Текст книги "Оружейный барон (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Оба парня быстро научились болтать по – рецки и даже писать пробовали, обучаясь у моих охранников. Они уже заявили, что в армию пойдут добровольцами и только в горные егеря. Иной раз они мне напоминали меня самого тем, что старались быть большими рецами чем сами рецы.

Иногда я кого‑нибудь из них брал с собой в Калугу в качестве ординарцев. Приучал к делам. А более всего заставлял их все свободное время зубрить учебники за среднюю школу, наутро проверяя уроки. То, что они будут сдавать экзамены экстерном за восьмилетку, я уже договорился. Цена вопроса новые парты на всю школу, которые мне аккуратно сваяли пленные из досок по чертежам от директора гимназии. Зверзз этому был только рад и даже лупил их ремнем за нерадение в учебе.

Сын Митя перестал гулить и сказал свое первое слово. 'Дай!'

В ответ на это пришлось констатировать, что между мной и моим сыном глубокая социальная пропасть. Я сын крестьянина, а он сын фабриканта и камергера.

Супружеский долг исполняла ясырка, так как жена вся целиком ушла в свою беременность, и, как казалось мне, была даже рада тому, что у нее есть для меня заместительница. Любить меня Элика не перестала, но любовь ее стала какой‑то другой. Благодарной что ли…

Я же часто прикладывал ухо к ее растущему животу, поглаживал его и слушал, как там развивается плод, который мы все, чтобы не расстраивать Элику называли 'дочкой'.

Зато Альта в койке отрывалась за двоих.

Если это не семейное счастье, то я не знаю другого…

* * *

Единственно, что омрачало жизнь так это то, что после ' периодической таблицы Кобчика' от меня все чего‑то ждали этакого… Эпохального. Не просто ждали, а открыто требовали. И это меня здорово напрягало.

Пришлось потратиться и 'открыть' йод.

Водоросли мне доставили по зимней дороге из Риеста по личному указанию графа Риестфорта. Ага… А куда чиновникам было деться если бланк и печать настоящие, даже подпись. И все соответствующие приписи от Дворца. Но за срочную доставку через зимние перевалы вьючным караваном пришлось заплатить. Немало.

Дальше было дело техники и химии. Точнее привлеченных химиков. Я только отдал им водоросли и, обрисовав задачу, уехал на стройку в Калугу. И они уже сами почти месяц колупались – жгли водоросли по – разному, выпаривали, осаждали… и нашли‑таки способ выделить из золы сначала йодный раствор. А из раствора уже сами кристаллы йода.

Потом новый химический элемент представили публике на докладе в Политехническом обществе. И торжественно под аплодисменты ученых заполнили пустую клеточку в 'моей' таблице. Назвали йод 'рецием'.

Часть кристаллов отправили на независимую экспертизу в Имперскую академию наук. И та подтвердила, что это не сложное вещество, а таки действительно новый химический элемент.

Это был оглушительный успех в научном мире, который как‑то прошел мимо военных. Те его не заметили совсем. Ни наши, ни вражеские.

Одним из соавторов открытия йода я поставил Тима Йёссена, который был основными 'руками' этого эксперимента. На радостях, получив квалификацию 'лаборант химии' с соответствующим окладом жалования, он отказался в этот год поступать в Будвицкий Политех, а поехал с другим моим соавтором – химиком Хотеком – ставить в Риесте завод по изготовлению йода из водорослей. Поближе к сырьевой базе.

Потому что как только врачи из военного госпиталя распробовали, что это такое спиртовая настойка йода (настойка реция или 'рецкий бальзам', если по местному), так сразу хором заорали: 'Дай! Быстрее. И побольше!'. И мальчишка загорелся подвижничеством. Я не возражал – войдет парень в истории науки, а доучится потом. Именную Бадонскую стипендию он может получить от меня в любой момент по собственному желанию.

Герцог Ремидий не растерялся и ничтоже сумняшися объявил производство йода (реция) государственной монополией Реции, а способ его производства государственной тайной герцогства. А мы трое получали на руки авторское свидетельство о приоритете. И приличную государственную премию от герцога.

Все причастные дали подписку о неразглашении технологического процесса.

Выдал герцог моим химикам на руки самые грозные бумаги для местного начальства с открытым финансированием строительства нового завода в Риесте. Одновременно рядом должны были поставить спиртовой заводик, и выход готовой продукции планировался уже в виде спиртового раствора готового к медицинскому применению.

Собственником предприятия на сто процентов становилось герцогство.

Хотек – управляющим инженером.

Когда мне герцог об этом сообщил, я только крякнул от неудовольствия, но возражать не стал. Я и так с помощью Ремидия нехило приподнялся тут. Реальный миллионер уже. И вряд ли я всего этого добился бы без его протекции и поддержки. В том числе и денежной. Только внес в герцогские планы разумные коррективы.

Во – первых, объявить йод, то есть реций, 'для города и мира' нашим горным природным ископаемым. Место 'добычи' засекретить. Путь ищут кому надо – горы большие.

Во – вторых, само производство реция замаскировать под мануфактуру матрасов из сушеных водорослей. А промысел йода замаскировать под сжигание 'некондиционных' водорослей, типа ликвидация отходов производства. Таким образом, хорошо мотивируется сбор водорослей, к которому широко привлечь прибрежных жителей. Так и пошив самих матрасов. А готовые матрасы направлять хотя бы в военные госпиталя по Реции и на ту же военно – морскую базу в Риесте. Частью можно выставить в открытую продажу под заказ.

В – третьих, зачем возить тяжести через горы? А именно спиртовой раствор йода. Бодяжить йод со спиртом можно в любом месте, в той же Калуге. А через горы возить только кристаллический йод. Да и легче он при одинаковом объеме тары и больше его влезет в емкость.

В – четвертых, бодяжить 'рецкий бальзам' прямо на спиртовом заводе только в отдельном цеху. Там же и фасовать. Завод по выделке медицинского спирта устроить в той же Калуге. Место, где его приткнуть есть. И логистика там проще.

В – пятых, фасовочную тару изготавливать на 'Рецком стекле'. А для перевозки кристаллов йода через горы устроить филиал 'Рецкого стекла' в Риесте. Делать на нем большие бутыли литров на шестнадцать – двадцать темного стекла, так как не знаю я, как себя кристаллический йод поведет под прямыми солнечными лучами. И те же матрасы можно использовать как амортизирующие прокладки в дороге. Часть бутылей продавать на месте под жидкие грузы, кислоты в первую очередь.

Подумав, Ремидий со мной согласился.

Так что кроме государственной премии, которую мы честно поделили на троих, с производства йода заработать мне не удалось.

А так мечталось…

Премия эта даже затраты на доставку водорослей через зимние горы не окупила.

Наука тут храм, а не торжище…

В качестве утешения герцог повелел меня произвести в 'коммерции советники'.

* * *

Удачный рейд дивизии Бьеркфорта по вражеским тылам на восточном фронте в газетах стали обсуждать только в самом конце замы. Но тут уж оторвались, что называется взахлеб. Не жалея хвалебных эпитетов сравнивали удетских конников с былинными героями древности. Что в этих писаниях, в самом деле, правда, а что художественный свист работников пера понять было трудно.

Про наши потери совсем не сообщали, а вражеские, на мой взгляд, сильно преувеличивали.

Пришлось мне констатировать, что умение работать с прессой у наших штабных возросло. Всю зиму про почти месячный рейд нашей конницы по тылам врага ни звука. Заявили о нем только тогда, когда дивизия Бьеркфорта из оного рейда благополучно вышла, с успехом выполнив главную стратегическую задачу – сорвала зимнее наступление царцев на взлете. До лета теперь можно было быть за восток спокойным.

В свою очередь командарм Аршфорт позволил 'скрытно' переправится на свой берег передовой царской пехотной бригаде, занять ей узкий насквозь простреливаемый плацдарм и затем разом взломал лед на реке огнем тяжелой артиллерии. И все больше ничего не делал, только заблокировал десант. Вымерзнув и оголодав, не имея никакой возможности к отступлению, царская бригада сдалась на милость победителя через неделю. Запас патронов у них еще оставался солидный, а вот еды не было уже ни крошки. И не щепки дров. А холодно…

Гвардейские дивизионы особого могущества одновременно преуспели в контрбатарейной борьбе с вражеской корпусной артиллерией, не дав последней даже пристреляться. Воздушная корректировка у нас была на высоте (простите за невольный каламбур), а немногочисленные вражеские дирижабли после того как мы с Плотто сбили под новый год один из них, шарахались от наших воздушных судов еще на дальнем подходе. Один раз попытались ответить пулеметным огнем, но еще раз распробовав, что такое зажигательные крупнокалиберные пули отступились.

Развивать наступление в другом месте у царцев не хватило ресурсов – вот тут Бьеркфорт постарался, разгромив ближние их тылы и полностью нарушив всю систему армейского снабжения. Да и управления заодно.

В контрнаступление северный фронт перешел сам в устье реки Ныси, в наглую по льду на глазах у обороняющих Щеттинпорт вражеских войск, но за пределами дальности огня их пушек. И на правом берегу огемская пехота соединилась с удетскими конниками Бьеркфорта, которые к тому времени уничтожили все мелкие гарнизоны царцев по деревням на морском побережье, и вышли к устью самой Ныси.

Щеттинпорт сел в полную блокаду. Теперь всё, даже самые мелочи, приходилось везти в него морем, что в условиях тотального разрушения портового хозяйства воздушными бомбардировками тоже не сахар. Все сухопутные тропочки – трудно назвать их дорогами, были полностью перекрыты имперскими войсками.

Отбить захваченный плацдарм царские войска пытались, но как‑то вяло. Пользуясь этим плацдарм на правом берегу постоянно расширялся. И пока лед на реке был крепок, перебросили туда полторы дивизии с приданной артиллерией и пулеметами. А конников вывели на свой берег – лошади много фуража требовали, и на плацдарме их было не прокормить. К ледоходу успели насытить войска плацдарма главным – едой и патронами, с запасом на весь период ледохода. К тому же Плотто наладил 'воздушный мост' сбрасывая с дирижаблей необходимое солдатам мягкими тюками с малых высот и попутно отгоняя от берега вражеские корабли, которые пытались обстреливать плацдарм тяжелыми 'чемоданами' своих чудовищных орудий. Страху такие обстрелы наводили много, но эффекта было мало. Из пушки по воробьям…

Воздухоплаватели прославлялись в газетах не меньше конников. Один я сидел в отставке как сыч на горе, мучась черной завистью. Хотя куда мне еще больше славы и регалий. Дайте лучше деньгами – мне на тракторный завод не хватает.

С левого берега плацдарм прикрывали орудия особого могущества. Для корректировки огня впервые в мире протянули телефонный провод по дну реки, запаяв его в свинцовую трубу. Как его умудрились протянуть подо льдом, подробностей в прессе не было.

Морской порт в Щеттине бомбили регулярно всю зиму всеми оставшимися силами воздушной эскадры Плотто. И настолько интенсивно, что запас старых снарядов для переделки в авиабомбы к весне кончился. Плотто отписал мне, чтобы я как можно скорее предоставил ему свой проект новых бомб, хотя сам же констатировал, что портового и складского хозяйства в осажденном городе не осталось. Но война объект для бомбежки всегда найдет.

В Щеттинпорте стал ощущаться недостаток продовольствия, о чем сообщали, как я догадался прикормленные Моласом контрабандисты. И вот тогда командарм Аршфорт объявил для мирных горожан гуманитарный коридор. Что было с имперской стороны распиарено во всей мировой прессе вместе с обвинениями против островитян, что те держат мирных жителей живым щитом в заложниках, стреляя в противника из‑под юбок женщин. Мир взорвался негодованием. Даже на самих Соленых островах стали презирать военных вплоть до забастовок проституток, которые стали отказывать королевским солдатам в своей продажной любви за любые деньги.

В ставке Аршфорта пул корреспондентов нейтральных стран давно уже прописался на постоянной основе. Тех усиленно опекали особо выделенные офицеры службы второго квартирмейстера, кормили – поили, развлекали, возили в интересующие их места, предоставили хорошо оборудованную фотолабораторию с грамотным персоналом и сделали их если не друзьями, то славными приятелями, искренне симпатизирующим гостеприимным огемцам.

После третьей такой массированной кампании в мировой прессе островитяне сдулись и жителей Щеттинпорта стали выпускать из города. Потому как публично возмутился союзниками даже царь, который вдруг вспомнил, что в городе проживают его подданные.

Осада вошла в новую фазу. Со дня на день все ждали штурма. Только генерал Аршфорт хранил по этому поводу молчание.

На Западном фронте по – прежнему без перемен. По обе стороны фронта генералы продолжали гнать солдат на убой под пулеметы на проволоку, но фронт свою конфигурацию так и не изменил с прошлого года.

Дошло до того что республиканцы в феврале предприняли наступление шириной тридцать девять километров, но как всегда размазав все силы равномерно по всей линии. Имперскую оборону к тому времени насытили пулеметами всех конструкций из расчета один на четыреста метров фронта. Этого оказалось достаточно чтобы, истребив половину наступающих, заставить республиканскую пехоту откатиться на старые позиции. Если верить газетам, то республика потеряла в этом наступлении до шестидесяти тысяч солдат и офицеров. За два дня.

Позиционный тупик завис в высшей своей точке как Молох перемалывая людские и материальные ресурсы.

Генеральный штаб империи, когда ему тыкали в нос успехами восточного фронта, неизменно отвечал, что республиканцы не царцы полками в плен не сдаются.

* * *

К нам в Рецию не только пленных зимних царцев нагнали, но и вывели на переформирование удетскую кавалерийскую дивизию, которая их и конвоировала.

Надо ли говорить, что свежеиспеченный имперский рыцарь и генерал – лейтенант кавалерии Бьеркфорт был этим страшно недоволен. Еще бы… предписано сметить в тылу отогузов на охране пленных. Его прославленной дивизии! Граф просто рвал и метал.

Отогузов отправляют на фронт, ибо не фиг в тылу окапываться… А герои – кавалеристы получают заслуженный отдых. Официально в документах это называлась ротацией. И обосновывалось необходимостью восстановления сил удетским конникам после предельных для организма испытаний зимним рейдом по лесам и болотам. Но меня это несколько насторожило, потому как это уже не первый случай отзыва с восточного фронта самых прославленных и боеспособных соединений.

Столкнулся я с генералом Бьеркфортом во Дворце, где он представлялся герцогу по поводу нового назначения.

Раз в месяц проводился такой публичный раут, требующий присутствия всех придворных. Обычно мне удавалось такие мероприятия сачковать и герцог особо не настаивал на моем обязательном присутствии, но… В тот день еще и представлялись Ремидию, будучи во Втуце проездом в имперскую столицу послы винетского герцога – граф Моска и мессир Ова. А это уже совсем другое дело.

Моска – сухой старик с совершенно лысой головой, лишь с редким седым пушком за ушами, но подвижный как юноша. А взгляд как у карточного шулера. Никак что‑то выхмурять у императора едет. Союзничек…

Ова – полная ему противоположность молодой, чернявый, кудрявый, кареглазый подбородок синий от слегка проступившей щетины, хотя зуб дам, что брился он не позже сегодняшнего утра. На вид увалень увальнем. Но как мне кажется первое впечатление об этом человеке обманчиво. Дураков послами не посылают. А этот еще и крупным коммерсантом на родине числится.

Я старался, как всегда на таких мероприятиях, в укромном уголочке прикинуться ветошью. Ну, так… золотом расшитой ветошью…

Как раз к этому дню втуцкие златошвейки закончили вышивать мне парадный камергерский мундир. Темно – малиновый сюртук почти до колен. Спереди весь расшит золотом – виноградной лозой и ветками дуба. Сурово так расшит, воротник и вся грудь плотно начиная от плеч заканчивая ниже пояса. Так что из орденов я одел только Рыцарский крест на шею. Остальные все равно среди такой богатой вышивки затеряются. Сзади хвала ушедшим богам вышили только клапана карманов. Карманы высокие почти на пояснице и больше никаких карманов на мундире нет. Брюки белые на штрипочках под каблуком натянутые.

Из‑под клапана на левое полужопие на золотой цепи опускается золотой массивный ключ – знак камергерского достоинства. В кольце ключа герб Реции, чтобы меня случаем с камергером другого электора не попутали, а то и с камергером самого императора. Я вот стою и думаю, если случись где парадный сходняк в империи, то мы друг друга как песики обнюхивать под хвостами будем, дабы узнать кто какого электора камергер? Бред полный… но 'оближ ноближ' как говаривали на моей родине.

Так что этот раут я пропустить не мог – протокол, черт его дери, обязывал явить послам обоих наследников в натуре. А значит и их официальных воспитателей. Вот я и парюсь по левую руку от малого трона в этом придворном доспехе, крепко держа за плечо постоянно норовящего вырваться на свободу в пампасы графа Риестфорта. Все же пять лет пацанчику – ему двигаться надо. Если бы я бегал, столько сколько бегает он, то давно бы помер.

Так что обоим нам это мероприятие нож острый. Но пока терпим. Ибо терпение есть добродетель придворного.

А вот старший брат моего воспитанника, несмотря на восемь лет от роду, сидит себе на малом троне с серьезной мордой. Успели его во дворце уже надрессировать. Или… ну не зря же в школу берут только с семи лет… усидчивость, какая никакая появляется.

Послы и герцог наговорили друг другу ритуальной чепухи и винетские дипломаты со всей вежливостью раскланялись и вышли из зала. Сразу на вокзал – им Ремидий свой салон – вагон одолжил.

Я, в очередной раз, удержав младшего графа за плечо, тоскливо посмотрел на Ремидия. И – о, счастье – герцог мне разрешающе кивнул.

Тут же и старший граф соскочил с трона и удрал бы вприпрыжку, если бы его вовремя не поймал за хвост его воспитатель в таком же придворном доспехе, как и мой.

Мы, чинно держа детей, за руки вышли на середину зала, поклонились его светлости и развернулись, чтобы покинуть надоевшее помещение.

Тут в зал вошел, раскланявшись в дверях с послами, длинный как жердь генерал Бьеркфорт. Его выдающийся нос, развернувшись как радар, уперся в мою персону. Брови поднялись удивленно, но виду старый вояка не подал. Проходя мимо меня в тронный зал, генерал только шепнул.

– Где вас тут искать?

– В саду, – ответил я таким же шепотом.

– Савва, а это кто? – спросил мой воспитанник, потянув меня за руку.

– Это герой нашего времени, ваше сиятельство, – ответил я совершенно серьезно, выводя мальчика в парадную анфиладу дворца и оттуда в сад, где их терпеливо ждала Альта. – Генерал Бьеркфорт. Последний рыцарь нашей эпохи.

– Мама! Мама! – радостные пацанчики забыв сразу, что они очень важные персоны наперегонки бросились к женщине, обхватывая ее ноги и что‑то разом ей докладывая что они видели в тронном зале.

Альта занялась сыновьями, а я и воспитатель старшего графа барон Вейфорт вели неспешную светскую беседу, прохаживаясь между клумбами с первыми цветами. Вейфорт был пайщиком 'Рецкого стекла' и я, пользуясь случаем, раскрутил его на бесплатную консультацию о возможности организовать заказ на трехсотграммовые банки на одном из стекольных заводов этого товарищества. И о возможных ценах.

Стеклянная крышка с железным пружинным прижимом у меня уже лежала на рассмотрении в патентном бюро.

Интерес к такой таре, по возможности прозрачной, был вызван идеей, которая спонтанно родилась в наших беседах с Альтой и Эликой. Острый вопрос орехового сбыта вылился в предложение торговать чищенным горным орехом и миндалем в меду. В сумме такой продукт получался дороже орехов и меда взятых по отдельности. Заготавливать такое лакомство можно круглый год. И торговать, не торопясь пропустить сезон.

Плюс креативная идея выдать такой рецепт за секрет горского долгожительства. Верили же в советское время, что зеленый лук с медом дает долголетие… В каком‑то кино брякнули и понеслась… Так и мы статью в газете купить в состоянии. Сенсацию… С резонансным продолжением холивара врачей и прочих высоколобых. Ведь против того факта что в горах люди живут лет на двадцать дольше никто возразить не может. Против статистики не попрешь.

Так что все уперлось в банку. Можно было и керамические горшочки приспособить, но когда продукт зримо виден сквозь прозрачное стекло на прилавке, то… сами понимаете.

Барон обещал мне поспособствовать такому заказу. Но появившийся герой восточного фронта с извинениями выдернул меня из придворного общества.

– Рассказывай, Савва, что тут у вас происходит?

– Пойдемте в мой флигель, генерал, – взял я его под локоток, неторопливо уводя в сторону Иванова уголка в саду. – Там нет лишних ушей.

Генерал, оглядываясь на сад в цветочных клумбах, ошарашено спросил.

– Я вот все понять не могу: неужели это у вас называется зима?

– По календарю, да – ответил я. – Зато ваши конники наконец‑то отогреются после снежного рейда. Я весь в нетерпении, ваше превосходительство, услышать подробности.

– Да гнать меня надо из армии после такого рейда, – неожиданно заявил Бьеркфорт, – а мне рыцарский крест на шею повесили. Я в этих куявских снегах каждого четвертого оставил.

Бьеркфорт приняв солидно на грудь, позволил себе откровенно выговориться. Видно доверял мне. Или достало все это держать в себе до предела.

Начали мы квасить в Ивановом флигеле, но там еще культурно и без фанатизма. Все же в герцогском Дворце находимся.

Потом забрав Альту с младшим сыном – старший остался в своих дворцовых покоях с воспитателем и няньками, – на двух пролетках выдвинулись в город ко мне на 'гору'. И уже дома в кабинете оторвались по настоящему, благо погреб у меня богатый. И закусить всегда есть чем.

– Подготовка дрянь. Слаженность частей низкая. Особенно на бригадно – полковом уровне, – вещал мне слегка окосевший генерал. – Никаких учений заранее не проводилось. А кто виноват? Я виноват! Казалось, взяли патронов много, но оказалось что мало. Кто виноват? Я виноват. Должен был предусмотреть, а не оглядываться на уставы. Последнюю неделю выжили только благодаря трофейным пулеметам.

Выпили снова. Я пока только внимал, впитывая чужой опыт доставшийся так дорого. И давал генералу полностью выговориться. Все, какая – никакая, а психотерапия.

– Гатлинги – дрянь. Лишний вес. Если бы я их по твоему совету не поставил на сани, то пришлось бы их бросить в первые же дни рейда. Спасло меня то, что из‑за низкой слаженности полков в дивизии я не стал устраивать широкого загона, а бил всем кулаком до чего мог дотянуться. И в каждом конкретном случае имел численное превосходство над противником.

Бьеркфорт сам разлил вино по фужерам и выпил, не дожидаясь меня.

– Царцы моментально привезли по 'железке' из Ракова гвардейскую кавалерию и эти шевальжьеры повисли у нас на хвосте, как бульдоги. Постоянный бой не только авангарда, но и арьергарда. Эскадроны стачивались в мелких стычках… Так что не всегда мы имели возможность своих павших хоронить. Скорость, скорость и еще раз скорость, вот что нас несколько раз спасало от полного разгрома. Через две недели мне эта ситуация надоела и я одну бригаду отправил по кольцевому маршруту, и таким образом зажали мы эту бригаду гвардейских шевальжьеров на замерзшем плесе лесного озера. И был бой… Давай за павших…

Мы выпили.

– Жуткий бой, Савва, в котором я почти полк положил, когда царских гвардейцев на том льду добивали. Страшный враг эти шевальжьеры. Но и от их бригады ничего не осталось. Пленных мы принципиально не брали. Там ушли от нас только кое – какие мелкие группы царцев верхами в лес. Нам островитянские пулеметы в трофей достались. Пятнадцать штук. И восемь гатлингов царских. Обоз само собой. Счастье, потому как уже к нам патронный голод подступал. Все наши патроны я отдал на ручные пулеметы, а свои гатлинги утопил в проруби на том же озере. Трофейные кони пошли под вьюк. Потом через день побатальонно в очередь вырубили саблями пехотный полк на марше, который царцы на нас кинули наперерез от линии фронта. Еще затарились патронами, пулеметами и продовольствием в трофей. И только тут уже – на третью неделю я смог сделать то зачем меня за речку посылали – устроить широкий загон, вырезая мелкие гарнизоны по деревням. Сжигая склады. Взрывая мосты, даже самые мелкие. Засеивая броды 'чесноком'##. А когда тот закончился, то и реквизированные у местного населения бороны. Получилось. Все потому что за две недели само собой произошло боевое слаживание полков и эскадронов. Враг этому, знаешь ли, способствует. Но дорогу назад мы себе также плотно закрыли. А впереди… А впереди уткнулись в море… И широкая река на западе, отделяющая нас от своих. А на восток только царство с его неисчерпаемым людскими ресурсами… Давай за Аршфорта выпьем…

## 'Чеснок' – четыре железных шипа, соединенные в основании пирамидкой, так что вставали всегда одним шипом вверх. Древнейшее средство заграждения против конницы.

* * *

Выпили.

– Вот ведь толковый генерал… Когда я к морю вышел, то не поверишь прослезился увидев у Щеттинпорта на царском берегу нашу пехоту. Дальше нас вывели к своим за реку… Посчитали – прослезились. У меня раненых да обмороженных половина личного состава – все в госпиталях сейчас. А каждый четвертый всадник поторопился вслед за ушедшими богами. Лошади чуть не падали от усталости. Вот так вот. Так что реально со мной здесь бригада, хоть и числится дивизия. А тут ее еще и раздробить приказано. Лагеря пленных разбросаны по всему герцогству. И что делать?

– На охоту сходить, – отозвался я, вызвав у генерала оторопь. – Через две недели гусь на север полетит через наши горы. Вот с ней вот, – почесал я Лоту за ушами, – и пойдем. А на местах у вас и ротмистры справятся. Воспринимайте свое пребывание в наших гостеприимных краях как отдых. Заслужили.

Оставил я Бьеркфорта ночевать у себя, а на следующий день выехали мы в Калугу принимать его эшелоны с конским составом, оставшимся без всадников. Их герцог определил на свободный выпас в степь. Как раз рецкие пастухи собрались баранов в горы на альпийские луга перегонять. Вот выпасы и освободились.

А мне требовалось в своем городе обеспечить дивизию складами под амуницию, лишнюю при табунном содержании коней. Но вновь потребную, когда их снова поставят в строй.

В дороге Бьеркфорт снова и снова возвращался к теме рейда, рассказывая мне новые подробности. Анализировал.

– Вам бы все это изложить на бумаге, – посоветовал я, больше из терапевтических соображений, нежели исторических. Занять мозги было ему надо хоть чем‑то.

– Я уже отправил отчет в генштаб, – сухо откликнулся Бьеркфорт.

– А вы напишите книгу об этих событиях. Мемуар. Я уверен, что такая книга будет востребована читателями и после войны. Времени для этого у вас здесь будет достаточно. Управление лагерями военнопленных не требует столь ежечасных забот, как командование дивизией на фронте.

– Я подумаю… – пробормотал генерал. – Если у меня, конечно, получится.

– Обязательно получится. Не может не получиться, – заверял я его. – Чтобы люди помнили о каждом четвертом коннике из Удет который не вернулся домой, чтобы сорвать генеральное наступление царцев этой зимой.

– А кто такую книгу издаст?

– Да хоть бы концерн 'Гочкиз', – усмехнулся я. – Это же такая реклама их ручным пулеметам.

Пусть пишет. Лишь бы не спился.

Пронзительно о таком феномене написал Алексей Ивакин 'Возвращается боец с войны. И начинает пить. Потому что никому не может объяснить – что это – когда собираешь куски друга в ведро. Потому что ты жив – а он нет. И ты не можешь смотреть в глаза людям, ты изо всех сил хочешь вернуться туда – в смерть, в ненависть, в страх. В жизнь. Потому что тут слабое подобие жизни. Тени вокруг. Ненастоящие тени. И та ночная девочка под рукой, отчаянно пытающаяся вернуть тебя в 'реальный' мир – тоже тень. Ты навсегда остался там'.

Послевоенный синдром. Хуже всего он у побежденных. Но даже у победителей война это самая звонкая часть их жизни, когда ощущал что живешь на полную катушку. И чем дольше ветераны живут, тем ярче это осознают.

Я тоже скучаю по войне. Хочу летать и бомбить. Хочу снова вползти во вражескую траншею с одним кортиком в руке и творить кровавую тризну.

Но у меня забот полон рот. Город. Заводы. Куча людей от меня зависящих. Они меня от этого синдрома если не спасли, то отгородили.

Так что пусть пишет мемуары.