Текст книги "Ангел за правым плечом"

Автор книги: Дмитрий Лекух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Я это точно знаю.

Бывал там в командировках, писал в газету свою об их проблемах.

Разные они.

Очень разные.

Как и все, и везде, впрочем.

Ну а тут – некогда разбираться.

Даги и даги.

Блин, на хрен…

…Не, ну – наглость-то какая…

И хоть мне, по идее, сейчас самое правильное – резко разворачиваться и валить – типа, хрен с ней, с этой тачкой, – все равно застрахована по полной, – я все-таки, вопреки собственному мозгу, почему-то не выдерживаю.

Бремя белых, блин.

Почти что по Киплингу.

Ведь знаю, что сейчас замочат, что шансов – вообще никаких, но бежать – нельзя.

Это, в конце концов, – мой дом.

И мой город.

И если я сейчас побегу, то, значит, признаю, – не для них, для себя, – что я тут больше не хозяин.

Как мне по улицам-то по этим тогда ходить, блин, думаю?!

– Ну, – говорю, собираясь с силами, – вы, бля, совсем уже охуели, твари черножопые…

Старший дагестанец стремительно белеет, у него начинают слегка подрагивать уголки ставших ярко-ярко-красными на фоне бледного, как сама смерть, лица, пухлых мальчишеских губ, а в руках узкой и хищной рыбкой бликует в стылом столичном воздухе матовое лезвие финского ножа.

– Как?! Как ты миня назвал, да?! – щерится.

– Тварью черножопой он тебя назвал, – совершенно спокойным голосом говорят у него за спиной, – причем совершенно справедливо. А если тебе маловато покажется – я тебя еще и пидором гнойным могу от себя лично обозначить. Нравится? Не очень?! Ну, извини, мразь, фантазия скудновата…

Теперь приходит уже его очередь дергаться.

Потому как из паба один за другим вываливают на свежий воздух очень даже модного и тревожного вида персонажи: на сложных щщах, «SI», «Burberry» и, – чуть ли не поголовно, – просто как однояйцевые близнецы или сбежавшие из морга покойники, – на белых тапках всеразличных моделей и разной степени заляпанности.

«Юны», «гладики», «туки», «кабаны», «флинты», «апельсины».

Прочая, весьма занятная публика, собрать которую в одном месте и накрыть – тайная и малореализуемая эротическая фантазия любой конявой вражины, включая ту, что со мной только что по телефону разговаривала.

Бригадные топы, исключительно, без посторонних.

Если уж даже я не в теме оказался!

Политсовет, бля…

Мажор, естественно, тоже присутствует.

А как же без него-то?!

Состав адовый, обязан доложить.

Элита мясного топового хулиганья, во всей ее безмятежной красе и мятежной беспредельности.

Щщи – все как на подбор: из рубрики «их разыскивает милиция».

Видимо, какой-то общий сбор в пабе происходил как раз, думаю. Не иначе как «производственное совещание» по поводу завтрашнего дерби мутилось. Или еще какую фигню старшим товарищам перетереть понадобилось.

А тут, блин, – такое.

Да еще и на глазах изумленного до полного охренения сообщества.

Не повезло «гостям столицы», чего уж там…

…Правда, тут, видно, почуяв неладное, ментозавры решились-таки свою копеечку отработать.

Один, эдак решительно, второй – бочком-бочком, но – выдвинулись.

– Так, – интересуются, – в чем дело, граждане? У вас чо, проблемы какие-то? Нет?! Ну так проходите, не толпитесь, не создавайте напряжение…

– Слы-ы-ышь, – тянет кто-то из парней лениво и ласково, – чмо в погонах, проблемы тут не у нас. А у тебя. Ты что, думаешь, нам впервые что ли ментов валить, обезьяна купленая?! Лучше сразу испарись, не затрудняй движение. А то – можем и осерчать ненароком…

Один из сержантиков вроде как пытается что-то взбрыкнуть, но второй, постарше и, видимо, поопытнее, что-то быстро и горячо шепчет ему на ухо, после чего доблестные стражи правопорядка и вправду как будто испаряются.

Прям как черепашки-ниндзя.

Легкое задымление – и их тут никогда и не было.

Так, видимость одна.

Морок.

Миракль.

