355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Мережковский » Стихотворения разных лет » Текст книги (страница 4)
Стихотворения разных лет
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 14:40

Текст книги "Стихотворения разных лет"


Автор книги: Дмитрий Мережковский


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

ПЯТАЯ

Бедность, Чужбина, Немощь и Старость,

Четверо, четверо, все вы со мной,

Все возвещаете вечную радость —

Горю земному предел неземной.

Темные сестры, древние девы,

Строгие судьи во зле и добре,

Сходитесь ночью, шепчетесь все вы,

Сестры, о пятой, о старшей Сестре.

Шепот ваш тише, все тише, любовней;

Ближе, все ближе звездная твердь.

Скоро скажу я с улыбкой сыновней:

   Здравствуй, родимая Смерть!

<1930>

ЛЕГЕНДЫ И ПОЭМЫ

ВОСТОЧНЫЙ МИФ

Взлелеянный в тиши чертога золотого,

Царевич никогда не видел мук и слез,

Про зло не говорил никто ему ни слова,

И знал он лишь одно о силе черных гроз,

Что после них в саду свежее пурпур роз.

Он молвил раз: «Отец, мешает мне ограда

Смотреть, куда летят весною журавли,

Мне хочется узнать, что там, за дверью сада,

Мне что-то чудится волшебное вдали…

Пусти меня туда!..» И двери отворились,

И, светлый, радостный, едва блеснул восход,

Царевич выехал на север из ворот.

Из шелка веера и зонтики склонились,

Гремела музыка, и амброй дорогой

Кропили путь его, как свежею росой.

Но вдруг на улице, усеянной цветами,

В ликующей толпе он видит, как старик

С дрожащей головой, с потухшими очами

На ветхую клюку беспомощно поник.

И конюха спросил царевич изумленный:

«О что с ним?.. Взор его мне душу леденит…

Как страшен бледный лик и череп обнаженный.

Беги ему помочь!..» Но конюх говорит:

«Помочь ему нельзя: то старость роковая,

С тех пор, как потерял он юность и красу,

Покинутый людьми, живет он, угасая,

Забыт и одинок, как старый пень в лесу.

Таков удел земной!..» – «О, если так, – довольно,

Не надо музыки и песен, и цветов.

Домой, скорей домой!.. Мне тягостно и больно

Смотреть на счастие бессмысленных глупцов.

Как могут жить они, любить и веселиться,

Когда спасенья нет от старости седой;

И стоит ли желать и верить, и стремиться,

Когда вся жизнь – лишь бред! Домой, скорей домой!..»

Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,

Царевич выехал на полдень из ворот.

Душистой влагою пропитанные ткани

Над пыльной улицей раскинули навес,

Светился золотом в дыму благоуханий

Хоругвий и знамен колеблющийся лес.

Но в праздничной толпе, что весело шумела,

Забытый, брошенный им встретился больной.

И пес ему в пыли на ранах лижет гной,

И в струпьях желтое, измученное тело

От холода дрожит, меж тем как знойный бред

Зрачки воспламенил, и юноша несмело

Спросил о нем раба, и раб ему в ответ:

«Недуг сразил его: мы немощны и хрупки,

Как стебли высохшей травы: недуг – везде,

В лобзаньях женщины и в пенящемся кубке,

В прозрачном воздухе, и пище, и воде!..»

И юноша в ответ: «О горе! жизнь умчится!

Как детская мечта, как тень от облаков,

И вот, где цель борьбы, усилий и трудов,

И вот, во что краса и юность превратится!..

О горе, горе нам!..» И бледный и немой

Вернулся в свой чертог царевич молодой.

Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,

Царевич выехал на запад из ворот.

Гирлянды жемчуга таинственно мерцали,

И дети лепестки раздавленных цветов

За колесницею с любовью подымали,

И девы, падая у ног коней, лобзали

На мягком пурпуре разостланных ковров

Глубокие следы серебряных подков.

Но вдруг пред ним – мертвец: без страха, без надежды,

Окутан саваном и холоден, и нем —

В недоумении сомкнувшиеся вежды

Он в небо обратил, чтобы спросить: зачем?

