355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Вересов » Ближний берег Нила, или Воспитание чувств » Текст книги (страница 1)
Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 01:25

Текст книги "Ближний берег Нила, или Воспитание чувств"


Автор книги: Дмитрий Вересов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Дмитрий Вересов
Ближний берег Нила, или Воспитание чувств

Знаешь ли, милая,

Жизнь неизбежна.

Хватит мечтать,

Знаешь, хватит мечтать…

Павел Кашин

Пролог

Москва, 1982

В спальных вагонах «Красной стрелы» народ ездит непростой – иностранцы, артисты, большое и малое начальство, – и обхождение с ними требуется нестандартное, галантерейное. Памятуя об этом, Настя поостереглась дать волю праведному гневу, а осторожно переступила через спущенные в проход ноги в импортных джинсах и самым деликатным образом потеребила храпящего пассажира за рукав, при этом автоматически отметив мягкую добротность кожаной выделки.

– Гражданин, а гражданин, вы бы поднимались. Прибыли уже.

– М-м-м…

Упитанный брюнет характерного московско-грузино-еврейского обличия зачмокал пухлыми губами, но глаз так и не раскрыл.

– Нажрался, паразит! – Настя вложила в свой свистящий шепот всю рабоче-крестьянскую ненависть.

И впрямь, гражданин, похоже, провел веселенькую ночку. Откидной столик был завален элитарными ошметками – шкурками сырокопченой колбасы, апельсиновой и банановой кожурой, обертками шоколадных трюфелей, тут же банка из-под камчатских крабов, пустая сигаретная пачка с иностранными буквами, опорожненная бутылка дорогого коньяку. На одеяле бесстыдно валялась упаковка известного резинового изделия. Дух стоял соответствующий – окна в поезде не открывались, а кондиционер был уже отключен.

– Гражданин, я вам русским языком говорю! Настя дернула за рукав куда решительней. Толстая волосатая пятерня плавно приподнялась, пошарила в воздухе и замерла на груди проводницы. Этого Настя не выдержала, с маху шлепнула по руке и заорала благим матом:

– Глаза разуй, кобелина!

Брюнет затряс головой, разлепил наконец мутные очи и с тупым недоумением уставился на Настю.

– Эт-то… приехали уже?

– Приехали! – со злорадной усмешкой заявила проводница. – Вы бы еще дольше дрыхли, гражданин, так и обратно бы в Питер уехали. Давайте-ка выметайтесь по-быстрому!

Заспавшийся пассажир сладко зевнул, тут же сморщился и поднес ладонь к виску.

– Болит? – с иронией осведомилась Настя. – Неудивительно. Вон как гульнули.

– Она показала на захламленный стол. – Совсем наглость потеряли. То-то попутчица ваша сбежала.

– Попутчица? – он усиленно заморгал. – Какая попутчица?

– Ну, девушка, рыженькая такая. Вы ж с ней вместе сели. Так она в Болотом вышла и очень просила вас не будить.

– Рыженькая? – с натугой проговорил брюнет. – Ох, не помню, голова раскалывается… Слушай, хозяюшка, у тебя в заначке граммулек сто не найдется? Я заплачу.

– Я тебе что, корчма?

Оно, конечно, приятно дать отлуп такому холеному деляге, но, с другой стороны, страдает же человек, бодун его бодает нешуточный, видать, не слабей, чем любого пролетария. Проводница сжалилась:

– Ладно; на Ярославском в буфете тетю Асю найдешь, скажешь, от Насти со «Стрелы», она тебя остаканит.

– Вот спасибо! – Брюнет достал из кармана кожанки желтый пакетик жвачки и дрожащей рукою протянул ей. – В знак благодарности.

Когда проводница вышла, брюнет, постанывая, залез с ногами на полку, просунул руку в багажный отсек, расположенный над дверью, пошарил там и извлек серый пластмассовый портфель-дипломат с номерным замком. С ним он и сошел с поезда, но направился не на Ярославский вокзал, а к телефонам-автоматам.