Случайное колебание молекул стылого московского воздуха.

Старший даг, мгновенно оценив расклад, решительно сбрасывает нож и так же решительно делает ноги в первом попавшемся направлении.

Герой, епта.

Мужчинка горская.

Остальное зверье тоже моментом рассыпается.

Причем одному кто-то из парней таки успевает выписать солидный поджопник и тот, заплетая ноги, врезается на полной скорости тупой черноволосой башкой в тяжелую металлическую мусорную урну, закрепленную прямо под ближайшей мачтой городского уличного освещения.

Под фонарным столбом, в смысле.

Что-то я уже с этой чертовой работой даже в нормальной ситуации начал газетными штампами разговаривать.

Звук раздается такой, будто в набатный колокол ударили.

Пока самую тупую чурку лениво добивают ногами, его верные товарищи продолжают самозабвенно улепетывать, уже фактически скрывшись из зоны прямой видимости и, соответственно, досягаемости.

– Хорош, парни, не частите, – криво усмехается Гарри, – а то народ может решить, что по всей России началось. Тоже мне, блять, рыцари национально-освободительной революции выискались. Лежит генетический мусор, понимаешь, под столбом, ну и пусть себе лежит. Вам-то какое дело? Может, у него там гнездо…

– А не хуй гнездоваться на нашей территории, – возражает кто-то, слегка запыхавшись. – Мы ему яйца для того и отбивали, чтобы он их тут, в нашем доме, ни хрена не откладывал. А то нашли, понимаешь, моду. Приезжают в наш город и прямо под нашими столбами гнезда вить начинают. Непорядок…

Мы все вместе ржем и дружно валим в паб.

Самое время для пары-тройки кружек «Гиннеса» в уютной тишине знакомого зала и в теплой дружеской компании, я лично так думаю. А то что-то многовато сегодня событий всеразличных происходит для одной холодной, осенней и стандартно серой московской пятницы. Причем она ведь еще, сцуко, не кончилась, и даже вроде как и не собирается.

Пора завязывать.

Надо, чувствую, сначала слегка расслабиться, а потом сесть и хорошенько обо всем подумать.

А то будто кто-то какие-то знаки на моем пути специально разбрасывает.

А я их не понимаю.

И это самое непонимание мне почему-то кажется глубоко обидным по жизни и абсолютно неправильным…

Глава 14

Вернуться домой мне довелось уже поздно вечером и, как и планировалось заранее, – в совершенно изумленном состоянии сознания.

Пацан сказал – пацан сделал.

Даже «му» с некоторым трудом выговаривал.

Мне, по крайней мере, именно так об этом моем «изумлении» Никитос рассказал, когда заехал за мной с утра, для того чтобы отвезти к Патлатому на похороны.

Я-то сам – вообще ничего не помнил.

Случается.

Он меня, оказывается, кстати, и вчера до дому довез.

На моей же машине.

А перед этим доехал по просьбе Гарри до паба на такси, где и нашел мое тело почти что в гордом одиночестве.

В обществе почти допитой бутылки водки и полной окурков пепельницы.

Сколько я там в себя влил – не знаю и знать не хочу.

Помню только, что когда парни расходились, я напрочь отказался куда бы то ни было с ними ехать и затребовал еще одну бутылку водки с соленьями.

Почему-то очень хотелось выпить в одно лицо.

На этом – финиш, кнопка воспроизведения дальше работать отказывается.

Хорошо, что у Мажора, который поначалу со мной вместе пить начинал, мозгов хватило до Никитоса дозвониться, чтобы заехал, забрал бездыханный организм через пару часиков.

А то могли бы быть приключения…

И еще – оказывается, Мажор просил передать всем, что он от имени фирмы отказался что-либо мутить в день дерби.

О чем и оповестил вчера в пабе топов других уважаемых на террасе объединений.

Мне он вроде как тоже об этом говорить пытался, я даже что-то такое припоминать начал.

Но – смутно, сцуко.

Если б не Никитос…

Мотивировка проста – мы недавно с мусорской пати вроде как нормально выступили, а сейчас лидеры бригады в несколько разобранном состоянии пребывают в связи с недавними событиями с одним из наиболее близких людей для всей нашей организации.

Точнее – с его женой.

К тому же как раз на «дерби-дей» назначены похороны погибшего в той самой гонке парня.