Рыдали вкруг него – отец, жена и братья,

И волосы рвала тоскующая мать,

Но слышать не хотел он ласки и проклятья,

На жаркие мольбы не мог он отвечать.

И юноша спросил в мучительной тревоге:

«Ужель не слышит он рыдающую мать,

Зачем уста его так холодны и строги?..»

Слуга ему в ответ: «Он мертв, он навсегда

Ушел от нас, ушел неведомо куда,

В какой-то чуждый мир, безвестный и далекий.

И яму выроют покойнику в земле,

Он будет там лежать в сырой, холодной мгле,

Без помыслов, без чувств, забытый, одинокий,

И черви труп съедят, и от того, кто жил,

Исполненный огня, любви, надежд и страха,

Останется лишь горсть покинутого праха.

Потом умрут и те, кто так его любил,

Кто ныне гроб его со скорбью провожают,

За листьями листы под вьюгой улетают —

И люди за людьми под бурею времен.

Вся жизнь – о гибнущих один лишь стон печальный,

Весь мир – лишь шествие великих похорон,

И солнце вечное – лишь факел погребальный!..»

И юноша молчал, и бледный, как мертвец,

Без ропота, без слез вернулся во дворец.

Как в нору зверь больной, настигнутый врагами,

Бежал он от людей и в темном уголке

К колонне мраморной припал в немой тоске

Пылающим лицом с закрытыми глазами,

Забыв себя и мир, забыв причину мук,

Лежал, не двигаясь – бесчувственный, безмолвный…

Ночные сумерки плывут, плывут, как волны,

И все темней, темней становится вокруг…

С тех пор промчались дни; однажды, в час вечерний

Царевич вышел в степь; без свиты и рабов,

Один среди камней и запыленных терний

Глядел он на зарю, глядел без прежних снов

На дальние гряды темневших облаков.

И вдруг он увидал: по меркнущей дороге

В смиренной простоте идет к нему старик:

В приветливых чертах – ни горя, ни тревоги,

И тихой благостью спокойно дышит лик.

Он не был мудрецом, учителем, пророком,

Простым поденщиком он по миру бродил,

Не в древних письменах, не в книгах находил,

А в сердце любящем, свободном и широком —

Все то, что о добре он людям говорил.

Одежда грубая, котомка за плечами

И деревянный ковш – вот все, чем он владел,

Но, дружный с волею, пустыней и цветами,

На пышные дворцы он с жалостью глядел.

С открытой головой, под звездной ширью неба

Ночует он в степи и не боится гроз,

Он пьет в лесных ключах, он сыт лишь коркой хлеба;

Не страшны для него ни солнце, ни мороз,

Ни муки, ни болезнь, ни злоба, ни гоненья.

Он жаждет одного: утешить, пожалеть,

Помочь – без дум, без слов и разделить мученья,

И одинокого любовью отогреть.

Он весь был жалостью и жгучим состраданьем

К животным, париям, злодеям и рабам,

Ко всем страдающим, покинутым созданьям,

Он их любил, как брат, за что – не зная сам.

Он понял их нужду, он плакал их слезами,

Учил простых людей и делал все, что мог,

Страдал и жил, как все, не жалуясь на рок,

И в будничной толпе работал с бедняками.

Как удивился он – веселый, простодушный —

Из уст царевича услышав детский бред,

Что верить нечему, что в жизни цели нет,

Что человек – лишь зверь порочный и бездушный.

Меж тем как пламенный мечтатель говорил,

Качал он головой с улыбкой добродушной

И с кроткой жалостью одно ему твердил,

Не внемля ничему: «О, если б ты любил!..»

И от него ушел царевич раздраженный,

Озлобленный, больной вернулся он в чертог,

На ложе бросился, но задремать не мог,

И кто-то в тишине холодной и бессонной

Упрямо на ухо твердил ему, твердил

Безумные слова: «О, если б ты любил!..»

