Текст книги "Карта императрицы"

Автор книги: Дмитрий Вересов

Соавторы: Елена Басманова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Вирхов намеренно избегал в разговоре употреблять слово «покойная».

– В гости к друг другу ходили. Матильда-то женщина одинокая, скучно ей. Родни в Петербурге никакой. Дом от покойного мужа достался, вдовеет она давно, бездетная. Нет, хозяйка Аглашу жаловала, за чистоплотность уважала, заказчиков ей приискивала.

– Спасибо, Лукерья Христофоровна. – Вирхов чувствовал исчерпанность допроса, ничего более свидетельница сообщить ему не могла. – Я распоряжусь, чтобы вас до вашего дома доставили, а то вам далеко добираться.

– Спасибо тебе, батюшка, за доброту твою, – поклонилась вставшая со стула старушка, – век за тебя молиться буду.

Письмоводитель поднес бумаги, на которых допрашиваемая поставила крупный крест вместо подписи, потом Карл Иванович проводил свидетельницу до дверей.

Кандидат, белокурый молодой человек с тоненькой шеей, жалобно выглядывавшей из крахмального воротничка рубашки, со светлыми прямыми усиками, не придававшими ему солидности, следил за допросом с затаенным дыханием – теперь наконец-то он мог отчитаться. В полицейской картотеке имя Крачковского не значилось. Не было ни отпечатков его пальцев, ни описаний, ни упоминаний в связи с другими криминальными происшествиями. Вирхов поблагодарил старательного помощника. И призадумался: сведений из адресного стола еще не поступило, а Матильда Бендерецкая клялась, что адреса Крачковского не знает. Телефонировать в сыскную бесполезно, сейчас агенты обходят костелы, шныряют по всем злачным местам, ищут таинственного поляка, выясняют в православных храмах, не заказывал ли кто-нибудь пелены с именем Дмитрия Донского.

Карл Иванович принял в Светлое воскресенье еще одного посетителя, сторожа Воспитательного дома. Околоточный, примчавшийся в мансарду художника, поспешил с выводами. Да, сторож лежал у крыльца без чувств, лицом вниз, ступени у его щеки были залиты кровью. Но он не был мертв – а только потерял сознание, что установил прибывший на место происшествия полицейский доктор. Беднягу отвезли в Мариинскую больницу, где оказали первую помощь. Но оставаться в больнице пострадавший отказался, отправился домой. Околоточный, вручавший сторожу повестку, подтвердил, что старик в состоянии прибыть в Окружной суд сегодня.

Вирхов выглянул в серый коридор со стеклянным потолком. В будние дни это казенное помещение, забитое скучающими конвойными, курьерами, оторванными от дел, сидящими с утра до ночи рядком на скамьях, свидетелями напоминало ему гигантский муравейник, и Карл Иванович снова и снова с тоской вспоминал сыскной кабинет на Ново-Исаакиевском с его уютной приемной.

Но сегодня коридор являл собою пустыню. Около его кабинета, украшенного табличкой «Судебный следователь участка № 2», томился кряжистый мужичок в пиджаке, жилете, хромовых сапогах. Из-под забинтованного лба глядели растерянные, близко посаженные глаза. Мужичок сглатывал слюну поминутно – и на его худой шее ходил острый кадык.

Вирхов вернулся, прикрыл дверь и обратился к робкому кандидату:

– Павел Миронович, сами будете следующего свидетеля допрашивать или еще понаблюдаете?

– Пожалуй, я еще присмотрюсь, – покраснел тот, обернувшись на ухмыляющегося письмоводителя, и отправился приглашать свидетеля по делу о пожаре в следственную камеру.

– Ну что, братец, выжил на свое счастье? – приветствовал Вирхов сторожа и кивнул помощнику – тот подвел доставленного к стулу и помог ему сесть. – Кто же тебя так отделал?

Сторож смотрел во все глаза на Вирхова, изучая его массивный подбородок и маленький рот.

– Имя, фамилия, отчество, – мягче сказал следователь, в то время как письмоводитель придвигал к себе очередной лист бумаги.

– Кротов Кузьма Кузьмич, – хрипло произнес сторож.

– Излагай по порядку, как было дело, – вполне добродушно предложил Вирхов. – Все припомни хорошенько. Можешь? Или запамятовал?

– Все помню, господин следователь, – ответил Кротов, – да только вы мне не поверите.