Тоже, кстати, для некоторых из лидеров – совсем не чужого.

Тут уж – не до пересечений…

Вопросов никто не задавал, все всё поняли.

…Жека, правда, надулся слегка, когда ему эту тему передали, но его дело пока что маленькое.

Не дорос еще до таких решений.

Его, кстати, Гарри зачем-то тоже вечером к Инге пригласил. Вместе с Никитосом. Типа, сказал, что будет полезно.

Но Никитос не был уверен, что Жека приедет.

А вот сам он – по-любому нарисуется.

Потому как и Али для него до сих пор – абсолютный авторитет, и к Инге он тоже очень хорошо относится.

Ну и вообще…

…Сначала приехали к церкви, где должно было быть отпевание.

Я вышел из машины, поздоровался с ребятами и девчонками из нашей старой рейсерской тусы, кому-то пожал руки, кого-то поцеловал в щечку, с кем-то выпил по глотку за помин беспокойной Серегиной души, но в саму церковь так почему-то и не пошел.

Слишком уж как-то мне это показалось неправильно.

Нет, не то чтобы я в бога не верил.

Как раз даже скорее наоборот.

А вот сам Патлатый был по этой жизни совершенно законченным и отъявленным атеистом, о чем не раз говорил и чем, кажется, даже немного бравировал. Ну и что, думаю, они считают, что сейчас, после всего случившегося, это его отношение к миру должно каким-то существенным образом перемениться что ли?

Ну-ну.

Серега был настоящим мужиком.

Жестким, упертым.

249

И провожать бы его стоило – точно так же.

Так же, как он жил, в смысле.

Ведь в его системе координат жил он, как и умер, – совершенно правильно и по-честному.

В разгар гонки, на трассе, не успев даже понять, что происходит.

Не успев даже вглядеться в эту безумную, сияющую ослепительной чернотой бездну, куда мы все, время от времени, что тут скрывать, почему-то так сладострастно подсматриваем.

Ну и на хрен, скажите мне, пожалуйста, тогда все это вот гребаное лицемерие?

…Да к тому же еще внутри церкви как-то душновато было.

А я – с бодунища.

Мог и блевануть в храме божьем.

А это уж, извините, совсем ни в какие ворота бы не полезло…

…А на улице было свежо, и шел мелкий, жесткий, колючий, какой-то прям таки совершенно «ливерпульский» дождь.

Я уже давно заметил – такой дождь для меня – почти всегда предвестник какого-то очень большого поражения.

Как тогда, на этом гребаном «Энфилде»…

Сегодня днем – дерби.

А вечером – Инга.

Не приведи господи, что не так пойдет, хоть в одном, хоть в другом случае…

Я глянул на крест на куполе и неумело, неуверенно перекрестился.

При этом почему-то вспомнил про так и не рассказанную тогда Игорем байку про ангела, и мне почему-то показалось, что за моим правым плечом тоже кто-то немного шевелится.

И этот «кто-то» настроен по отношению ко мне очень и очень доброжелательно.

Как… да не знаю – как… не дорос я еще такие вещи описывать…

Вот только логика его доброжелательности как-то с моей собственной дурацкой и бестолковой жизнью, почему-то – ну совершенно не стыкуется…

…Я зачем-то потряс башкой, выматерился, залез в машину, открыл бардачок и вынул оттуда заветную фляжку с любимым, привезенным еще в прошлом году из Шотландии сингл молтом.

За рулем, думаю, все равно Никитос пойдет, а мне сейчас – стопудово нужно чуть-чуть расслабиться.

Да и Серегу помянуть лишний раз – совсем не помешает.

Нормальный паренек был, хоть и не из ближнего круга, что называется…

…Хлебнул, засунул емкость в карман, подошел к полузнакомой группке парней, тоже по каким-то причинам не захотевшим идти на отпевание.

Нормальные ребята, вроде довольно авторитетные. Кое-кто, помню, даже организацией гонок занимался.

Возможно, – и той самой, последней.

Да какая разница…

Некого винить…

Стоим, молчим, курим.

Говорить-то в таких ситуациях, в принципе, и не о чем особенно.

Был хороший человек – и нет хорошего человека.

Все просто.

Вот только на душе от этого почему-то еще поганее.