– Вадим Ахметович? Доброе утро, это Яков Даниилович. Я только что из Питера и имею для вас небольшой презент.

– Очень тронут, Яков Даниилович. Вас не затруднит подъехать ко мне на службу часикам, скажем, к пяти?

– Нисколько, Вадим Ахметович. Буду ровно к пяти.

– Адрес знаете?


Ленинград, 1982

– Ну-ну, успокойтесь, Мария Кирилловна, вот, хлебните водички и давайте продолжим. Итак, вы говорите, что мужчина садился в поезд один?

Пожилая проводница всхлипнула и протерла глаза рукавом. Капитан Самойлов одновременно смахнул со лба обильный пот – и тоже рукавом.

– Один, один, – закивала проводница. – Веселый такой, обходительный. Когда я зашла к нему, он на оба места билеты предъявил, попросил никого не подсаживать, сказал, что в Бологом друг присоединится… Чаю заказал, с сухариками…

Мария Кирилловна вновь опустила голову и шмыгнула носом.

– Понятно. И багажа, значит, при нем, кроме ременной сумочки-визитки, не было?

Проводница кивнула, подтверждая – не было, мол.

– И в дороге, говорите, никто к нему не подсаживался?

– Не видела. В Бологом, правда, меня бригадир к себе в третий вагон вызывал, так что, может быть…

Дверь служебного купе приотворилась, в щели показались стриженая голова и лацкан милицейского мундира.

– Разрешите, товарищ капитан.

– Что там? – недовольно спросил Самойлов.

– Да вот, пассажиры… по домам просятся.

– Фамилии, адреса, телефоны у всех записал?

– Так точно!

– Предупредил, что вызовем в ближайшее время?

– Так точно!

– Иди… Ну все, Мария Кирилловна, спасибо вам.

– Не на чем. – Проводница отвернулась.

– Да, и вот еще что – вы точно ничего там не трогали, не убирали? Ну, когда…

– Да что вы! Только вошла сказать, что подниматься пора, приезжаем скоро…

Подошла, за ручку тронула…

Проводница прикрыла глаза рукой и заплакала. Капитан Самойлов встал и вышел в коридор, тихо прикрыв за собой дверь. Там было уже пусто, только у ближнего тамбура дежурил милиционер, да возле прикрытой двери седьмого купе нервно курил высокий мужчина в штатском. Капитан подошел к нему.

– Ну что, Феденька, отдыхаем?

– Да, там теперь эксперты колдуют.

– А ты уже отстрелялся?

– Отстрелялся… Похоже, Коля, в этом деле все мы уже отстрелялись.

– То есть? – нахмурился Самойлов.

– Судя по всему, не наша тут епархия. Во всяком случае, без смежников не обойтись.

– Вещички?

– Они. Интересные такие вещички, я бы даже сказал – типа будьте-нате!

– Ну уж! – Капитан хмыкнул. – Что-нибудь по части ОБХСС?

– Бери выше.

– Неужели Конторы? Секретные документы, что ли?

– Зайдем, сам увидишь. Не сюда, в соседнее. Там и без нас тесно. – Поймав на себе неодобрительный взгляд капитана, Федор добавил:

– Ладно, порядки знаем.

Все запротоколировано и сфотографировано.

На откидном столике аккуратным рядком стояли многочисленные предметы, в их числе на треть опорожненная граненая бутылка виски с золотисто-бордовой этикеткой, длинная сигаретная пачка тех же тонов с латинскими буковками «Santos-Dumont», курительная трубка с чуть изогнутым черным мундштуком, два пустых стакана, два коричневых сигаретных окурка с чуть заметными пятнами розовой помады, обручальное кольцо, финка с пластмассовой наборной ручкой, полпалки твердо-копченой колбасы. Каждая вещь была упакована в полиэтиленовый пакет и снабжена биркой.

– И что? – поморщившись, спросил капитан. – Видал я все это хозяйство при первичном осмотре. Что ли, прикажешь из-за буржуйского виски Большой дом теребить? Бдительность демонстрировать? Они тебе быстро песню про коричневую пуговку напомнят. Сейчас, дорогой, не сталинское время, сейчас каждый, кто с понятием, подобное пойло хлебает невозбранно…

– Так ведь я, собственно, не это хочу показать. На полке поверх застеленного одеяла стояла продолговатая дорожная сумка ярко-красного цвета.