– Твое дело рассказать, а наше дело понимать, – изрек важно Вирхов. – Не тушуйся, братец. Если что – поможем тебе. Итак?

– Мое дело предупредить, – виновато опустил голову сторож, – а там Бог нам судья.

– С этим не спорю, – согласился Карл Иванович. – Не надо ли воды?

– Нет, господин следователь, не надо, – вздохнул Кротов, – а за заботу спасибо. Да и чувствую я себя терпимо. Как все произошло? Сам не знаю. Обходил я, как всегда, вокруг Воспитательного дома да завидовал тем, кто в этот час в храме стоит, ангельское пение слушает, Воскресению Божьему радуется. Грустно мне было… Один раз обошел – все тихо, спокойно, другой, третий… А может, и четвертый – уж не упомню точно. В который раз пошел, поднял голову, смотрю, на стекле оконном блики какие-то пробежали. Остановился, чтобы поглубже заглянуть. А там, в окне, и вижу, что писаный портрет императора Петра вдруг начинает снизу светом освещаться, да свет все более и более разгорается… А потом и языки пламени выросли. Ахнул я, да глаз отвести не могу – зашевелился Петр, заблистали очи его царские, стали руки двигаться. Будто ожил на моих глазах… Уж и понял я, что пожар начинается, а все глаз отвести не могу от ожившего императора, как колдовство какое-то… Но и это еще не все… Только хотел я бежать пожарных вызывать, как прямо передо мной в стекле еще одна фигура возникла – маленькая, черненькая с ног до головы… Вот он-то, арап Петра Великого, арапчонок, вскочил на подоконник, рвет раму, как будто хочет выпрыгнуть на меня да живота лишить… Бросился я стремглав, обо всем забыв, а куда бросился – и сам не понимаю, такой ужас меня охватил… Вспыхнули в душеньке моей отчаянные мысли: говорили же мне в трактире мужики, что поверье сложилось… Воскреснет Петр в последнюю Пасху перед праздником двухсотлетия да наведет порядок в стране… Но кто же знал, что вместе с ним и арапчонок явится?

– Погоди, погоди, братец, – очумевший Вирхов тряс головой и пытался осознать услышанное. – Так это арапчонок тебя по голове ударил?

– Нет, ваше благородие, убежал я, насилу ноги унес. Да видно, Бога чем-то прогневал… Со страху в темноте запнулся о камень да об каменную ступеньку крыльца и расшиб голову… А уж дальше не помню ничего…

– Да, занятная история. – Карл Иванович откинулся на спинку стула и смотрел задумчиво на сторожа. Не в бреду ли он? – А не припомнишь ли ты, дружок, накануне или того ранее не бродили ли поблизости какие личности подозрительные?

– Все было чинно и благородно, – ответил уверенно сторож. – В толк не возьму, как пожар мог произойти? Печи с утра протапливали. Ворота заперты были прочно, двери тоже. Посторонних не было… Да и в парадный зал дверь с вечера запирается…

– А не мог ли кто-то там зажженную свечу оставить по недосмотру? – поинтересовался Вирхов. – Не произошло ли самовозжигание от огня, упавшего на паркет?

– В парадном зале установлено электрическое освещение по милости благодетельницы нашей, Ее Величества Вдовствующей Государыни Марии Федоровны, – ответил Кротов.

– А кто мог в это время находиться в парадном зале?

– Да кому ж там быть в эту пору? Да и ключ надзиратель в сейфе держит.

– Да, там мы его и обнаружили. И надзирателя вызвали из-за праздничного стола, – подтвердил Вирхов и задал следующий вопрос: – А есть ли в Воспитательном доме кто-нибудь, кто ходит босиком?

– Босиком, в апреле? Так зябко ж еще… И такой-то уж рвани босяцкой у нас не бывает, – обиделся Кротов.

– И тем не менее какая-то рвань к вам заглядывает, – усмехнулся следователь.

– Прошляпил я кого-то, получается, – поник Кротов, – неужто поймали злодея?

– Поймать не поймали, – вздохнул Вирхов, – а следок обнаружили. Очень характерный следок. На сырой земле возле кустов.

– Думаете, призрак арапчонка? – побледнел Кротов. – Тогда по приметам его легко разыскать!

– А вот зачем он материализовался да еще решил бродить по городу? Это и есть самый интересный вопрос. – Вирхов встал из-за стола.