И – молчать тяжело.

– Что, – спрашиваю, наконец, не выдержав, – говорят, вы гонки отменили временно?

– Ну да, – кивает один из старых знакомых. Худой такой, лысоватый кекс, с неприятным скользким взглядом из-под узкой металлической оправы чуть затемненных очков.

– А что делать еще в такой ситуации? – жмет худыми узкими плечами. – Спецотдел сейчас рыть будет по полной, это же ежу понятно. Работа у них такая. До этой сучки богатой они, понятное дело, все одно не доберутся. Так хоть на нас отыграются…

Я хмыкаю.

– Что, – спрашиваю, – до сих пор не можешь ей простить, как она тебя тогда на трассе убрала? Помню, помню. Согласен, позорное было зрелище. Вы же тогда вроде спорили еще, что если она тебя в челлендже и на драге сделает, то ты три года в гонках не участвуешь, так, да? Так и не гоняешься с того времени?

– Конечно, – злится, – что бы ей не выигрывать, если у нее под жопой то «бэха эм-пятая», то «Скай»! И заряжены обе телеги так, что лично я на те деньги, что она на один только фарш потратила, мог бы себе вполне приличную тачилу выправить. Уж, по крайней мере, получше того говна, на котором мне с какого-то хрена против этой сучки тогда выезжать приспичило.

Я снова хмыкаю.

– Так какие проблемы-то, стос? – жму плечами. – Если нужны деньги – иди да и заработай. Делов-то. От зависти слюной исходить, оно, конечно, проще, но куда менее продуктивно, ты уж мне поверь, я это точно вычислил. К тому же, я так думаю, там, в том вашем состязании, дело са-а-авсем не в тачилах было. А только в одной детали. Всего одной. Прокладке. Той самой, что между рулем и сидушкой располагается. Инга на трассе всем все доказала, и не только в той вашей смешной битве. А выезжать ей, ты это прекрасно знаешь, приходилось и против перцев куда более нафаршированных…

– Заработай?! – суживает глаза. – А она их что, заработала?! Если б заработала, я бы молчал! В тряпочку! А она их не заработала, а у своего олигарха взяла. Чуток отсосала из того, что он у народа накрысил. А что?! У таких сук – и не убывает…

Я приподнимаю правую бровь домиком, чешу средним пальцем левой руки переносицу.

– А ты, – спрашиваю, – точно уверен, что он «накрысил», а она «отсосала»? И ответить сможешь, ежели вдруг спросят, так, чисто по-взрослому?! Уверен?! Может все-таки имеет смысл говорить «заработал»?! А еще точнее – «заработали», они в конце концов вместе тогда жили…

Он кривился.

– Заработал?! – фыркает. – Где это ты видел, чтобы такие деньги в этой стране кто-то «зарабатывал», интересно?! Еще скажи «честно заработал», а мы с пацанами посмеемся! Лучшая шутка сезона, блин, на фиг…

– Любопытно, – усмехаюсь, – ты рассуждаешь. С одной стороны, «эта страна», с другой – переживаешь, что у нее кто-то деньги «крысит». Да еще и уверен, что этим занимаются, похоже, все, у кого доход чуть выше твоего собственного. Пиздец, конечно, логика получается. Ты уж определись тогда, мутик, за кого ты – за красных, или за белых?

– Мне, – шипит, – эта страна до флага! Со всем ее вечным воровством, блядством, страданиями, коррупцией, литературой, архитектурой и прочим ублюдочным климатом! Я просто за справедливость говорю! А что твои любимые олигархи творят, тут за примером ходить далеко не надо. Вон иди в церковь зайди! Прямо сейчас, когда там человека убитого отпевают! Посмотри на результат! Укачаешься!

Я морщусь, смотрю исподлобья.

– Интересная, – цежу сквозь зубы, – у тебя, друган, точка зрения на все происходящее в нашем обществе…

– А что?! – вскидывается. – Ты что-то против имеешь?!

– Имею, – щерюсь в ответ. – Хочешь подробностей? Или просто на неприятности нарываешься?!

Он – мгновенно затухает. А значит – помнит, сучок.

Репутация.

Такие вещи неглупыми людьми и спустя годы не забываются.

А он – кто угодно, только не идиот.

