Текст книги "Воевода Дикого поля"

Автор книги: Дмитрий Агалаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

И вот теперь – Анастасия…

Иоанн не ел и не пил толком, каждая минута была для него пыткой. Спустя семь лет после его недуга они точно поменялись местами – теперь он трепетал у ее постели, следя за каждым движением, прислушиваясь к каждому вздоху любимой жены. Сам поправлял одеяло на ее груди, вытирал пот со лба. То прижимался к ней щекой и целовал в губы, то твердил горячечно: «Тебе отдыхать надобно, спи же, спи!» – и никого даже близко к ней не подпускал. Сиделки от страху готовы были сознания лишиться: вдруг не так чего сделают?

Все думали, что обойдется. Мало ли – кто сейчас не хворает? Да только царице все хуже и хуже становилось.

– Ну, лекарь, что скажешь про мою голубку? – спрашивал Иоанн у домашнего врача. – Отчего не летает, а в жару мечется?

– Да что ж я могу, ваше величество? – бледнее накрахмаленного полотна, бормотал доктор. – Сил мало у царицы – она и так хрупкая, как перышко, а тут еще дите за дитем. Шутка ли: рожать каждые полтора года?! Дмитрий, упокой Господь его душу, Иван и Федор. Да еще трех дочерей потерять. А ведь едва родились! Утроба женская – хитрая штука, царь-батюшка…

– Ты мне зубы не заговаривай! Говори прямо: отравили ее? Говори, яд это?!

Доктор все пятился и пятился прочь, к дверям:

– А может, и отравили…

– Пошел вон! – бледнея от гнева, прошипел царь. – Вон! Вон!

Никто не знал, что через несколько дней Иоанн, обезумевший от горя, будет метаться по спальне своей царицы, все ломая и круша, ревя, как раненый зверь. «За что, Господи, за что?!» – будут слышать самые смелые, те, что не побоятся приблизиться в эти минуты к двери. «С тобой, милая, должен был прожить свой век, с тобой и в могилу сойти! – будет кричать царь, прижимая бездыханное тело Анастасии к груди, таская его за собой, точно куклу, путаясь в покрывалах. Словно жизнью своею хотел с ней поделиться. – С тобой, Настасьюшка…»

Не вышло. Видно, другую судьбу уготовил ему Господь…

2

В начале лета того же года со стороны Москвы возобновились полномасштабные военные операции в Ливонии. Шестидесятитысячная русская армия под командованием князя Мстиславского вторглась в еще незанятые ливонские земли и теперь уверенно продвигалась к главной цитадели ордена – неприступной крепости Феллин. Несмотря на то, что московиты превосходили их числом, ливонцы с нетерпением искали решающей битвы. Они надеялись на отмщение и чудо Господне! Рыцарями командовал ландмаршал Белль, которому магистр Готгард Кетлер вверил все полномочия полководца. В то же самое время двенадцатитысячный эскадрон конных русских дворян под командованием князя Владимира Барбашина, в коем одним из сотников служил и Григорий Засекин, был выслан вперед – с заданием уничтожить главные коммуникации, связывающие Феллин и приморский город Гапсаль, откуда в столицу ордена поступали оружие и продовольствие. При выполнении этого приказа князь Барбашин и столкнулся с ливонской армией. Правда, много южнее самого Феллина…

2 августа 1560 года под городом Эрмесом дворянский эскадрон схватился с основными силами ордена и наголову разбил их. По тяжести это поражение оказалось для ливонцев куда сокрушительнее предыдущих: не считая сержантов и наемников, орден потерял убитыми около трехсот рыцарей, еще сто двадцать из них сдались в плен. Туда же угодили и одиннадцать командоров во главе с мечтавшим взять реванш ландмаршалом Беллем.

Фортуна крепко держалась на стороне Москвы. Для врага же ее это оказалось равносильно приговору – оправиться от такого удара не представлялось никакой возможности. Чудо Господне обернулось против его жаждавших, и русские войска, даже не празднуя победу, скорым маршем и беспрепятственно достигли в итоге ливонской столицы.