Тогда он встал, взглянул на блещущие вазы,

На исполинский ряд порфировых столбов

С кариатидами изваянных слонов,

На груды жемчуга, и пурпур, и алмазы,

И стыд проснулся в нем, к лицу во тьме ночной

Вся кровь прихлынула горячею волной:

«Как в этой роскоши, не видев слез и муки,

Я жизнь дерзнул назвать ничтожной и пустой,

Чтоб, не трудясь, сложить изнеженные руки,

Владея разумом и силой молодой!..

Как будто мог понять я смысл и цель вселенной,

Больное, глупое, несчастное дитя,

Без веры, без любви решал я дерзновенно

Вопросы вечные о тайнах бытия.

А за стеной меж тем – все громче крик и стоны,

И холодно взирал я с высоты моей,

Как там во тьме, в крови теснятся миллионы

Голодных, гибнущих, истерзанных людей.

На ложе золотом, облитый ароматом,

Смотрел, как тысячи измученных рабов

Трудились для меня под тяжестью оков,

Упитанный вином, пресыщенный развратом,

Я гордо спрашивал: „Как могут жить они,

Влача позорные, бессмысленные дни?“

Но прочь отсюда, прочь!.. Душе пора на волю —

Туда, к трудящимся, смиренным и простым,

О, только б разделить их сумрачную долю,

И слиться, все забыв, с их горем вековым!

О, только б грудь стыдом бесплодно не горела,

Последним воином погибну я в борьбе,

Чтоб жизнь отдать любви, я выберу себе

Глухое, темное, неведомое дело.

Не думать о себе, не спрашивать: зачем?

На муки и на смерть пойти, не размышляя,

О, лишь тогда в любви, в простой любви ко всем

Я счастье обрету, от счастья убегая!»

1887

СТАРЫЙ ГУД
Осетинское предание

«Отец, о чем это стонет метель?..»

Из горских песен

Там, где смерть и вечный холод,

Бури вой и рев лавин,

Старый Гуд живет, владыка

Гор, потоков и стремнин.

В ледниках за облаками

Белый снег – его постель,

Черный вихрь – его одежда,

Борода его – метель.

И когда он над горами

Мчится, бешенством объят, —

Водопады цепенеют,

Скалы вечные дрожат.

Но однажды гений смерти,

Этот дух враждебных сил,

Одинокую пастушку

Гор окрестных полюбил.

Бог стихий неукротимых,

Разрушенья мрачный бог

Целовал в траве весенней

Легкий след девичьих ног.

Он хранил ее, лелеял,

Баловал и на венки

Ей растил по горным кручам

Алый мак и васильки.

Чтобы мягче было ножкам —

Мох зеленый расстилал,

На пути ее горстями

Землянику рассыпал.

А заблудится, бывало, —

Через бешеный поток

Изо льда ей перекинет

Он серебряный мосток.

Сколько раз ее от смерти

Он спасал, но от греха

Не сберег, – его малютка

Полюбила пастуха.

Старый Гуд не может сердце

Гордой девы победить,

И ревнует, и не знает,

Как счастливцам отомстить.

Раз любимого ягненка

Не могли они найти,

Заблудились, – ночь и вьюга

Их застали на пути.

Тьма кругом; зашли в пещеру,

Разложили огонек;

Озарился теплым светом

Их уютный уголок.

Между тем как за стеною

Вой метели все грозней,

Разговор их тише, тише,

Поцелуи – горячей…

Стонет Гуд, ревет от злобы, —

А они за огоньком,

Беззаботные, смеются

Над ревнивым стариком.

«Будь моей!..» – Она слабеет,

Отдается… Вдруг скала

Страшно вздрогнула, и буря

Всю пещеру потрясла.

Гром затих, – настала сразу

Тишина. Он поднял взгляд,

Побледнел – и мщенье Гуда

Понял, ужасом объят.

Вход пещеры был завален

Глыбой камня, и страшна

После бешеной метели

Гробовая тишина…

Чтоб забыться на мгновенье,

Он прижал ее к груди

И шептал ей: «О подумай,

Сколько счастья впереди!