Федор наклонился над нею, двумя пальцами извлек еще один полиэтиленовый пакет с биркой и показал капитану. Самойлов присвистнул.

– Погоди свистеть, это, как говорили в старину, лишь первая перемена.

– Красавец! Такой и в руке подержать приятно, – Самойлов потянулся к пакету.

– Потом, капитан… Револьвер системы «наган», шестизарядный, калибр семь шестьдесят два, отечественного производства, 1930 года выпуска…

– Силен, бродяга! Уже и год вычислил.

– А как же! Особенно если вся цифирь на раме выбита. И звездочка с серпом.

Ствол заслуженный. Нутром чую – баллистика не пустая будет, где-то им уже работали.

– Блажен, кто верует… И это, говоришь, только первая перемена?

– Ага. Второй экспонат мы нашли в кармашке.

Федор вынул из сумки еще один пакет. Самойлов увидел две аккуратно упакованные пачки денег. Вид у купюр был непривычный.

– Что ли доллары? – удивленно спросил он.

– Десять тысяч.

Самойлов снова присвистнул. Федор улыбнулся.

– И это еще не главное блюдо.

– Ох, не томи…

И на Божий свет был извлечен небольшой пластмассовый кейс серого цвета. Вид у кейса был не вполне товарный – верхние половинки хитрых номерных замочков были незатейливо выломаны из пластмассового корпуса.

– Чехословацкое изделие, – заметил Федор, перехватив взгляд капитана. – С замками постарались, а корпус хлипкий.

– Не учли братцы швейки, что против лома нет приема, – согласился Самойлов.

– Лом не применялся, хватило финки, – с серьезным видом сказал Федор. – Которой сервелат резали, кстати, тоже финский.

– Красиво жить не запретишь! – Федор выразительно посмотрел на капитана, тот запнулся и поспешил внести существенную поправку:

– А красиво помирать – тем более…

– Да ты крышку-то подними, не бойся, все пальчики я уже на пленку перевел.

На этот раз Самойлов не свистнул, а только оторопело уставился на открывшееся его взору долларовое изобилие.

– Тут еще пятьдесят пять тысяч американских долларов, – с наслаждением проговорил Федор.

– Да здесь даже не в особо крупных размерах, а в особо особых… – пробормотал Самойлов. – Разное я повидал на своем сыскарском веку, но таких Рокфеллеров…

– Но и это еще не все. – Как фокусник из шляпы, Федор вытащил из сумки еще один пакет.

– Что за пластины? – спросил Самойлов.

– Клише. Для тех же долларов, кстати. – Выходит, это все фальшак, что ли?

На лице Самойлова невольно проступило разочарование.

– Ну, я в таких делах не Копенгаген, с валютчиками не работал. Кому надо – разберутся.

– Эти разберутся! – По лицу Самойлова было видно, что он очень хотел выматериться, но чудом удержался. – Ладно, по части документов есть что?

Федор вложил в руку капитана паспорт в черном чехле и заваренный в целлофан студенческий билет. Первым Самойлов раскрыл паспорт и с минуту сосредоточенно изучал его.

– А ведь похожа ксива на правильную, – задумчиво произнес он. – Только сдается мне, что из нашего терпилы такой же этнический немец, как из меня – председатель Мао.

– Уже результат. Если гражданин черно-белыми пользуется… пользовался, значит, почти наверняка по криминалу уже светился.

Самойлов раскрыл студенческий и хмыкнул.

– С такой фамилией только в малолетней колонии работать!

– А почему бы и нет? На юридический многие через учреждения попадают.

– Еще не факт, что билет подлинный. Сегодня же надо связаться с ВЮЗИ, проверить, значится ли у них такая личность… Тьфу!

На этот раз Самойлов от фольклора не удержался.

– Ты что это? – обеспокоенно спросил Федор.

