Текст книги "Скучный попаданец, или 500 лет назад"

Автор книги: Дмитрий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

–Направо – наше Коробьино – сказал Федор – а нам прямо.

–Так – подтвердил Семен – еще верст пять так же по краю леса, а дальше тоже направо. Но дорога тут уже одна должна быть.

Все залезли обратно в машину и поехали дальше, разве что скорость Седов теперь держал чуть поменьше. После памятного разговора атмосфера в машине была мрачной.

–Давайте я вам, что ли, музыку поставлю – предложил Седов.

–А что у тебя, старче, тут и музыканты есть? – удивился Федор.

–Музыкантов нет, а музыки – сколько хочешь. Правда, вам она будет непривычна, но есть у меня кое-что…

Седов воткнул флешку и пару минут искал нужное. Пассажиры тем временем, еще не устав удивляться новым чудесам, таращились на засветившийся экран бортовой системы, на котором вроде бы узнаваемыми буквами сами складывались и плыли в строках незнакомые слова.

–Не пугайтесь, сейчас пойдет звук – предупредил Седов, и все равно все вздрогнули, когда из динамиков раздался перебор струн.

Седова и самого пробирало от Высоцкого, и хотя песня была не из тех, которые будешь слушать часто, но записи он с собой возил. А перебор тем временем кончился, и в салон ворвался знакомый, хриплый и печальный голос:

В сон мне – желтые огни,

И хриплю во сне я:

Повремени, повремени,

Утро мудренее!

Но и утром всё не так,

Нет того веселья:

Или куришь натощак,

Или пьешь с похмелья.

В кабаках – зеленый штоф,

Белые салфетки.

Рай для нищих и шутов,

Мне ж – как птице в клетке!

В церкви смрад и полумрак,

Дьяки курят ладан.

Нет! И в церкви все не так,

Все не так, как надо.

Сперва таращащиеся в разные стороны, ища невидимого певца и музыкантов, пассажиры, на втором куплете уже начали вслушиваться в слова, почти все вроде бы привычные и понятные людям 16 века, но… какие-то не такие.

Я – на гору впопыхах,

Чтоб чего не вышло.

А на горе стоит ольха,

А под горою вишня.

Хоть бы склон увить плющом,

Мне б и то отрада,

Хоть бы что-нибудь еще…

Все не так, как надо!

Я тогда по полю, вдоль реки.

Света – тьма, нет бога!

А в чистом поле васильки,

И дальняя дорога.

Вдоль дороги – лес густой

С Бабами-Ягами,

А в конце дороги той —

Плаха с топорами.

Голос с надрывом, берущий за душу, свои невеселые раздумья о будущем, дальняя дорога, по которой они сами ехали, все это как-то сплеталось в один клубок, но странное дело – песня не усиливала тяжесть на сердце, а как будто наоборот – забирала ее и развеивала вместе с музыкой.

Где-то кони пляшут в такт,

Нехотя и плавно.

Вдоль дороги все не так,

А в конце – подавно.

И ни церковь, ни кабак —

Ничего не свято!

Нет, ребята, все не так,

Все не так, ребята!

Когда песня закончилась и все недолго помолчали, Седов сказал:

–Не надо отчаиваться. И у нас, как вы видите, и через пятьсот лет бывают проблемы, и жизнь подкидывает те еще испытания. Что-нибудь придумаем, пока вы живы.

–Старче – спросил расчувствовавшийся к концу песни Федор – а он… кто? Пел вот?

–Человек большого сердца – немного помолчав, сказал Николай Федорович – Много песен написал, стихов… Ну, как песни, только без музыки. Актером был, ну, лицедеем, только не ярмарочным, а настоящим. Мог заставить людей рыдать и смеяться. Умер рано. Такие в любые времена долго не живут. Но он жил уже тогда, когда голос, музыку и кино… ну, картинки, как оно на самом деле, научились записывать, и поэтому пока его слушают – он вроде как жив.

–Нет ли тут колдовства какого…

–Запись эта не живая, а как слова, хоть на чем написанные, повторяется только так, как записана была. Давайте я вам еще раз поставлю, послушайте, точь-в-точь все.

Послушали еще раз.

–А нам можно будет еще что послушать? – совсем по мальчишески влез Ефим – и посмотреть? Картинки эти?…

–Пока можно – тихонько усмехнулся Седов – пока работают мои… приборы… и машина, будет что вам послушать и посмотреть. Да вот, хотя бы – и он свободной от руля рукой достал из внутреннего кармана кошелек, бросил себе на колени, и, вытащив из него небольшой кусочек бумаги, передал его князю, после чего убрал кошелек обратно. Князь аккуратно взял то, в чем любой человек 21 века уверенно опознал бы обычный карманный календарик на 2020 год. На обратной стороне этого календарика было отличное цветное фото собора Василия Блаженного, на фоне кремлевской стены и ослепительно синего неба выглядевшего со своими цветными куполами совершенной игрушкой.

–Построят в Москве, на Красной площади, лет через пятьдесят. В честь взятия Казани – сказал он на немой вопрос князя – и это не рисунок, это фотография, то есть точный слепок, как он и выглядит.

–Умеют писать светом… – донесся с заднего сиденья потрясенный голос, естественно, Ефима.

–Нет, Ефим, там все сложнее, просто название такое придумали.

Князь некоторое время рассматривал календарик с обеих сторон, потом передал его назад, а сам негромко спросил у Николая Федоровича:

–Казань возьмут?… Уже через пятьдесят лет?.. Москва, конечно?

–И Казань, и Астрахань. Возьмут даже раньше, собор будут стоить несколько лет по случаю взятия. Москва, но она станет лишь столицей Руси, Русского государства, Российской империи или просто – России. Подробности позже, как обещал.

На такой ответ князь кивнул и замолчал, задумавшись. Седову показалось, что тоска и безнадежность исчезли с его лица, и оно приобрело какое-то иное выражение. Тем временем дорога ощутимо начала забирать вправо, в лесную чащу, хотя пока шла еще не по глухому лесу, а скорее по цепочке полян, перемежающихся лесными островками. Земля здесь тоже была подмерзшей, а вот лужи встречались чаще, но проблем это не доставляло. День склонялся к вечеру, в лесу было темновато, и пришлось включить фары.

–Семен – позвал Николай Федорович, высматривая Глебова в зеркало заднего вида – мы правильно едем? Хорошо бы, не доезжая до жилья, нам остановиться, а кому-то вперед сходить, посмотреть, что там и как, да хозяев предупредить, чтоб не напугать ревом да светом. Ты прикинь, где бы нам встать, скорость нашу примерно понял же уже?

Семен сначала просто кивнул, но потом, подумав, решил пояснить:

–Как въедем в чистый сосновый лес, так и надо будет встать. К Никодимычу я и схожу, а Гридя тут вокруг посмотрит.

Прикинув расстояние и направление, в котором они все это время ехали, Седов неожиданно понял, что, скорее всего, это тот самый сосняк на озере, в котором и стоял его дом и само Залесное, из которых он выехал сегодня утром (хотя уже невообразимо давно и как-то… далеко). Все слои мозга кричали, что это не может быть простым совпадением, но пока никакой подсказки к разгадке этой тайны не возникало. И вот впереди показались зеленые верхушки сосен. Седов сбавил скорость и, вскоре найдя удобное место, чтобы съехать с дороги, остановился у края не сплошного, хорошо просматривающегося, без кустов и подлеска сосняка, на пригорке, усыпанном порыжевшими иголками, заглушив машину. Все, кроме князя, вышли, размялись, прислушались – но стояла тишина. Семен, вздев саблю и перемигнувшись с Гридей, пошел дальше по дороге, Гридя, тоже вооружившись, начал ходить кругами вокруг машины, а все остальные просто стояли и сидели, глядя на начинающее малиноветь на западе закатное небо. Седов достал из багажника термос и, обойдя машину, напоил князя остатками еще вполне теплого чая. Ефим подошел ближе и с почти неслышным вздохом подал ему календарик.

–Оставь пока у себя, Ефим – тоже вздохнул Седов. Бутылка пластиковая… ну, из-под воды, тоже у тебя? А вообще, нам надо будет серьезно подумать, что мы будем говорить людям. Если меня еще переодеть можно, а вещи из моего времени прибрать, то машину уже никуда не спрячешь, а это такой след, по которому нас просто по расходящимся слухам найти можно будет. Вот у вашего Никодимыча сколько человек на подворье?

–Ну, сам он, с женой, сын его с женой же и детьми, вроде двое у них, работники… Человек десять примерно – ответил князь – но он надежный, не как… эти все…

–Он-да, а работники его? И как-то надо будет до них донести, чтобы они про нас молчали.

–Вокруг чисто, следы на дороге все старые и немного – доложил князю вернувшийся Гридя – о, а вот и Семен добрался до Никодимыча.

Вдали, но не так чтобы очень далеко, послышался лай собак. Он продолжился с минуту, после чего стих. Все прислушались, но больше никакого шума не последовало.

–Я выйду встретить Семена… на всякий случай – сказал Гридя, и получив кивок от князя, выдвинулся в сторону жилья немного в стороне от дороги.

Через несколько минут две фигуры, повыше – Семена, и пониже – Гриди, вместе подошли по дороге.

–Ворота открыли, пугаться не должны, я предупредил – сказал Семен – но ты это, старче… потише как-нибудь, а?

–Можно – сказал Седов – поедем тихонечко. Давайте в машину. Там колдобин нет?

–Нет, такая же дорога.

–Ну, я полный свет включать не буду.

Все снова расселись, и Седов на скорости не более 20 километров в час на подфарниках поехал среди сосен. Чистый лес просматривался еще хорошо, и почти сразу между стволов далеко слева заблестела водная гладь еще не замерзшего озера, а впереди в сумерках показалось некое строение. Подъехав ближе, Седов увидел, что на приличной поляне, скорее всего, бывшей вырубке, стоит построенный из тех самых сосен частокол, в некоторых местах перемежающийся задними стенами хозяйственных построек, тоже сложенных из бревен, а дорога выводит к воротам в этом частоколе, опять-таки собранным из приличного по толщине бруса. На вырубке-поляне было немного светлее, и все это было еще хорошо видно в подступающих сумерках, так что Седов погасил и подфарники. Одну из створок ворот придерживал молодой белобрысый парень, лет 17, с разинутым ртом глядевший на машину, а во дворе стоял еще кто-то со светильником.

–В ворота и сразу влево – сказал Седову Семен.

Николай Федорович аккуратно въехал во вполне приличного размера ворота и взял влево, сразу останавливаясь и глуша мотор. Парень кинулся закрывать ворота, закладывая створки двумя очень солидно выглядящими брусками. Все полезли из машины, и сделалось несколько шумно. Седов тоже вышел, и, обойдя машину спереди, встал около капота, оглядывая двор и встречающего их со светильником в руке человека. Это оказался высокий, не ниже самого Седова, но очень сухой и несколько сутулящийся старик, совершенно седой. Одет он был в простую рубаху и штаны, а сверху была накинута длинная меховая безрукавка. Тем временем Гридя помог выйти князю, и они оказались лицом к лицу с хозяином усадьбы.

–Здоров будь, дядька! – бодро сказал ему князь, однако, сломав голос на середине фразы – что с тобой приключилось, Никодимыч?! И где все твои?!

–Здравствуй и ты, княже – как бы через силу ответил тот – а нет больше моих. Три года тому, летом, поехали в Коробьино к куму, внуков показать. Подарков набрали, рыбки нашей с озера, ну и так еще чего. Должны были погостить дня три-четыре-пять, мы и не беспокоились. А через неделю приехал дозор твой… и сказал… что нету их…

Голос старика все-таки дрогнул.

–Я на лошадь, да в село. А там… наскочили поганые, давай полон хватать. Народ отбиваться, а они давай дома жечь. Мой-то с копьем не из худших был, сам учил, выскочил, да положил сколько-то, соседи видали… Ну, татары и обозлились… Его – стрелами… а кума с кумой, невестку, внуков, и всех кто у них в дому был… посекли… да дом тоже пожгли… потом и разобрать не смогли, кто угорел, кого зарубили… как головешки…

Старик опять замолк на некоторое время, просев голосом.

–И еще часть домов спалили они тогда, да не стали задерживаться, ускакали с полоном малым, да что нахватать успели. Я приехал – а всех уж отпели да похоронили, и пепелища разбирают.

–Мы тот набег на отходе тогда хорошо прижали – негромко сказал стоящий с другой стороны машины Семен – они в основном пленников-то бросали, правда, были и такие, кто саблей по горлу сначала… Татары, что ж…

–Да, потом кое-кто вернулся – так же через силу сказал старик – да только мои все в избе у кума были… Бабка моя, как узнала, так и слегла… Месяца не прошло, как схоронил я ее… Хорошее место, на пригорке у озера… Сам плохо помню то время, все как в тумане… Мужиков, что у меня работали, отпустил, ни до чего мне было… А приехал как-то вскоре староста Коробьинский и привез мне парнишку с девчонкой… тоже… сироты остались, родных побили, дом сгорел, родня сами без крыш, вот и решили ко мне приткнуть. Я и взял. Егорша, вон – кивнул он на парня у ворот, двенадцати весен тогда был, а Машка, сестренка его, девяти… Да так и живем втроем с тех пор.

–Считай, треть села мужиков тогда недосчитались мы в Коробьино – тоже негромко сказал Федор – татары тогда близко к городам не совались, а частым гребнем, но по окраинным селам пошли… пока в Рязань сообщили, пока на перехват да в погоню снарядились… Но про тебя мы не знали, Никодимыч…

–Да я что… у нас же тут выселки… – вздохнул старик – теперь уже подзатянуло…

К Никодимычу подошел Ефим и молча обнял его. Старик обозначил намек на улыбку, и тоже обнял его левой рукой, продолжая держать в правой небольшую лампу.

–Твоя рука, Никодимыч! – удивился тот – лекари же смотрели, сказали, сухожилие повреждено? Ты ж через то и из дружины ушел?

–Да видишь, какое дело, Фимка… Егорша-то, как отошел, говорит мне как-то – научи меня, деда, как воевать, чтобы татарам отомстить. А я, однорукий копейщик, и показать ему толком ничего не могу. Ну, и такое зло меня взяло, что сдвинулось что-то в руке, и стал и локоть гнуться маленько, и в хвате сила снова появилась. Ну, а с того я и разработал ее, не до прежнего, конечно, но и Егоршу обучил, и, видишь, сам снова двурукий теперь. А Егорша и с копьем хорош, и с луком, да и по лесу научился ходить. Собирается к тебе в дружину, княже.

–А нету у меня больше дружины, Никодимыч – каким-то мертвым голосом ответил ему молчавший все это время князь.

Седову не было видно его лица, он стоял чуть сзади, но ему были видны лица бояр, старика и Егора, и, видимо, так сказал это князь, что после этих слов все замерли.

–Ни дружины, ни родни, ни бояр, ни города, ни княжества – так же мертво продолжил князь – да и сам я уже не князь, а не пойми кто, беглец от князя московского. Примешь ли, Никодимыч, того, кто, клятву дружинную от вас приняв, ни семью твою, ни иных людей своих защитить не смог, да и княжество не удержал?!

–Зачем так говоришь, княже?! – откровенно обиделся старик – не для того я вас мальцами учил, чтобы в ночь выгонять! Что же случилось у вас?!!

–Князь Московский, предательством бояр воспользовавшись, захватил власть в Рязани. Верными остались мне только те, кого ты видишь перед собой. Да и нас, по хитрому замыслу, по дороге в Коробьино должны были убить из засады, по счастливому случаю отбились, да ранили меня. А дальше – чудо, старец Николай на этой вот своей повозке самоезжей, довез нас до тебя почти от Рязани всего за полдня. А еще – снова татары пришли в набег, да не как три года назад, а большой силой, так что снова села запылают да полонян на юг погонят…

Видно было, что Никодимыч огорошен такими известиями. Егор, все так же стоя у ворот, при упоминании татар встрепенулся, и во взгляде его зажглась ненависть.

–Набег Мехмед-Гирея останется в истории как зимний набег, или последний большой набег крымчаков на Русь на ближайшие пятьдесят лет. Несмотря на то, что войско у него будет большое, он не сможет взять ни Москвы, ни даже Рязани, хотя села и деревни пограбит. Более того, именно под Рязанью он понесет большие потери от рязанских пушек, и вынужден будет практически бежать, бросая полон. После чего вскоре, года через три, будет предан, заманен в засаду и зарезан какими-то ногайскими мурзами – в такой ситуации Седов просто не смог промолчать. Теперь все перевели взгляды на него.

–Вот, Никодимыч – махнул рукой князь – спаситель наш, Николай Федоров сын Седов. Перенесся к нам со своей повозкой чудесным образом из времен, на пять сотен лет вперед от нас.

–Дела… да пойдемте в дом, что ж мы стоим на дворе – только и смог спустя добрую минуту сказать Никодимыч.

Образовалась небольшая толчея. Никодимыч пошел в дом первым, за ним ушли князь с поддерживающим его Семеном, Федор, Гридя и Ефим потащили из багажника всю поклажу. Седову брать было нечего, кроме бутербродов да термоса. Сунув его под мышку, он дождался всех, проверил, не забыли ли чего в машине, настроил сигналку на беззвучный режим и закрыл машину.

–Егор, машину… повозку я закрыл. А у вас тут собачки есть, вроде лаял кто-то? – видя, что парень, которому оказалось не 17, а 15 лет, дожидается у крыльца, пока все зайдут в дом, спросил у него Николай Федорович.

–Так вон – с некоторой опаской глядя на Седова, Егор махнул рукой в другую сторону от ворот – все зайдут, попозже я их во двор и выпущу.

Рядом с воротами стояла конура не конура, загородка не загородка, из обрезков досок и жердей примерно по пояс. Поверх нее торчали два мохнатых носа приличных размеров, настороженно впитывая такие непривычные и новые запахи. Кивнув Егору и решив не выходить вечером на двор, Седов тоже прошел в дом.

Поднявшись на невысокое, с полметра, крыльцо, он вошел сначала в сени, где вытер кроссовки о половичок, а затем, ориентируясь на неяркий свет, по небольшому коридору и в комнату. Комната или горница была довольно большой, навскидку здесь свободно могло поместиться человек двадцать. Почти всю противоположную от входа стену занимала печь, правда, не обычная русская, какие Седову приходилось видеть, а какой-то неправильной формы, ближе к пирамидальным. Однако это была полноценная печка, с трубой, заслонками, какими-то полочками и выступами. По боковым стенам стояли простые лавки, бревна, из которых были сами стены, были чисто выскоблены и уже успели потемнеть, приобретя глубоко золотистый цвет. В правой стене было несколько небольших, в два бревна высотой, окошек, сейчас забранных ставнями. Так же ближе к правой стене стоял довольно длинный, простой стол, сбитый из толстых брусков. По левой стене около входа был набит ряд колышков, на которых сейчас висели кафтаны бояр и безрукавка Никодимыча. Под этой вешалкой на лавке лежало несколько металлических кучек, которые Седов определил как те самые кольчуги. Сам старик зажигал лучину, стоящую на специальной подставке над плошкой с водой. Еще две такие уже горели в разных углах комнаты, а на столе стоял давешний светильник, как стало видно, с фитилем в воске. Все вместе они давали вполне приличный свет. В одном из углов висело несколько икон, и Седов хотел было перекреститься, но передумал. Пол был из плотно сбитых широких плах. Все вместе можно было описать словами «крепко, бедно, чисто». В комнате было тепло, и Николай Федорович снял свою куртку и шапку. Засунув шапку в карман, он пристроил куртку на свободный колышек, и, еще раз вытерев обувь о другой половичок, прошел к боковой лавке и сел недалеко от князя, попутно пристроив термос и бутерброды на край стола.

Князь задумчиво сидел, откинувшись на стену и вытянув раненую ногу, однако на лице его не было заметно выражения неудобства или боли. Рядом с ним сидел Семен, а у левой стены – Гридя. Остальных не было видно. Через проходы, ведущие справа и слева от печки в глубь дома, тоже виднелся свет, слышался голос Федора и доносились весьма приятные запахи чего-то рыбного. В комнату зашел Егор и присел на лавку у входа. На вопросительный взгляд Никодимыча он просто кивнул и негромко сказал что то типа «собак позже». Никодимыч, зажегши последнюю лучину, сунулся было в проход на кухню со словами «сейчас поснедать соберем, там у нас уха была знатная», однако навстречу ему вышел довольный Федор и сообщил, что уху и что у них с собой было сейчас греют, воду на взвар поставили кипятить, и все будет готово буквально в пять минут. Тем временем из другого прохода вышел Ефим с кубком и подал его князю со словами – вино с медом, княже. Все уселись. Пока князь неторопливо пил, а Никодимыч тихо уточнял у Гриди, для чего князю такое питье (получив ответ, что для раны при потере крови полезно, по словам старца), Николай Федорович сказал Ефиму:

–Ефим, ты не мог бы захватить там с кухни… эээ поварни, какое-нибудь блюдо или тарелку? У меня с собой перекус, что я по грибы брал. Дам вам хоть попробовать, что через пятьсот лет едят, тут понемногу, но такой случай…

Все заинтересовались, а Ефим сунулся обратно в проход и тут же выскочил с небольшим глиняным блюдом. Седов дошел до куртки, вытащил из кармана грибной ножик (вроде, протирал), и, развернув полиэтилен, порезал три оставшихся бутерброда на три части каждый. Получилось не то, чтобы на один укус, а все же немного побольше.

–Попробуй, княже – первому он протянул блюдо князю. Тот, не колеблясь, взял крайний к нему бутерброд и закусил его.

–Духовито – сказал князь Иван, прожевав, и стал доедать бутерброд.

Предложив по куску Ефиму и Семену, Седов обошел стол и с полупоклоном сказал, обращаясь к Никодимычу:

–Не побрезгуй, хозяин дома сего, хоть и мало, но от души.

Никодимыч не отказался, но взяв в руку бутерброд, первым делом к нему принюхался. Предложив по куску Федору и Гриде, Николай Федорович повернулся к так и сидящему у входа Егору, сказав – прошу. Тот, глянув сперва на деда, бутерброд осторожно взял, тихо пробормотав что-то типа «благодарствую». Седов взял предпоследний кусок, и спросил у медленно жующего Никодимыча:

–А кто там у вас кашеварит? Как раз один остался.

Старик прищурился на секунду, но все же повернулся к печке и прикрикнул:

–Машка! Подь сюды. За печкой что-то стукнуло, и в проход осторожно выглянуло нечто, закутанное почти с ног до головы.

–Да пойди, не бойся, угостинец тебе есть – добавил дед.

Нечто, выглянув на свет, оказалось невысокой, но крепенькой девчонкой, с небольшими конопушками и выбивающейся из-под платка светлой прядкой волос с уклоном в рыжину.

–Вот – протянул ей блюдо с последним кусочком Седов – попробуй.

Девчонка несмело оглянулась, но, увидев, что все жуют или уже дожевывают, обеими руками с поклоном приняла блюдо, и пискнув «спаси бох», задом ретировалась обратно в проход. Все заулыбались.

–Давайте, что ли, Егорша вам сольет умыться, да и за стол. А баню уже завтра, с утречка затопим – поднялся с лавки Никодимыч.

Егор прихватил со стола светильник, и все, не одеваясь, потянулись обратно, в сени. При свете стало видно, что в левом углу оборудовано место для умывания – висел умывальник, похожий на знакомые Седову, только берестяной, под ним стоял таз не таз, низенькая лохань из дощечек, скрепленных обручами из прутьев (ивовыми, наверное). Тут же на лавочке стояла еще одна лохань, поменьше, с водой, и лежала стопка полотенец. Вышедший последним старик принес в прихватках небольшой горшок, от которого шел пар, и вылил его в эту лохань. Пока Егор размешивал ковшиком на длинной ручке воду, а все принялись стаскивать рубахи, Николай Федорович спросил у Никодимыча, который понес горшок обратно:

–А по нужде… куда тут у вас?

–А вона, в том конце дверка – кивнул тот на правый угол сеней – А поутру приберем. Днем-то у нас на улице нужное строение есть.

