солидно поправил он. – Шпрехают по-немецки.
– А ты и по-немецки можешь? – восхищенно поинтересовалась она.
– По-немецки нет, а по инглишу скоро заспикаю. У нас он во втором классе начнется.
– А у нас в школе дойч был. Только училки каждый год менялись – кто в декрет уйдет, кто на пенсию. Так что я даже «их бин дубин» не помню. А в техникуме только английский.
– А ты в каком техникуме? – заинтересованно спросил Нил, даже не заметив, что обратился на «ты». – В авиационном?
– Не-а, в библиотечном… Петушка будешь?
– Какого петушка?
– На палочке, леденцового. У меня красный, желтый и зеленый. Выбирай любого. Нил вздохнул.
– Мне бабушка не разрешает. Говорит, от леденцов зубы портятся.
– А она разве увидит? Бабушка-то внизу осталась, а мы вон где, высоко-высоко.
– Десять тысяч метров над уровнем моря, – соглашаясь, уточнил он и махнул рукой:
– Давай зеленого!
Потом она обыграла его в «города», а он ее – в «морской бой», три раза подряд. Начал было расчерчивать поле для четвертого, но тут стали разносить обед.
Вместо ожидаемой жесткой курицы с несъедобным рисом были крошечные копченые сосиски – таких Нил никогда еще не видел – и жареная картошка с помидорами.
Сосиски ему очень понравились, и Света отдала ему свою порцию, а он отдал ей булочку с икрой, а за это получил ее земляничный джем. Джем был, правда, не в космонавтских тюбиках, а в маленьких круглых баночках, но все равно вкусно.
Потом она задремала, а он смотрел на у ее и думал, что когда вырастет, то женится только на ней. Правда, у нее уже есть муж, лейтенант Федоровский, но это ничего, он же летчик, как раз к тому времени разобьется, и Света будет свободна…
Возле самого трапа их встречал зеленый армейский «газик». Что встречают именно их, Нил понял сразу , – едва выйдя из двери самолета, Света тут же закричала: «Артемка!» – и отчаянно замахала руками. А в ответ ей начал махать огромным букетом роз стоящий возле машины высокий и худой военный. Света рванулась, увлекая за собой Нила, он ткнулся лбом в чью-то тугую ляжку, потом мимо лица снизу вверх пронесся резиновый каблук, и все завертелось…
Он сидел на нижней ступеньке трапа, растерянно потирая ушибленное колено.
Перед ним на светлом бетоне поля корчилась и тихо повизгивала Света. Кто-то громко, надсадно кричал:
– Врача!
– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться, – нарушил Нил затянувшееся молчание в узком больничном коридоре. – А вы чему командир?
– Я? – Лейтенант Федоровский глубоко вздохнул. – Я, брат, всему командир… в каком-то смысле. Диспетчер, король эфира. Без моей команды ни одна машина ни взлететь, ни сесть не может.
– А сами на самолетах не летаете?
– Нет…
– Это хорошо! – убежденно сказал Нил. Лейтенант посмотрел с удивлением.
Глаза у него были большие, зеленые, а брови – густые, белые и изогнутые.
– Чего ж хорошего?
– Если не летаете – значит, не разобьетесь. Теперь Нилу совсем не хотелось, чтобы лейтенант разбился, даже через много лет. И Светка тоже зря ногу сломала…
– Федоровский! – кликнула строгая медсестра, и лейтенант помчался на ее зов. Вернулся он не скоро.
– На рентген повезли. Сказали, до завтра забирать нельзя. Будем ждать. В часть надо бы позвонить…
– Мама говорила – туда рейсовый автобус ходит… – несмело начал Нил.
– А справишься? Один-то?..
Автобус ехал по красивой неширокой дороге, мощенной булыжником. Дорога резко петляла, огибая горы и ущелья, то взмывала к самым вершинам, то уходила вниз. По склонам лепились чистенькие беленькие деревеньки, утопающие в зелени.
Проехали и несколько городков с красивыми домами в два-три этажа, сложенными из ровного розово-коричневого камня. Кое-где Нил, усаженный на откидное кресло рядом с водителем, успевал разглядеть надписи, не очень понятные и поэтому вызывающие любопытство. На одном домике было написано «Перукарня», на другом «Готель Траянда», на третьем «Взуття», на четвертом – «Геть кацашв з Украши!».