– Обидно. В кои веки раз по-настоящему крутое дело намечается – и сразу отдай. Эх, чому ж я не сокил… На Литейный звонил?

– Не успел.

– Так дуй срочно, один нога тут – другой там, нам состав на перроне задерживать нельзя.

– Может, заодно и труповозку вызвать?

– Нет, Федя, сначала комитетчиков дождемся, пусть сами решают, что да как.

Ты, коли хочешь, отзвонившись, перекуси чего-нибудь, а я немного поработаю композитором.

– Оперу писать? – усмехнулся Федор.

– Ее самую. Худсовет сегодня будет строгий. Федор вышел, а Самойлов присел возле столика, расчистил место, чуть передвинув пакеты с вещественными доказательствами, достал из потрепанной кожаной папочки чистый лист бумаги и ручку за тридцать пять копеек и разборчивым почерком вывел: «19.04.1982 года в 10 часов 48 минут дежурная бригада Дзержинского райотдела УВД г. Ленинграда в составе…»

Глава первая
Психоанализ по его превосходительству

I

– Проходите, пожалуйста, – любезно, словно доброго старого знакомого, пригласил врач. – Присаживайтесь, прошу вас.

Молодой человек, высокий и светловолосый, послушно уселся в указанное кресло возле черного полированного стола и, не отрывая взгляда от лица доктора, что-то тихо сказал.

– Извините великодушно, не расслышал…

– «Фаберже-брют», – чуть громче повторил молодой человек. – Галстук «Мсье Ги», натуральный шелк, серебряная булавка от Медичи.

– А вы того, – врач непроизвольно дотронулся до массивной серебряной булавки на шелковом перламутровом галстуке, – знаете толк…

– Вы тоже.

Молодой человек не кривил душой. Врач, ухоженный красивый мужчина средних лет, с густой седеющей шевелюрой и аккуратной бородкой, выглядел прямо-таки лауреатом международного конкурса «Самый элегантный человек года». От внимания молодого человека не укрылось и то, что собеседник его, прежде чем сесть, бережно подтянул безукоризненно отутюженные черные брюки. Да и кабинет, в котором происходил разговор, ни единой деталькой не ассоциировался с советским медицинским учреждением. Крытый зеленым сукном старинный письменный стол не опозорил бы и приемную какого-нибудь царского министра, импозантны были и книжные стеллажи, сплошь уставленные неведомыми фолиантами, и изразцовый камин с двумя симметричными вазами на полке, и пушистый, вишневого цвета ковер под ногами, и вытянутые арочные окна, выходящие в нежную весеннюю зелень…

– Ну-с, как самочувствие? На что жалуемся? – профессионально бодрым голосом осведомился врач.

– Самочувствие сообразно ситуации, а жаловаться мне не на что. Хотел бы выразить вам глубочайшую признательность и поскорее отправиться домой.

Чувствовалось, что он очень старается говорить неторопливо, спокойно, как и подобает человеку, находящемуся в здравом уме и доброй памяти.

– Увы, Нил Романович, удовлетворить вашу просьбу не могу, – вкрадчиво сказал врач.

– Но отчего же? – все так же медленно и четко выговорил молодой человек. – Видите ли, мне очень нужно. Срочно. Сами понимаете, организация похорон…

– Ах, Нил Романович, никакой срочности нет, уверяю вас. Мне доподлинно известно, что экспертиза займет еще некоторое время… Случай крайне нестандартный, определенные тесты потребуют трех-четырех дней, и не исключено, что возникнет надобность в повторном анализе. Так что неделя, как минимум, у нас есть, и я категорически рекомендую, чтобы это время вы провели здесь, под нашим присмотром.

– Не вижу необходимости. Я совершенно здоров. Так что спасибо вам и…

– Совершенно, говорите, здоровы? А позвольте полюбопытствовать, что у вас с рукой? И откуда живописный синяк на лбу?

Молодой человек с тоской поглядел на свежий бинт вокруг запястья.