Глава 8

Карл Иванович Вирхов, вспоминая свою давнюю знакомую Полину Тихоновну Коровкину, был прав – первый день светлой седмицы симпатичная ему дама провела в одиночестве.

После праздничного завтрака, покидая тетушку Полину, чтобы нанести визиты своим постоянным пациентам, Клим Кириллович Коровкин чувствовал себя неловко, потому что пасхальной ночью отступил от своего обычного правила: не ходить в чужие квартиры к малознакомым людям. В прихожей, уже одетый в пальто с каракулевым воротником, он поцеловал тетушку Полину. Конечно, нанести визиты пациентам он мог и в другой день, но очень ему хотелось сбежать от рассуждений об убитой вышивальщице и пожаре в Воспитательном доме.

Доктор вышел на улицу и, взяв извозчика, отправился на Караванную – в первую очередь следовало навестить княгиню Татищеву.

По мере того как экипаж удалялся от дома на Большой Вельможной, доктор все более и более отвлекался от тягостных дум. Город сиял чистотой и нарядным убранством. Повсюду флаги, разноцветные стеклянные фонарики, развешанные на протянутой между столбами проволоке, звезды и вензеля, составленные из светящихся в темное время трубок.

Клим Кириллович довольно быстро очутился на Невском. Фасады зданий до самой крыши были покрыты вывесками и броскими плакатами, за зеркальными окнами многочисленных магазинов громоздились выставленные напоказ товары. По широким тротуарам сплошной стеной двигалась празднично одетая публика, и на лицах прохожих доктор читал какое-то особое выражение.

Особенная сутолока наблюдалась на солнечной стороне, где фланировала золотая молодежь, молодящиеся старички, скучающие дамы, явно готовые завести случайные знакомства. Посередине улицы, придерживаясь правой руки, чтобы не мешать встречным, мчались кареты, коляски, шарабаны, извозчичьи пролетки. То и дело звенел колокольчик: кучер конки давал сигнал зазевавшимся пешеходам или извозчикам. На углах перекрестков газетчики с кожаными сумками через плечо, в форменных фуражках с названием газеты на медных бляхах выкрикивали сенсационные сообщения своих газет.

У ограды Екатерининского сада, напротив роскошного, еще не освобожденного полностью от лесов новомодного Елисеевского палаццо, доктор Коровкин увидел какого-то побирушку. Мужчина с черной повязкой на глазу сидел, поджав ноги, прямо на тротуаре. На коленях его лежал сверток, похожий на спеленутого младенца. Сердобольные горожане подавали милостыню несчастному, но доктор Коровкин был убежден, что младенец у босяка фальшивый. Уже миновав то место, где сидел попрошайка, доктор обернулся – в тот момент, когда извозчик остановился, пережидая поток экипажей, чтобы свернуть на Караванную, – и увидел, что к нищему приблизился человек в форме Ведомства Императрицы Марии. Показалось доктору или нет, но в нем было сходство с вчерашним знакомцем Дмитрием Формозовым.

С этим ощущением доктор Коровкин вошел в жарко натопленный кабинет старой княгини Татищевой. В стороне от изразцовой печи из расписного мейсенского фаянса стояла ширма из бамбука и нежно-голубого китайского шелка, увитая сочными ветвями исландского плюща. Живые цветы в старинных китайских вазонах: глоксинии с крупными бархатистыми листьями, нежные перистые аспарагусы, темно-зеленые олеандры с красными и розовыми цветами в изобилии расползлись по всей комнате. Изящные жардиньерки с цветущими примулами, являвшими все оттенки розового, красного и светло-лилового, странно выглядели около широченного, заваленного бумагами и книгами стола.

Лицо старой дамы, восседавшей в этом цветнике, – смуглое, морщинистое, крупной резкой лепки – при виде доктора Коровкина осветилось улыбкой.

– Христос Воскресе, дорогой Клим Кириллович, – сказала она и, привстав, сдержанно облобызалась с подошедшим гостем. – Прошу присаживаться.

– Надеюсь, княгиня, вы здоровы, – галантно осведомился доктор, садясь в кресло и расправляя фалды визитки.

– Жалоб на здоровье не имею, – ответила хозяйка, – хотя поститься мне уже тяжеленько… Последние дни испытывала такую телесную легкость, что иной раз и до головокружения доходила…

– Не посоветоваться ли вам со своим духовником? – предложил доктор. – Может, позволит вам отойти от излишней строгости в пост.