В первых числах августа 1560-го началась знаменитая осада Феллина. По приказу Алексея Адашева город отрезали от остального мира и окружили шанцами – небольшими земляными укреплениями. Сюда же была доставлена и вся русская артиллерия. Беспощадная бомбежка Феллина не прекращалась ни днем, ни ночью. Русские солдаты засыпали и просыпались под артиллерийский огонь, а жители Феллина – еще и под грохот рушившихся крыш своих домов, и часто этот звук был последним в их жизни.

В городе огонь уничтожал все новые и новые здания. Скрыться от него было практически негде, разве что в подвалах или в замке магистра, от сокрушительных ударов и пылающей смолы с каждым днем все более теряющем былое величие. Ливонцы понимали: московиты настроены серьезно и не уйдут, пока стены крепости не дрогнут и не рассыплются в песок, как стены Иерихона. Но Феллин продолжал держаться – со стороны казалось даже, что ежедневные бомбардировки ему нипочем. Русские не переставали удивляться: по их расчетам, от крепости давно уже не должно было остаться и кирпича! Секрет же состоял в человеке, управлявшем столицей и командовавшем ее обороной. Комендантом цитадели оказался истинный рыцарь, оставшийся непреклонным несмотря даже на то, что русские обещали ему жизнь – в обмен на его согласие открыть ворота. Этим рыцарем был экс-магистр ордена Вильгельм фон Фюрстенберг.

Старик все еще надеялся на чудо – что Готгард Кетлер соберет новые полки и придет вместе с Сигизмундом II Августом под стены Феллина. Однако после недавнего разгрома и плена ландмаршала Белля «чудо» сие стало невозможным, а поляки и литовцы с помощью отчего-то медлили.

В эти дни и дошла до русского лагеря черная весть: царица умерла. Овдовел Иоанн Васильевич.

Курбский и Адашев молча перекрестились за помин души той, что незаслуженно не жаловала их. В лагере отслужили панихиду. Бывшим царским советникам по прежней Ближней думе появилось над чем задуматься. Некому больше было усмирять сердце Иоанна: Сильвестр, гневом Господним царю грозивший, отбывал заточение в Кирилло-Белозерском монастыре; Анастасия, свой подход к мужу имевшая и по-женски усмирявшая – лаской да тихим словом, – отошла в мир иной. Обнажено оказалось теперь сердце молодого монарха. А потому – вдвойне опасно. Два ушлых братца, Данила с Никитой Захарьины-Юрьевы, найдут, какой отравой плеснуть в него.

Русским полководцам оставалось только продолжать изматывать врага да ждать очередных вестей из Москвы.

А ливонцы тем временем пытались пробиться к Феллину, и один из ночных рейдов застал русских врасплох. Конный отряд немецких наемников пришел со стороны Пернова. Он вылетел из-за леса, где на некотором расстоянии друг от друга проходили дозором две сотни русских дворян, одной из которых командовал Григорий Засекин. Держа копья наперевес, наемники врезались в два десятка русских новиков, объезжавших территорию, и почти тотчас перебили их. Бóльшая часть сотни пришла на выручку, но не сразу. Завязалась битва. Под яркой луной зловеще вспыхивали мечи и сабли, звенела сталь, оглушительно ржали кони, кричали смертельно раненные и падали под копыта вражьих и своих коней, после чего, растоптанные, замолкали навеки. Если бы не сотня Григория Засекина, подоспевшая вовремя, ливонцы одолели бы русских. Но, обойдя лес по следам противника, русская сотня молниеносно ударила ему в тыл. Половина наемников полегли на месте, еще часть спаслись бегством и рассыпались по окрестностям. Русские гнали прочь коварного противника. Кого нагоняли – добивали на месте.

Приметив конного ливонца, что опрометчиво выскочил на лунную дорожку и намеревался уйти, Григорий рванул за ним. Тот попытался скрыться в лесу, но упускать его в планы сотника не входило: уйдет сегодня – вернется завтра с другой стороны!

– Дерись, сукин сын! – преследуя ночного гостя, кричал Григорий. – Ну, дерись же со мной!

Когда стало понятно, что схватки не избежать, ливонец резко развернул коня. Всадники сшиблись на опушке приземистой дубовой рощицы. Меч неприятеля полоснул Григория по шлему, рассек кольчугу на плече. В ответ сабля русского князя ударила ворога по правой кисти, вскрыв кольчужную перчатку и отхватив два пальца. Ливонец вскрикнул, меч отлетел прочь. Второй удар Засекина пришелся по ребрам рыцаря, и тот покачнулся и повалился с седла.

Когда ливонец оказался на земле, сжимая покалеченные пальцы, Григорий тоже спрыгнул с коня. Он собрался уж было прикончить басурмана-налетчика, избавить от тяжких мучений, как вдруг рука сама собой дрогнула.

– Ты?! – занеся саблю над головой ливонца, только и смог вымолвить он.

Поверженным оказался старый знакомый – Карл фон Штаден. Засекин ногой прижал его к земле.

– Я тоже узнал тебя, князь, – с трудом дыша, прохрипел тот.

Меч его был обильно испачкан кровью. Русской – сомневаться в том не приходилось.

– Ты ведь слово дворянина давал! – еще сильнее придавив врага, рыкнул Григорий.

– Слово русскому медведю ничего не стоит! – огрызнулся светловолосый ливонец.

– Вот как?! – зло усмехнулся сотник. – Что ж, придется научить тебя и перед медведем русским ответ за слово свое держать.

– Пощады просить не буду – бей!

– Велика радость – лежачего прибить! – скривился презрительно Григорий. – Нет уж, судьба у тебя отныне другая – на поводке у меня быть! – сквозь зубы процедил он и ухватил рыцаря за кольчугу. – Вставай, басурманин! В смерти твоей мне никакого толку нет, тем паче что ваша чухонская братия опять мордой в дерьмо угодила. Считай себя отныне рабом царя русского, пёс! – Окровавленный меч и наглый тон рыцаря задели Григория за живое. Эх, приложил бы его тогда казак Михайло, глядишь, кому-то из русских жизнь бы тем самым спас. Снова недобро усмехнулся: – Так что поедешь на родину медведей, фон Штаден. А там, глядишь, конюхом служить станешь или, может, пастухом. Это уж как твой новый хозяин пожелает, – Григорий перевернул ливонца на живот и стянул ему руки, одна из которых была безвозвратно искалечена, бечевой. – А уж кому тебя отдадут в работу – это пока дело темное. Вставай!

Отплевываясь кровью, ливонец привстал на колено, а затем и в рост поднялся. Покачнулся. Зло зыркнув на Григория, отвел взгляд:

– Мне есть что сказать тебе, князь…

– Да неужто? – ухмыльнулся Григорий. – Что ж, говори, выслушаю, так и быть.

– Это важно для твоих командиров. Отведи меня к ним.

– Быть по-твоему, – равнодушно кивнул сотник. – Только имей в виду: мои командиры злы как черти и в случае чего поджарят тебя, словно утку на вертеле. Так что лгать не советую. Тем более что Феллину, – он махнул рукой в сторону крепости и доносящегося грохота канонады, – со дня на день придется-таки спустить рыцарский флаг и сдаться на милость царя нашего батюшки. А чтобы секрет твой напрасным или худым не оказался, ты мне его по дороге расскажешь. Не понравится – утоплю в первом болоте. Сам знаешь: их тут немало.

Только на рассвете, вернувшись со своей героической сотней и пленными ливонцами на родную позицию, Григорий доставил Карла фон Штадена в деревушку, где расположился штаб русской армии. Вошел через широкие ворота во двор, отряхнул кольчугу, потопал, сбивая с сапог грязь. Тысяцкого, непосредственного командира молодого князя, в лагере не оказалось, и потому Григорий решительно направился прямо к полководцам.

– Спят? – спросил он у знакомого стрелецкого сотника, чьи люди несли нынче караул.

Бородатый стрелец смачно зевнул и вместо ответа спросил:

– Потрепали, княжич?

– Есть немного, – признался Григорий. – Так спят или нет?

Тот пожал плечами:

– Кто ж их знает? Они мне не докладываются. Но вроде не спят. Всю ночь свечи жгли – знай только новые подноси!

– Совещались?

– Похоже не то. Видел: сидели пресветлый князь Курбский и Алексей Федорович, трапезничали, вино пили и разговоры вели.

– И Алексей Федорович вино пил? – удивился Григорий.

– Да нет, пил Андрей Михайлович. А Алексей Федорович все больше на траву заморскую налегал. Другие командиры тоже были. Потом все разошлись, а князь и Алексей Федорович долго еще бодрствовали. Всех ординарцев вон выставили, – с усмешкой добавил стрелец. – А недавно вот завтракать изволили. Опять вина просили. Теперь-то, может, и заснули уже. – Нахмурился: – Да коли даже и бодрствуют, все одно вряд ли до себя допустят. Сердитые они!

– А я все ж попробую, – сказал Засекин.

– Воля ваша, княжич.

Григорий прошел мимо охраны из стрельцов, махнул идущим позади себя двум новикам: мол, тащите сюда пленного. Стрелецкий сотник, окинув хмурым взглядом ливонца, открыл перед Засекиным дверь.

Григорий прошел сени, доложился сонному ординарцу. Тот, приоткрыв дверь, в свою очередь сообщил:

– К вам сотник, князь Григорий Засекин.

– Зови, – ответил после паузы знакомый голос.

Григорий узнал его – он принадлежал князю Курбскому. Молодой командир вошел и остановился на пороге.

В гостевой литовской избы, при сером утреннем свете, хмуро трапезничали два полководца – Алексей Адашев и князь Андрей Курбский.

На простом деревенском столе стояли высокие серебряные кубки и кувшин с остатками вина. На турецком чеканном серебряном блюде холмом поднимался наполовину разделанный копченый окорок; лежали наструганное ломтями заветренное мясо и хлеб. Григорий потянул носом: ах, какой аромат пряно-острый! Проголодался он за эту ночь.

– Ты прямо аки солнце светишься, Засекин, – хмуро заметил Курбский. В расстегнутой до середины груди белой рубахе, он сидел, привалившись к спинке широкой скамьи, крупный золотой крест путался в волосах. В левой руке был зажат кубок, в правой – охотничий кинжал с нанизанным на него подмороженным яблоком. – Что ливонцев отбили, знаем уже, – продолжал князь. – Или еще что нового есть?

Алексей Адашев в застегнутом на все пуговицы черном кафтане тоже уставился на сотника. Полководцы стояли сейчас перед тяжелым выбором, потому и не спали. Уже нынче собирались они отдать приказ о штурме неприступного Феллина – тянуть и далее не имело смысла, ибо овдовевший царь мог в любой момент обвинить их в «предательском» затягивании войны. Но жертвы, которые приходилось бросать в этом случае на алтарь победы, представлялись им огромными.

– Есть добрая новость, Андрей Михайлович, – оживленно откликнулся сотник. – Взял я только что у холмов офицера ливонского, так весьма интересную историю он поведал. Оказывается, ландскнехтам, что Феллин защищают, давно уже жалованья не платят. Более того, все дома в городе разбомблены и выгорели, один только детинец их басурманский и стоит пока. Наемники же мечтают сдать и город, и своего командира, после чего – положиться на нашу милость. Ландскнехтов этих сотни три, не больше, но стóят они, как я понимаю, дорогого. А самих рыцарей у магистра не более ста человек: ну, сержанты там, прислуга, все, что положено. Однако рыцари только замок магистра защищают, сам детинец, а вот ворота и стены городские – те самые ландскнехты. Последний же артиллерийский обстрел, который им Алексей Федорович учинил, – Григорий отвесил почтительный поклон в адрес второго своего благодетеля, – едва вконец не извел наемников. Совсем, словом, затужили басурмане.

Глаза Адашева заблестели:

– Неужто правда?! А то я уж начал думать, что им наши ядра – как мед с конфетами: только подавай!

– Правда, истинный крест, правда! Да я вам сейчас этого бедолагу прямо сюда доставлю, сами его исповедь послушаете. А главное, знайте: командир этим ландскнехтам, немчуре наемной, – двоюродный брат моего пленного, Адольф фон Штаден. Кузен по-ихнему. Смекаете, каков поворот? – Григорий стушевался вдруг своего чересчур вольного разговора, но старшие товарищи широко улыбнулись, как бы поощряя его пыл и жар. – Так мне привести его?

– Веди, Гриша, веди, – кивнул Адашев. – Новость-то, кажется, и впрямь хороша, а? – подмигнул он Курбскому.

Через несколько минут ливонской офицер повторил слово в слово рассказ русского княжича и добавил, что брат его поверит только одному человеку – ему, Карлу фон Штадену.

А еще через четверть часа Курбский и Адашев решили: штурм Феллина отложить. По крайней мере на сутки или двое.

– Что ж, Андрей Михайлович, – обратился, когда ливонца вывела охрана, повеселевший Адашев к своему товарищу, – рисковать, думаю, мы ничем не рискуем, зато польза, коли дело выгорит, великая будет!

…В ночь на 30 августа 1560 года русские полки – из конных дворян и стрельцов – начали стягиваться к городу. Первоочередной целью были главные ворота Феллина. С другой стороны мощной крепости Адашев усилил бомбежку стен – для создания видимости, будто русские вот-вот пойдут на штурм, потому-де и пытаются ослабить защиту стен.

Несколько сотен конных русских дворян и казаков приблизились к воротам едва не вплотную – на них была возложена особая миссия. Перед рассветом мост неожиданно опустился, и ворота города, тихонько скрипнув, начали открываться. Это и послужило сигналом – сотни русских конников ворвались в Феллин.

Победа была близка, но еще не одержана. Магистр Вильгельм фон Фюрстенберг ожидал предательства со стороны ландскнехтов, возглавляемых наемником-аристократом Адольфом фон Штаденом. Старый магистр предлагал даже расплатиться с ними золотой посудой и украшениями из собственной казны, но немецкие наемники лишь сделали вид, что согласны. Тогда магистр отдал распоряжение своим рыцарям запереть замок и ждать. Когда русские ворвались в город, оказывать им сопротивление было, по сути, некому.

Григорий Засекин, возглавлявший одну из сотен, что первой ворвалась в Феллин, был поражен увиденным – ни одного целого дома не осталось в городе! Груды камней и устрашающие пепелища предстали взору: артиллерия Алексея Адашева поработала на славу! Проезжая по разрушенным улицам города, Григорий первым натолкнулся на безоружный отряд ландскнехтов. Русские были заранее предупреждены: сечь головы в городе не стоит, ибо наемники предательством купили себе жизнь и свободу. Их по предварительной договоренности с Карлом фон Штаденом отпустили, вернув даже оружие. Уже через час, при мечах и копьях, ландскнехты покидали Феллин. Каждому за городскими стенами должны были выдать и по лошади – дабы смогли добраться, кто куда пожелает.

Присмиревшие, молча проходили они по разбитым улицам мимо русской конницы, когда Григорий Засекин вновь увидел старого знакомца Карла фон Штадена. На сей раз – с увечной рукой на перевязи. Григорий хмыкнул: недаром все-таки он пленил его – вон как оно все вышло! Фон Штаден был отпущен двумя русскими полководцами, сумел вернуться в город, где его хорошо знали, и договориться со своим кузеном и его старшинами, которые и сдали в итоге русским неприступный ливонский город.

– Я сдержал свое слово, князь! – проходя мимо сотника дворянской конницы, весело крикнул он. – Вы гордитесь мной?

– Теперь – да! – ответил насмешливо Григорий. – Но берегитесь петли – свои не простят вам предательства!

– А я не прощу вам своих пальцев! – Карл фон Штаден поднял перевязанную руку. – Мне их будет не хватать. Прощайте, князь!

– Прощайте! – небрежно бросил Григорий. – И берегите от русских медведей голову! – теперь в его словах слышалось куда больше насмешки, чем в свое время у противника.

Когда ландскнехты поравнялись с воротами, русские обнаружили, что те несут слишком много поклажи. Выяснилось, что, вспомнив о сокровищах магистра, которыми тот хотел расплатиться с ними, ландскнехты попросту обворовали его – унесли все, что смогли. Казаки обыскали воров и отняли практически всю ливонскую казну, отправив предателей-наемников прочь от Феллина с пустыми руками и проклинающими в душе всех русских.

Не знали тогда ландскнехты, что их в будущем ждет. Приехав в Ригу и проговорившись, какой ценой купили себе жизнь, почти все они, кто не успел вовремя улизнуть и покинуть город, были арестованы и повешены за крепостной стеной, и первым закачался на перекладине их командир Адольф фон Штаден. Кузен же его, сметливый и расторопный Карл, казни избежал, сумел улизнуть от возмездия.

А русских ждал впереди штурм цитадели – стоявшего в самом центре Феллина замка Вильгельма фон Фюрстенберга. Магистру было послано требование сдать замок, но он, как и предполагали Курбский и Адашев, отказался. К замку стали подкатывать бомбарды.

И опять начался ад. С методичностью часового маятника пушки разносили крепостные стены последнего оплота Феллина, его цитадели. Камни обрушивались на головы рыцарей. Но и ливонцы не отставали от своих заклятых врагов.

Рядом с Григорием пролетело ядро, выпущенное ливонской пушкой из замковой бойницы, – двух его товарищей рассекло пополам. Под ним самим убило лошадь – ее сразил залп ливонских мушкетов. Но когда бой продолжился в замке, все уже спешились. Много стрельцов полегло под огнем орденских пушек, но сила была за русскими. Ярость и сила. И когда ворота замка разлетелись, а за ними – и решетки, кинулись внутрь скопом и стрельцы, и казаки, и дворяне конных полков.

Стрелецкий отряд, ворвавшийся во двор замка, расстреливал противника из пищалей, сек бердышами защитников цитадели.

– Не пускайте русских к башне! – в стальном доспехе, управляя закованным в броню конем, кричал рыцарям бывший ландмаршал ордена Филипп Фюрстенберг.

После короткого боя дворяне, стрельцы и казаки захватили все подступы к башне, открыли и эти ворота. В замок магистра, спешившись, удало размахивая саблями, ворвались дворяне. Сотня Григория Засекина неслась впереди. Никому не обещали русские пощады и никому ее не давали. Но оставшиеся рыцари и не просили ее – умирая, забирали с собой и много противников.

Коридоры замка были завалены трупами и ранеными. Боеспособных становилось все меньше – единицы. Защитников теснили повсюду, на стенах замка, в тесных его коридорах.

Григорий был первым, кто бок о бок со стрельцами ворвался в главные покои орденского вождя. И когда несколько рыцарей, защищаясь до последнего, пали под мечами русских и дверь была выбита, сотник Григорий Засекин ввалился в залу с шахматными полами. Там, в кресле с высокой спинкой, восседал бывший магистр Вильгельм фон Фюрстенберг – сухой и седоволосый, в черном костюме и только одной выпуклой кирасе. Русские опешили, увидев его – бледного и неподвижного, точно статуя с крючковатым желтым носом.

Григорий, будучи князем и сотником, дал отмашку стрельцам, приблизился к магистру.

– Ваш меч, герр Фюрстенберг, – сказал он, протягивая руку.

Экс-магистр и комендант города, опираясь о подлокотники кресла, встал. Вытащил из ножен меч, перехватил за лезвие, отчего рука его, потерявшая уже былую силу, дрогнула, отдал молодому воину. И тут же глаза его блеснули: он узнал молодого воина! Сухо усмехнулся и кивнул. Принимая меч, поклонился и Григорий.

Дело было сделано – Ливонский орден сдал свою столицу. Еще один мощный город, откуда три столетия рыцари управляли народами Прибалтики и посягали на русские земли. Но орден проиграл последнюю свою войну, и его история подходила к концу.

В этот день Алексей Федорович Адашев, в присутствии князя Курбского, сказал своему подопечному:

– Ты взял магистра, Григорий, тебе и в Москву его везти пред царские очи! Но не сотником повезешь его – тысяцким.

Курбский, соглашаясь, кивнул:

– Это самое малое, что мы можем для тебя сделать. Будет время – сделаем больше.

– Со своей тысячей и поедешь, князь Григорий Засекин, – добавил Алексей Адашев. – Завтра же утром. – Он нахмурился, переглянулся с Курбским. – Да нет, уже сегодня получается. Тянуть не будем. – Он кивнул молодому князю: – Пару часов на сон – и в дорогу! И вот что еще, Гриша, – доверительно продолжил Адашев, – не говори ты пока никому, что это я тебя тысяцким сделал. Царь серчает на меня, значит, может и на тех осерчать, кто близок мне.

– Да как же так? – пробормотал Григорий.

– А вот так. Коли спросят, а тебя спросят, отвечай просто: Феллин помог взять и магистра пленил. Чем не заслуга? По-моему, так велика!

Засекин посмотрел на Андрея Курбского, но тот встретил его взгляд холодно. Тревога лежала на челе пресветлого князя.

– Ты слушай, слушай, – только и сказал он.

– Для пользы твоей говорю, – хлопнул Адашев новоиспеченного тысяцкого по груди. – А теперь ступай. Ступай.

Вперед тотчас были высланы гонцы, дабы известить царя о падении Феллина и захвате экс-магистра фон Фюрстенберга. Ответственность за его доставку легла на плечи князя Григория Засекина. И, покидая после недолгого сна лагерь под разрушенным Феллином, Григорий не знал, что творилось сейчас в душе Алексея Федоровича Адашева, его благодетеля и командира…

3

Путь в родные земли Григория Засекина с вверенной ему тысячей конных воинов лежал по завоеванным ливонским территориям, потом через свои города – Псков и Ям Запольский, Торопец и Волок. Все это время экс-магистр ордена ехал в просторной деревянной повозке вдвоем с сопровождавшим его секретарем. Выходил разве что к трапезе, а то и трапезничал в своей маленькой деревянной башенке на колесах. Крошечный замок с одним-единственным слугой! Ножей и вилок Вильгельму фон Фюрстенбергу не полагалось, тонких шнурков тоже, как и порошков разнообразных, дабы не учинил над собой чего-нибудь худого. Таков был приказ. Один раз в час, за исключением сна, магистра проверяли: жив и здоров ли? А секретарю его пригрозили жестокой пыткой, коли с хозяином что-нибудь приключится. Не хворым и в сознании должен был добраться пред царские очи магистр, столько хлопот доставлявший Москве долгие годы. Потому Григорий и посылал своего ординарца Пантелея, бравого юнца из костромских дворян, лично приставленного к нему Данилой Адашевым, спрашивать у магистра, не надо ли ему чего. Но тот, как правило, отмалчивался.

За чопорного немца на ломаном русском отвечал его секретарь:

– Вильгельм фон Фюрстенберг благодарит за заботу, но сейчас он желает отдыхать и просит его не беспокоить.

Пантелей пришпоривал коня и несся к командиру:

– Отдыхает он! Да говорить просто не хочет, и все тут!

– А ты видел, Пантелей, чтобы пса, которого изловили и силком волокли в клетку, с тобой дружбу водил? – усмехаясь, спрашивал его Григорий. – Вряд ли. Но мне поручили быть с ним обходительным да ласковым, как с барышней, – приходится исполнять.

Конным дворянам, и днем и ночью дежурившим по обе стороны повозки, только и видны были, что желтый ястребиный нос магистра, время от времени появляющийся в небольшом окошке, да ничего не видящие, точно ослепшие глаза надменного и гордого старика.

Нет, не таким представлял закат своей жизни Вильгельм фон Фюрстенберг! Гордые ливонские стяги еще шумели в грезах над его головой, как шелестят кроны больших деревьев в летнюю ветреную погоду. Но реальность была иной – страшной, хуже любого ночного кошмара. Слава растоптана, былые товарищи либо в землю легли, либо предали его. Чужая земля, ненавистная Русь, пожирала оставшиеся ему дни, изводила тряской на бесконечных кривых дорогах.

Чужие мили, чертовы мили.

Адашевым дан был Григорию указ: шесть часов в сутки на сон, час – на трапезы, остальное время – скорый путь. Когда же пошли земли великого княжества московского, тысяцкий вздохнул спокойнее. Выслал вперед отряд – оповестить двор о приближении ценного живого трофея.

Москва встретила Григория осенним увяданием садов, в которых тонула столица, бирюзой и золотом церковных куполов. Желтый нос Фюрстенберга все чаще появлялся в окошке ливонской повозки. Как магистр ни старался держаться отстраненно, чужой уклад все же вызывал у него интерес. Вот сверкнула Яуза, а вот и Москва-река. Дым над трубами домов. Купцы и черные люди. Расторопные мужички с пилами да топорами. Столица продолжала строиться и разрастаться: домишками и теремами, церквушками и соборами; всё новые люди стекались сюда, к окраинам, находя тут, подле царских стоп, родной дом.

Наконец въехали в саму Москву. К вечеру пришла прохлада. Угасал шум на рынках. Показался вдали Кремль. Желтый нос магистра так теперь и торчал из окошка. Барыни и барышни с прислугой прогуливались, дворяне при саблях.

Еще на последней остановке, в безымянном селе, магистр приказал нагреть для него воды в кадке, искупался и переоделся в чистое: вычищенный черный камзол и черные бархатные штаны – все расшито было серебром. Знал он, куда его везут. Не хотелось магистру предстать пред молодым русским царем уставшим стариком, измученным и жалким.

– Вы отдадите мне меч, князь? – спросил он утром, когда готов был двинуться в дорогу.

– Нет, господин магистр, не отдам, – ответил Григорий. – Вы не гость – вы пленник царя всея Руси, Иоанна Четвертого Васильевича. Меч я передам вельможам, а уж государь сам решит, как быть с первым ливонским клинком. Со вторым, – поправил себя Григорий. – Первый остался у вашего преемника, но это, полагаю, ненадолго. – Тысяцкий Засекин не сомневался: препроводив Фюрстенберга в Москву и передав его с рук на руки боярам, он вернется в Ливонию и достанет Готгарда Кетлера! Чувствуя, что отказом задел старика за живое, юноша вздохнул: – Я бы отдал вам меч, господин магистр, но не положено – не моя воля.

Магистр кивнул, что означало: «Я смиряюсь с уготованной мне судьбой».

И вот теперь, когда солнце уходило за рыжие купола столицы, они въехали в Кремль. Григорий думал, что им позволят переночевать и царь примет магистра завтра, но Иоанн распорядился иначе. Ему не терпелось увидеть магистра ордена, ведь он был уверен, что со взятием Феллина и пленением Вильгельма фон Фюрстенберга Ливонский орден пал пред русским оружием, сдался на милость Москвы окончательно. То была законная и значительная победа после Казани и Астрахани. Он, Иоанн, добьет остатки ливонцев и сам, единолично будет решать, куда направить следующий шаг: в сторону Польши, Литвы, Швеции, Крыма, Турции?..

А пока что он примет пленника и посмотрит ему в глаза: ведь это магистр Вильгельм фон Фюрстенберг и архиепископ Евстафий бросили Москве перчатку!

В Кремле охрана Засекина, из его боевой сотни, передала магистра Фюрстенберга здоровенным царевым стрельцам в ярко-красных кафтанах. К Засекину вышел в сопровождении многочисленной охраны и дьяков богато одетый статный боярин лет сорока, черноволосый и чернобородый, с ледяными глазами. Поклонился Вильгельму фон Фюрстенбергу, и тот ответил боярину поклоном.

Вперед вынырнул дьяк-переводчик, весь превратился в слух.

– Рады видеть вас в стольном городе Москве, магистр, – обратился к пленнику боярин. – Вскоре вы увидите, что не только огнем пушек умеют потчевать русские своих противников, но и добротой царской. Иоанн Васильевич ждет вас, хочет словом перемолвиться и дружбу свою предложить. Прошу вас!

Магистр поклонился еще раз. Процессия из придворных уже увлекала его и несла вверх по лестнице, когда боярин, не думавший торопиться, взглянул на Григория.

– Ты ли тот самый тысяцкий, что магистра взял? – спросил он, оглядывая с ног до головы молодого воина.

– Он самый, – ответил Григорий с должным поклоном.