– Наверное, порезался, когда падал. И ударился. Понимаете, там… ну, в морге… такой воздух… Вот я и грохнулся в обморок. А здесь с вашей помощью пришел в себя…

– Да? У меня несколько иные сведения, свидетельствующие о некоторой, скажем так, неадекватности.

– Что конкретно вы подразумеваете под неадекватностью?

Чувствовалось, что молодой человек из последних сил сохраняет самообладание.

– Пожалуйста. В ходе опознания вы допускали весьма странные высказывания, а затем схватили со стола прозекторский нож, принялись размахивать им, никого к себе не подпуская, после чего сделали попытку вскрыть себе вены этим ножом. И грохнулись вы, если использовать вашу терминологию, не без помощи служителей, откуда и гематомка на челе… Не держите на них зла, Нил Романович, и благодарите Бога, что порез вам обработали прямо на месте – кто знает, где этим ножичком ковыряли.

– Этого не было, – сказал Нил, глядя в пол.

– Свидетелей с полдюжины наберется… Так как, будем обследоваться? Не угодно ли подписать бумагу о вашем согласии?

– А если я не подпишу?

– В таком случае ее подпишет кто-либо из ближайших родственников. В вашем случае – мама. Будем звонить Ольге Владимировне?

– Не будем… Вы можете мне гарантировать, что без меня?..

Врач испытующе посмотрел на Нила и твердо сказал:

– Могу.

– Давайте вашу бумагу. И еще одна просьба.

– Какая?

– Распорядитесь, чтобы мне вернули мою одежду. Мне крайне неудобно общаться с вами в этих… исподниках. Только, пожалуйста, не говорите, что это предписанная правилами униформа для… клиентов вашего заведения. Вы тоже не в белом халате… Врач всплеснул руками и рассмеялся.

– Уели, Нил Романович, ах уели!

– Браво, вы неплохо скаламбурили, – улыбнулся Нил. – Надеюсь в самое ближайшее время убедить вас, что я еще не окончательно ах…

Врач недоуменно взглянул на Нила, но тут же расхохотался вторично.

– Великолепно держитесь, Нил Романович. Не уверен, что смог бы так же, окажись я на вашем месте.

– А что, не исключаете такую вероятность?

– Психика людская, Нил Романович, предмет темный и, между нами говоря, подвластный систематической науке лишь постольку-поскольку. В любой момент такое с нами может выкинуть!.. Вот вы, Нил Романович, прежде за собой суицидальные наклонности замечали?

– Так все же как насчет моей одежды, Евгений Николаевич? – сказал Нил, узнавший имя врача у строгой медсестры, которая сопровождала его в кабинет. – Серьезная беседа предполагает хотя бы видимость равенства сторон.

Врач хмыкнул и надавил невидимую кнопку. После короткого гудка зуммера он громко произнес:

– Тамара Анатольевна, будьте добры, принесите сюда рубашку и брюки больного Баренцева.

Слегка поморщившись при слове «больной», Нил поспешно добавил:

– И пиджак.

– И пиджак… Благодарю вас.

– Вы спрашивали о суицидальных наклонностях? Никаких поползновений, а тем паче попыток повеситься, отравиться, броситься под поезд и прочее я за собой не замечал, но…

– Продолжайте, прошу вас.

– Но сама идея бессрочного отпуска никогда не вызывала во мне того страха и отвращения, которые лукавая природа заложила в каждое здоровое животное.

– Себя, стало быть, вы к животным не причисляете?

– К здоровым – нет… Знаете, кто был моим любимым литературным героем в девять лет?

– Да уж надо полагать, не Карлсон… Только не говорите мне, что принц Гамлет. У меня этих Гамлетов побольше, чем Наполеонов, было…

– Нет, конечно, не Гамлет. Ханно Будденброк.

– Это еще кто?

– Перечитайте Томаса Манна… Понимаете, молодость и здоровье – это ведь не только производные от календарного возраста и физического состояния организма.