Просто – брехливая шавка, вредная и, надо отдать ему должное, пронырливая.

Обычное ничтожество.

Зато какой-то злобный недомерок – из тех, видимо, кто пришел в челлендж уже после моего ухода и про мои дела не наслышан, – из-за его спины, как черт из шкатулки, выпрыгивает.

– А ты, – орет, – кто еще тут такой, чтобы в наши дела писаться?! Я тебя не знаю! Если ты от этой сучки накокаиненной сюда прибыл – так вали на хрен отсюда, пока пизды не получил!

Объяснять что-либо таким экземплярам совершенно бессмысленно, и я просто делаю шаг вперед и коротко, без замаха, пробиваю «двойку»: в печень и солнечное сплетение.

Самое то в подобного рода ситуации.

И следов особых не остается, и сознание, как правило, через некоторое время восстанавливается.

И даже, не побоюсь этого слова, проясняется.

В том смысле, что сабж начинает воспринимать более адекватно, что можно делать в этом мире, а чего нельзя, причем – ну абсолютно ни при каких обстоятельствах.

По-любому…

– Меня зовут Дэн, – говорю негромко. – Еще у кого из присутствующих есть какие вопросы?

Один из незнакомых парней вроде как пытается дернуться вслед за недомерком, но очкастый его решительно останавливает.

Помнит, сука.

Ну и ладненько.

А бледного и с трудом дышащего карлика двое спутников, гляжу, уже потихоньку довели до скамеечки.

И – правильно.

Пусть посидит.

Передохнет маленько, успокоится.

Воздухом подышит.

Ему ща полезно…

– Ну, – кривится очкастый, – что, доволен?! Решил вопрос?! Причем, как всегда, своими любимыми методами?! Ты сильнее, к тому же за твоей спиной маячит отмороженное футбольное хулиганье, думаешь, я не понимаю, почему ты такой уверенный?! Тебя и твоих бойцов прикрывают большие деньги и большие люди, значит – ты прав, да, так получается?! Потому как ты, вместе с Ингой и ее бывшим муженьком, типа, элита, вам все дозволено, а мы – быдло, права голоса не имеющее?!

Он явно почему-то боится повысить на меня голос, и даже кричать умудряется шепотом, с какими-то влажными всхлипываниями.

Смешно, кстати, получается.

Ну да ладно, не надо пока отвлекаться на постороннее.

Послушаю-ка я лучше, что там этот мутик далее вещать будет.

– А и правда, зачем ты сюда приперся, а, Дэн?! – выпячивает тем временем впалую грудь и отставляет назад ножку оратор. – Ингу защищать?! Так – не надо. Мать погибшего штурмана, как я понимаю, претензий к ней уже не имеет. Проблема закрыта, деньги уплачены, с ментами все решено. И она теперь такая же потерпевшая, как и лежащий в гробу покойничек. Несчастненькая-пренесчастненькая. Люди ее муженька богатенького вон уже и организацией похорон, похоже, занимаются! Что дурочку-то валять, я что, не вижу что ли?! А тебе-то чего все неймется?! Понимания у нас что ли ищешь?! Так это – без толку! Мы – просто из разных миров, парень, понятно?! Или ты у них тут просто за старшего, у этих шестерок? И просто за порядком приглядываешь?!

Я вздыхаю, натягиваю поглубже бейсболку, достаю из кармана фляжку, делаю большой глоток.

Закуриваю.

– А ведь он, – киваю в сторону постепенно приходящего в себя сабжа, – за тебя свою порцию получил, дружище. А не за себя. За твои мутки, твою тупую злобность и твой личный комплекс неполноценности. И за байку про кокаин в ее крови, до которой только ты, урод, и мог додуматься, больше некому. Ты ведь сам когда-то в челлендж ходил, пока не скурвился. Знаешь, что это такое. Все знают. И чем это закончиться может для любого из нас, кто хоть когда-нибудь на трассу вставал, тебе тоже очень даже хорошо известно. Как и то, что в челлендж никто никого выходить насильно не заставляет, и неважно – пилотом или штурманом – это его личный выбор и его личная, извини, ответственность…

Я несильно беру его левой рукой за лацкан кургузого твидового пиджачка, и он мгновенно бледнеет.

