Текст книги "Стихотворения 1883-1887"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

ОРВАСИ

Царь Пурурава ищет свою возлюбленную в заколдованном лесу, где она превращена в лиану чарами одного отшельника.

     Невидимый хор

Над душистыми цветами

Пчелы весело жужжат;

Южный ветер с облаками

Гонит теплыми волнами

Первый вешний аромат;

Ветер полон жгучей ласки,

И растенья в шумной пляске

Всеми листьями дрожат.

     Царь

Этой тучи полог черный —

Мой роскошный балдахин.

Как наряден мой придворный,

Этот радужный павлин!

Мне, как дань, примчали грозы

Сотни пенистых ручьев,

И колеблются мимозы

Вместо пышных вееров.

Лишь бананы в грусти томной

Клонят нежные цветы;

Край пурпурный, венчик томный —

Все в них чудо красоты:

Я гляжу на них уныло,

В них я вижу, полный грез,

С темным взором очи милой,

Покрасневшие от слез…

     Невидимый хор

Белый слон по кокосовым рощам весной

Днем и ночью без отдыха бродит:

Всюду ищет подруги своей молодой

И покоя нигде не находит.

     Царь

Вот павлин: на камне диком,

Весь обрызганный дождем,

Резво прыгает он с криком

С гордо поднятым хвостом.

Ветер веет, и трепещут

Перья в ливне золотом,

И волнуются, и блещут…

Не видал ли ты, павлин,

Где-нибудь богини кроткой,

Не встречал ли средь долин

Пери с царственной походкой?..

Нет! Он радостно молчит,

Он смеется надо мною;

Только хвост его горит,

Словно тучки пред зарею.

Да, павлин, – открой смелей,

Распусти ты хвост победно!

Здесь ведь нет Орваси бедной,

Нет соперницы твоей:

Если милая, бывало,

Гиацинты заплетала

В темный шелк своих кудрей

И потом их распускала, —

То пред ней, полна стыдом,

Эта царственная птица

Не могла уже гордиться

Ярко блещущим хвостом!

     Невидимый хор

По зеленой бамбуковой чаще весной

Белый слон тихой поступью бродит;

Он клыки опустил, он поник головой

И покоя нигде не находит.

     Царь

Чу! Я слышу, прозвенели

Словно кольца ожерелий.

Крик блаженства затая,

Жадно внемлю… Неужели

Это – милая моя?

Нет! То лебедь над волнами

Из густых болотных трав

Звонко крикнул, увидав,

Как с весенними дождями

Тучи тянутся грядами.

Гордый лебедь, отряхнув

Желтых лотосов тычинки,

С них медовые росинки

Ты лови в свой темный клюв,

Через горы и пустыни

Собирайся в дальний путь,

Но скажи – моей богини

Не видал ли где-нибудь?..

Взор он грустно подымает,

Словно молвит: «Не видал».

Нет, он видел, но скрывает

Эту тайну; где б он взял

Столько грации свободной!..

У царевны благородной

Все движенья он украл,

И как вор бежит от казни,

Так, царя узнав во мне,

Мчится в трепетной боязни

Он к лазурной вышине.

     Невидимый хор

По глубоким цветущим долинам весной

Белый слон тихой поступью бродит:

Всюду ищет подруги своей молодой

И покоя нигде не находит.

     Царь

Вот пчела: благоуханьем

И теплом опьянена,

В розу прячется она;

И таинственным жужжаньем

Роза нежная полна:

Так в безумные мгновенья,

Если пери я лобзал,

Страстный шепот наслажденья

В алых губках замирал.

Где ж Орваси дорогая,

Не видала ль ты, пчела?..

Нет, ты видеть не могла:

Если б встретилась, играя,

Ты с дыханьем милых уст, —

Ты б от них не отлетела,

Ты бы видеть не хотела

Этой розы пышный куст!

     Невидимый хор

Там, под кущей миндальных деревьев, весной

Белый слон тихой поступью бродит;

Он клыки опустил, он поник головой

И покоя нигде не находит.

     Царь

Что за чудо! Дивный камень

Между темных скал горит;

Он кидает на гранит,

Словно кровь, пурпурный пламень.

(Наклоняется и берет его в руку)

Только мне уж не видать

Той головки, где б лучами

Над душистыми кудрями

Этот камень мог сиять!