Нилу очень хотелось спросить, что все эти надписи значат, но шофер крутил баранку с таким сосредоточенным видом, что отвлекать его было страшновато.
Часика через два лихой и немного тряской езды скатились с очередной горки и поехали по внезапно начавшемуся асфальту вдоль длиннющего бетонного забора. По зеленым воротам с красной звездой Нил догадался, что это и есть воинская часть, но автобус к воротам не свернул, а покатил дальше и остановился только на перекрестке около зеленой будки с полосатым шлагбаумом.
– Тебе сюда, хлопец, – сказал шофер, и двери с механическим стоном распахнулись.
Нил вышел, поправил рюкзачок. Из будки показался солдат в расстегнутой гимнастерке. «Младший сержант», – по полоскам на погонах определил Нил.
– Тебе чего? – зевнув, спросил младший сержант.
– Не чего, а кого, – строго поправил Нил, глядя на открытую загорелую шею постового. – Начальника полетов майора Баренцева.
– А-а. – Младший сержант машинально застегнул пуговицу. – Это, как войдешь, третье строение слева. Второй этаж, левая квартира…
В сгущающихся сумерках Нил прошел по асфальтовой дорожке и сквозь редкие деревья увидел одинаковые трехэтажные серые домики и на одном из них разобрал вывеску «Военторг». Ощущение иноземности кончилось.
У третьего дома слева он остановился. Двери раскрылись, и навстречу ему вышла красивая полная женщина, черноволосая и белолицая.
– Никак Нил? – певучим, ниже, чем у мамы, голосом произнесла она. – А остальные где же?
– Света с трапа упала, ногу сломала, – бодро сообщил Нил. – Федоровский при ней остался, в больнице, а я своим ходом. А где… майор Баренцев?
Он хотел сказать «папа», но вовремя сообразил, что это прозвучит вовсе несолидно.
– У Романа Ниловича большой день сегодня, – ответила женщина. – Генерал из Москвы прилетел, приказ привез. Об очередном звании…
– Подполковника дали? – по-взрослому отреагировал Нил.
Женщина усмехнулась.
– Вы в дом-то проходите. И чемоданчик давайте донесу, нетяжелый…
Нил не успел выхватить чемодан из ее крепких рук и только потрусил следом.
– Роман Нилович предупредил, что сегодня сыночек приезжает, – говорила женщина, плавно ступая по бетонной лестнице. – Сейчас помоетесь с дороги, поужинаем и ляжете отдыхать…
– Не, я папу дождусь, – пробубнил он, поднимаясь следом.
– Он поздно будет. Увидит, что вы не спите, и рассердится. Вы лучше утром с ним поздороваетесь, только не сразу. Он сначала сердитый будет.
Последние слова женщина произнесла так грустно, что Нилу стало жалко ее, он безропотно вошел за ней в небольшую прихожую, из которой вело несколько дверей.
– Вам сюда, – сказала она. – Я вас в кабинете Романа Ниловича устроила. Вы чемодан распакуйте, достаньте чистое, а я пока ванну налажу.
Ванная отличалась от той, что у них дома, только отсутствием титана – горячая вода попадала в кран прямо из трубы, все равно что холодная. Нил слышал, что в новых домах теперь так делают, но сам видел впервые, это ему понравилось, и он принялся с увлечением баловаться с кранами, фыркая то от слишком горячей, то от слишком холодной воды. Новизна впечатлений набрала, видимо, критическую массу и вытеснила обиду. Он не удержался от вопля восторга, когда вышел из ванной и увидел на кухне, в самом центре накрытого стола, громадный арбуз, поблескивающий спелой, темно-красной внутренностью. Красивая женщина с улыбкой отрезала здоровенный ломоть и положила перед ним, ни слова не сказав о том, что сначала надо бы отведать более серьезных блюд, – и сразу же стала ближе и роднее.
– А вас как зовут? – спросил он с набитым ртом.
– Мария Станиславовна.
– А папе вы кто?
– Я?.. Да пожалуй что и экономка, – ответила она после некоторого раздумья.