– Да я уж и сама об этом подумывала, – призналась княгиня, – помирать раньше времени не хочется… Тем более что архив и коллекцию покойного мужа оставить мне не на кого.

Она посмотрела со значением на доктора – Клим Кириллович чувствовал себя немного смущенным, в последнее время старая княгиня частенько заговаривала с ним на эту тему. Единственная дочь ее, Ольга, по-прежнему прозябала в старых девах, неважный характер в общем-то симпатичной девушки сводил на нет любые попытки матери подыскать ей подходящую брачную партию… И не надумала ли старая княгиня склонить доктора к браку с Ольгой?

– Не перегружаете ли вы себя работой? – нашелся Клим Кириллович, сделав вид, что не понимает взгляда пациентки. – Не вредно ли это? Может повыситься внутричерепное давление…

Княгиня неопределенно взмахнула маленькой ручкой, усеянной старинными перстнями.

– Ах, доктор, оставьте, не пугайте меня. Внутричерепное давление бывает только от безделья. А когда голова работает, то никаких последствий нет. Сами знаете, если какой-то механизм пылится без дела, то он ржавеет.

– Вы, наверное, занимаетесь изысканиями, связанными с историей Петра Первого? – лукаво улыбнулся доктор. – Сейчас это модно.

Княгиня согнала улыбку с лица и жестко ответила:

– То, что модно, меня не касается. А то, что я вижу в архиве мужа, боюсь, способно только испортить образ Петра.

– У вас есть какие-то неизвестные документы? – поинтересовался доктор. – Не собираетесь ли экспонировать их на какой-нибудь выставке?

– Документы у меня есть, – усмехнулась княгиня, – да экспонировать их нельзя.

– Неужели такие ветхие? – приподнял брови доктор.

– Милый Клим Кириллович, – вздохнула княгиня Татищева, доверительно наклонившись к симпатичному ей молодому человеку, – дело не в ветхости. А в решениях Международного исторического конгресса.

– Да? – удивился доктор. – Мария Николаевна Муромцева, бестужевская курсистка исторического отделения, говорила, что и наши историки ездили на этот конгресс. И посол наш в Риме Нелидов удачно выступил там. А какое отношение конгресс имеет к Петру Первому?

– Конкретно к нему – никакого, – Татищева явно подбирала слова, – но эта международная банда приняла решение действовать по единому плану.

– Простите, Христа ради! – воскликнул доктор. – Но я ничего не понимаю!

– Дорогой мой, – тряхнула головой княгиня, – вдумайтесь сами. По какому такому единому плану?

– Ну, э-э-э… единому плану всемирной истории… – растерянно произнес доктор.

– А кто составил этот план? – недобро усмехнулась Татищева.

– Не знаю, как-то не думал об этом, – пролепетал Клим Кириллович. – А разве это не объективное знание?

Чем дольше доктор говорил, тем явственнее видел издевку на морщинистом лице своей пациентки.

– Хорошо, я объясню вам все на пальцах, – решительно заявила она. – Вы знаете, что существует в мировой медицине понятие микроба или бациллы. Немецкие медики говорят вам, что есть палочка Коха или чумная бацилла. Вы им верите?

– Да, – охотно согласился доктор, – тем более, что могу проверить с помощью микроскопа.

– Вот то-то и оно, – злорадно продолжила княгиня. – А теперь скажите мне, откуда вы знаете про Александра Македонского?

– Я? Из истории… – после раздумья ответил доктор. – Но и история опирается на какие-то документы…

– Именно что на какие-то… – сурово изрекла княгиня. – Их вы не видите и под микроскопом рассмотреть не можете. А если у меня, допустим, есть документ, летопись или грамота, в которой сказано, что Александр Македонский в знак прекращения войны закопал пищаль и построил храм?

– Фальшивка! – не задумываясь, заявил доктор.

– А почему вы так решили? Вы изучили мой документ под микроскопом? – С победоносным видом старая княгиня откинулась на высокую, обитую красным бархатом, спинку кресла.

– Нет, – понурился ее собеседник, – просто я опираюсь на авторитет мировой науки.

– Вот мы и дошли до сути дела. – Лицо княгини смягчилось. – А если этот авторитет зиждется на фальшивых документах?

– Вы думаете, ученые искажают и историю России? – осторожно спросил доктор.

Княгиня снова усмехнулась и продолжила:

– Почему бы и нет, если она не соответствует единому плану? Конгресс призывает лучшие умы Европы и Америки развивать уже существующую версию. Чем все это чревато?