– И, – продолжаю, нехорошо улыбаясь и стряхивая свободной рукой с его пиджака несуществующие пылинки, – то, что Инга даже после бокала шампанского никогда в руль не сядет, тебе тоже, сука ты такая, прекрасно известно! Что и подтверждается актом медэкспертизы в Склифе, где она анализы сдавала на наличие в крови алкоголя и наркотиков. Или ты этого не знал, мутик?! Ну так напрасно. Мог бы и поинтересоваться, прежде чем говно развозить…

Всматриваюсь внимательно в его лицо.

Это мне показалось или у него и в самом деле на лбу испарина выступила?

Ну тогда и вправду пора заканчивать.

А то еще обоссытся прямо у меня в руках, не приведи господи.

– Ну а теперь относительно твоего вопроса. Что касается меня, – кривлюсь, – то я сюда приехал просто проводить хорошего парня, с которым когда-то вместе гонялся. В отличие от тебя. Потому как ты, судя по сложносочиненным щщам и хорошей информированности о процессах, прибыл сюда отнюдь не за этим. А что-то замутить в своем ублюдочном духе. То есть – достаточно гадостное и говнистое. Ну так забудь. Это – мое слово. А кто я сейчас и зачем по этой жизни, тебе, дружок, тоже, как я погляжу, вполне неплохо известно. Как и то, что я здесь – не один, и если чего не так пойдет, – мы тебя, урода, враз соструним. Всасываешь?! Кажется, всасываешь. Тогда усохни…

Отталкиваю его брезгливо, достаю фляжку, делаю еще один большой глоток, демонстративно убираю виски в карман и ухожу к машине.

Вот и поговорили, думаю.

И сигарета еще очень уж быстро в этой чертовой мороси размокает.

…Может, хоть ближе к вечеру распогодится.

А то дерби сегодня, причем на «Динамо», а там козырек над трибунами напрочь отсутствует.

Скорее бы что ли вся эта байда заканчивалась на хрен.

А то – так муторно…

…Сделал еще глоток, покурил, погулял по окрестностям.

Бабке какой-то у церковной ограды денег зачем-то дал, хотя раньше за мной такой ерунды никогда не наблюдалось.

Промок прилично, разумеется.

И – ноги промочил по полной программе, что самое поганое.

Единственное, что утешало, – уж очень красиво облака мимо позолоченных крестов церкви проплывали. Вполне себе эдак достойно, и даже, как-то совсем уж необычно для низкого московского неба, величественно.

Будто провожали кого.

Может, и Серегу.

Кто его знает, как там все, на самом верху, на самом-то деле устроено.

…Наконец служба закончилась, и народ потихоньку потянулся из церкви. Смурной какой-то, неправильный. На Никитосе, к примеру, когда он на водительское место залез, – просто лица не было.

Даже нижняя губа чуть дрожала и глаз дергался.

За ним, в принципе, и раньше такая фигня числилась, но давно, очень давно. Еще в те времена, когда он к мясному мобу моими молитвами не прибился. На террасе быстро, вы уж мне поверьте, нервишки подлечивают.

Да так, что народ совсем перестает о чем-то пустом не по делу беспокоиться.

– Что там такое случилось-то? – спрашиваю. – А то видок у публики такой, будто их всех только что каким-то солидным аргументом прямо по тыковке угостили. Нет, я все понимаю: парня жалко, то-се. Сам страдал тут ходил. Но уж не настолько же радикально у кого-то эмоции ударили, чтобы аж всю толпу накрыло. На тебя так вообще без слез смотреть невозможно…

– А-а-а, – машет рукой, – дай закурить что ли...

Присматриваюсь внимательно, а у него не только губа с глазом, но еще и кончики пальцев подергиваются.

Ну и ни хрена же себе, думаю.

Жму плечами, достаю пачку, вынимаю оттуда сигарету, сую ему в рот, подношу зажигалку.

– Пиздец там, на самом деле, – затягивается, – врачи предупреждали, что надо было в закрытом гробу хоронить. Нет, бля, настояли уроды, типа, откройте, проститься хотим. А там…

Его передергивает.

– Поня-а-атно, – тяну. – А кто настоял-то?