– А экономка – это кто?
– Вроде домработницы, только главнее.
– А что вот это белое, в желе?
– Это заливной амур. Рыбка такая. Доешьте свой арбуз и отведайте. И салат из красненьких.
– Красненькие? Это помидоры?
– Они. А потом горячее будет и чай с пирогами.
– А арбуза еще дадут?
– Обязательно. Если поместится. Но уже и горячее – запеченные в сметане колбаски со смешным названием «купаты», – несмотря на всю вкусность, в живот залезало с большим трудом, так что пришлось отказаться и от чаю, и от арбуза.
Сразу потянуло в сон…
Проснулся он на расстеленном диванчике в отцовском кабинете – в одних трусиках, укутанный легким летним одеялом. За окнами было совсем-совсем темно, только из прихожей сквозь стеклянную дверь лился электрический свет.
«Как же я оказался здесь? Хорошо бы, если сам пришел. А если заснул прямо за столом и Мария Станиславовна принесла меня сюда на руках, как маленького, раздела и баиньки уложила? Неудобно… Хорошая она все-таки, Мария Станиславовна, папина экономичка. И на маму похожа, такая же большая и сильная…»
Низкий женский голос тихо и протяжно пел за стеной:
Той да та на гори та жнецы жнуть. Гой да та на гори та жнецы жнуть…
«И поет красиво…» – успел подумать Нил, и тут, совсем некрасиво и немузыкально, зато громко, грянули мужские голоса:
А по-пид горою Ге-эй, долиною Казаки идуть, Казаки идуть…
«Это ж папа… Папа!» Но тут снова запела Мария Станиславовна, и Нил замер, прислушиваясь:
Гой да по-переду Сагайдачный А по-заду Дорошенько Ведуть вийско, вийско запорижско Хорошенько…
«Какой странный язык, но все понятно. Только вот „запарижско“… Наверное, из-за Парижа. Забрались туда, за Наполеоном гоняясь, а теперь вот возвращаются».
Когда эти же слова подхватили, безбожно фальшивя, мужские голоса, Нил стряхнул с себя оцепенение, нащупал в темноте рубашку и штаны, оделся и вышел из комнаты.
Голоса доносились с кухни. Нил зашел туда и тихонько встал у самых дверей.
Его не заметили:
Мария Станиславовна сидела к нему спиной, а двое мужчин – один толстый, лысый, с красным круглым лицом, а другой, наоборот, худой, чернокудрый, с лицом желтым и длинным, как лошадиная морда – самозабвенно орали, закатив глаза. До Нила не сразу дошло, что тот первый, толстый и красный – это его отец. Он подождал, пока допоют куплет, и тихим, дрожащим голосом сказал:
– Здравствуй, папа.
– О-о-о, сынуля! – загрохотал толстый и тяжко встал, едва не опрокинув стул. Огляделся тяжелым взглядом, сообразил, что к сыну никак не протиснуться, и снова сел. – А ну-ка, через под стол проюркни, шагом марш! Мариечка, еще прибор и стаканчик для дорогого гостя. Это же сынок ко мне приехал, знаешь?
– Догадалась уже, Роман Нилович, – без тени насмешки сказала Мария Станиславовна и встала подать прибор для Нила.
Тем временем сам Нил прополз под столом и взобрался уже на папино колено.
– Вот, Петр Николаевич, рекомендую, мой пузан, – сказал отец длиннолицему военному (проползая под столом, Нил разглядел у того на брюках генеральский лампас) и обратился к сыну:
– Ну что, чудо, много двоек-то в году нахватал?
Нил, чьи губы уже тянулись к багровой складчатой щеке отца, замер. Пузан?
Ведь писал же он отцу, что за год шесть килограммов согнал и теперь единственный в классе подтягивается на турнике, забирается без ног по канату, на силомере выжимает больше любого третьеклассника, бегал за младшие классы в районной эстафете, прыгает через коня с кувырком, садится на продольный и поперечный шпагат. И про отметки тоже писал – что год закончил без троек, с твердой пятеркой по чтению (во второй четверти разрешили читать бегло, и тут уж Нил своего не упустил). Пять с плюсом по физкультуре, а по пению экзальтированная (мамино слово!) музычка прямо в табель вкатила шестерку. Даже по чистописанию Лариса Степановна четверку за год нарисовала, сказав при этом: «Вот видишь, Баренцев, можешь, когда захочешь». А большей похвалы от нее ни один мальчишка не слыхал!