– Думаю, тем, что документы, противоречащие ей, будут объявляться недостоверными и уничтожаться… – предположил доктор.

– Правильный вывод, – поощрила его княгиня.

– А ваши опасения имеют отношение к Петру Великому? – спросил он. – Вы владеете документами, которые могут изменить наше представление о нем?

Княгиня таинственно улыбнулась и промолчала.

– Кстати, – встрепенулся гость, – недавно в Петербург приехал один англичанин. Поразительно похож на Петра Великого. Я знаком с ним.

– А как фамилия англичанина? – В глазах хозяйки блеснул хищный огонек.

– Он представляется баронетом. Чарльз Стрейсноу.

Княгиня задумалась.

– Стрейсноу, Стрейснёу, Стрейснёв… – повторяла она, вслушиваясь в звучание слова. – Похоже на Стрешнёва… А нет ли у него перстня с сердоликом?

От неожиданного вопроса доктор вздрогнул.

– Перстень вроде бы есть, но не помню, с сердоликом ли…

– А по виду древний? – продолжила допрос княгиня. – Как вам показалось?

– При случае рассмотрю получше, – заверил доктор. – А что, этот перстень может о чем-то свидетельствовать?

– Да, если в нем есть тайник, а в тайнике прядка волос, а на крышке тайника миниатюрный женский портрет.

– И это как-то связано с Петром Великим? – спросил похолодевший доктор.

– Существует в России выморочный род Стрешнёвых, – объяснила княгиня, – в петровское время знатный и влиятельный. Один из представителей рода был влюблен в Евдокию Лопухину.

– В супругу императора Петра?

– Да, вернувшись из-за границы, царь отправил несчастную женщину в монастырь. И в роде Стрешнёвых есть предание, что из своего монастырского заточения отослала она на память влюбленному в нее юноше Стрешнёву перстень. Дальнейшие сведения об этом юноше туманны и противоречивы…

– Ничего не понимаю, – признался озадаченный доктор. – Евдокия Лопухина родила царю сына Алексея, впоследствии казненного отцом. Более детей у нее не было, кажется. Как же может мистер Стрейсноу, даже если он является потомком того самого влюбленного Стрешнёва, быть так разительно схожим с императором?

– Вот это-то и любопытно, – заключила княгиня. – Если будет возможность, привезите-ка, голубчик, его ко мне. Скорее всего, его жизни может угрожать опасность.

– Из-за сходства с императором Петром Великим? – уточнил доктор.

– Ах, голубчик, неплохо было бы доказать и это – имел ли человек, которого мы называем Петром Великим, право на российский престол?

Глава 9

Огромная театральная люстра, свисающая с расписного потолка, медленно гасла. Шум и говор в партере стихали, обитатели лож устраивались поудобнее, легкое движение и толкотня галерки не доносились до слуха доктора Коровкина и дочерей профессора Муромцева, сидящих в ложе второго яруса. Девушки были охвачены предвкушением предстоящего зрелища – так, по крайней мере, казалось их спутнику.

Но на самом деле Брунгильда Николаевна к предстоящему театральному действу относилась весьма скептически – она сомневалась, стоит ли выводить на театральную сцену обитателей городского дна: босяков и воров, пьяниц и нищих. Ее консерваторские подруги говорили ей, что пьеса Максима Горького заставляет состоятельную буржуазию и чванливую аристократию увидеть в бедном человеке – Человека с большой буквы, существо, имеющее право на достойное место под солнцем. Брунгильда Николаевна и до нашумевшей пьесы считала, что городское отребье, обитатели трущоб и ночлежек, достойны сочувствия и милосердия.

Подобные мысли в хорошенькой головке известной пианистки мешались с думами о Чарльзе Стрейсноу – он собирался сегодня с ними на представление московских гастролеров, но намерение свое изменил – телефонировал Муромцевым и сослался на плохое самочувствие. Действительно, голос у него звучал слабо, временами прерывался. Жаловался он на боли в животе – заехавший за сестрами доктор Коровкин выслушал по телефону подробный отчет возможного пациента о его недуге, и только явное нежелание англичанина принять помощь готового отправиться к нему доктора заставило Клима Кирилловича отказаться от намерения завезти барышень в театр, а самому устремиться в гостиницу, к прихворнувшему баронету. Ограничились тем, что доктор из ближайшей аптеки с посыльным отправит в гостиницу на имя мистера Стрейсноу новое чудодейственное средство пурген с соответствующими предписаниями о приеме. Мура высказала предположение, что сэр Чарльз отравился уайтстебльскими устрицами, но Клим Кириллович считал, что расстройство вызвано скорее всего непривычностью английского желудка к невской воде, оставляющей желать много лучшего.