– Да хрен его знает, – откидывается в кресле, – кто настоял. Единственное, что могу сказать, так это то, что он полный урод и придурок. Короче, ты правильно сделал, что не пошел. Живому человеку на это смотреть нельзя, ни под каким соусом. Мать – так вообще сознание потеряла, еле откачали…

– Кажется, – бледнею, – я догадываюсь, кто эти твари. Радетели, блядь, всеобщей социальной справедливости. Только что за жизнь беседовали. Почти что по понятиям. У-у-у, су-у-укааа!!!

И – выскакиваю из машины.

Хрен там.

Этих козлов уже и след простыл.

Понятно…

Ничего, поквитаемся…

Шарик, он, сцуко, – круглый.

И не захочешь, а встретишься…

Ведь все просчитали, гандоны.

Все!

Кроме одного.

Что я их тут пропалю, причем – по-взрослому.

И я буду не я, если им эта ошибка в три цены не обойдется.

Как минимум.

…Со злости изо всех силенок долбанул по ни в чем не повинному колесу, залез обратно в машину, закурил.

Гляжу, Никитос на меня смотрит внимательно-внимательно, чуть исподлобья, и аж глаза от напряжения чуть выкатил.

И они теперь у него – точь-в-точь как у какающей собачки стали.

Глеб так когда-то говорил.

Али, в смысле.

Обоссаться со смеху можно.

В какой-нибудь другой ситуации, разумеется.

– Так ты что, думаешь, спецом?! – выдыхает.

Я – ничего не отвечаю.

Только киваю утвердительно.

– Покажешь потом кто? – просит. – Я эту тварь – лично удавлю! Если у тебя у самого руки не дойдут, разумеется.

Я – опять киваю.

Тут и говорить нечего.

Мы этих уродов – вместе отработаем, иначе несправедливо.

По отношению даже не к нам, а к целому мирозданию.

К земле, которая нас родила и позволяет по себе передвигаться, уж простите за пафос.

И зачем-то еще к нашему брату и этих блядей присовокупила.

О, господи…

…Но – чуть попозже.

Сейчас нельзя!

Ни в коем случае нельзя их именно сейчас гасить, пока вся эта муть не успокоилась, напоминаю себе слова Глеба!

И Ингу подставим по полной, и самому на нары, если честно, ни фига не хочется…

Никита поджимает губы, отщелкивает окурок в боковое стекло и аккуратно поворачивает ключ в замке зажигания…

– Как ты думаешь, – морщится, – это ж какой извращенный мозг нужно иметь, чтобы такую хуйню придумать? И самое главное, ради чего?! Блин. Я просто себе цели такой не могу представить, чтобы нормальный, вменяемый и не душевнобольной человек начал такие средства использовать. Хотя ненавидеть, в принципе, уже давно научился, не маленький…

Я хмыкаю.

– Просто, – говорю, – у нас с тобой, Никитос, видать, фантазия слабовата. В смысле, чтобы такую хуйню суметь замутить. А ненавидеть по-настоящему я лично, – не знаю уж, как ты, – до сегодняшнего дня, выходит, и не умел…

Он смотрит на меня внимательно, качает влево-вправо иссеченной шрамами башней бывалого уличного бойца, хмурится исподлобья.

– А та история? – спрашивает. – Когда тебя карланы бомжовские после выезда в Питер на вокзале отловили и чуть инвалидом на всю оставшуюся жизнь не сделали, она как, тоже не в счет что ли?! Когда ты почти год на больничке провалялся, хрен знает сколько операций перенес и потом считай заново ходить учился?!

Я задумываюсь.

– Да в счет, конечно, – жму через некоторое время плечами. – Все в этом мире в счет, стос. И нам, и им, за нашу непутевую жизнь по-любому в самой высокой инстанции по полной предъявят, сам понимаешь. Мне тогда очень больно было, Никит. И страшно. Но даже эта хрень, понимаешь, стос, была заложена в правила игры, которые я выбирал для себя сам. Вместе с цветами любимой команды. На самой грани, конечно, но – в правилах.

Морщусь, отщелкиваю истлевшую сигарету. Потом тянусь за новой.

Скоро я в тех же объемах, что и Али, курить начну, чувствую.

Сколько он там говорил в день выкуривает? Три пачки?!