– Ни одной… – чуть слышно пробормотал он.
– Слышишь, Петр Николаевич, ни одной! И по поведению небось пятерка? Нил кивнул.
– И не дерешься, стекол не бьешь, уроков не прогуливаешь, взрослым не грубишь, рогатку в кармане не носишь?
Нил помотал головой.
– Вот оно, бабское воспитание! – с неожиданной злостью сказал отец. – Прям не мужика растят, а барышню кисельную! Музыка трень-брень, пинанины всякие, парле-франсе, ах будьте любезны, только после вас… А потом удивляемся, откуда в армии такой солдат пошел – либо чурки «моя твоя не понимай», либо такие вот маменькины сыночки… А ну, ешь давай!
Отец плюхнул перед ним глубокую тарелку, с горкой наполненную всевозможной снедью – салат, грибы, сыр, мясо, колбаса, заливной амур, соленый огурец, а сверху длинный шматок сала.
– Не хочу…
Нил еле сдерживал слезы. Бабское воспитание! А вертолет на резиновом ходу, который выставлялся во Дворце пионеров и получил диплом? Неужели отец вообще ничего не помнит?!
– А ты через не хочу! Разговорчики, понимаешь! Зажрались на тортиках да на конфеточках, понимаешь! Мне в твои годы принесет мать с фермы требухи или простокваши горшок – уже праздник! Хлебушку простому радовались, бывало. Верно, Петр Николаевич?
Длиннолицый генерал молча кивнул. Нил подцепил вилкой лоскут колбасы и положил в рот.
– Во-во, давай, понимаешь, наворачивай… Попей вот…
Он налил в стакан из длинной темной бутылки что-то густое, красное.
– Ой, не надо бы, Роман Нилович, – подала голос Мария Станиславовна.
Отец злобно посмотрел на нее, а генерал откашлялся и мягко, вкрадчиво произнес:
– А вот тут, милая и уважаемая Мария Станиславовна, позвольте вам возразить. Лучше в порядочной взрослой компании, за семейным, так сказать, столом, чем со всякой шпаной под забором… Вот, помнится, у бати моего… – он выразительно посмотрел наверх. Отец немедленно сделал значительное лицо и посмотрел туда же, – на даче в зимнем саду бильярд стоял, так, бывало, весь наш генералитет соберется и давай катать. Первый приз – бутылка коньяку марочного, второй – бутылка столичной, третий – маленькая, причем все полагалось выпивать, не сходя с места. Не выпил – не мужик! Я тоже участвовал, бывало, так наберусь, что прямо под стол и свалюсь, и меня прямо на руках в спальню относили. А ведь еще в школу не ходил, да-с… И что же – вырос, и оснований в чем-либо собой стыдиться не нахожу никаких. Никаких решительно!
Отец энергично закивал, а Нил тем временем глотнул из стакана, и ему понравилось. Сладенько, пахнет виноградным соком и немного щиплет на языке. Он залпом допил стакан и потянулся за вторым.
– Это по-нашему! – расхохотался отец. – Только закусывать не забывай.
Нилу стало тепло и весело. Обида вновь отступила, откуда-то прорезался аппетит, и он принялся поглощать пищу, причавкивая от удовольствия.
– Мы еще тут из тебя мужика сделаем! – провозгласил отец. – Домой приедешь – мама с тещей обалдеют! В смысле, с бабушкой… Бывай здоров!
Он налил всем чего-то прозрачного, чокнулся только с генералом, выпил до дна и крякнул. Нил попробовал, тут же закашлялся, выплюнул.
– Горькая горячая гадость!
– Ой, да это ж я тебе водки по ошибке плеснул. Ну извини старика, вот тебе, на, запей.
Он придвинул Нилов стакан себе, а Нилу налил вина в свой, пустой.
– Ну-с, за присутствующих здесь дам!
– Роман Нилыч, горячишься, дорогой, – скривив рот, проговорил генерал. – Мы еще предыдущий тост не допили, а ты уже новый гонишь. Да еще какой! За дам надлежит полную, стоя и до дна.
Он долил вина в стакан Марии Станиславовны и в свой, а отцу наплескал до краев водки. Потом легко встал, держа стакан на отлете. Следом за ним поспешно и неуклюже вскочил отец. Поднялся и Нил. Его слегка кружило, ноги держали не очень хорошо, и это было смешно.
– Вот теперь – пожалуйста. Итак, пьем здоровье присутствующих здесь прекрасных дам!
Генерал лихо осушил стакан, ловким, кошачьим движением приблизился к Марии Станиславовне, взяв за пальцы, чуть приподнял ее белую полную Руку, поднес к губам и поцеловал.
– Волшебница! – с чувством прошептал он. Мария Станиславовна зарумянилась – то ли от смущения, то ли от удовольствия. Отец шумно хрустнул огурцом.
– А теперь предлагаю небольшой антракт, – провозгласил генерал, усаживаясь.
– Желающие могут перекурить и оправиться.
Отец громко, натужно захохотал – чему, Нил так и не понял, – извлек серебряный портсигар, протянул генералу.
– Нет-нет, благодарю, дорогой, «Казбек» не курю, у меня свои…
Петр Николаевич принялся несколько картинно, как показалось Нилу, охлопывать себя по карманам, глядя при этом на Марию Станиславовну.
– Надо же, вот незадача… – бормотал он. – Не иначе как в номере оставил… Ну да, точно, на кровати… Представляете, Мария Станиславовна, оставил у себя в номере блок хороших сигарет… Я, разумеется, сходил бы, но там, знаете ли, товарищи офицеры, вопросы всякие, задержаться опасаюсь… А мне бы еще с Роман Нилычем парой слов перекинуться… по службе…
– Так вам принести, что ли? Давайте я схожу. Тут и недалеко совсем. Заодно проветрюсь. А вы пока поговорите… по службе.
– Да что вы, дорогая Мария Станиславовна, да зачем же, это так обременительно… Вот ключик. Прямо на кровати лежит, вы увидите. И заодно там в холодильничке шампанского бутылочка… «Новый Свет»… Вы уж прихватите.
– Уж прихвачу…
Мария Станиславовна поднялась.
– Мож-жно я с вами… – заплетающимся языком произнес Нил, попробовал встать со стула, упал, глупо захихикал и, встав на четвереньки, вновь взобрался на стул.
– Молодому больше не наливаем, – с отеческой улыбкой проговорил генерал. – Так мы ждем, милая Мария Станиславовна. Ждем-с.
Когда стукнула входная дверь, генерал по-хозяйски раскрыл отцовский портсигар, достал папиросу, закурил, шумно потянулся. Отец смотрел на него молча и тупо.
– Такие дела, товарищ подполковник… – Генерал с наслаждением затянулся. – Ты наливай пока, наливай, отметим в сугубом, так сказать, кругу… Ух-х… Ты грибочком-то закуси, грибочком… Да-а, на заслуженное, так сказать, плечо спикировала звездочка, на заслуженное. Бог даст, не последняя… И я не просто так, абы что сказать – есть, понимаешь, в управлении такое мнение… Комдив-то ваш, батька, он, конечно, слов нет, офицер опытный, фронтовик, дело свое туго знает. Но ведь всему на свете срок положен, а у него и сердчишко пошаливает, и до пенсии полтора годочка всего. А участок тут, не мне тебе объяснять, ответственный, западная граница, и случись что – мы первые… Воздушный щит родины… Нам на такой участок нужен командир особенный. Молодой – но и опытный.
Инициативный – но и ответственный. Много полетавший, повидавший, покомандовавший – но и чтобы хозяйство знал, как свои пять пальцев…
Для наглядности генерал выставил вперед растопыренную ладонь с поджатым большим пальцем. Получилось четыре. Нил хихикнул, но никто на него внимания не обратил.
– И такой человек у нас есть. – Генерал сделал многозначительную паузу. – Но возникает с этим человеком одна загвоздочка…
Отец слушал, затаив дыхание. На лысине, красной, как арбуз, проступили капельки пота. Нил тоже навострил уши.
– Морально, скажем, бытового плана загвоздочка, – продолжал, не торопясь, генерал. – То, что данный товарищ, имея законную супругу, проживает с этой самой супругой не только раздельно, но и в разных городах – это, конечно, только данного товарища и его супруги личное дело. А вот то, что данный товарищ, будучи официально расписан с одной женщиной, фактически открыто проживает с другой женщиной, с которой не расписан – это уже, как ни крути, с формальной точки зрения аморалка. А у нас в кадровых комиссиях, ох, и формалисты же! Я, конечно, не кадровик и не политработник, и по служебной линии данный вопрос меня не касается нисколько, но коль скоро этот подполковник – мой друг еще с курсантской скамьи, то я считаю своим дружеским долгом предупредить и предостеречь…
– Так ведь и… что ж теперь?..
– Нет, по-мужски я тебя, Роман, конечно, понимаю, даже очень понимаю, но как старший офицер… Ты, Роман, поставь себя на мое место. Укажи я в отчете на это обстоятельство – тебе по шапке, и тогда уж не о дивизии думать, а о местечке на гражданке. Если не укажу, а оно потом всплывет на переаттестации – тогда уж по шапке мне, куда, мол, глядел, товарищ старший инспектор ВВС? Ну, я-то, положим, отверчусь как-нибудь, а тебя-то все равно пинком под задницу… Сейчас им только повод дай – слыхал небось, что Хрущ очередное сокращение готовит? За двенадцать месяцев на полтораста тысяч кадровых офицеров разнарядочка…
Отец дрожащей рукой прикурил папиросу от папиросы. Жилы, вздувшиеся на шее, казалось, вот-вот лопнут.
– Имеется у меня, правда, одна мыслишка, как напасть такую объехать на вороных. – Генерал прищурился, отчего лицо его стало похожим на старый, желтый кривой огурец. – Но тут, брат, нужно полное твое согласие и чтобы без обид.
Иди-ка сюда…
Он что-то зашептал отцу на ухо. На красном, нетрезвом лице подполковника Баренцева сначала отразилась интенсивная работа мысли, потом лицо это жутко, почти до черноты, побагровело. Баренцев уперся локтями в стол и стал судорожно, как выброшенная на берег рыба, заглатывать воздух.
– Это что же… что же получается… – несвязно бормотал он. – Петька, да мы же с тобой… а теперь оно вот как… тебе ж это все хиханьки, а у меня серьезно…
– Как знаешь. – Генерал встал, расправил плечи, немного повращал, разминая суставы. – Я пока на балкончике покурю, а ты подумай. – Он поглядел на часы. – На принятие решения имеешь семь минут.
Нил сидел не шелохнувшись. Он почти ничего из слов генерала не понял, но почувствовал повисшее в воздухе тяжкое напряжение, и меньше всего ему хотелось, чтобы на него сейчас обратили внимание.
Но отцу было не до него. Он сидел, обхватив голову руками, потом вдруг встрепенулся и пробормотал:
– А гори все синим пламенем!
Хлебнул водки прямо из горлышка, резко встал и с шумом выдвинул ящик буфета. Оттуда он достал черную матерчатую сумку и принялся шуровать по полкам, закидывая в сумку то бутылку, то банку с болгарскими перцами, то пачку печенья, потом извлек кастрюлю с крышкой и смел в нее оставшиеся на столе салаты, накидав сверху ломтиков колбасы и сала. Потом остановился, блуждая по кухне безумным взглядом. Взгляд упал на съежившегося на стуле Нила.
– А, сынок, – глухо, безжизненно проговорил отец. – Пойдем, родной, погуляем… Нил послушно встал и пошел к двери.
– В гости пойдем, слышишь! – гудел за спиной отец. – В гости нас звали.
Ждут очень…
Шли недолго – впереди отец, размахивая авоськой, что-то бормоча под нос, следом Нил. Улица освещалась мощными фонарями, так что, несмотря на южную ночную темень, идти было светло. Потом, правда, свернули в закоулок между домами, вышли на небольшой пустырь, за которым высвечивались контуры длинного одноэтажного строения. Отец широкими шагами пересек пустырь и постучал в освещенное окно.