Здоровое молодое животное радуется, когда ему хорошо, и отчаянно борется, когда ему плохо. Говоря объективно, в моей жизни было очень немного по-настоящему плохого, стало быть, опять же объективно, мне почти всегда было хорошо – но я давно уже забыл, что такое настоящая радость. А сегодня утром, после звонка из прокуратуры, и потом, на опознании в морге, я вдруг почувствовал, что не хочу и не могу бороться… И если бы в тот момент сопровождавший меня следователь, так похожий на молодого Ильича, вдруг предъявил мне обвинение в убийстве, я с радостью подписал бы признание. Конечно, если бы он гарантировал мне скорый суд и такого палача, который не мажет с первого выстрела… Поверьте, Евгений Николаевич, я нисколько не кокетничаю.

– Но на метком выстреле, все же настаиваете.

– Я не мазохист и не люблю боли.

– Полноте, юноша! Представьте себе на минуточку, что ваш молоденький следователь, по неопытности или даже по недобросовестности, поддался на вашу провокацию, залепил вами дырку в следствии и подвел под расстрельную статью.

Дальнейшее нисколько не будет напоминать счастливые сборы в далекое путешествие, поверьте, я знаю о чем говорю. Перед судом вы предстанете с разбитой рожей и порванной задницей, потому что ни надзиратели, ни урки фраеров-мокрушников не жалуют. А после приговора вас засунут в холодный каменный мешок и будут дважды в сутки пропихивать через решетку кусок заплесневелого хлеба, и сначала вы будете каждый день и час молить о смерти, потом привыкнете, научитесь радоваться глоточку затхлой воды, солнечному лучику, случайно заглянувшему в вашу темницу, подружитесь с приблудным мышонком и начнете делиться с ним последними крошками.

На газетных клочках, брошенных вам на подтирку, собственной кровью будете строчить ежедневные ходатайства о помиловании, да только дальше мусорного бака они не пойдут. А в тот день, когда вы окончательно поймете, что в этой жизни есть только одна-единственная истинная ценность, и эта ценность – сама жизнь, вас поведут якобы на помывку, но как только вы зайдете в душевую кабинку, в вентиляционном окошке, как раз на уровне затылка, покажется дуло мелкокалиберного пистолета Марголина, но выстрела вы не услышите, не успеете. А потом труп вывезут в крытом фургончике и бросят в яму с известью. Впечатляет?

– Да вы поэт, ваше благородие, – отшутился Нил от сковавшей сердце ледяной жути.

– Уж ежели вы перешли на табель о рангах, сударь мой, извольте титуловать меня превосходительством. Выслужил-с, как-никак профессор. – Евгений Николаевич откинулся в кресле, извлек из кармана замшевого пиджака синюю пачку, протянул Нилу. – Угощайтесь, голландские. – Нил взял сигарету, повел ноздрями, отмечая непривычную изюмно-черносливовую отдушку, закурил от протянутой через стол пьезокристаллической зажигалки. – Хороши, заразы, а? Есть ради чего пожить маленько?

Профессор неспешно сложил губы в кружочек и выпустил идеальное колечко дыма.

– Конечно, это было минутное настроение, – сказал Нил, затянувшись. – Но видели бы вы, какое неописуемо счастливое лицо глянуло на меня, когда пьяненький служитель откинул простыню. Я еще подумал, а так ли надо разыскивать и карать настоящего убийцу, если свершилось не злодейство, а, может быть, благодеяние.

– Хорошо благодеяние!.. Слушайте, а не попросить ли Тамару Анатольевну сварить нам по чашке кофейку? У нее кофе божественный.

– Если можно, – сглотнув, сказал Нил. – Кофе я люблю…

– Ах, нет! – взглянув на часы, воскликнул профессор. – Никак не могу, опаздываю, извините… Давайте-ка завтра, часиков, скажем, в четырнадцать ноль-ноль. А пока – анализы, лечебная физкультура, обед, отдых, здоровый сон. Я скажу Тамаре Анатольевне, что вам разрешены прогулки по территории. Надеюсь, не станете злоупотреблять доверием. А то тут намедни один умелец из хроников подкоп под стеной учинил, чтобы за водкой бегать…

– Не беспокойтесь, – заверил Нил. – Я за водкой не побегу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю