Текст книги "Матвей и люди"
Автор книги: Дмитрий Сорокин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Сорокин Дмитрий
Матвей и люди
Дмитрий Сорокин
Матвей и люди
повесть.
Электричка
Судя по всему, лесам уже порядком надоел зеленый цвет, и они приступили к переодеванию в желто-багряные тона, готовясь к сентябрьскому золотому карнавалу. Некоторые особо смелые деревья даже кокетливо заголялись, как бы следуя мировой раскрепощенной моде. Ветер, шелестевший кронами, наигрывал легкомысленный мотивчик, и настроение у путника, пробирающегося по тропинке, было приподнятое и даже игривое.
Матвей без особой цели шел через лес в совершенно неизвестном ему направлении, основываясь на старой, как мир, истине, что если будешь куда-нибудь идти, рано или поздно куда-нибудь да придешь. Он перебирал в голове возможные варианты, чем бы это "куда-нибудь" могло оказаться, и почему-то склонялся к мысли, что выйдет он непременно к центральной усадьбе давно разорившегося колхоза или, хотя бы, к забытой всеми богами деревеньке, где выпадет вдруг шанс пообщаться с неиспорченными цивилизацией людьми. Впрочем, на последний вариант особо рассчитывать не приходилось – до Москвы чуть больше трехсот верст, да и неиспорченные люди не всегда оказываются приятными собеседниками.
И все же Матвей удивился, выйдя к железнодорожной станции. Насколько он помнил, ближайшая железная дорога пролегала километрах в пятидесяти от той деревни, откуда он вышел утром, и покрыть это расстояние за неполных семь часов ходьбы – не вполне реальная задача, не так ли? Размышляя об этом, Матвей поднялся на давно не ремонтированный перрон.
Станция выглядела запущенно. Платформа потрескалась, местами от нее отвалились целые куски бетона. Маленькая будка, в которой традиционно злая на всех и вся бабушка некогда продавала билеты, была наглухо заколочена. Никаких следов названия станции, железной дороги, только жалкий огрызок расписания на стене, да и тот лишь со временем отправления электричек и пометками "ВЕЗДЕ". В дальнем конце платформы виднелась единственная скамейка, и на ней сидел человек. При ближайшем рассмотрении Матвей определил, что этому мужчине – пол сомнений не вызывал – лет за шестьдесят, и выглядит он как типичный дачник. Перед ним стоял круглый рюкзачок и колесная сумка, из которой нахально топорщилась морковная ботва.
– Добрый день. Прошу прощения , вы не подскажете, что это за станция?
– День добрый. – человек посмотрел на Матвея сквозь сильные очки, снял и протер их, водрузил на место, снова посмотрел на него так, будто встретил инопланетянина или, скажем, президента Соединенных штатов. – Что за станция, говорите? Да понятия не имею, честно говоря. Да и какая разница? Ведь, если станция есть, и рельсы разъезженные, значит, что-нибудь да придет. Хотя за все время, что я здесь сижу, ничего не проезжало. Вообще ничего.
– Странно. – Матвей подошел к одному краю платформы, к другому, убедился, что рельсы действительно отшлифованы до блеска. Обратил внимание, что имеется и запасной путь, правда, заржавленный и поросший бурьяном. – И как вы предполагаете, какой-нибудь поезд будет?
– Непременно! Весь вопрос в том, хотите ли вы куда-нибудь уехать. Если хотите – то, рано или поздно, поезд, конечно же, придет. Если же нет, то я просил бы вас покинуть станцию, чтобы не мешать уехать мне. Хотите уехать?
"Странный старик – подумал Матвей, – чушь какую-то городит. Хочешь – не хочешь, а поезда либо ходят, либо нет. Светофор горит зеленым. Значит, поезд будет."
– Конечно, хочу. – ответил он вслух.
– Вот и славно! – обрадовался странный дачник. – А, простите мне мою назойливость, папироской вы не богаты?
– Богат. – ответствовал Матвей, протягивая пачку сигарет. Закурили, помолчали. Затягиваясь, Матвей разглядывал предвечернее небо, полное кучевых облаков самой причудливой конфигурации. Воздух был прозрачен абсолютно, синева небес бездонна, а облака столь плотны, что казались весьма увесистыми горами, ну, скажем, снега, зависшими в небе по прихоти художника-сюрреалиста.
– Смотрите-ка, вы принесли нам удачу! – прервал размышления голос дачника. – Или мне это мерещится?
Матвей посмотрел в направлении, откуда должна была появиться электричка и действительно, увидел на горизонте это многократно воспетое во всех мыслимых формах искусства транспортное средство, вызывавшее в последнее время у него не самые приятные воспоминания. Не особо спеша и совершенно бесшумно она приближалась к платформе. Докурив, Матвей выбросил окурок, медленно встал, закинул рюкзак на правое плечо...
"Интересно, что это за жэдэ? Если Казанская, то сразу в Москву поеду. Тогда завтра в универ зайти можно. А если, к примеру, Павелецкая, то лучше сойти в Домодедове, там Тоня, любит и ждет, вот уже лет пять, как...
Тут мысли Матвея пришли в жуткое смешение, а чуть погодя и вовсе покинули его бедную головушку. Путь просматривался до горизонта. Никакой электрички не было. Она растворилась в воздухе пять секунд назад. Еще секунд десять Матвею потребовалось на осмысление этого интересного факта, потом он пожал плечами, снял рюкзак и сел. Дачник невозмутимо дотягивал стреляную сигарету.
– Ничего страшного. Обычный мираж. – сказал Матвей, больше чтобы успокоить себя. И тут в мир ворвался грохот электропоезда, доехавшего уже до середины платформы.
– Ааржын бзжджзж пшшч – донеслось из динамиков нечто нечленораздельное, двери с шипением закрылись, поезд тронулся. Матвей забросил рюкзак на полку, сел, огляделся. Что-то ему не понравилось, вот только он никак не мог понять, что. Потом понемногу понимание сжалилось над ним и осчастливило своим присутствием. Все пассажиры вагона были похожи друг на друга. Не как сорок две капли воды, нет. Просто такое впечатление, что все они... ну, одного типа, что ли. У всех, и у мужчин и у женщин, низкие лбы, маленькие злобные глазки, изможденные грубые лица. Все они производили впечатление полнейшей необремененности не то что высшим, но даже и средним образованием. И все одеты в невзрачную одежду, какой так много выпустила советская легкая промышленность в последний период развитого социализма. Матвей прислушался к разговорам. Все, без исключения, обсуждали какие-то пьянки, цены на соль и спички, на каком столбе повесить президента и всех, кто нажился за последние восемь лет, и как потом поделить оставшееся от них богатство, и как славно можно будет выпить по такому поводу, и как сварить хороший самогон из самого дрянного и дешевого сырья, и как ... Что? Да ты кого, мать твою, козлом назвал?! – и так далее, и тому подобное, до удручающей бесконечности. Мат употреблялся в такой концентрации, что зачастую сложно было уловить нить повествования. Матвей в ужасе схватил рюкзак, побежал в соседний вагон. Там он увидел точно такую же картину. Дальше. В следующем вагоне тот самый старик-дачник увлеченно играл в карты с тремя неандертальцами, изъясняясь исключительно непечатно.
Матвей обежал весь поезд, и везде он видел одно и то же. "Боже мой, куда я попал? Куда идет этот поезд? Зачем все это?" – вопросов было много, а вот ответа пока ни одного. Он ворвался в кабину машиниста. Там никого не было, только рельсы послушно стелились под колеса, и убегал назад однообразный пейзаж. Соломинка не выдержала вес утопающего. Матвей вернулся в вагон, сел на свободное место у окна и закрыл голову руками.
Проснулся он сам, без посторонней помощи. Все так же мерно стучали колеса, все так же решали свои неподвластные никакому осмыслению проблемы странные пассажиры, и, глянув в окно, Матвей разглядел там, внизу, под редкими кучевыми облаками, бескрайние болота Западной Сибири.
Лестница в небо.
Теплый южный ветер обдувал торчащие из-под одеяла босые ступни, но Альберт не просыпался. Ему снился двадцатилитровый бочонок пива, и просыпаться не хотелось. Он лишь поплотнее укутался в старое солдатское одеяло и заснул еще сильнее.
Вдали невнятно шептал прибой, а на берегу моря, набрав полную фуражку гальки, сидел участковый Второпяхов. Он пил местный портвейн, почесывал начинающий седеть затылок, курил и вздыхал, что вот не стал он таки поэтом, а стал презренным блюстителем недостижимого порядка. Доставая гальку из фуражки по одному камешку, он швырял ее в море, воображая, что это деньги, которые, будь они у него, он уж точно не стал бы никуда швырять. Таких фальшивых денег у него была полная фуражка, портвейна – не менее литра, а вечер располагал к философским размышлениям.
Елизавета Архиповна протерла грязным вафельным полотенцем сто восемьдесят четвертый стакан и вышла на крыльцо покурить. До ночи было еще далеко, но в море уже вовсю плескалась распущенная голая молодежь. Елизавета Архиповна достала предпоследнюю папиросу, внимательно рассмотрела ее сквозь толстые стекла очков, размяла, продула, и, удовлетворенно крякнув, закурила. Густой дым слеплялся в маленькие сизые облака, которые медленно поднимались ввысь, чтобы присоединиться к своим старшим собратьям.
Пряный южный вечер затоплял побережье. Тут и там вздыхали и хихикали кусты, возле клуба бойко шла торговля травкой и дефицитным пивом. Местное население, вплоть до кошек и собак, маялось скукой. Зато отдыхающие резвились, что называется, в полный рост.
Смерклось. Фонари, луна, звезды и прожектора морских пограничников создавали хаотичное и не всегда уютное освещение местности, и многие уголки остались вовсе неосвещены. Поэтому когда Марианна, продавщица из винного, впотьмах наткнулась на участкового Второпяхова, она приняла его за лейтенанта Урбанидзе, и призналась ему в страсти буйной. Второпяхов же был настолько пьян, что совершенно не оценил прелести ситуации. Иначе могла бы сложиться еще одна забавная коллизия...
Словом, городок вполне был готов для чего-то возвышенного, прекрасного, чего-то настолько красивого, что даже такой мрачный мужик, как Достоевский, не удержался бы от искушения об этом написать. И ЭТО неумолимо назревало, нужна была лишь какая-то капелька, катализатор, чтобы начать процесс, реакцию. Капелька эта приедет на следующий день. Имя у этой капельки красивое и в наше время довольно редкое – Полина.
Вчера вечером Матвей вдрызг разругался с Аллой. Поводом послужил не одобренный Матвеем новый Аллин купальник со многими "лишними", по мнению этого кретина, оборочками, тесемочками и кружавчиками. "Лишними", подумать только! Че бы в моде понимал, червь книжный...
Матвей услышал о себе много всего интересного и прежде ему неизвестного. Подумав немного, он пришел к выводу, что Алла не права совершенно, ибо не может один человек быть средоточием всех тех кошмарнейших изъянов, которые она так красноречиво ему описала. А посему он поспешил откланяться, решив, что больше ему не о чем разговаривать с этой вздорной бабой. "Подумать только, – вздыхал Матвей по дороге домой, – а мне-то казалось, что я ее люблю! А оказалось, что вовсе и нет. Что ж, тем легче ". К тому времени, как пришел домой, он окончательно разобрался в своих чувствах. Родители увлеченно пропалывали на даче морковку и редиску, и потому никто не мог помешать Матвею в распитии бутылки вермута, оставшейся с восемнадцатилетия, имевшего место неделю назад.
Когда от бутылки осталась примерно половина, Матвей вдруг вспомнил, что завтра – Тот Самый День. День отлета на юг. Родители рокфеллерами не были, и на цивильную путевку денег им явно не хватило. Но подарить сыну на день рождения два билета на самолет до Симферополя и некоторую сумму денег, вполне достаточную, чтобы скромно отдохнуть "дикарем", они все же смогли. После ссоры с Аллой один билет автоматически стал лишним. Что делать? Пожалуй, нужно мчаться в кассы, сдать билет, и на получившиеся деньги погулять в Крыму как следует. Полазить по пещерам, покататься на катере, и так далее, и так далее. Как следует выпить со старым Альбертом, в конце концов. От открывшихся перспектив Матвей разволновался, залпом выпил полстакана вермута, не заметив, что проглотил льдинки, и со скоростью пули покинул дом.
