Текст книги "Их хотели лишить Родины"

Автор книги: Дмитрий Лисовенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

В этом отношении примечательна история с госпожой X.

Однажды перед закатом солнца, когда лагерь ля-Куртин был уже обложен со всех сторон карательными войсками, патрули куртинцев заметили пробиравшуюся в лагерь молодую француженку. По тому, как она пробиралась в лагерь, оглядываясь поминутно вокруг и стараясь быть незамеченной, можно было определить, что женщина идет в лагерь с какими-то определенными целями. Встреченная патрулями, француженка попросила проводить ее в Куртинский Совет. В Совете она объяснила, что она жительница одной из соседних с лагерем общин.

– Не смотрите на меня, как на подосланного к вам человека, – сказала она. – Я ваш друг и пришла к вам с добрыми намерениями.

В результате разговора с молодой француженкой Куртинский Совет узнал, что она направлена в лагерь по решению жителей общин, которые были эвакуированы французской полицией перед началом блокады лагеря карательными войсками. Жители общин передают всем русским солдатам сердечный привет и желают им успехов [217] в их справедливой борьбе; они хотели бы знать, как долго продлится эта борьба и что ожидает русских солдат, если они потерпят поражение.

В заключение француженка сообщила, что пославшие ее в лагерь жители общин хотели бы знать, чем они могут помочь русским солдатам.

– Русские солдаты лагеря ля-Куртин, – заверила француженка, – оставили о себе хорошую память. Они помогали нам в нашем труде, были внимательны и добры к нам и нашим детям.

Прощаясь и пожимая руки членам Совета, француженка проговорила:

– Не называйте никому моего имени. Скоро я опять буду у вас.

Благородный поступок молодой француженки был тепло встречен всеми членами Куртинского Совета. Мысль, что простой французский народ поддерживает русских солдат и признает их требования справедливыми, ободряла куртинцев и вливала в них новые силы. Выполняя наказ молодой француженки, Куртинский Совет нигде и никому не называл ее имени. Она стала госпожой X.

Через два дня госпожа X снова посетила Куртинский Совет. На этот раз она информировала куртинцев о тех мероприятиях, которые были проведены французской полицией в окрестных общинах в связи с подготовкой к расправе над революционными русскими солдатами. Она сообщила, что французские власти распространяют среди жителей общин ложные слухи о куртинцах, чтобы восстановить французов против русских солдат, укрывшихся в лагере ля-Куртин. Так, полицейский комиссар объявил жителям общин, что «мятежники» Куртинского лагеря вырыли подземные ходы, выходы из которых ведут в окрестные леса и к городу Фельтен. «Пользуясь этими подземными ходами, – говорил полицейский комиссар, – русские солдаты из лагеря ля-Куртин могут безнаказанно грабить население, насиловать женщин и творить другие бесчинства».

Госпожа X заверила куртинцев, что жители общин не верят ложным слухам, распространяемым французской полицией, и остаются друзьями русских солдат.

Следующая встреча куртинцев с госпожой X была очень короткой. Она происходила за несколько часов до начала расстрела революционных русских солдат русско-французскими карательными войсками. Госпожа X пришла [218] в лагерь встревоженной и взволнованной. Она сообщила куртинцам, что по тому, как ведут себя сейчас в общинах французские полицейские чины, нужно ожидать с часу на час начала расправы с лагерем ля-Куртин. Французская полиция открыто говорит об этом жителям общин и требует, чтобы мэры общин присылали как можно больше ложных донесений о бесчинствах куртинцев и их полной деморализации.

Это была последняя встреча куртинцев со своим неизвестным другом. Через несколько часов лагерь ля-Куртин окутался дымом артиллерийских разрывов...

Вот к этому французскому другу и намеревались пробираться Глоба и его два товарища, чтобы при его содействии уйти от карателей.

Когда шел этот разговор, три куртинских солдата, также уцелевших от расправы, несмело подошли к Глобе и его товарищам.

– Разрешите и нам пойти с вами, – робко сказал один из них. – Мы думаем, вы не будете против этого возражать... Вместе были на фронте, до конца были здесь, вместе пойдем и дальше, – закончил он.

– Конечно, – ответил Глоба, – мы не оставим вас... – Он не успел закончить фразу, как поблизости послышался крик бегущих штурмовиков.

– Вот они! Бей их!.. – Защелкали затворы винтовок.

Младший унтер-офицер, возглавлявший отряд штурмовиков, выбежал вперед, солдаты, следовавшие за ним, окружили Глобу и его товарищей.

– Опоздали, – сказал Варначев и остановился.

Остановились и остальные. Их было шестеро, и они решили сопротивляться, стали выжидать, пока штурмовики подойдут поближе, теснее сомкнут кольцо. Однако счастливый случай решил судьбу куртинцев. Когда унтер-офицер штурмовиков подошел к куртинцам и предложил им сложить оружие, из-за угла казармы вышла большая группа штурмовиков, во главе которой был офицер 1-й бригады капитан Жуков. Он также командовал подразделением штурмовиков. Жуков был командиром той роты, в которой служил Глоба. Зная Глобу давно, еще с русского фронта, Жуков ценил его боевые качества и всегда относился к нему с подчеркнутым вниманием. И вот теперь, встретившись с Глобой в эту роковую минуту, он решил облегчить его участь. Увидев Глобу, Жуков [219] подал команду: «Взвод, стой! Смирно!» – и быстрыми шагами направился к группе захваченных куртинцев. Командир взвода штурмовиков четко отрапортовал ему:

– Ваше благородие! Захвачены руководители мятежников и их помощники.

Жуков, постояв минуту и внимательно посмотрев на всех куртинцев, спросил:

– Кто среди вас Глоба?

– Я! – ответил Глоба.

– Это вы и есть тот самый Глоба? Младший унтер-офицер, председатель Куртинского Совета? – спросил еще раз капитан Жуков, делая вид, что не узнает Глобу.

– Да, – ответил вторично Глоба.

– Почему у вас нет нашивок на погонах? – спросил Жуков.

– Теперь свобода, господин капитан, да и в тяжесть они мне, – ответил Глоба с некоторой иронией, тоже делая вид, что не знает капитана Жукова.

– Надеюсь, вы узнаете меня? – обратился Жуков к Глобе.

– Как же не узнать, – сказал Глоба. – Вместе были на фронте в России, вместе воевали и здесь. Вы еще представляли меня к Георгию четвертой степени.

– А это кто с вами? – спросил капитан Жуков.

– Это мои товарищи! – ответил Глоба.

– Так это вы в течение многих суток оказывали сопротивление правительственным войскам? Вы, я хочу этим сказать, под вашим руководством...

– Да, под руководством Куртинского Совета солдатских депутатов, председателем которого являлся я, – ответил Глоба.

– Я должен сказать вам, господин капитан, – продолжал Глоба, – что сопротивление куртинских солдат было вызвано действиями штурмовиков. Неужели солдаты не должны защищать себя, когда на них совершено предательское нападение? Буржуазные законы не признают за народом этого права, но народ, борющийся против зла и насилия, признает за собой это право. Сейчас наступила новая эпоха в истории русского народа. Народ не хочет больше быть рабом. Мы, куртинцы, являемся частью народа и не хотим проливать свою кровь за интересы русских помещиков и капиталистов. Вот в чем и заключается вся наша вина, – сказал Глоба. [220]

– Да, но ведь вас немного, да и Россия от вас далеко, – возразил на это Жуков.

– Сегодня нас тысячи, завтра будут сотни тысяч, – заявил уверенно Глоба.

Было видно, что капитан Жуков хорошо понимал Глобу и, может быть, втайне даже сочувствовал ему, что было заметно по тому, с каким вниманием он слушал его. Однако Жуков ничего не сказал на последнее замечание Глобы. Наступило короткое молчание, которое прервал Глоба:

– Господин капитан! Вы обвиняете нас в том, что якобы мы виновники тех чудовищных преступлений, которые произошли за последние дни. Не будем вдаваться в обсуждение причин, вызвавших эти преступления. Что же касается сопротивления революционных солдат – это их право, данное им революцией.

– Ваше поведение не оправдывает вас. Вы председатель Куртинского Совета, к тому же вы унтер-офицер... Вы знаете, что вас ожидает? Не раскаиваетесь ли вы в своих поступках? – спросил снова Жуков.

– Нет, не раскаиваемся. А ожидает нас то, чего мы все ожидали, находясь в лагере ля-Куртин, – ответил спокойно Глоба. – Если вы расстреляли целую бригаду, то что вам стоит расстрелять шесть, десять, наконец, сто человек?..

– А все же не раскаиваетесь ли вы теперь? – вторично спросил Жуков, обращаясь непосредственно к Глобе. – И как вы смотрите на то, что вас ожидает?

– Об этом спросите моих товарищей, – сказал Глоба. – За себя я уже ответил.

– Я вас спрашиваю, в первую очередь вас, вы – председатель Совета, под вашим руководством совершалась измена, протекал мятеж! Ваша работа шла на пользу врагам революции, а не народу!..

– Нет! – ответил Глоба с заметным волнением. – Право на нашей стороне. Если же нас и обвиняют в измене, то только потому, что законы и сила оружия пока что на вашей стороне, на стороне наших врагов.

Не дав Жукову возразить что-либо на реплику Глобы, один из его товарищей выступил вперед и сказал:

– Мы раскаиваемся в одном, господин капитан, что мы на оружие правительственных войск запоздали ответить оружием, на что имели право. Мы надеялись на гуманность высших властей страны, в которой находимся. [221]

Не желая больше слушать, Жуков резко оборвал говорившего:

– А вы знаете, что вас расстреляют?

– Мы уже ответили на этот вопрос, – сказал Глоба. – Вы расстреляли тысячи! Что же представляем мы для вас?

Наступила короткая, но напряженная пауза, которую нарушил Жуков:

– Сожалею, но вы должны быть сурово наказаны. Ничто другое вас не ожидает. Вы поддались провокации немецких агентов и стали служить врагу. Поэтому к вам и была применена сила оружия, как она была применена к мятежникам в России.

– Господин капитан! – прервал Жукова Глоба. – Нашу точку зрения на революцию в России и на события здесь, в лагере Куртин, вы теперь знаете. Если вы собираетесь судить нас судом «правосудия», мы свои показания дадим суду. Если же вы собираетесь судить нас подобным судом, – Глоба указал в сторону груды зверски убитых куртинцев, – то можете действовать, пощады мы не просим, мы в ваших руках...

– Бросьте ваше оружие! – сказал Жуков. – Я передам вас французам. Я не имею права этого делать, но ради вас делаю. Неприкосновенность вашу гарантирую.

И действительно, Жуков сдержал свое слово. Одному из своих унтер-офицеров он приказал взять двух солдат и сопровождать куртинцев к начальнику французского штаб-поста, которому он написал короткую записку. К вечеру 20 сентября три французских кавалериста приняли арестованных куртинцев от штурмовиков и доставили их в главный «сортировочный» штаб деревни Сен-Дени.

Так по воле случая, столкнувшего уцелевшую горстку руководителей Куртинского Совета с капитаном Жуковым, лично знавшим Глобу, председатель Куртинского Совета и его два товарища избежали расправы штурмовиков и были переданы французским властям.

* * *

В 11 часов 20 сентября 1917 года весь лагерь ля-Куртин был занят карательными войсками. В лагерь вступили части 3-й пехотной и 2-й артиллерийской бригад. Вслед за ними вошли в лагерь французы.

Пять суток длился обстрел и штурм Куртинского лагеря, [222] пять суток русских революционных солдат осыпали градом снарядов.

Под тяжестью костлявой руки голода, под ударами карательных войск пал революционный лагерь, но не угасла борьба, начатая в этом лагере, не упала революционная стойкость русских солдат, поднявших Красное революционное знамя. Борьба русских революционных солдат во Франции продолжалась, хотя и приняла иные формы.

Часть третья. В пустынях Северной Африки

Глава I. Реакция заметает следы своих преступлений

После кровавой бури, пронесшейся над лагерем ля-Куртин, наступило затишье. Его временами нарушала только охота карательных отрядов за случайно оставшимися в живых и вырвавшимися из лагеря солдатами.

Расправившись с «мятежниками», карательные войска начали поспешно заметать следы своих беспримерных злодеяний: хоронили убитых, засыпали отрытые окопы, сносили пулеметные гнезда, снимали телефонные станции, увозили артиллерию. Во всех казармах и бараках было собрано оружие, разгружены склады боеприпасов и другого военного имущества, все это срочно было отправлено в Ангулемский артиллерийский парк.

Постепенно в родные места возвращались жители, в одиночку и группами, отдельными семьями и целыми деревнями. Казалось, все входило в нормальную колею и принимало свой обычный вид. Но Куртинский лагерь уже был не тот: его гарнизон был частью уничтожен, частью пленен, аккуратные казармы и бараки, вековая роща сильно повреждены артиллерийским огнем карателей. Над зданием Куртикского Совета уже не реяло больше Красное знамя.

Каковы же были итоги Куртинской трагедии? Чему были равны потери куртинцев, поднявших знамя борьбы, за прекращение войны, за свои права? Каковы были разрушения, причиненные лагерю пятисуточной бомбардировкой?

Французское командование, принимавшее активное участие в кровавой расправе над революционными солдатами 1-й русской бригады, всевозможными средствами пыталось скрыть совершенное преступление. Французские [226] власти старались представить дело так, что в лагере ля-Куртин, собственно, ничего трагического не произошло, что пятисуточная артиллерийская бомбардировка лагеря никому не причинила вреда и не принесла никакого ущерба. Она-де распугала только грачей и ворон в лагерной роще. От нее якобы пострадало только около 60 человек – девять были случайно убиты и 49 случайно ранены. Эти данные приводились в официальных документах штаба генерала Комби по куртинскому делу.

Что же касается слухов, распространявшихся среди жителей окрестных деревень об огромных жертвах гарнизона лагеря, то им не следует доверять, так как они ни на чем не основаны и противоречивы. Ведь одни говорят, что убитые исчисляются несколькими сотнями, другие утверждают, что число убитых измеряется тысячами. Все это, дескать, вымыслы досужих людей – утверждали французские власти. Эту же версию бескровного подавления «мятежа» русских солдат повторяет Пьер Пуатевен в своей брошюре «Сражение в центре Франции в 1917 г.».

«Не верьте разговорам куртинских жителей, – убеждает автор, – действительные итоги жертв – это девять убитых и 49 раненых».

Впрочем, для точности автор говорит еще об одном убитом солдате из русских карательных войск и об одном французском солдате, который умер от тяжелых ран. Однако, чувствуя, что данные о потерях куртинцев настолько преуменьшены, что им не поверит даже самый доверчивый человек, автор призывает на помощь следующие аргументы:

«Может быть, – пишет он, – эти данные о числе убитых куртинских мятежников кому-либо покажутся сомнительными. В таком случае мы отсылаем их к настоятелю церкви для проверки приходского регистра, в списках которого должны значиться имена и фамилии убитых. Но ни в регистре актов гражданского состояния, ни в других записях не упоминается об убитых в лагере Куртин», – с удовлетворением замечает автор.

Несостоятельность этого аргумента настолько очевидна, что говорить об этом едва ли есть необходимость.

Русское военное командование во Франции тоже предпринимало все возможное к тому, чтобы скрыть размеры совершенного им преступления.

Генерал Занкевич в своих ежедневных донесениях в Россию о ходе «усмирения» революционного Куртинского [227] лагеря приводил заниженные сведения о потерях куртинцев от артиллерийского огня карательных войск. Вот как выглядели эти донесения.

1-я сводка«В течение 3(16) сентября по бунтовщикам лагеря Куртин нашей батареей было выпущено 18 снарядов, убитых 1 и ранено 11 человек»{59}.2-я сводка«Утром 4 (17) сентября по мятежникам Куртин выпущено нашей батареей 30 снарядов. По собранным к вечеру 4 сентября сведениям, среди мятежников убитых 3 и раненых 36»{60}.3-я сводка«Сегодня, 5 (18) сентября, наши артиллеристы выпустили по мятежникам 600 снарядов. Констатированные потери мятежников до вечера 5-го сентября – 10 убитых, а раненых – 44... Действительные потери мятежников должны быть значительнее. По сведениям, в роще у лагеря много трупов мятежников, пытавшихся бежать из лагеря во второй день блокады и расстрелянных собственными пулеметчиками»{61}.4-я сводка«Шифрованная телеграмма из Парижа, от генерала Занкевича. Франция. 14 (27) сентября 1917 г. Доношу точное число потерь при усмирении Куртинского мятежа: в частях дивизии один убитый, 5 раненых; у мятежников 8 убитых, 44 раненых» {62}.

Последняя итоговая сводка штаба генерала Занкевича уже не принимает в расчет данных, приведенных в трех первых сводках. Она приводит те данные, которые были даны штабом генерала Комби, нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что эти данные являются грубой фальсификацией.

Чтобы знать действительные размеры жертв 1-й русской революционной бригады в лагере ля-Куртин, достаточно просмотреть официальные документы о состоянии [228] русских войск во Франции на май – сентябрь 1917 года. На основании этих документов можно судить как о численном составе 1-й и 3-й бригад, так и о составе их маршевых батальонов, а также о численности солдат 3-й бригады, оставшихся в лагере ля-Куртин после раскола дивизии, и о числе куртинцев, захваченных карательными войсками в дни кровавой расправы.

Из этих документов известно, что 13 июня (31 мая) в лагерь ля-Куртин прибыла 1-я бригада в составе 136 офицеров и 10 300 солдат. В тот же день, к вечеру, из лагеря ля-Майльи прибыл в Куртинский лагерь и 1-й маршевый батальон в составе 39 офицеров и 2507 солдат. Таким образом, 1-я бригада вместе со своим маршевым батальоном насчитывала 12 807 солдат.

Через три дня вслед за 1-й бригадой в лагерь ля-Куртин прибыла и 3-я бригада в составе 113 офицеров, 5887 солдат.

Таким образом, общая численность русской дивизии по прибытии ее в лагерь ля-Куртин составляла 18 694 человека.

После раскола дивизии и ухода 3-й бригады в лагерь Фельтен в лагере ля-Куртин с 1-й бригадой осталось 700 солдат 3-й бригады. Следовательно, из общего числа 5887 солдат 3-й бригады в лагерь Фельтен ушли 5187 человек. В лагере же ля-Куртин вместе с оставшимися 700 солдатами 3-й бригады было 13 507 человек. Если из этого состава исключить 100 солдат 1-й бригады, ушедших в день раскола дивизии в лагерь Фельтен, 400 человек, ушедших 1 августа, и около 100 человек, ушедших туда же 15 сентября, т. е. накануне расстрела, то в Куртинском лагере оставалось 12 907 человек.

Генерал Занкевич не совсем точно придерживался этих документальных данных. Он считал округленно, что численность 1-й бригады в лагере ля-Куртин была около 10 тыс. человек, включая в это число и 700 человек 3-й бригады, оставшихся в лагере после раскола дивизии. Но если взять для расчетов эту круглую цифру, которой оперировал штаб генерала Занкевича, то и в этом случае число убитых и раненых куртинцев далеко превысит ту цифру, которая зафиксирована в официальных отчетах русского и французского командования.

В самом деле, если считать, что численный состав солдат 1-й бригады в лагере ля-Куртин имел всего лишь 10 тыс. человек, то, по сводкам, в руки карательных войск [229] за вычетом официальных потерь должно было бы попасть. 9895 человек. Однако число зарегистрированных штабом генерала Занкевича куртинцев, оказавшихся в руках карательных войск, значительно ниже. Это видно из последнего донесения генерала Занкевича и военного комиссара Раппа. Вот это донесение:

«...В. Секретно. Анаксагор из Парижа. 7 (20) сентября 1917 г. Прошу передать копии военному министру и главковерху... С утра 6 сентября{63} наши войска были введены в оставшуюся еще не занятой часть лагеря и прилегающую к ней рощу, где было арестовано всего лишь 6 человек.По-видимому, сопротивление вечером велось лишь несколькими десятками людей, вооруженных пулеметами.... Число зарегистрированных нами мятежников 8515 человек. Таким образом, лякуртинский бунт ликвидирован нашими войсками без какого-либо активного участия французов»{64}.

Таким образом, вместо 10 000 человек в живых осталось всего лишь 8515 человек, которые и были захвачены карательными войсками и зарегистрированы в штабе генерала Занкевича. Расхождение в цифрах составляет 1485 человек, которые нигде не зарегистрированы: ни в штабе Занкевича, ни в штабе Комби, ни в приходских регистрах французских священников. Это и есть действительное число жертв, понесенных русскими революционными солдатами при расстреле лагеря ля-Куртин. Но и цифра 1485 человек не является максимальной. Она лишь приближенно говорит о понесенных куртинцами потерях в их борьбе с русской и французской реакцией.

Ведь нельзя же сбрасывать со счета команду выздоравливающих, которая состояла примерно из 350 человек, 700 человек 3-й бригады, которые после раскола дивизии остались в лагере Куртин, и две нестроевые роты, по 120 человек каждая.

Таким образом, если прибавить к указанным потерям лишь 700 солдат 3-й бригады, которые нигде не значатся, 350 человек команды выздоравливающих и 240 солдат нестроевых рот, итог жертв куртинской расправы будет приближаться к трем тысячам человек. Если же принять во внимание, что 1-я бригада в лагере ля-Куртин составляла [230] более 10 тыс. человек, то итог жертв куртинцев далеко превысит три тысячи человек.

Вот та цена, которая была заплачена русскими революционными солдатами во Франции за попытку остановить братоубийственную войну, развязанную международным империализмом.

Как явствовало из сводок генерала Занкевича, по «мятежному» лагерю за все время его осады было выпущено 648 артиллерийских снарядов. Само собой разумеется, что они причинили много разрушений как в лагере, так и в деревне. Было уничтожено много всякого имущества, как государственного, так и частного. Французские власти и это обстоятельство использовали в своих целях. Они обвинили куртинских солдат не только в «мятеже», но и в том, что они разграбили офицерское собрание, местные лавчонки и даже частные дома жителей деревни ля-Куртин.

Однако эта клевета была опровергнута показаниями жителей деревни ля-Куртин при опросе их специальной правительственной комиссией. В акте комиссии было сказано: «Мы опросили много людей, живущих в ля-Куртин, принадлежащих к различным социальным классам. Везде мы ставили вопрос: «Можете ли вы пожаловаться на русских... восставших?» И везде был один и тот же ответ: «Никогда мы не встречали (не имели случая) плохого отношения, допущенного русскими. Эти «мужики» в большей своей части простые, мистические, но очень мягкие. Они обожали детей, и играть с ними было самым большим удовольствием для них. Они были всегда честны и корректны... намного больше, чем их преемники американцы», «даже тогда, – говорили французские граждане, – когда некоторые из них появлялись пьяные, они и в этих случаях не допускали актов насилия». Жители Куртина единогласно заявляют, что комиссар полиции ввел в заблуждение французские власти о преступлениях русских войск, выселения которых он добивался любой ценой»{65}.

В этом акте записана лишь незначительная доля того, что сказали жители местечка ля-Куртин о своих русских друзьях. Но и этого достаточно, чтобы видеть всю несостоятельность [231] попыток французских властей оклеветать русских революционных солдат.

У французского народа было свое мнение о целях борьбы русских солдат лагеря ля-Куртин, об их моральном облике, и это мнение они не изменили, несмотря на все старания французской реакции.

На второй день после занятия лагеря Куртин правительственными войсками, т. е. 8 (21) сентября 1917 г., была создана смешанная франко-русская комиссия для выяснения причиненного ущерба казне и частному имуществу. Председателем комиссии был назначен военный комиссар русских войск во Франции Рапп. В результате работы комиссия составила акт, на основании которого генерал Занкевич запросил Временное правительство перевести денежный аванс для уплаты убытков.

Телеграмма была адресована военному министру Керенскому.

«В. Секретно. Петроград. Военному министру. От генерала Занкевича. Из Парижа. 24. X. 1917 г. Во время репрессий против неподчинившихся солдат лагеря ля-Куртин были нанесены убытки населению. Образована комиссия под председательством Раппа, чтобы установить размеры упомянутых убытков. Необходим аванс 5 000 000 (5 млн.) франков для уплаты возмещения убытков. Просьба перевести деньги моему комиссару Раппу»{66}.

На этом и заканчивается кровавая история расстрела русских революционных солдат во Франции, в лагере ля-Куртин. Но это был лишь первый этап борьбы русских солдат с русской и французской реакцией, пытавшейся силой оружия ликвидировать народные завоевания русской революции, лишить родины тысячи русских людей. Второй этап этой борьбы протекал уже не под небом Франции, а в знойных песках Северной Африки.