Но не только неожиданное недомогание английского гостя тревожило Брунгильду. Ее беспокоило и другое: на пути в театр, обозревая из экипажа сверкающий праздничными огнями весенний город, Брунгильда заметила вблизи Поцелуева моста у одной из подворотен долговязую фигуру с зонтиком в руках, в шляпе, низко надвинутой на лоб. Видение мгновенно скользнуло прочь от фонаря и тут же растворилось во влажных густеющих сумерках – и все же у Брунгильды мелькнула дикая мысль, что это ни кто иной, как сэр Чарльз. И теперь она сильно сомневалась, лежит ли баронет в своем гостиничном номере, страдая животом, или он солгал?

Далеки от спектакля были и мысли Муры Муромцевой. Да, она, конечно, видела декорации, от одного созерцания которых хотелось заткнуть нос – заваленные тряпьем нары, грязные рогожи, драное тряпье. Она слышала речи опустившихся людей, сопровождаемые звуками граммофона: разговоры злобного слесаря Клеща, чахоточный кашель его умирающей жены Анны, до ее слуха доносилась бессвязная болтовня картузника Бубнова, рыхлой мещанки Квашни и еще каких-то обитателей ночлежки – в том, кто есть кто сразу было разобраться невозможно. Но одновременно Мура думала о докторе Коровкине. Он не похвалил ее платье – одно из тех, что привезла сестра из Парижа. А нежный пепельный оттенок платья очень идет ей, и покрой выгодно подчеркивает тонкую талию.

Судя по всему, доктор знал, что сегодня в театре встретится с этой несносной, слащавой фрейлиной. По крайне мере, увидев ее, он не удивился. Катя Багреева, в сопровождении Дмитрия Формозова, сидела в ложе бельэтажа – именно туда и обращал взоры доктор Коровкин, слишком частые, по мнению Муры. Она, нарушая все приличия и виновато поглядывая на Брунгильду, поминутно спрашивала доктора: «А это кто?», «А кто его играет?», «А о чем они говорят, я не расслышала». Тот отвечал рассеянно, невпопад. Наконец Мура демонстративно обернулась к нему и с деланным возмущением прошипела:

– Милый Клим Кириллович, разве вам неинтересно? О ком вы думаете?

Ответ доктора заставил ее не на шутку рассердиться:

– О Петре Великом, – он приблизил губы к розовому ушку беспокойной соседки, – меня поразила княгиня Татищева. Она сомневается, что Петр Первый законный российский император.

Княгиня Татищева вызвала в его сознании целую бурю. Если Петр не имел прав на российский престол, то не имел их и сын его, убитый Алексей. И дочь Петра, Елизавета – самозванка?… Доктор был уверен, что неравнодушная к исторической науке Мария Николаевна Муромцева потрясена его словами и теперь, глядя из-под мрачно насупленных бровей на сцену, размышляет не о горьковских босяках, а об особах императорской фамилии.

В антракте они встретились с Катенькой и следовавшим за ней стройным чиновником, естественно, разговор зашел о пьесе. Неожиданно для доктора самым пристрастным критиком оказалась Брунгильда.

– Я сочувствую беднякам, – говорила она сердито, – но не до такой степени, чтобы лить слезы над сценическими персонажами, не очень убедительными. Кажется, и Дмитрий Андреевич со мной согласен.

– Я служу на благотворительном поприще, – поглаживая аккуратную темную бородку, чиновник с восхищением смотрел на красавицу. – Вдовствующая Императрица призревает сирых, да и я милостыней нуждающихся не оставляю. Правда, в светлые пасхальные дни несчастных побирушек полиция убрала с улиц.

– Но один-то остался, – благодушно заметил доктор, – сидит, горемыка незрячий с ребеночком на руках прямо на Невском.

Пустячное замечание доктора подействовало на чиновника неожиданным образом: темные глаза его сверкнули, несимметричные брови дрогнули, лицо вытянулось и побледнело, он напряженно смотрел на улыбающегося доктора.

– Проезжал сегодня по Невскому, видел несчастного и подающих ему, – торопливо добавил Клим Кириллович.

– А как красив Васька Пепел! – Мура, пораженная реакцией чиновника на безобидное замечание доктора, поспешила сменить тему. – В такого должны все барышни влюбляться!

– Вор он! – возмущенно откликнулась Брунгильда. – А показан как истинный герой. Да еще этого Барона, опустившегося аристократа, лаять заставляет! Ужасная мерзость!

Екатерина Борисовна во время беседы сохраняла молчание, была грустна, и доктору показалось, что веки ее чудных глаз слегка воспалены, – неужели она так сопереживает происходящему на сцене? Изредка юная фрейлина с каким-то странным выражением лица глядела то на доктора, то на барышень. Климу Кирилловичу даже показалась, что она сожалеет, что не может поговорить с ним один на один немедленно.

Мура не отпускала доктора ни на шаг, стараясь показать новым знакомым, что Клим Кириллович является собственностью муромцевских барышень, чувствовала: доктор и фрейлина подавали друг другу глазами какие-то сигналы!

И в следующем антракте поговорить с Мурой и с фрейлиной доктору Коровкину не удалось – некстати явился в фойе давнишний знакомец, Илья Михайлович Холомков. Неувядающая красота тридцатилетнего мужчины – золотистая шевелюра, томные синие глаза, чуть длинноватый, но правильной формы нос, чувственные яркие губы, великолепная фигура при хорошем росте – вновь поразила доктора, но еще большее воздействие имела, кажется, на барышень Муромцевых. Розовый румянец покрыл и прозрачную кожу Катеньки Багреевой. На время девушки забыли о горьковских босяках, поддавшись очарованию непринужденной беседы Ильи Михайловича. Он поведал о том, что недавно вернулся из-за границы, удивлялся, что нигде не встретил там Брунгильды Николаевны, рассказывал забавные истории.

Вернувшись с барышнями Муромцевыми после антракта на свои места, Клим Кириллович посмотрел на ложу, занимаемую внучкой господина Шебеко, – она была пуста. Он и не заметил, как Екатерина Борисовна вместе с господином Формозовым покинули театр.

По дороге домой Клим Кириллович и Мура молча слушали гневные суждения Брунгильды о театральном зрелище. Ее речь прервал пронзительный трубный звук, характерный непрестанный звон колокола, и экипаж, в котором ехали Клим Кириллович и барышни Муромцевы, резко свернув к тротуару, остановился. Мимо промчался на верховой вороной лошади пожарный с поднесенной ко рту трубой, за ним неслась квадрига – четверка горячих могучих лошадей, запряженная в линейку. На продольных скамьях длинной повозки спиной к спине сидели пожарные в сияющих касках, над скамьями, на особом стеллаже, лежали багры и лестницы. Вслед за линейкой с такой же бешеной скоростью следовала пароконная повозка с пожарным инвентарем: катушками, шлангами, а за ней, тоже на пароконной подводе – блестящая даже в темноте паровая машина, предназначенная качать воду. Замыкал длинный обоз медицинский фургон. Несмотря на поздний час, за обозом бежали любопытствующие зеваки.

Пока ярко-красные экипажи следовали мимо, Клим Кириллович привстал в коляске и осмотрелся: на пожарной каланче он увидел три зажженных фонаря – пожар был серьезный. Он вышел из коляски и проследовал вперед. Свернув за угол, он увидел горящее здание. Пожарные уже приступили к работе: выломав двери и разбив в двух окнах стекла, они стали пускать струи воды внутрь помещения. Оттуда повалили удушливые клубы густого черного дыма. Пожарная паровая помпа подавала воду сразу в несколько шлангов. Всем действом руководил богатырского роста брандмейстер в зеленом офицерском сюртуке, фигуру его освещали двое пожарных с факелами в руках.

Клим Кириллович вернулся к коляске. Его встретили две пары встревоженных глаз.

– Придется добираться в обход, там не проехать: горит здание, где открылась выставка Первого дамского художественного кружка, – сообщил он своим спутницам.

– Боже! – воскликнула Брунгильда, приподнимаясь с сиденья. – Я же должна была завтра здесь выступать! С благотворительным концертом!

– А куда должны были пойти средства, полученные от пожертвований? – спросил доктор Коровкин.

Расстроенная пианистка опустилась на сиденье и закрыла лицо руками.

– На поддержание нужд слепых в приюте Вдовствующей Императрицы.