То, что кассы закрылись, явилось для него неприятным сюрпризом. А то, что в неохватной Москве вполне могут найтись какие-нибудь другие, работающие еще авиакассы, просто не пришло ему в голову – завтра состоится его первый полет. Поэтому он вздохнул, пригладил непослушные черные кудри, купил бутылку чешского пива и сел на бульваре у памятника Кириллу и Мефодию, чтобы собраться с мыслями и выработать дальнейший план действий.
Тень эльфийской девушки выплыла со стороны метро и неспеша приблизилась к Матвею. Такое фэнтезийное сравнение пришло ему на ум исключительно по причине перечитывания Толкиена не далее, как вчера. Девушка подошла к нему почти вплотную и пристально разглядывала, близоруко прищурившись.
– Извините за бесцеремонность, – прощебетала она наконец, – просто я в сумерках приняла вас за своего знакомого.
– Ничего страшного. – ответил Матвей, лихорадочно соображая, что говорить дальше. А сказать что-нибудь стоило, так как девушка была весьма красива: Высокая, тонкая фигурка, безупречной формы головка на точеной шее, огромные бездонные глаза то и дело прищуривались, стремясь получше разглядеть лицо Матвея, и он решил ловить удачу за хвост. – Впрочем, я буду рад, если вас устроит мое общество.
Девушка призадумалась.
– М-м... Я, пожалуй, не против. – произнесла она, задумчиво теребя бисерные "фенечки" на правой руке. – Только у меня сейчас есть пара дел неподалеку. Если вы меня дождетесь, вполне можно будет прогуляться.
– Конечно же, я дождусь.
– Отлично. Так и договоримся.
– Меня зовут Матвей. А вас?
– Полина. Только лучше перейти на "ты".
– Отлично. Итак, Полина, я жду тебя здесь.
– Жди меня, и я вернусь.
Огромный самолет плыл над облаками. Матвей находился в совершенно эйфорическом состоянии уже второй час. Полина же без умолку болтала, и Матвей был счастлив оттого, что вот сейчас, на высоте девяти тысяч метров, он сидит рядом с прелестной девушкой, с которой можно поговорить не о хитовых фильмах Голливуда, не о парижских кутюрье и не о фасоне платья, в котором появилась Мадонна в своем последнем клипе, а о Кафке и Борхесе, Кастанеде и Ницше и прочих не менее интересных и захватывающих вещах. Вот уже минут двадцать они с жаром спорили о Кришне, причем Полина читала лишь "Бхагават-Гиту", а Матвей в свое время осилил едва ли не половину "Махабхараты". И само понятие счастья сейчас стало неземным и невесомым, как собственное тело в момент попадания самолета в воздушную яму. В общем, все было хорошо.
Подумать только, еще пять часов назад они входили в здание внуковского аэропорта, а сейчас спускаются по тропинке от автобусной остановки к прибрежному городку.
– А вписаться есть куда? – спросила Полина. Впрочем, за неполные сутки знакомства с ней Матвей почти освоил хипповский сленг.
– Есть. Там живет один мой старый знакомый. Он бывший художник.
– Ништяк! А теперь он кто?
– Столяр при парке. Увидишь еще, какие феньки он режет, тебе понравится.
– Полный обсад! А откуда ты его знаешь?
– Прошлым летом снимал у него квартиру. А вообще, это старинный друг моего отца. Он некогда участвовал в "Бульдозерной" выставке, и вскоре после этого завязал с живописью и переквалифицировался в столяры. Жаль только, что такой хороший человек практически спился. Ну, да Бог ему судья.
Утро для Альберта выдалось исключительно хмурым. Столь долго снившийся бочонок пива явью так и не стал. Вино же вчера было выпито до последней капли. Пришлось пойти к соседке, Елизавете Архиповне, и выпросить литрушку массандровского портвейна. Сразу же серый дотоле мир раскрасился во все цвета радуги. Но к полудню Альберт почувствовал, что яркость начинает ускользать, и кинулся на поиски новых красок. Карен с соседней улицы по широте своей армянской души угостил Альберта домашним вином, на базаре удалось добыть пол-литра сухого, и к тому моменту, когда приехал долгожданный Матвей, жизнь стала окончательно прекрасна. Старик сидел под торчащей посреди двора здоровенной бесстыдницей, единственной его гордостью, и что-то счастливо мурлыкал под нос. Матвей приехал не с грудастой блондинкой, как в прошлый раз, а с какой-то длинной тощей брюнеткой, впрочем, сей факт нисколько не огорчил Альберта: бутылка настоящей московской водки "Привет" была реальным сокровищем, и все остальное просто не имело ни малейшего значения. Поэтому к вечеру Альберт уже не воспринимал окружающую действительность. Он забылся счастливым сном, и видения посетили его лишь под утро.
Матвей и Полина прервали на время свои философствования и весь остаток дня жарились на пляже, купались и болтали на менее возвышенные темы. Вечер застал их в густых зарослях на вершине холма в объятиях друг друга. "Все это слишком чудесно, чтобы быть явью." – думал Матвей, вперив жадный взгляд в маленькие упругие грудки с темными сосочками, колышущиеся над его лицом.
– Ты сводишь меня с ума... – простонал он.
– Да, свожу – прошептала Полина, задыхаясь. – И сама схожу с ума. В обыденной реальности нет ничего привлекательного.
– Молчи. – он зажал ей ладонью рот. – Будем молчаливыми сумасшедшими.
Лейтенант милиции Тенгиз Урбанидзе уже час, как сменился. Он сидел на лавочке у отделения, почесывал покрытую буйной растительностью грудь, и, усмехаясь в усы, перебирал в уме возможные варианты досуга, числом пять. Первый предусматривал пойти на поводу у жгучего кавказского темперамента, завязать знакомство с какой-нибудь привлекательной москвичкой, погулять с ней по заповедному санаторному парку и приятно завершить вечер плотскими утехами где-нибудь на берегу под шум прибоя. Второй вариант был немного скромнее – взять пару литров сухого и зайти на Советскую, дом пять, к Наташке. Она готова была заниматься любовью когда угодно, где угодно, и с кем угодно – исключительно из любви к процессу. Третий вариант касался похода в санаторный клуб на просмотр нового американского фильма с участием Сталлоне. Тенгиз не любил Сталлоне, но снисходительно относился к американскому кино. Четвертый вариант был прост, как морковка – пойти на пляж и купаться до одури, согреваясь все тем же вином. А как стемнеет, можно костерок развести, шашлык приготовить... Нет, в одиночку это неинтересно. Пятый вариант был самым интеллектуальным – поход в библиотеку. Поразмыслив еще немного, Тенгиз именно его и выбрал и направил стопы свои к санаторской библиотеке. По пути он сделал небольшой крюк, зашел на базар и купил вина. Это-то и помешало выполнению его замечательного плана по приобщению к Разумному, Доброму и Вечному: на базаре его заприметила Марианна, продавщица из винного, и, догнав бравого лейтенанта уже на территории санатория, призналась ему в страсти буйной. Тенгиз решил, что библиотека никуда от него не убежит, и дал волю с таким трудом сдерживаемому темпераменту.
Участковый Максим Фадеевич Второпяхов в последний за сегодняшний день раз дозором обходил владенья свои. Как всегда в самом конце длинного списка его обязанностей значилась проверка столовой в санатории. Строго говоря, проверять там было нечего: санаторий второй год как был в полном упадке, продуктов был минимум и далеко не лучшего качества, так что было бы на что позариться... К тому же весь персонал столовой Второпяхов давно и хорошо знал, как, впрочем, знал вообще всех местных – по роду службы положено. Но против инструкции не попрешь, а инструкция предусматривала ежедневные визиты на некогда славную своими гастрономическими изысками кухню. Третий день подряд на боевом посту находилась одна Елизавета Архиповна. Марья Савельевна еще неделю назад взяла очередной отпуск и уехала к сестре в Вологду, а Олесю Карповну как раз третьего дня схватил жестокий радикулит. Последняя оставшаяся повариха стояла на заднем крыльце и курила папиросу. Второпяхов, закуривая, подошел.
– Вечер добрый, Елизавета Архиповна!
– Здравствуй, Максим. Как служба?
– Спасибо, скучно. А что нового на кухонном фронте?
– А, ничего. Даже тараканы – и те все те же.
– Постояльцев-то к себе не приманила?
– Нет, не идут чтой-то ко мне. Вон, к старому алкашу Альберту, соседу моему, и то сегодня двое вселились. А мне все не везет.
– Да? И кто ж это к нему пошел? Демпингует старик, что ли? Не в курсе, цены-то не сбивает честным гражданам?
– Не знаю. А приехал к нему тот же мальчишка, по-моему, что и в тот год. И опять с подругой.
– Ну, гуляет молодежь, все правильно, так и положено. Ладно, Елизавета Архиповна, творческих вам успехов в работе и громаднейшего счастья в личной жизни. Пойду я. Рабочий день окончен, пришла пора отдохновения.
– Бывай. – и Елизавета Архиповна отправилась мыть посуду, а участковый Максим Второпяхов – размышлять и пить портвейн.
В целом вечер прошел так же спокойно, как и предыдущий. Единственные люди, которые чувствовали приближение чего-то, какой-то, может быть даже, новой эры – это блюстители порядка. Лейтенант милиции Тенгиз Урбанидзе, сидя рядом с совершенно обнаженной Марианной и переводя дух после вечера страстной любви, вдруг испытал страх. Мгновенный, липкий, всепроникающий. Он почти сразу отступил, но настроение Тенгиза совершенно испортилось, и, извинившись перед Марианной, лучившейся абсолютным счастьем, он ушел домой.
В то же самое время сидевший на берегу в километре от них Второпяхов почувствовал, как какая-то странная и страшная тоска сдавила ему грудь. Захотелось взвыть по-волчьи, уставившись в почти полную луну. Казалось, что прямо вот сейчас на таком привычном горизонте высветятся какие-нибудь судьбоносные слова, что-нибудь таинственное и непонятное, типа "мене, текел, фарес" или "вени, види, вици". Ничего не произошло. Второпяхов почесал сизый нос, вздохнул, допил остатки вина и пошел домой.
Утром было солнечно, безветренно, жарко и для некоторых похмельно. Позавтракав и похмелив Альберта, Матвей и Полина пошли на пляж, где первую половину дня провели почти молча, загорая и купаясь. Безмерно радовало не слишком большое количество отдыхающих. Не было безразмерных дряблых теток, имеющих, как правило, странную привычку загорать не в купальниках, а в нижнем белье; не было мужичков неопределенного возраста, загорающих командами по трое за вином и картами; не было не в меру шумных детей. Зато было много ладненьких девушек, загоравших в крохотных бикини, а то и "топлесс", и их спутников – в меру мускулистых молодых людей, задумчивый взгляд которых изобличал в них студентов-философов из Москвы, Питера и Киева. При недостатке общения в любой момент можно было познакомиться с себе подобными, и это тоже радовало. Но недостатка общения Матвей в кои веки не испытывал.
Тенгиз Урбанидзе отличился. Он собственноручно взял с поличным воришку лет восьми, который возымел желание присвоить часть фонда санаторской библиотеки. Библиофильская душа лейтенанта была донельзя возмущена этим жутким преступлением. Отчитав неудачливого похитителя книг, Тенгиз записал адрес, где тот временно проживал с мамой и папой, и отпустил под честное слово о невыезде. Когда плачущий злоумышленник скрылся в аллее, Урбанидзе зажал под мышкой конфискованные книги и понес их обратно в библиотеку. Книг было всего четыре: сказки Корнея Чуковского, сказки Андерсена, "Незнайка в Солнечном Городе" Носова и "Игрушки" Агнии Барто. Пролистав все четыре, лейтенант под расписку сдал их библиотекарше Валерии, которой он вот уже два года, как строил глазки, но безуспешно: кроме книг в этом мире для Валерии не существовало более решительно ничего интересного. И вернулся в отделение.
Альберт посвятил весь день рукоделию. Периодически унимая дрожь в руках оставленным Матвеем вином, он вырезал для своего юного друга статуэтку из красного дерева. Начал он ее еще год назад, продолжал, с большими перерывами, в течение года, и вот теперь заканчивал. Статуэтка изображала сидящую голую красавицу – это был один из основных мотивов творчества Альберта в последнее время. Но, так как он всякий раз приступал к работе в разной степени трезвости, результат несколько отличался от первоначального замысла. Вместо девушки получался Будда. Очень сексуальный, правда, но все-таки Будда. Старый художник был очень доволен делом рук своих.
Тем временем, разомлев от моря и солнца, Матвей, сам того не зная, совершил роковую ошибку.
– Я во сне видел сегодня одно потрясающее место. Это явно не здесь, во всех смыслах не здесь. Там огромные пальмы. Водопад ультрамариновый, там постоянно радуга в небе, причем цвета спектра идут в обратной последовательности. И такое ощущение покоя, безмятежности... Жил бы там. И полное впечатление реальности происходящего.
– Да оно и было реальным, это твое место. Ты его видел? Видел. Звуки слышал? Слышал. Запахи тоже наверняка различал. Так в чем проблема?
– Но ведь это же было во сне!
– Какая разница? Если ты видел, значит, оно было. Вот если бы не видел, тогда, конечно, совсем другое дело. – и, ехидно улыбнувшись, Полина потянулась.
– Та-ак. Дело пахнет солипсизмом.
– Да. А что тут плохого?
– Решая для себя основной вопрос философии в пользу сознания, я все же не разделяю экстремальную точку зрения, свойственную солипсизму.
– Ну и напрасно!
Слово за слово, возник спор. Они загорали, споря, купались, споря. Уйдя с пляжа, заскочили в какое-то кафе, и, споря, пообедали. И, не прекращая спор ни на минуту, пошли гулять по побережью.
Участковый Второпяхов, поболтав с любезнейшей Елизаветой Архиповной из санаторной столовки, преисполнился хорошего настроения и, по обыкновению своему, пошел посидеть на берегу, послушать мерные вздохи прибоя и поразмыслить о чем-нибудь возвышенном и незыблемом. Эти ежевечерние размышления помогали ему скрашивать однотонные будни, наполненные рутинной работой и опостылевшим бытом. Удивлению Второпяхова не было предела, когда на обычном месте своих нелегких раздумий он обнаружил незнакомую парочку, по виду – из Москвы или Питера. Причем, что удивительно, они не целовались, не купались нагишом, не пили и не любились. Они возбужденно спорили. На научные темы. Максим Фадеевич был не прочь послушать что-нибудь новенькое, и, услышав незнакомое слово "солипсизм" заинтересовался еще больше. Он прокрался в ближайшие кусты, и, затаив дыхание, стал вслушиваться в диспут.
– ... эти аргументы стары, как мир!
– Ну и что? Если ты есть сейчас, когда я тебя вижу и слышу, то чем ты можешь доказать свое существование в остальное время?
– А память? Я-то помню свою жизнь целиком!
– Вот-вот! Это ты ее помнишь! А для меня до вчерашнего дня тебя вовсе не существовало. И наоборот.
– А тебе не приходило в голову, что все мы существуем лишь до тех пор, пока на нас смотрит кто-то еще? Можно назвать его Бог, можно любым другим словом. Но вот он отведет от нас свой взгляд, и что тогда? Конец света, что ли?
– Это тоже уже говорили тысячи людей. По-моему, мы толчем воду в ступе.
– Пожалуй. Помнишь, вчера мы говорили о парапсихологии?
– Ну, помню...
– А хочешь эксперимент, относящийся к сверхчувственному восприятию?
– Ну-ну...
– Вот в тех кустах сейчас сидит обычный мент. Сидит и охреневает от нашей зауми, вместо того, чтобы сидеть на этом самом месте, кидать камни в море и думать всякую чушь. Как тебе такая версия?
– Ха-ха-ха... Ну ты, мать, шутница! Ладно, пойдем ужинать. Ночью искупаемся.
Стоило им отойти метров на десять, как из кустов вывалился обалделый участковый Второпяхов. Он стоял столбом, глядя вслед этой странной парочке, которая даже ни разу не обернулась. Потом он набрал полную фуражку гальки, достал полуторалитровую пластиковую бутылку с портвейном и сел размышлять. Но размышления не шли в ошарашенную милицейскую голову. Тогда Второпяхов высыпал из фуражки всю гальку и просто напился.
Можно смело сказать, что ему просто повезло. А вот повезло или нет Альберту – про то судить не нам. Можно только попытаться восстановить происшедшее по свидетельствам соседей, милиции, Матвея и Полины. Молодые люди вернулись не сразу. После того, как Полина безошибочно определила местонахождение и обычное времяпровождение участкового Второпяхова, причем Матвей этого так и не понял,(что, может быть, и к лучшему), им приспичило заняться любовью в укромном местечке, кстати или некстати попавшемся по пути. Самое забавное, что сегодня даже во время этого процесса, подразумевающего полную отрешенность от всего сущего, они продолжали свой диспут. Если бы их видел тот же Второпяхов, коротать бы ему остаток дней своих в психушке. Но, так как он этого все же не видел, судьба его более завидна. Притушив на время огонь своей страсти, Матвей и Полина все же дошли до скромной шестизакутковой хибары Альберта, который совершенно бесплатно, по старому знакомству с Матвеем, предоставил в их полное распоряжение один из закутков. Полина принялась на скорую руку готовить ужин из подручных продуктов, Матвей же неспеша пошел за вином, наслаждаясь необычайной легкостью, поселившейся в теле, приятным южным вечером и сигаретой. Вот этот момент мы и будем считать непосредственной точкой отсчета инцидента.
Полина не слишком умело чистила картошку. Альберт вышел из нужника и, прикурив папиросу, подсел рядом.
– Я могу показаться настырным и прошу простить меня, – издалека начал он, – но я застал лишь конец вашей с Матвеем беседы и, честно говоря, не понял, о чем вы говорили.
– А, фигня. Мы трещали за солипсизм.
– М-м... Не слышал, жаль. А что это? Отрасль науки или высокое искусство?
– Философское течение. Вот прикинь: все вокруг нас существует до тех пор, пока мы его видим. Это так, в примитиве.
– А... а когда не видим?
– А какая разница, на самом-то деле? Ну, будем считать, что когда не осязаем, не видим, не слышим и тэдэ, тогда и нету ничего. Ну вот, например. Днем солнце есть. Ты его видишь, оно есть и для тебя. Ночью ты его не видишь. Значит, его нет.
– Как... нет?!
– Просто. Нету, и все.– произнесла Полина, ставя кастрюлю с кубическими картофелинами на плиту.
– Значит, нет. Ага. Понял! Спасибо, – чуть поклонился Альберт и ушел к себе. А еще через десять минут Матвей принес потрясное вино, которое они с Полиной и выпили под картошку с тушенкой.
К себе ушли они далеко за полночь. Матвей мимоходом заметил, что у Альберта еще горит свет, и отнес ему остатки вина. Застав старого алкоголика за ворохом пожелтевших от времени книг, среди которых выделялись "Краденое Солнце" Чуковского и Большая Советская Энциклопедия, Матвей немало удивился. Альберт на секунду оторвался от чтения, поблагодарил за вино и подарил статуэтку. Матвей с удовольствием принял подарок. Его распирало любопытство, но впереди ожидалась ночь любви, и задерживаться не хотелось. Под утро, перед тем, как погрузиться в самый лучший кинотеатр в мире, к тому же бесплатный – в сны, попросту говоря,– Полина и Матвей, как были, нагишом, выползли во двор покурить. Где, кстати, были замечены Елизаветой Архиповной, которая курила у себя во дворе, раздраженная тем, что ее собственный сонотеатр объявил забастовку. Покурив, все разошлись по спальням. Молодежь уснула сразу, а Елизавета Архиповна так и не сомкнула глаз, и пришлось ей до самого утра довольствоваться литературной версией сериала "Богатые тоже плачут".