Никодимыч ушел в дом, а Седов опробовал чулан. Приличных размеров бадья с плотной крышкой совершенно не выпускала ненужные запахи за пределы чуланчика, а маленькое, в кулак, отверстие на улицу обеспечивало вентиляцию. Все это, и дом вообще, очень напоминало Седову виданные им когда-то фотографии деревенских усадеб русского севера, где все, что нужно человеку (ну, кроме полей и огородов) находилось если не под одной крышей, то под крытыми переходами, обеспечивая возможность не выпускать ценное тепло, особенно зимой, и не накидывать тулуп для каждого похода в туалет.

Тем временем у умывальника создалась веселая толчея. Полураздетые князь и бояре (без сабель и непривычных кафтанов, да со спины) сейчас выглядели теми, кем и были – молодыми парнями, в самом начале расцвета сил. Да-да, выяснилось, что и толщина Федора больше объяснялась количеством одежд, и Ефим был не тощим, а просто жилистым (и с синячищем на весь правый бок, да), у Гриди вообще не наблюдалось жира, только мышцы, ну, а уж Семен и князь по мускулатуре вполне могли претендовать на обложку культуристского журнала времен Седова. Хотя практически у всех, разве что, кроме Ефима, на молодых телах кое-где проглядывали совершенно не детские шрамы. «Княжич и отпрыски боярских семей, с питанием проблем не было, воспитывались вместе, а что тут на первом месте? Сила, ловкость, оружие, всякие воинские умения. Учеба наукам, ну, что тут из этого есть, видимо, пошла уже потом. Слабые здесь пока еще просто не выживают» – подумал Николай Федорович, с улыбкой глядя, как брызгаются и подначивают друг друга какими-то своими шутками один князь и четыре боярина, день которых сегодня начался засветло со скачки в кольчугах, продолжился бешеной рубкой за свои жизни, потом пеший переход, неожиданная встреча с ним и его чудесами, волшебная поездка… а сейчас вот смеются и брызжутся. Но шутки и брызги долго не продлились, всем уже хотелось есть, и народ, одеваясь, потянулся в дом. Первым, конечно, помогли одеться князю, и Семен все так же помогал ему идти, хотя видно было, что князя рана совершенно не беспокоит.

Дождавшись, пока все отойдут от Егора и лоханки, Седов стащил свитер и рубаху и тоже подошел умыться. Вода была вполне теплая, Николай Федорович с удовольствием умылся, взял полотенце (рушник – всплыло в памяти), а точнее, просто кусок полотна (полотно – полотенце, снова отозвалась память), вышитый по краю красной нитью, простым узором, и стал вытираться. Обернувшись к одежде, он увидел, что оставшийся последним Кобяков тоже оценивал внешний вид гостя из будущего, и, видимо, остался доволен. Николай Федорович, отойдя от дел, поддерживал хорошую форму, и хотя и нарастил слой жирка и небольшой животик, проблем с подвижностью не испытывал. Кроме того, острый взгляд, брошенный Гридей на грудь Седова, напомнил ему о крестике. Он был крещен родителями в детстве, будучи пионером и комсомольцем, креста, конечно, не носил, в девяностые тоже не поддался на моду новых русских на цепи с палец толщиной и кресты весом в полкило (Седов вообще не любил цепочек), однако, получив в подарок на очередной юбилей от тогда еще живых родителей серебряный крестик, все же носил его на простом капроновом шнурке. «А какие крестики были у ребят? – задумался на секунду Николай Федорович – какие-то точно были, но вроде дерево».

Благодарственно кивнув Егору и одевшись, Седов вернулся в горницу. Там уже был подвинут ближе к центру стол, на нем появилась скатерть из беленого полотна, тоже с вышивкой, стоял небольшой противень или большая местная сковорода с чем-то жареным, горшок, судя по запаху, с ухой, капуста, нарезанный крупными ломтями хлеб, копчености, еще какие-то овощи и другие блюда. Посуда была частью керамической, частью деревянной, и только во главе стола, где сидел князь, стоял серебряный прибор, видимо, взятый запасливым Федором. Пока Николай Федорович пристраивался на ближайшее свободное место, брал свободную глиняную тарелку да простую деревянную ложку, из стоящей с краю стола отдельной миски, откуда-то из глубин дома вышел Никодимыч, держа в руках глиняный кувшин, литра так на три, на четыре. Сев по правую руку от князя, он стал возиться с какой-то сложной пробкой. Тем временем из сеней вернулся Егор и, поставив светильник с их края стола, занял место напротив Седова, где уже сидел Гридя. Старик справился с пробкой и стал разливать какой-то светлый напиток в серебряный кубок князя и почти такой же формы, но простые деревянные, стоявшие кучкой около него. Перекрывая запахи прочей еды, по комнате поплыл тонкий аромат меда. По мере наполнения, кубки передавались вдоль стола, и до Николая Федоровича с Егором тоже дошли два. Небольшие, около стакана объемом, кубки были наполнены примерно на половину, и Седов, которому совершенно не хотелось напиваться, несколько успокоился. Да и запах от напитка был не крепкий, пахло медом и летом. «Видимо, медовуха, на травах» – подумал Николай Федорович, решив, однако, все равно не налегать.

Тут Никодимыч поднялся со своей посудиной и торжественно произнес:

–Хоть и не в добрые для вас времена привела тебя дорога в мой дом, княже, хоть и не смогу я собрать пир честной, как оно положено, но ныне и завсегда рад я, что в дому моем гость дорогой, гость желанный! За тебя, княже, пусть сопутствует тебе удача в нелегком деле твоем! Здрав будь на многия лета!

За время произнесения тоста все поднялись и так же потянулись кубками к Никодимычу и князю. С учетом того, что народа было немного, всем удалось дотянуться и легонько стукнуться о княжеское серебро, хотя видно было, что Егор отчаянно робеет. Пили все до дна, и Седов, немного притормозивший, все же допил напиток тоже. Это действительно оказалась медовуха, но с глубоким, надолго остающимся в рту вкусом. Все принялись за закуски, жареное куриное мясо из противня, капусту и другой овощ, оказавшийся тушеной репой. Кушанья брали руками, мясо резали небольшими ножиками, которые у каждого оказались при себе. Седов снова воспользовался своим грибным ножом. На вкус Николая Федоровича, не хватало соли, но про ее дороговизну и редкость в эти времена он вспомнил заранее и солонку просить не стал. Тем временем кубки вернули обратно, налили и снова отправили вдоль стола. Поднялся уже князь, причем вроде и позабыв про раненую ногу.

–Благодарю за прием добрый хозяина дома сего! Времена, что верно, для нас лихие, да только в лихие времена выявляются честные, надежные и верные люди! И хоть никогда не сомневался я в доме сем и хозяине его, но события последних дней показали, что много кому доверялся я зря. Однако ж здесь я спокоен за себя и соратников своих! Так здоровья тебе, Никодим, на многия лета, здоровья сродственникам твоим и достатка дому сему!

Снова чокнулись, закусили, после чего Никодимыч стал разливать по глубоким мискам уху с крупными кусками рыбы. Какая рыба, Седов не определил, ясно, что озерная, а вот трав было добавлено много, что делало общий вкус ухи непривычным. Чувствовался укроп, а перца, конечно, не ощущалось – он сейчас здесь гораздо дороже и реже соли. Видимо, все проголодались, так как за столом почти не было разговоров. В голове у Николая Федоровича несколько зашумело. Снова поползи к главе стола кубки. «Пожалуй, еще одну, и хватит» – подумал Седов, но когда кубки уже налили и начали раздавать сидящим, внезапно подал голос князь:

–Прошу сказать свое слово старца Николая, как оно принято у потомков наших через пять сот лет.

«Третий тост» – полыхнуло в голове у Седова.

–Что ж, княже – тяжело поднялся он за столом с кубком в руке – и здравицы дорогим гостям, и благодарности хозяевам остались в обычаях застолий и нашего времени. Однако ж не знаю, когда, но за эти пятьсот лет родился еще один обычай. Так совпало, что именно третьей чаркой у воинов наших принято молча, не чокаясь, поминать погибших и умерших, тех, кого уже нет с нами. Вы все здесь воины или потеряли кого на той войне, что веками гуляет – и еще веками гулять будет – по Руси. Давайте же и мы почтим их вечную светлую память.