Будь моей… Не бойся смерти…

Старый Гуд, любовь сильней

Всех стихий твоих враждебных,

Всех мучений и скорбей!»

Но прошло три дня, и голод

Потушил у них в крови

То, что вечным им казалось —

Мимолетный жар любви.

Разошлись они безмолвно,

Как враги, и в их очах

Только ненависть блеснула

И животный, дикий страх.

По углам сидят, как звери,

Смотрят пристально, без слов,

И глаза у них сверкают

В темноте, как у волков.

На четвертый день он тихо

Встал; безумьем взор горел,

Он, дрожа, как на добычу

На любовницу смотрел.

Бродит страшная улыбка

На запекшихся губах,

Нож сверкает в неподвижных,

Грозно поднятых руках.

Подошел, но вдруг протяжно,

Словно ведьма иль шакал,

В щель стены над самым ухом

Старый Гуд захохотал.

А потом все громче, громче,

Необъятней и страшней

Загремела, бог могучий,

Песня ярости твоей.

Визг и хохот, словно в пляске

Мчатся тысячи бесов

И скликаются пред битвой

Миллионы голосов.

Старый Гуд, кружась в метели,

Опьяненный торжеством,

Заливается, хохочет

И ревет сквозь вихрь и гром:

«Не меня ли ты отвергла?

Что же, радуйся теперь!

Посмотри-ка, полюбуйся —

Твой любовник – дикий зверь!»

Но, из рук убийцы вырвав,

В сердце собственное нож

Дева гордая вонзила

И воскликнула: «Ты лжешь!

Я сама ему на пищу

Кровь и тело отдаю,

Я любовью победила

Силу грозную твою!..»

Старый Гуд завыл от боли,

Свод пещеры повалил

И несчастных под огромной

Глыбой скал похоронил.

В ледники свои родные

Возвратился мрачный бог,

Но напрасно было мщенье:

Он забыть ее не мог.

Оттого-то зимней ночью

Чей-то долгий, долгий стон

Прозвучит порой в метели:

«Горе мне, я побежден!..»

<1889>

РОДРИГО
Испанская легенда

Жил-был честный Родриго, солдат отставной.

Он со службы в село возвращался домой.

Вот идет он и думает: «Что же,

Верой-правдой царю тридцать лет я служил,

И за все восемь медных грошей получил,

Но веселость мне денег дороже,

Я не буду роптать». Между тем по пути —

Видит – нищий стоит: «Христа ради!» – «Прости!

Вот копеечка, братец, не много,

Да уж ты не взыщи: тридцать лет я служил, —

И за все восемь медных грошей получил,

Но не буду роптать я на Бога».

И он дальше пошел, а бедняга опять:

«Христа ради!» – И снова пришлось ему дать.

Восемь раз подходил к нему нищий.

И Родриго давал, все давал от души,

Бедняку он последние отдал гроши

И остался без крова, без пищи.

«Что ж, вольней мне и легче без денег идти».

Он смотрел на цветы, шел и пел на пути:

«Милосердных Господь не забудет».

Говорил ему нищий: «Скажи мне, чего

Ты хотел бы?» – «Чего? Вот мешок. Пусть в него

Все войдет, что желаю!» – «Да будет!» —

Молвил нищий, взглянул на него и исчез:

То Христос был – Владыка земли и небес.

И пошел себе дальше Родриго.

Видит – площадь базарная, лавочник спит,

Перед ним колбаса на прилавке лежит

И баранки, и хлеба коврига.

«Полезайте-ка, эй!» – поманил их солдат,

И в мешок колбаса и баранки летят, —

Пообедал на славу Родриго.

Он вернулся в родное село: земляков

Было жаль, да и нечего взять с земляков,

Он забыл про мешок свой чудесный

И работал в полях от зари до зари,

Ближе к Богу в избушке своей, чем цари,

До конца прожил добрый и честный.

«Ох, грехи, – сокрушался порою бедняк, —

Что же праздник – из церкви я прямо в кабак,

Не могу удержаться, хоть тресни.

