Текст книги "Ворон. Тень Заратустры"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
– Мое это, Саша…
На одеревенелых ногах Жуков двинул к столу. Сел, обхватив голову руками. Ворох вопросов и предположений роился в мозгу. Он постарался успокоиться, насколько это было возможно. Так и не задав ни одного вопроса, взял ручку, зачем-то послюнявил шарик и деревянной рукой написал в графах бланка: «Жукова Н. А. 1965 г. р.». Чего ему стоило ввести препарат под лягушачью кожу, знала только сама ненавистная жаба.
Ну, и что теперь?
Санька уставился на свои растопыренные дрожащие пальцы, как будто они были виной в положительной реакции самца на Надькину беременность.
(2)
Второй пилот вошел в кабину, занял свое кресло. Командир экипажа развернулся всей тушей к бортмеханику и зловредно ухмылялся во весь рот. Механик, не отрываясь от панельной доски приборов, травил очередную страшную историю из аэрофлотовского опыта жизни. Равиль сидел спиной к Макарычу и не мог видеть, как в откровенной насмешке встопорщились усы командира. «Магарыч», как прозвали летуна отрядные острословы, облизнул палец и тряхнул рукой. Красноречивый жест показал тому, кто отсутствовал, что механик врет, как сивый мерин.
– Да где ж он там сесть мог? – продолжал раскручивать Равиля командир.
– Так, а на чем поля опрыскивают? Это ж не «Тушке» приземлиться, – ничего не подозревая, прояснил тот ситуацию.
– А, ну-ну. На «Антоне» можно. Или просто на «фанере».
– Ты что, мне не веришь? – Механик обиделся.
– Недоумеваю я. Ну, ты мне объясни, как его угораздило в сад залететь? На халяву яблок нажраться – это понятно. С медсестрой познакомиться, враз втюриться – тоже молодым был. Но как он собственным хвостом не застрелился, когда узнал, куда попал, – не вникаю. Это ж тебе не колхозный сад, а профилакторий прокаженных!
– Ну не заразился же?
– Ага. Ходил и пережидал латентный период. С тобой, гад, ручкался. Я-то думаю, чего он по частям в свой Волгоград сваливает? А это от него струпья отваливались. Теперь понял. Спасибо, Равиль, прочистил мозги деду.
– Да ладно, дед. Я же к тому, что прокаженные теперь без колокольчиков ходят.
– Вот и я к тому же: звенишь ты… без колокольчика. – Он подмигнул второму пилоту. – Боюсь, придется антисептическую профилактику провести. С тебя магарыч, Равиль. – Тот было хотел возразить, но командир как отрезал: – Все, кончай базар. Ляур пролетаем.
Бортовое радио щелкнуло, зашипело. В салоне раздался дикторский голос стюардессы:
– «Уважаемые пассажиры, наш самолет подлетает к аэропорту города Душанбе…»
Люди в креслах задвигались. Александр Маркович продрал глаза, не сразу понял, где он находится и чего от него хотят. Горящее над дверью табло вызвало лютое желание перекурить. Почему когда нельзя – очень хочется?.. Захаров полез за пристяжным ремнем, долго вытягивал его из-под кресла сидящей рядом дамы.
Стриженная под мальчика тетка повернулась к нему лучшей частью своего дебелого организма. Зажатый креслом ремень выскочил, больно стукнув Шурика зацепом прямо по костяшкам пальцев. По салону, словно сбежав с подмигивающих японских открыток, расхаживала стюардесса. Захаров окончательно проснулся, поманил ее пальчиком. Пришлось потревожить тетку рядом. Мадам вжалась в кресло и терпеливо пыхтела, пока Шурик о чем-то просил девушку.
Брови на японском фарфоровом личике подскочили коромыслом, Шурик продолжал ей что-то шептать на ухо. Наконец бутончик губ раскрылся, показав в очаровательной улыбке жемчужный рядок. Она кивнула, пошла за занавеску. Шурик, шурша пакетами, ковырялся в своей сумке. Достал бордовую коробочку, вздохнул.
Вернулась стюардесса и протянула ему косметичку.
– И зеркальце, и «жамэ» там найдете. – Окатила дежурной улыбкой и скрылась за занавеской.
Мадам это удивило, но вскоре она вконец ошалела, обратив внимание на неловкие старания соседа. Он тщательно накладывал макияж на свою красную рожу.
– Не густо? – поинтересовался Шурик у мадам, одним глазом оценивая себя в зеркальце.
– Около уха разотрите, – присоветовала та и с достоинством отвернулась.
– Лолочка, спасибо, выручили, – поблагодарил стюардессу Захаров. – А это вам за оказанную любезность.
– Ну что вы, – зарделась румянцем девушка, принимая небольшую аккуратную коробочку.
Мадам приподняла зад, пытливо заглядывая внутрь. В пальчиках Лолы появилась похожая на леденец бордовая зажигалка. Крышечка открылась, колесико крутанулось, сверкнул огонек.
– «Пеликан» – это фирма. – В миндалевидных глазах отразился ровный язычок пламени. – Крем-пудру оставьте себе. – Лола махнула рукой. – У меня дома еще есть.
В руке Шурика появилась яркая тряпица. Он повернулся к соседке:
– Примите в знак… – Захаров напрягся в поисках продолжения, но соседка уже затараторила:
– Ой, да не надо. Ну прям не знаю.
Тетка развернула и ахнула: шелковый шарфик с бабочками. Предел всех мечтаний.
– Из Франции?
– Из Дамаска, мадам, из Сирии…
Шурик возвращался из зарубежной командировки.
Захаров входил в состав переводческой группы, работающей на торговой выставке в Дамаске. Советский павильон занимал самую большую площадь. Французы встали между ним и Ираном, а там и англичане распушили свои хвосты. Но все это ни в какое сравнение не шло ни с масштабом экспозиции, ни с ассортиментом продукции, которую демонстрировал Советский Союз.
Перед отправкой в Москве их детально проинструктировали, хотя о положении на Ближнем Востоке мог догадываться любой из членов делегации. Не всякая держава удержит свои спецслужбы от того, чтобы ткнуть запал в отношения между странами, – и не всякая станет удерживать. Сделать это при накаленности между государствами региона, да еще и под шумок освободительной борьбы палестинцев – удобнее не придумаешь.
Шурка был постоянно начеку. Протокольно держался не только с персами. Он отфильтровывал все услышанное и все, что сам мог говорить. Представители сирийской охраны дежурили круглосуточно, но и делегированные на выставку бдительно приглядывались ко всему, что происходит вокруг.
Ночью раздался грохот мощного взрыва. Звук был таким, будто шарахнуло по отечеству. Еще не выехала посольская машина, а Шурка бежал вдоль советских палаток. Он видел, как вырвался сноп пламени, застилая небо черной копотью. Горели французы. Мигалки, сирены, – все смешалось в топоте ног и разноречье ругательств. Внутри стекляшки Захаров видел снующие в огне фигуры. Он уже было ринулся внутрь, как кто-то его остановил.
– На мешавад, – махнул рукой перед носом запыхавшийся иранец: так, мол, не пойдет. Обмотал Шурку в роскошный стеганый халат, похожий на подарочный.
– Худо хафиз, – непротокольно поблагодарил его Шурка, помянув добрым словом общего Создателя, и рванул напролом, через россыпь рвущегося стекла.
Обратно его вынесли на персидском халате, когда уже подтянули брандспойты.
Утром в номер заглянул куратор группы в сопровождении посольских ребят.
– Как чувствуете себя? – кивнул он на щеку.
Шурка скривился. Плечо и морду уже не палило жаром, но было как-то знобливо. Все тело гриппозно выламывало, хотелось вырубить кондиционер и согреться под одеялом.
– Вам бы отдохнуть сегодня, Александр Маркович, но дела зовут.
– Мы ненадолго вас потревожим, – порадовал крутоплечий секретарь посольства. – Сирийцы любезно попросили вас, как ближайшего очевидца, рассеять некоторые их сомнения. Мы будем присутствовать.
– Только побреюсь, – лаконично произнес Захаров, заглянув в ванную комнату в раздраженном состоянии.
«Кто бы сомневался?» – думал он об обещанном присутствии и взыскательно разглядывал собственно отражение в зеркале. Побрил половину лица, залез со стоном в сорочку покроя «сафари». Застегнул до третьей пуговицы, оставив шею открытой. «Сегодня можно», – решил он.
– Ну как огурчик, – оценил его внешний вид куратор.
Хлопнули по стопке «Курвуазье» и направились к выходу.
С посольскими он, впрочем, сдружился. Второй секретарь оказался родом из тех же мест, что и Шурка. Митька Шипулин родился и вырос на берегу Бии, можно сказать, в соседней деревне. Так казалось Захарову с берега Средиземного моря. И хотя алтайцы понимали, что все расстояния относительны, мир казался тесен и было о чем выпить.
– Вначале пойдем наверх. Оттуда весь остров увидим.
Дмитрий стал его гидом. Делал это с воодушевлением, потому что давно слюбился с Востоком, вскоре после окончания высшей школы Комитета Госбезопасности. Сирию знал, как собственные пять пальцев. Рассказывал и показывал он, как профессиональный экскурсовод:
– Во времена французского протектората Арвад стал местом заключения политически опасных арабов.
– Да что ты говоришь? – с иронией спросил Шурик. – Такие были только во времена французского протектората?
– А ну тебя!
Узкими извилистыми улочками, переплетенными как корни на лесной тропе, они поднимались вверх, на крышу цитадели. Следом бежали чумазые ребятишки и любопытные белокурые девчушки с удивительно большими глазами. «Мсье! Шакле, мсье! Шакле!» – выклянчивали дети значки у иностранцев. Угрюмый сторож, ржавый и побитый, как старый дверной засов, громыхая массивными ключами от опустевших, но еще, по всему, пригодных камер, лениво плелся за ними, шаркая коваными армейскими башмаками по финикийскому граниту.
Сверху великолепно просматривался весь остров. По задумке он поднимался по спирали, как башня с широкой террасой или балюстрадой. Взгляду не хватало свисающей по краям виноградной лозы, где люди могли бы отдыхать после дневного труда. В центре проглядывалась площадь, похожая на амфитеатр, а с самого берега тянулись стены. Точнее, их останки. Но и сам остов массивных укреплений впечатлял. «Стены Тира, Сидона, Багдада, Дамаска, Иерусалима, – думал о глобальном Шурка. – И всем этим стенам достаточно одной своей иерихонской трубы».
– Как видишь, – прервал молчание Шипулин, – просто готовая площадка для идеального города.
– Да брось ты. Идеальный город живет только в наших мечтах, как и Острова блаженных.
– Причем у каждого – свой, – согласился Митька. – Ну, пойдем осьминога откушаем. Алеппские армяне здесь так славно кашеварят. – Мечтательно причмокнул, щелкнув на армянский манер пальцами.
Захаров еще раз оглянулся на камеру. Мысль зацепилась за какое-то приспособление в стене и всколыхнула воспоминание об избитом полицейскими палестинце. Когда парня втолкнули в апартаменты начальника полиции, Захарова чуть было не стошнило на парчовое кресло. Палестинец больше был похож на Винни-Пуха после неудачного лазанья за медом. Лицо заплыло, как надувная подушка. Если бы не ссадины и кровоподтеки, можно было не сомневаться, что над ним потрудились пчелы. На одежде красовались грязно-розовые размывы. И омерзительная, влажная вонь камеры. Захаров про себя взмолился, чтобы сдержать рвотный рефлекс.
– Этого господина вам не довелось видеть поблизости до, после или во время произошедшей трагедии? – перевел вопрос полицейского комитетчик.
– Если б и видел, разве узнал бы? – Захаров развел руками.
– Господин утверждает, что ему не доводилось видеть данного лица ни до, ни после. А в момент трагедии, – добавил от себя Дмитрий Алексеевич с непроницаемым выражением лица, – господин был занят вытаскиванием представителей сирийской охраны…
Захаров долго молчал об инциденте. Сейчас откровенно спросил:
– Там что-нибудь прояснилось с этим парнем, как бишь, – Фахри, Аль… Бен… – ну ты понял, о ком я?
– Хрен их разберет.
– Ну, их-то хрен может и не разобраться. Отметелили-то за что?
– Рыли по теракту. Думаю, он просто оказался не в то время и не в том месте.
– Тебе не показалось, что палестинец понимает по-русски?
– Он закончил МГУ.
– Даже так? Думаешь, он как-то связан со взрывом?
– Не исключено. Только не твоя это епархия, Захаров.
– Ну да, – почесал нос Шурик. – В общем, кому-то поделом, а кому-то и по несытой морде.
Он дотронулся до щеки. Кожа облупливалась, как кожура молодой картошки. В нескольких местах затвердела корочка, болезненная, зудящая, некрасивая.
– Так и напрашивается, чтобы ее сковырнуть, – посетовал Шурик.
К отъезду она все же успела отвалиться. Лицо засветилось розовой поросячьей шкуркой. Физиономия не то сифилитика, не то прокаженного. «Хрен редьки не слаще», – расстраивался Шурик, не представляя, как он явится в такой красе пред карие очи своей благоверной…
«Спасла Лола…» – помянул он на добром слове стюардессу, а в такси совсем воодушевился.
Однако встреча не задалась с порога. Лика обняла, прижалась, а через секунду отстранилась, как чужая. Движения ее были скованными, появился какой-то холодок в голосе. Рассказывая о домашних делах, она не смотрела на Шурку. Докладывалась по-деловому, без всякого запала, будто отчитывалась. И лишь один вопрос о нем:
– Как поездка, удачная?
Вот Шурка и скис:
– Я вам тут всякой всячины понавез, разбери пока.
– Пока что?
– Пока с Антоном поздороваюсь.
– Как знаешь, – с ледяной твердостью отрезала Лика.
У Скавронских было нараспах, сквозняк донес запах шкварок.
– Здорово, мерзавец! – Он крепко обнял Антона.
– Привет, педераст! – Скавронский нагло ухмылялся.
– Эй, я не посмотрю, что старый друг, живо ногу-то последнюю отрову. Ничего себе поприветствовал.
Он тяжело соображал, обижаться ему или спустить явное оскорбление. Так и не определившись, Захаров залез в кухонную подвеску и по-хозяйски вынул хрустальный графинчик.
– Вы что, сговорились все наизнанку меня встретить и приголубить чем придется?
– А какого рожна на тебе штукатурки, как на кемеровской бляди?
– Ха! – выдохнул рябиновой «скавроновки» Шурка. – Не знаю, в тех борделях не бывал.
– Тогда рассказывай про те, в которых морду вывалял, эгоист.
– Прости. – Он закинул в рот несколько кусков жареного сала, смачно похрустел и достал вторую рюмку. – Ты мне скажи, куда девчонки поступили. Я ж в неведении, а у Лики спросить не решился. Холодна, как ваксберг в океане и прочие рабиновичи.
– Сегодня у девок большая мандатная. Матерно звучит, нет? – Друзья чокнулись. – Сойдет?
– Годидза!
– Лике тут хватило треволнений. То выпускные балы, то милиция. Откуда у наших женщин на все сила берется?
– Какая милиция? К словечку пришлось?
– Какое уж тут. Тебе Аленка что, не рассказывала про распроклятый день?
– Откуда? Я на следующий день уже в Москве был.
– Тогда поясняю: из-под носа доблестного конвоя сбег Ленчик, Беня Крик местного разлива. Причем удрал на мотоцикле твоего тезки с гордой фамилией Жуков.
– Даже так?
– Мотоцикл обнаружился в нашем подвале. Были вскрыты кладовки всех соседей. Ничего не пропало. Но…
– Но тень подозрения пала на девчонок?
– Мотоцикл нашла Надежда. – Антон отвернулся. – А трясли обеих.
– Постой-постой. Она нашла и сообщила в милицию?
– А вот тут ты ошибся. Заявление писал Саня.
– Лихо! В сегодняшней спевке он принимает участие?
Антон понуро кивнул.
– Ну, Адамыч, давай еще по одной, и я пойду супруге помогать салаты резать и жрать.
Кабы Антон не знал его, он поверил бы на слово. Нутром он почуял, что Шурка на взводе, и не хотел, чтобы Жуков попался под горячую руку. И так ходил как привидение, видно, раскаивался. А что там еще – кто знает. У Антона роилось множество сомнений.
– Не ерепенься, – жестко подрезал он намерения соседа разобраться как следует и наказать кого попало. – Не дети уже. Свои головы на плечах.
Такая тоска появилась в его глазах, что у Шурки сердце сжалось:
– Ты скорее подкатывайся. Привез кое-что. Есть чем тебя порадовать и что поведать: удивительное и невероятное.
Дома царила суета. Вернулись повзрослевшие девчонки. Аленка, правда, повизгивала при встрече, как молочный щенок.
– Как съездил? Расскажи… А я две четверки, две пятерки получила. Надька тоже.
Ее подруга стояла рядом, внимательно вглядываясь в захаровское лицо.
– Здравствуй, дядь Шур. Что случилось? – Она мягко тронула щетину. – Давай я тебе облепихового масла принесу, или ожог уже сошел? Не разберу. Что-то за крем-пудрой не видно.
Она расплылась в ехидной улыбке, и девчонки дружно подняли его на смех.
Отчужденную Лику, стоявшую столбом, из которого вот-вот просочатся слезы, вдруг прорвало:
– Что же ты молчишь, рухлядь старая? А ну, рассказывай по порядку! Я-то думала, ты по бабам таскаешься…
– Дура ты и самка.
Захаров зарылся в пряную медь ее волос: «А ведь и я, грешным делом, подумал про нее то же самое… Решил, что подыскала себе ухажера и коротала с ним вечера. Гадал все: кому ноги обломать».
– Потому и к папе зашел? – ни с того ни с сего спросила Надежда.
Захаров вздрогнул и посмотрел на молодую девушку. Как она догадалась? Он ведь и сам только сейчас, после заданного ею вопроса, понял, что именно потому и пошел. Что сделаешь, если завещанный классиками основополагающий принцип ученого гласит: «Доверяй, но проверяй»? Вплоть до седьмого колена…
Воспользовавшись суетой, Шурик ушел в спальню, куда воткнули дорожные сумки, достал берет, лихо натянул на полысевшую голову и погрузился в размышления о «седьмом колене». Нахлынули недавние воспоминания…
У небольшой пристани, справа от которой на камнях возвышается рыбный ресторан, толпились шумные, размахивающие руками, как алеппские армяне, мужчины. Мелькали и женщины в черных, длинных, по самые щиколотки, юбках. Лохматые подростки в пестрых футболках и унылые овцы сновали между лавками. В темных открытых дуканчиках – лица безмятежных торговцев, а рядом с ними свисают гирлянды просушенных на солнце колбас, пучки трав, вязанки вяленой рыбы, ожерелья и браслеты из ракушек и прочая всякая всячина. Захаров увлекал своего спутника Митьку все глубже и глубже в торговые ряды. Иногда что-то его заинтересовывало, он останавливался и на ломаном арабском вступал в переговоры. Когда-то он изъяснялся лучше. Арабский был вторым языком при обучении на востфаке, но общаться ему практически не приходилось, поэтому язык затерся в памяти. Поправлял его Дмитрий, помогал подобрать нужные обороты. Но вскоре умолк. Комитетчик заподозрил, что Шурка интересуется чем-то конкретным на Арваде. Казалось, что он ищет кого-то из знакомых. Шипулин забеспокоился, вспомнив, что инициатива поездки на остров принадлежала Захарову.
– Спроси его, торгуют ли где-то корабликами?
– Чего ж сразу не сказал? – обрадованно спросил он, как крест с плеч сбросил. – Это повыше.
Митьке не в диковинку было, что советский человек, дорвавшись до зарубежья, затаривается покупками на всю оставшуюся жизнь. Притом у каждого свои причуды. Надо сказать, что ему ни разу за земляка краснеть не пришлось. Захаров вообще не жилился, не выкраивал последние крохи на сувенирчики, не стрелял в целях экономии сигареты. В этой неизменной рубахе «сафари» принимали его больше за француза. Юркий и энергичный, Захаров был общителен, но его контакты ни разу не вызвали у Митьки тревоги. Одним словом – земляк. Жаль, что ничего путного для себя не нашел… Желая разбавить настроение, Митька повел Шурика к Араму на пристань. Быстроногий бой мгновенно организовал анисовой водки.
– Словно «капли датского короля» от насморка, – не очень порадовался Шурка.
Перекатываясь с боку на бок, к ним двигался повар, ювелирно вписываясь в повороты между столиками, несмотря на огромный, колыхающийся при каждом шаге живот. Подойдя, витиевато поздоровался и присел рядом, широко раскорячив ноги. Возле столика суетился бой, сноровисто кидая блюда закуски. Прелая бамия, маслины, завернутые в анчоусы, мидии с лимонной приправой, – разноцветье ароматов могло поднять дух и у египетской мумии. Митя с удовольствием засек, что и Захаров словно воспрянул. Потекла степенная беседа. Слух восточного человека не настроен на дела бытовые, насущные. Во всякой суете сует он улавливает шепот вечности.
– Предания рассказывают, что бизнес мастерить кораблики не несет удачу, – с достоинством ответил повар Арам на вопрос неуемного Шурки.
Облокотился мясистой рукой на край стола. Пространства было предельно мало, но засученные рукава белоснежной сорочки не коснулись даже торчащего листа салата.
– Мсье интересуется моделями? – Проницательный взор армянина выискивал тайную страсть туриста.
– Слышал одну легенду… О лоцмане с острова Арвад. Надеялся получить подтверждение истины. – Захаров печально улыбнулся.
– О лоцмане ничего не слышал… – покачал головой Арам. – Истина? В чем она?… – Неторопливый голос успокаивал гостей. – Плотничают на Арваде и даже кораблики мастерят, но кто их купит? Рыбаки и матросы хорошо покупают шерсть местных овец. Плетут на досуге свитера или здесь их покупают. В море нужная вещь. Даже вот такие береты, – армянин стянул с головы необычный головной убор, – нужная вещь.
Арам вдруг оживился, словно на ум пришла нужная мысль.
– Рассказывают, что в такой шапочке долго бродил по острову безумный плотник. Передвигался он на костылях, потому что с детства был безногим. Верно, от этого и умом тронулся. От одиночества до безумия недалеко. Он-то, говорят, и мастерил корабли. И рассказывали, будто бы гостил у него однажды шотландский моряк. Откуда друг друга знали – сказать не могу, да и никто не может. Шотландец и оставил ему шапочку, ну, как бы на память, что ли? Пришел день, к пристани причалило судно. Богатый иностранец нашел лавку, выкупил все ее содержимое за баснословные деньги. Плотник сразу покинул остров, и больше его никто здесь не видел. Лавку оставил своему подмастерью. Да, видать, и этот после такого с головой дружить перестал – начал шить береты шотланд-ских моряков. Но островитяне – люди суеверные, по сей день считают, что такие шапочки приносят удачу даже безногому.
Армянин хохотнул, хотел было водрузить беретик на голову, но Захаров жестом попросил взглянуть на него.
– А, – щедро махнул рукой Арам, – забирай на счастье, на память. Россия большая страна. А будешь в Армении – поклонись моей земле, Эчмиэддину. Вроде как моей головой, да?
– Ну, «шукран» тебе великое. – Шурка от радости запутался в русских и арабских выражениях.
Всю дорогу он вертел в руках шапчонку, прижимал к груди, как наиценнейшее приобретение всей жизни. Демонстрировал Митьке шитый шелком красно-белый крест на синем фоне – символ восходящей на Востоке звезды. Английский флажок с золоченой гербовой опояской имел вензель «КАЛЕДОН».
– Скорей бы Скавронскому показать.
Не терпелось мужику удивить какого-то друга – это Митька понял, но в чем тут подвох – так и осталось за границей его разумения.
Рассказанная Захаровым история всполошила Антона. Он ни о чем не переспрашивал – молчал. Глаза стали беспокойными, ищущими. «Можно ли предположить, что мир настолько тесен во времени и в пространстве? От кого зависит воля случая?» – мысленно вопрошал себя Антон. Он не сомневался в том, что все это не Шуркины выдумки, и почти не сомневался, что друг напал на след деда Александра. Охваченный мистическим трепетом, он представил свою жизнь как карточную колоду, а незримая рука тасует одни и те же знаки, соединяет картинки в новые значения, таинственно переплетает линии дам, королей и тузов. «Карты? – как-то сказал ему дед. – Они безразличны к игроку. Они – лишь символ. Что бы ты ни пытался в них найти, только от тебя зависит: выбросить или оставить мизер». Тогда Антон не понимал, что этим хотел сказать Александр Гифт, да и слова по сию пору не всплывали в памяти.
«А искал ли ты? – спросил он сам себя. – Если тебе приотворилась дверь в прошлое – наверное, ты стучал в нее?»
«Да, да», – согласился сам с собою Антон.
«Подспудно, подсознательно ты всегда чего-то искал».
Но тут же в его голове возник новый вопрос:
«Но чего, кроме собственной судьбы?»
«Может, себя?» – не очень решительно предположил он.
Какой-то мудрый внутренний советник по-стариковски заявил ему:
«Ты неразделим с памятью предков. Обнаруживая их следы в прошлом, ты находишь в настоящем самого себя. Истинно сказано: ищущий – да обрящет. Проси – и дано будет».
«Где ты мог это слышать?» – удивился Антон, и тут же пришло как ответ:
«А можно ли это забыть?»
Антон беспомощно оглянулся по сторонам. У Шурки создалось впечатление, что тот будто и не понимает, где находится.
– Эй, Антон, ты где? – вырвал он его из оцепенения.
Скавронский встряхнулся, ехидно улыбнулся:
– Ищу себя в процессе раздвоения личности. – На его лице отразилось удивление.
Захаров, наблюдавший всю смену настроений по глазам Антона, в общих чертах догадывался, что с ним происходит. Ему все это было знакомо, и, кроме того, соприкоснувшись с прошлым там, на острове Арвад, он ощутил удивительное смятение: как будто он сам был или стал по странному стечению обстоятельств участником давних событий. «Член команды корабля, которого наверняка нет в помине», – определил это состояние Шурка. Он напялил на голову берет, лихо заломил его на ухо и горделиво произнес:
– Как я тебе в роли матроса Захарова?
В темноте было трудно оценить по достоинству портретную зарисовку. Сумерничая, приятели и не заметили, как сгустился вечер, как вошла Надежда, как застыла она в дверном проеме с подносом бокалов и гроздью тугого, крепкого винограда. Молодое шахринаусское вино светилось той же прозрачностью, что и глаза Скавронских. На дне высоких бокалов плавали маслины с далекого побережья Средиземного моря, а ломкая горка местного козьего сыра на горячей лепешке пахла кунжутом и тмином.
– А что такое фарватер? – ни к тому ни к сему спросила Надежда.
Антон понял, что ее не интересует нечто большее, чем конкретное значение слова. Но и попросту пояснить термин в двух словах у него сразу не получалось. Выручил Шурка, подхвативший из ее рук поднос.
– Тяни сюда! – Он заглянул в содержимое бокалов: – Ну-ка, что у нас на фарватер?
– «Прекрасно в нас влюбленное вино и добрый хлеб, что в печь для нас ложится…» – Голос Нади упал до шепота.
У Антона мелькнула мысль, что найденная ею поэтическая строчка прозвучала и как ответ Захарову, и как отклик ее подсознания на собственный вопрос. Скавронский насупился, забубнил, припоминая ритм стиха, и память выбросила следующую фразу:
– «…и женщина, которою дано, сперва измучившись, нам насладиться… Но что нам делать с розовой зарей под холодеющими небесами, где тишина и неземной покой? Что делать нам с бессмертными стихами? Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…» «Шестое чувство?» Гумилев? – Антона наконец осенило.
Надя пожала плечами. Это невольное движение свидетельствовало о том, что для нее не столь важно, чье это.
Стихи, полагала она, живут во вселенной собственной жизнью, другой вопрос, что не всякий посыл может быть услышан, однако ко всем они приходят в нужный момент. Даже неприхотливая строчка популярной песенки работает, как прилипчивая мелодия, и никогда не обманет. Она скажет то, что никто не сумеет объяснить, даже если не желаешь принимать объяснений. Она предупредит и настроит твой внутренний камертон: все случившееся покажется услышанным прежде, а ты будто знала, что так должно случиться.
Сноп света вырвался из гостиной, ослепив полуночников. Из распахнутой двери послышалась разноголосица, перекрытая возмущенным голосом Аленки:
– Ни съесть, ни выпить, ни потанцевать! Ну, где вы застряли?..
– Кубло какое-то! – прошипел Захаров, помогая Антону подняться.
– Эт-т точно!
За общим столом бурно обсуждались проблемы предстоящего студенчества и непосредственно связанная с нею тема полевых работ.
Разгар первого семестра выпадал на хлопковую кампанию, нередко затягивающуюся до первых заморозков. А с этим – как улыбнется погода. Город замирал иногда до декабря, но, как правило, к ноябрьским праздникам возвращались с полей автобусные колонны. Загорелая, с обветренными руками молодежь, полная впечатлений крестьянской страды, высыпала на парадные улицы. Жизнь начиналась с массовых гуляний, называемых в народе демонстрациями трудящихся. На площадях дробь из бубнов дойры, переливались медные трубы карная, выкликивая народ ревом, напоминающим зов слонов в джунглях. В буйных красках расцветали жанры фольклора. Богатейший материал для передачи из уст в уста давали торжественные собрания. Афоризмы и изречения представителей власти пользовались особенным успехом. Их упоминание всегда оказывалось к месту, будь то дружеская беседа, или речь тамады. Санька знал их великое множество, чем сейчас и тешил слух всей честной компании, собравшейся у Аленки.
– «Ми нэ будэм ждат милостыны у прыроды – сами всо возмьем, что тэбе нада. А студэнты, атлычивщиеса на палавых работах, будут да-астойно награждэны».
Всплеск рукоплесканий заставил Саньку раскланяться. Он подсел к Наде.
– Тебе организовать медицинскую справку?
– Не трудись, Саня. Поле для меня не в тягость.
– Ты уверена?
За столом возникла напряженная пауза. Саня поднял глаза. Сидящие уставились на него, переводя взгляды на Надю. Она вспыхнула, зло оглянулась на Сашку. У Антона перехватило дыхание. Он знал, что сейчас произойдет нечто значительное. Надя глотнула всем ртом воздух и, судорожно выдыхая, произнесла:
– Во мне живет ребенок. Мальчик. Данила.
Захаров поперхнулся, испуганно посмотрел на Антона. Скавронский вдруг громко захохотал. Наташа свела скорбные брови, лицо ее вытянулось, она беспомощно оглядывалась то на Антона, то на дочь.
– Ну что, мать, придется покупать мотоцикл с коляской.
– Только через мой труп! – отрезала Наташа.
Аленка, как сдувшийся шарик, уронила голову на стол.
Брякнула тарелка, задетая случайно обмякшей рукой.
– Алена! – затрясла руками Лика.
Аленка вскинулась, поняла, что только случайно не въехала мордахой в салат. Ее разобрал смех. Почему новость не вызвала эффекта разорвавшейся бомбы – она никак не могла взять в толк. Она настолько хорошо знала свою подругу, что даже на секунду усомниться в правде произнесенных слов или принять их за шутку – никак не могла. Потом, разве такими вещами шутят, тем более с родителями? Она исподтишка разглядывала присутствующих. Совершенно было непонятно, кто из них задал тон.
– А почему Данила? – хитро поинтересовался Захаров.
– Ну, как? – негодующе воскликнула Наталья Даниловна, изумляясь его непониманию и пошлепала себя ладошкой по груди.
Лика победно повела на мужа бровью, мол, так вот тебе. И никто не смотрел на Надежду, кроме Антона. «Она знала: отец не осудит, отец все поймет», – поняла Аленка. Но от этой затаенной нежности в его посветлевших глазах хотелось смеяться и плакать. Подряд или вместе – не важно. Она услышала, как всхлипнула Надя, но подруга улыбалась отцу. «Тому, что готов взять на себя все ее муки, печали, – думала Аленка. – Заслонить собой от невзгод…»
Будто услышав ее мысли, Надежда склонилась к Антону Адамовичу, уткнула лицо в его мозолистые руки. От них так вкусно несет табаком… Аленке сразу представились запачканные паркеровскими чернилами пальцы Захарова.
– Надюха! – окликнула Наталья Даниловна. – Поешь-ка салатик.