Так я уже – где-то тут, рядышком…

– Я ведь знал, что такое может случиться, всасываешь? – вздыхаю. – И что наша околофутбольная игра, увы, не всегда ведется по правилам, тоже догадывался. Да, это, конечно, беспредел, но к такому беспределу нужно быть готовым, если ты выходишь на эту тропу. Она ведь, тропа эта, в смысле, по сути своей, ни фига не для маленьких девочек. Тревожный путь, такой же, как твои щщи на текущий момент времени. И на нем может быть все, что угодно. Иногда на этом пути даже и убивают. Правила выбранной игры, ничего, в принципе, такого особого…

Роюсь по карманом в поисках зажигалки, в результате прикуриваю от Никиткиной, заботливо им протянутой.

Глубоко и решительно затягиваюсь.

Много курю, говорите?!

Ну-ну.

Убьет-то меня – все равно не это, я почему-то так думаю…

– А то, что было сегодня, – выпускаю дым, – оно ведь – не просто блядство. Оно ломает все, чем я живу, всю мою жизнь, мою честь, мою систему координат. Мой путь, наконец. Мы просто несовместимы с этим, стос. И если мы признаем эту хрень за имеющую право на существование, то нас просто не будет. Вообще. Нас никто не будет любить, бояться или ненавидеть. Если в правилах игры заложить такое, как было сегодня на отпевании, то нам нечего делать в этой игре, брат. И значит – незачем жить. А за это уже стоит не только умирать, но и убивать. Разницу чувствуешь?! Или мы, или они, третьего просто не бывает. И вот именно поэтому я, кажется, вынужден учиться ненавидеть уже по-настоящему…

Он молчит.

Думает.

Комкает окурок в пепельнице, прикуривает новую сигарету.

– Может, ты и прав, – выдыхает, – Дэн. По крайней мере, я тебе верю. Потому ты и старший среди нас. Я это признаю, хоть мы с тобой и ровесники. Пока не понимаю до конца почему, но уже верю. И если ты скажешь, что нам надо учиться убивать, то я обязательно научусь. Хотя мне этого, врать не буду, ну совсем даже и не хочется…

…На кладбище зато – ехали хорошо.

По-рейсерски.

Длинной, неимоверно длинной колонной хищных, стремительных аппаратов, казалось, смертельно обиженных на то, что их заставляют передвигаться по неплохому покрытию с такой черепашьей скоростью. А когда над этой необычной колонной начинали плакать сигналы клаксонов – это было по-настоящему красиво.

И – по-настоящему страшно.

Потому как если в этом гребаном мире начинает плакать даже железо, то как в нем тогда жить обычному, простому, живому и теплому человеку?

Хорошо еще, что все мы – и я, и мои парни, и лучшая часть рейсерского движения, – ну совершенно непростые и необычные, я почему-то так думаю.

…Все-таки, хоть я и совершенно сознательно ушел из этого движа (о чем, кстати, никогда и ни разу не жалел), – не уважать этих людей и их идеалы было бы, как минимум, неприлично.

Игра со смертью – это достойная игра, как бы она ни обзывалась.

Другое дело, что правила в этой игре устанавливают зачастую люди, не имеющие на это ни малейшего права. А играют по ним – не они, а молодые щенки, не то что о смерти, но и о жизни имеющие пока что самое смутное представление.

Но это уже – так, частности…

Хотя бы потому, что организаторы гонок никогда не становятся легендами. И не живут в них, даже после собственной смерти.

Легендами становятся только те, кто играют сами. И это, в общем-то, – по-любому правильно, я так думаю…

…А на самом кладбище снова шел дождь, и хищно чавкала под небрежно брошенными досками временных дорожек рыжая жирная глина. В грязных лужах отражались хилые изогнутые деревца, черные силуэты провожающих, зеленые свежевыкрашенные ограды.

Словом, все, кроме неба.

Его и над нами-то толком не было, что уж тут о лужах-то говорить.

Я даже не плакал. Наверное, разучился в последнее время.

Жаль.

А потом мы подошли к краю ямы в жирной, рыжей земле, и могильщики опустили блестящий лакированный гроб прямо в скопившуюся на дне грязную бурую жижу.

Кто-то пытался говорить всякие пустые слова, кто-то просто плакал.

Я опять сделал большой, обжигающий глоток из обтянутой кожей фляжки, закурил и поплелся назад к машине.