Как не выпить с товарищем чарки, другой».

Возвращался он за полночь пьяный домой,

Распевая солдатские песни.

Так он жил. Наконец Смерть пришла: «Поскорей

В путь, Родриго!» – «Пойдем, я готов!» – и за ней

Он пошел бодро, весело с палкой

И походным мешком: «Тридцать лет я служил,

И за все восемь медных грошей получил!

Что ж, мне с жизнью расстаться не жалко!»

Он идет прямо к раю; со связкой ключей

В светлой ризе привратник стоит у дверей.

Старый воин, как в крепость, бывало,

Входит в рай победителем. «Эй, ты куда? —

Молвил грозно привратник. – Не в рай ли?» – «Ну да!» —

«Подожди-ка, голубчик. Сначала

Расскажи, как ты жил?» – «Тридцать лет я служил,

И работал, и свято отчизну любил.

Разве мало, по-твоему?» – «Мало!

Вспомни, братец, как часто ходил ты в кабак».

Рассердился солдат, закричал: «Если так, —

Полезай-ка в мешок!» – «Что с тобою,

Как ты смеешь!» – «В мешок!» – «Слушай, братец…» —

                  «В мешок!…»

Тот ослушаться воли Христовой не мог,

Делать нечего, влез с головою

Он в солдатский мешок; а Родриго меж тем

Молвил, гордо и смело вступая в Эдем:

«Пусть темна наша жизнь и убога:

Неужели тому, кто работал и жил,

Кто родимой стране тридцать лет прослужил,

Не найдется местечка у Бога».

<1890>

«ПАСТЫРЬ ДОБРЫЙ»
Легенда

Пришел в Эфес однажды Иоанн,

Спасителя любимый ученик,

И юношу среди толпы заметил

Высокого, прекрасного лицом.

И восхотел души его для Бога,

И научил, и, в вере утвердив,

К епископу привел его, и молвил:

«Меж нами – Бог свидетель: предаю

Тебе мое возлюбленное чадо,

Да соблюдешь ты отрока от зла!»

И град Эфес покинул Иоанн,

И за море отплыл в другие страны.

Епископ же, приняв ученика,

Хранил его и наставлял прилежно,

Потом крестил. Но отрок впал в соблазн

И стал к мужам безумным и блудницам

На вечери роскошные ходить,

И пил вино. Ночным любодеяньем

И кражами он совесть омрачил.

И увлекли его друзья в ущелье

Окрестных гор, в разбойничий вертеп.

Грабители вождем его избрали.

И многие насилья он творил

И проливал людскую кровь…

               Два года

С тех пор прошло. И прибыл Иоанн

Опять в Эфес и молвил пред народом

Епископу: «О, брат, отдай мне то,

Что предал я тебе на сохраненье».

Дивился же епископ и не знал,

О чем глаголет Иоанн, и думал:

«О некоем ли золоте меня

Он испытует?» Видя то, Учитель

Сказал ему: «Скорее приведи

Мне юношу того, что на храненье

Доверил я тебе». И, опустив

Главу, епископ молвил со слезами:

«Сей отрок умер». Иоанн спросил:

«Духовною ли смертью иль телесной?»

Епископ же в ответ ему: «Духовной:

К разбойникам на горы он ушел…»

И в горести воскликнул Иоанн:

«Но разве я пред Богом не поставил

Тебя хранителем его души

И добрым пастырем овцы Христовой?..

Коня, скорей коня мне приведи!»

И на коня он сел, и гнал его,

И гор достиг, и путника в ущелье

Разбойники схватили. Он же молвил:

«К вождю меня ведите». Привели.

Суровый вождь стоял во всеоружье,

Склонясь на меч. Но вдруг, когда увидел

Святителя, грядущего вдали, —

Затрепетал и бросился бежать

В смятении пред старцем безоружным.

Но Господа любимый ученик,

Исполненный великим состраданьем,

По терниям, по остриям камней,

Над пропастью, как за овцою – пастырь,

За грешником погнался, возопив:

«Зачем, мое возлюбленное чадо,

От своего отца бежишь? Молю,

Остановись и пожалей меня,

Бездомного и немощного старца!