Прочь, рубин, – тебя слезами

Я не буду омрачать.

     Невидимый хор

Талисман драгоценный ты свято храни:

Он дарует влюбленным счастливые дни.

     Царь

(подымая брошенный камень)

Если так, – пусть он горит,

Как луна в короне Сивы,

И венец мой горделивый

Новым блеском озарит!

(Делая несколько шагов)

Вот лиана молодая

В светлом ливне вся дрожит,

Теплый дождь с ветвей роняя;

Это – пери дорогая:

Те же слезы, тот же вид.

Нет на ней цветов душистых,

И не манит сладкий мед

Стаю пчелок золотистых.

Что же к ней меня влечет,

Что так радует невольно?

Сам не знаю почему —

Мне так сладостно, так больно

Верить чувству моему.

Чтоб забыться на мгновенье,

Это нежное растенье

Я с любовью обниму…

(Закрыв глаза, он обнимает лиану, которая под действием талисмана превращается в Орваси)

Тише, сердце, подожди…

Что-то теплое, живое,

Словно тело молодое,

Я прижал к моей груди.

Я от радости слабею:

Это пери легкий стан!

Я дрожу и пламенею,

Но очей открыть не смею

И боюсь узнать обман…

(Медленно открывая глаза)

Это ты, моя желанная!

(Теряет сознание)

     Орваси

(наклоняя над ним ветви роз)

Пусть роса благоуханная

Оживит его чело!

     Царь

(приходя в сознание)

Волны музыки божественной,

Пойте громко и торжественно,

Как в душе моей светло!..

(Возлагая талисман на голову своей невесты)

Он над мраморным челом

Светит розовым огнем, —

Словно лотоса дрожащего

Бледно-матовый цветок

Пурпур солнца восходящего

Алым пламенем зажег!

     Орваси

Нам давно пора домой

Возвратиться в край родной.

     Царь

Брама тучу темнокрылую

В колесницу превратит,

Теплый ветер с бурной силою,

Словно конь, ее помчит;

Ленты радуг ярким пламенем

Колесницу обовьют,

И над ней победным знаменем

Грозно молнии блеснут;

Прямо к тверди ослепительной

Мы направим смелый путь,

Чтоб в лазури упоительной

Словно в море потонуть!

     Невидимый хор

Белый лебедь, от счастья на шее твоей

Серебристые перья вздымаются,

И как ложе любви, в полной славе лучей —

Небеса пред тобой открываются!

1886

СТРАШНЫЙ СУД

И я видел седьмь Ангелов,

которые стояли перед Богом,

и даны им седьмь труб.

Апокал<ипсис> VIII

Я видел в вышине на светлых облаках

Семь грозных ангелов, стоявших перед Богом

В одеждах пламенных и с трубами в руках.

Потом еще один предстал в величье строгом,

Держа кадильницу на золотых цепях;

Горстями полными с улыбкой вдохновенной

На жертвенный алтарь бросал он фимиам,

И благовонный дым молитвою смиренной,

Молитвой праведных вознесся к небесам.

Тогда кадильницу с горящими углями

Десницей гневною на землю он поверг, —

И в тучах молнии блеснули, день померк,

И преисподняя откликнулась громами.

Семь ангелов, полны угрозой величавой,

Взмахнули крыльями, и Первый затрубил, —

И пал на землю град, огонь и дождь кровавый

И третью часть лесов дотла испепелил.

Под звук второй трубы расплавленная глыба

Была низринута в морскую глубину:

Вскипела треть пучин, и в них задохлась рыба,

И кровь, густая кровь окрасила волну.

И Третий затрубил, и с грохотом скатилась

На царственный Ефрат огромная звезда,

И в горькую полынь внезапно превратилась

В колодцах и ключах студеная вода.

Четвертый затрубил, – и в воздухе погасла

Треть солнечных лучей и треть небесных тел;

Как над потухшими светильнями без масла,

Над ними едкий дым клубился и чернел.

Откинув голову, с огнем в орлином взоре,

Блестящий херувим над миром пролетел

И страшным голосом воскликнул: «Горе, горе!..»

И Пятый затрубил, и слышал я над бездной,

Как шум от колесниц, несущихся на бой;

То в небе саранча, гремя броней железной

И крыльями треща, надвинулась грозой.

Вождем ее полков был мрачный Абадонна;

Дома, сады, поля и даже гладь морей, —

Она покрыла все, и жалом скорпиона

Высасывала кровь и мозг живых людей.

И затрубил Шестой, и без числа, без меры

Когорты всадников слетаются толпой

В одеждах из огня, из пурпура и серы

На скачущих конях со львиной головой;

Как в кузнице меха, их бедра раздувались,

Клубился белый дым из пышущих ноздрей,

Где смерч их пролетал, – там молча расстилались

Кладбища с грудами обугленных костей.

Седьмой вознес трубу: он ждал, на меч склоненный,

Он в солнце был одет и в радуге стоял;

И две его ноги – две огненных колонны,

Одной – моря, другой он земли попирал.

И книгу развернув, предстал он в грозной силе.

Как шум от многих вод, как рев степного льва,

Звучали ангела могучие слова,

И тысячи громов в ответ проговорили.

Тогда мне голос был: «Я – Альфа и Омега,

Начало и конец, я в мир гряду! аминь».

Гряди, о Господи! Как воск, как хлопья снега,

Растает пред Тобой гранит немых твердынь.

Как женщина в родах, Природа среди пыток

В последний час полна смертельною тоской,

И небо свернуто в один огромный свиток,

И звезды падают, как осенью избыток

Плодов, роняемых оливою густой.

1886

ПЕСНЬ БАЯДЕР

Он лежит под навесом пурпурного ложа

В бледно-розовом свете вечерних огней;

Молодого чела золотистая кожа

Оттеняется мраком глубоких очей.

Смотрит Будда, как девы проносятся в пляске

И вино из кувшинов серебряных льют;

Вызывающий взор – полон огненной ласки;

Ударяя в тимпан, баядеры поют.

И зовут они к радостям неги беспечной

Тех, кто молод, прекрасен, могуч и богат.

Но, как звон погребальный, как стон бесконечный,

Переливы тимпанов для Будды звучат:

   «Все стремится к разрушенью —

   Все миры и все века,

   Словно близится к паденью

   Необъятная река.

   Все живое смерть погубит,

   Все, что мило, – смерть возьмет.

   Кто любил тебя – разлюбит,

   Радость призраком мелькнет.

   Нет спасенья? Слава, счастье,

   И любовь, и красота —

    Исчезают, как в ненастье

    Яркой радуги цвета.

   Дух безумно к небу рвется,

   Плоть прикована к земле:

   Как пчела – в сосуде, бьется

   Человек в глубокой мгле!»

Перед ложем царя баядеры плясали;

Но для Будды звучал тот же грустный напев

В этих гимнах, что жизнь и любовь прославляли,

В тихой музыке струн, в нежном голосе дев:

   «В цвете жизни, в блеске счастья

   Вкруг тебя – толпы друзей.

   Сколько мнимого участья,

   Сколько ласковых речей!

   Но дохнет лишь старость злая,

   Розы юности губя,

   И друзья, как волчья стая,

   К новой жертве убегая,

   Отшатнутся от тебя.

   Ты, отверженный богами,

   Будешь нищ и одинок,

   Как покинутый стадами

   Солнцем выжженный поток.

   Словно дерево в пустыне,

   Опаленное грозой,

   В поздней, старческой кручине

   Ты поникнешь головой.

   И погрязнешь ты в заботе,

   В тине мелочных обид,

   Словно дряхлый слон в болоте,

   Всеми брошен и забыт.

   Что нам делать? Страсти, горе

   Губят тысячи людей,

   Как пожар – траву степей,

   И печаль растет, как море!

   Что нам делать? Меркнет ум,

   И толпимся мы без цели —

   Так испуганных газелей

   Гонит огненный самум!»

Баядеры поют про надежды и счастье,

Но напрасны тимпаны и лютни гремят;

Как рыдающий ветер в ночное ненастье,

Песни, полные жизни, для Будды звучат:

   «Близок страшный день возмездья:

   Задрожит земля и твердь,

   И потушит все созвездья

   Торжествующая смерть.

   Мир исчезнет, как зарница

   В полуночных небесах;

   Все, что есть, нам только снится,

   Вся природа – дым и прах!

   Наши радости – мгновенны,

   Как обманчивые сны,

   Как в пучине брызги пены,

   Как над морем блеск луны.

   Все желания, как сети,

   Как свеча для мотыльков:

   Мы кидаемся, как дети,

   За виденьем лживых снов.

   Страсти, нега, наслажденья —

   Никому и никогда

   Не приносят утоленья,

   Как соленая вода…

   Что нам делать? Где спаситель?

   Как защитника найти?

   Бодизатва-Утешитель!

   Пробил час, – пора идти!

   В этот пламень необъятный

   Мук, желаний и страстей

   Ты, как ливень благодатный,

   Слезы жалости пролей!..»

   ..……………………….

1886

ДОН КИХОТ

Шлем – надтреснутое блюдо,

Щит – картонный, панцирь жалкий…

В стременах висят, качаясь,

Ноги тощие, как палки.

Но зато как много детской

Доброты в улыбке нежной,

И в лице худом и бледном —

Сколько веры безмятежной.

Для него хромая кляча —

Конь могучий Росинанта,

Эти мельничные крылья —

Руки мощного гиганта.

Видит он в таверне грязной

Роскошь царского чертога,

Слышит в дудке свинопаса

Звук серебряного рога.

Санхо Панца едет рядом;

Гордый вид его серьезен:

Как прилично копьеносцу,

Он величествен и грозен.

В красной юбке, в пятнах дегтя,

Там, над кучами навоза, —

Эта царственная дама —

Дульцинея де Тобозо…

Страстно, с юношеским жаром,

Он толпе крестьян голодных,

Вместо хлеба, рассыпает

Перлы мыслей благородных:

«Люди добрые, ликуйте, —

Наступает праздник вечный:

Мир не солнцем озарится,

А любовью бесконечной…

Будут все равны; друг друга

Перестанут ненавидеть;

Ни алькады, ни бароны

Не посмеют вас обидеть.

Пойте, братья, гимн победный!

Этот меч несет свободу,

Справедливость и возмездье

Угнетенному народу!»

Из приходской школы дети

Выбегают, бросив книжки,

И хохочут, и кидают

Грязью в рыцаря мальчишки.

Аплодируя, как зритель,

Жирный лавочник смеется;

На крыльце своем трактирщик

Весь от хохота трясется.

И почтенный патер смотрит,

Изумлением объятый,

И громит безумье века

Он латинскою цитатой.

Из окна глядит цирюльник,

Он прервал свою работу,

И с восторгом машет бритвой,

И кричит он Дон Кихоту:

«Благороднейший из смертных,

Я желаю вам успеха!..»

И не в силах кончить слова,

Задыхается от смеха.

Все довольны, все смеются

С гордым видом превосходства.

И никто в нем не заметит

Красоты и благородства.

Он не чувствует, не видит

Ни насмешек, ни презренья:

Кроткий лик его – так светел,

Очи – полны вдохновенья.

Смейтесь, люди, но быть может,

Вы когда-нибудь поймете,

Что возвышенно и свято

В этом жалком Дон Кихоте:

Святы в нем – любовь и вера,

Этой верою согреты

Все великие безумцы,

Все пророки и поэты!

1887

ЖЕРТВА

У ясных волн священной Брамапутры

Проводит дни в молитве и посте

Божественный подвижник Усинара.

Однажды царь небес, могучий Индра

Отшельника задумал испытать.

Тогда в голубку Агни превратился,

И соколом за ней помчался Индра.

Но на груди подвижника святого,

Увидев в нем защиту от врага,

Дрожащая голубка приютилась;

Он бережно покрыл ее рукой

И ласково промолвил ей: «Не бойся!»

Но в тот же миг на каменный уступ —

Угрюм и мрачен – сокол опустился

И злобно крикнул: «По какому праву,

Могучий Усинара, ты дерзнул

Отнять мою законную добычу?» —

«Во имя милосердья и любви

Тому, кто слаб, я должен дать защиту» —

«Что значит милосердье и любовь?

В моем гнезде голодные птенцы

И день и ночь кричат: отец, дай пищи!

Лишив меня последнего куска,

Старик, ты предал их голодной смерти!» —

«Я дам тебе волшебные дворцы

И грудами каменьев драгоценных,

И золотом осыплю я тебя, —

Но, – видит Бог, – я выдать не могу

Гонимую, беспомощную жертву…»

Он говорил и старческой рукой

Любовно гладил белую голубку.

«Нет, Усинара, – грозно молвил сокол, —

К чему мне золото, к чему дворцы:

Я не отдам за них моей добычи.

Смерть – побежденным, сильным – торжество, —

Таков закон природы беспощадный.

Я голоден, не мучь меня, старик…

Мне надо теплого живого мяса!

Я требую, чтоб ты мне возвратил

Кусок, моей добыче равный весом.

И если ты не хочешь, чтоб погибла

Иная жертва – мяса для меня

Из собственной груди ты должен вырвать».

Но ласково морщинистой рукой

Отшельник гладил белую голубку,

Потом взглянул на сокола, и жалость

Ко всем живым, ко всем, кого томит

Нужда и голод, жалость кротким светом

Зажглась в его божественных очах,

Задумчивых и бесконечно добрых.

Он тихо молвил соколу: «Ты прав».

И острый нож он в грудь себе вонзил,

И вырезал кусок живого мяса,

И бросил соколу взамен добычи.

Но тот сказал: «Мы смерим на весах,

Чтоб был кусок голубке равен весом».

И повелел отшельник, и пред ним

Явился рой духов его служебных.

Тяжелые огромные весы

Они к скале гранитной прицепили,

И на одну из чашек голубь сел,

И на другую бросил Усинара

Кусок кровавый собственного тела.

Но чаша с голубем не поднялась.

Еще кусок он вырезал и бросил,

Потом еще, еще… и кровь струилась,

И не было на нем живого места:

Срывал он тело с бедер, с плеч, с груди

И все кидал, кидал на эту чашу,

Что неподвижно в воздухе висела.

Вся плоть его – зияющая рана,

Под ней в крови кой-где белеет кость,

А между тем в очах глубоко ясных —

Все та же необъятная любовь.

Он подошел к весам и покачнулся,

И навзничь грохнулся, но среди мук

Он упрекал себя за эту слабость,

Он говорил: «Позор, позор тебе,

О жалкое, бессмысленное тело!..

Иль мало я учил тебя страдать,

Томил постом, сушил полдневным зноем…

Вперед, скорей, – конец твой недалек:

Еще одно последнее усилье!..»

Из лужи крови бодро он поднялся,

Приблизился к весам и в них вошел,

И чаша опустилась до земли,

И радостно к лазуревому небу

Спасенная голубка вознеслась.

Вздохнул он и промолвил: «Как я счастлив!..»

И бледное прекрасное чело

Безоблачным блаженством просияло.

1886

АЛЛАХ И ДЕМОН
Мусульманское предание

…В начале не было ни солнца, ни планет,

И над вселенною от края и до края,

Как вечная заря, могучий ровный свет

Без тени, без лучей горел, не угасая.

Как пыль разбитых волн, как смерч, как ураган

Над миллионами теснились миллионы

Бесплотных ангелов, и в светлый океан

Их огнекрылые сливались легионы.

Как в бурю грозный гул взволнованных лесов,

Гремело: «Свят, свят, свят!» – со всех концов вселенной,

И бездны вторили той песне вдохновенной.

Но вдруг над сонмами сияющих духов

Промчалась весть о том, что в недрах ночи темной

Задумал Бог создать какой-то мир огромный,

Каких-то маленьких, страдающих людей, —

Страдающих… увы, как мрачно, как сурово,

Каким предчувствием неведомых скорбей

На небе в первый раз звучало это слово!..

С поникшей головой, с покорностью в очах,

Полны томительным отчаяньем и страхом,

Безмолвно ангелы стояли пред Аллахом.

Когда же издали в испуганных рядах

Благоговейное промчалось: «Аллилуйя!»

Так стыдно в этот миг, так больно стало мне,

Что на Всевышнего восстал я, негодуя,

И ропот мой пред ним раздался в тишине;

Я видел в будущем обиды и страданья

Всех этих трепетных, беспомощных людей,

Я понял их печаль, я слышал их рыданья, —

И пламя жалости зажглось в груди моей.

Любовь великая мне сердце наполняла,

Любовь меня звала, – и я покорно шел,

На Всемогущего я рать мою повел

За мир, за бедный мир, и битва запылала…

И дрогнул в небесах сияющий престол —

Я говорил себе: отдам я жизнь мою,

Но жалкий мир людей создать я не позволю

И человечество пред Богом отстою!

О пусть я ныне пал, низверженный громами,

Пускай тройная цепь гнетет меня к земле

И грудь изрезана глубокими рубцами,

И выжжено клеймо проклятья на челе, —

Еще мой гордый дух в борьбе не утомился,

Еще горит во мне великая любовь,

И будущность – за мной, и я воскресну вновь, —

Я пал, но не сражен, я пал, но не смирился!

Не я ли пробудил могучий гнев в сердцах,

Не я ли в них зажег мятежный дух свободы?

Под знаменем моим сбираются народы:

Я цепи их разбил, – и мир в моих руках!

Придите же ко мне, страдающие братья, —

И я утешу вас, и на груди моей

Найдете вы приют от Божьего проклятья:

Придите все ко мне, – я заключу в объятья

Моих измученных, обиженных детей!

Восстаньте, племена, как волны пред грозою,

Как тучи темные, наполним мы весь мир,

Необозримою, бесчисленной толпою

Покроем небеса и омрачим эфир.

Так много будет нас, что крики, вопли, стоны

Все гимны ангелов на небе заглушат, —

И язвы грешников им воздух отравят,

И в черной копоти померкнут их короны.

Дождемся, наконец, мы радостного дня:

И задрожит Аллах, и разобьет скрижали,

Поймет, что за любовь, за правду мы восстали,

И он простит людей, и он простит меня.

Как будут там, в раю, блаженны наши слезы,

Там братья-ангелы придут нас обнимать

И кровь из наших ран с любовью вытирать

Краями светлых риз, и пурпурные розы

С блестящих облаков на грешников кидать.

Как утренняя тень, исчезнет наше горе,

И небо, и земля тогда сольются вновь

В одну великую безгрешную любовь,

Как в необъятное сияющее море…

1886

САКЬЯ-МУНИ

По горам, среди ущелий темных,

Где ревел осенний ураган,

Шла в лесу толпа бродяг бездомных

К водам Ганга из далеких стран.

Под лохмотьями худое тело

От дождя и ветра посинело.

Уж они не видели два дня

Ни приютной кровли, ни огня.

Меж дерев во мраке непогоды

Что-то там мелькнуло на пути;

Это храм – они вошли под своды,

Чтобы в нем убежище найти.

Перед ними на высоком троне —

Сакья-Муни, каменный гигант.

У него в порфировой короне —

Исполинский чудный бриллиант.

Говорит один из нищих: «Братья,

Ночь темна, никто не видит нас,

Много хлеба, серебра и платья

Нам дадут за дорогой алмаз.

Он не нужен Будде: светят краше

У него, царя небесных сил,

Груды бриллиантовых светил

В ясном небе, как в лазурной чаше…»

Подан знак, и вот уж по земле

Воры тихо крадутся во мгле.

Но когда дотронуться к святыне

Трепетной рукой они хотят, —

Вихрь, огонь и громовой раскат,

Повторенный откликом в пустыне,

Далеко откинул их назад.

И от страха все окаменело, —

Лишь один – спокойно величав —

Из толпы вперед выходит смело,

Говорит он богу: «Ты не прав!

Или нам жрецы твои солгали,

Что ты кроток, милостив и благ,

Что ты любишь утолять печали

И, как солнце, побеждаешь мрак?

Нет, ты мстишь нам за ничтожный камень,

Нам, в пыли простертым пред тобой, —

Но, как ты, с бессмертною душой!

Что за подвиг сыпать гром и пламень

Над бессильной, жалкою толпой,

О, стыдись, стыдись, владыка неба,

Ты воспрянул – грозен и могуч, —

Чтоб отнять у нищих корку хлеба!

Царь царей, сверкай из темных туч,

Грянь в безумца огненной стрелою, —

Я стою, как равный, пред тобою

И, высоко голову подняв,

Говорю пред небом и землею,

Самодержец мира, ты не прав!»

Он умолк, и чудо совершилось:

Чтобы снять алмаз они могли,

Изваянье Будды преклонилось

Головой венчанной до земли,

На коленях, кроткий и смиренный,

Пред толпою нищих царь вселенной,

Бог, великий бог лежал в пыли!

1885