Я слаб: тебя догнать я не могу…

Не бойся: есть надежда на спасенье:

Я за тебя пред Богом отвечаю…

О, сын мой милый, верь: меня Спаситель

Послал тебе прощенье даровать.

Я пострадаю за тебя: на мне

Да будет кровь, пролитая тобою,

И тяжесть всех грехов твоих – на мне».

Остановился отрок и на землю

Оружие поверг, и подошел,

Трепещущий, смиренный, к Иоанну,

И край его одежд облобызал,

И, пав к ногам, воскликнул: «Отче!»

Под ризою десницу от него

Укрыв: она была еще кровавой.

Учитель же привел его в Эфес.

И юноша молитвой и слезами

Грехи свои омыл, и в оный день,

Когда пред всем народом в Божьем храме

К Святым Дарам разбойник приступил,

Как над овцой любимой «пастырь добрый»,

Над грешником склонился Иоанн;

И радостью великою сияло

Лицо его, меж тем как подавал

Он кровь и плоть Спасителя из чаши,

И солнца луч обоих озарил —

И патриарха с чашей золотою,

И в белых ризах отрока пред ним,

Как будто бы ученика Христова

И грешника соединил Господь

В одной любви, в одном луче небесном.

<1892>

ШУТОЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ И ДРУЖЕСКИЕ ПОСЛАНИЯ

ОДА АЛАРЧИНУ МОСТУ

Опять мы здесь – окончен пост,

Опять мы в стенах безмятежных,

Где вкус так верен, ум так прост.

Аларчин мост, Аларчин мост,

Обитель муз и граций нежных.

Где Вейнберг с длинной бородой,

Где Гиппиус и Мережковский,

Где веют в воздухе порой,

Сменяясь быстрой чередой,

То Хитрово, то Михайловский.

Здесь Андреевский – Ламартин,

Наш легкомысленный оратор

И легкой моды властелин,

Всегда болтающий один —

Петр Боборыкин, и сенатор —

Муж с государственным умом,

Поклонник Газе, друг законов,

И Минский с пасмурным челом,

Разочарованный во всем,

С полдюженой своих мэонов.

Не унывавший никогда

Желанный гость на горизонте,

С лучом рассвета иногда

Всходил, как поздняя звезда,

Сей робкий юноша Висконти.

О золотые вечера,

О с Джиоржиадзе светлым чаша,

И парадоксами игра,

И неизменная икра,

Ты, утешительница наша.

Аларчин мост, приют певцов,

Прими торжественную оду,

Тебя прославить я готов

За величайший дар богов —

За безграничную свободу!

1889 или 1890

ПОЛОНСКОМУ

Желаю от души, Полонский, мой Учитель,

Чтоб радость тихая вошла в твою обитель,

И сына Фебова, Асклепия, молю,

Да немощь исцелит докучную твою.

Еще тому легка докучных лет обуза,

С кем разделяет путь пленительная Муза —

Бессмертно юная, и трижды счастлив тот,

Кто гимн свой до конца восторженно поет…

Чреду златых годов без горя и тревоги

Пошлите Якову Петровичу, о боги!..

Я верю, из друзей поэта ни один

Не позабудет дня священных именин!

26 декабря 1892

<А. В. ПОЛОВЦОВУ>

Поклонник Муз и чистых Граций,

Я жду тебя под сень дубов,

Пушистых елей и акаций,

Как Мецената ждал Гораций —

Во мгле Тибурских вечеров.

Одни за чаем на балконе

Мы можем в сельской тишине

Поговорить о Парфеноне,

О Половецкой старине.

Беседы гневным восклицаньем

Здесь Боборыкин не прервет, —

Лишь стадо мирное с мычаньем

В полях темнеющих пройдет.

И в светлом сумраке лампады

Мы снова вызовем с тобой,

Полны задумчивой отрады, —

Святые призраки Эллады,

Земли, обоим нам родной.

Июнь 1894


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю