Текст книги "Св. Тереза Иисуса"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

43

В лютую гололедицу, скользкой тропинкой, на страшную кручу, как будто в самое небо, где-нибудь в Сиерре де Гредос или в Эстрамадуре, карабкаются мулы, запряженные гуськом в тяжелые телеги сестер Нового Кармеля. Вдруг лучший мул впереди спотыкается, падает сначала на колени, а потом на бок и, хотя тотчас распрягают его, весь, как подстреленная птица, трепещет и быстро-быстро дышит так, что видно, как движутся ребра его под тонкою, черною от пота лоснящейся кожей; в последний раз глубоко вздохнул, вздрогнул весь и подох. «То же будет и со мной!» – глядя на него, может быть, думает Тереза.

«О, как хотелось бы мне отдохнуть! Я всегда желала только одного – умереть спокойно». Этому желанию ее суждено было скоро исполниться.

К самым тяжелым последним годам ее относится – «любовный роман» ее с богатым, знатным и красивым молодым человеком, ученым богословом в университете Алькала, о. Джироламо Грациано. Это для нее последняя улыбка жизни перед смертью.

Ей 67 лет, но кажется иногда больше 77, а ему только 30, но кажется иногда меньше 20. Странное зрелище «бабушки, влюбленной во внучка», – может быть, великий соблазн для семнадцати основанных ею женских обителей и злейшая радость для всех ее врагов. «Экая полоумная наша мать игумения!» – некогда смеялась она сама над собой, а как над ней теперь смеются другие, не страшно ли ей подумать? Нет, кажется, не очень страшно. «Я уже старушка, vejezuela… и многое могу себе позволить, но не показывайте писем моих всем, потому что после меня будут другие игумений, моложе, которые могут вообразить, что и им дозволена такая же близость с мужчинами», – пишет «бабушка» «внучку», и когда тот однажды подписывается: «сын ваш возлюбленный», то она не знает, как благодарить его. «О, как он прав! – воскликнула я тотчас же радостно, потому что была одна». Значит, если бы тут были другие и могли ее слышать, то, может быть, застыдилась бы и даже испугалась этой слишком поздней влюбленности. Он – «сын» ее, а вместе с тем и «возлюбленный». «Он – премиленький: личико у него прелестное, и даже маленькая полнота ему ничуть не вредит, – напротив», – пишет она самым верным друзьям своим, о которых знает, что они ее не выдадут. «Вы просите, чтобы я вам открыла решетку [в обительской приемной, parlatorio], – пишет она ему самому. – Мне, право, смешно, как вы меня мало знаете: сердца моего все тайники (в подлиннике грубее, сильнее: „внутренности мои“) хотела бы я вам открыть, а не только решетку!» Что же такое влюбленность, если не это? «Жалкая старческая влюбленность», «половое безумие», psychopathia sexualis, «подавленный и извращенный пол», если это скажут врачи наших дней, тем хуже для них.

Старая Бабушка, как маленькая девочка, нянчится с о. Грациано, точно с любимою восковою, крашеною куклою Ниньо: мерзнет и он, сохнет, мокнет, тает и перекрашивается заново, бедненький. Если и в этом увидят врачи наших дней только «извращенное и подавленное чувство материнства», то опять тем хуже для них.

С легким и веселым о. Грациано утешается св. Тереза и отдыхает от слишком тяжелого и страшного для нее св. Иоанна Креста. Кажется ей иногда, что в о. Грациано нашла она более послушного и верного помощника для дела Реформы, чем в о. Иоанне, и что дело это он лучше понимает, чем тот. Эти два друга, два сына Матери Основательницы, соперничают не только из-за сердца ее, но и из-за всего ее великого дела. «Самоуничтожение есть не что иное, как отречение от воли Божией», – скажет о. Грациано об о. Иоанне Креста теми же почти словами, как некогда говорила в как будто шутливом, и на самом деле очень серьезном, «испытании», vejamen, мать Тереза: «Да избавит нас Бог от людей таких духовных (как о. Иоанн), что они не допускают ничего, кроме совершенного созерцания».

Дважды будет просить Тереза о. Грациано, когда он сделается начальником о. Иоанна, о «милости» для него, но тот, притворяясь, что не понимает ее, ничего ей не ответит, а, сообщая об основании новых обителей, умолчит об участии о. Иоанна в этом деле.

Но если тот соперничает с о. Грациано, то лишь в высшем порядке, где не может быть зависти, а может быть только жалость. Слишком хорошо видит у него Иоанн такую же точно, как у Обутых в их распре с Босоногими, «жажду власти и церковного вельможества». Может быть, и сама Тереза видит в о. Грациано эту «неисцелимую язву» и предчувствует, что рано или поздно он превратится окончательно в восковую куклу.

В 1578 году, в самые черные дни гонений Обутых на Босоногих, скажет она о злейшем враге своем и Реформы, генеральном викарии обоих Кармелей, о. Николае Дория: «Я его очень люблю и почитаю в Господе», и успокоит о. Грациано: «Вы ничего не увидите от него, кроме добра, он не причинит вам никакого страдания». Этому предсказанию не суждено было исполниться: Дория не только причинит о. Грациано «страдание», но и убьет его. Это лучше Терезы предсказал ему о. Иоанн, когда в Лиссабонском Капитуле о. Грациано подал голос за Дория: «Выбран им в начальники тот, кто его расстрижет». В 1592 году, за «мятеж и непослушание Церкви», о. Грациано действительно будет расстрижен, и тот, кто «избран был Пресвятой Девой Марией для восстановления Кармеля», будет скитаться нищим и умрет жалкою смертью в изгнании. «Что она со мною сделала!» – может быть, умирая, подумает с горечью «возлюбленный сын» о любящей матери.

44

В 1576 году Мать Основательница, заточенная в обители Св. Иосифа, в г. Авиле, в лютую зимнюю стужу, греет на медной жаровне окоченелые пальцы, чтобы дописать Книгу Жизни своей.

В 1582 году, в Бургосе, при основании новой обители, однажды в Церкви, в Великий Четверг, какие-то вельможные хамы, желая пройти вперед, столкнули со скамьи бедную, плохо одетую старушку, яснейшую донью Терезу де Агумада, правнучку леонских королей, так что она упала на пол и невольно простонала от боли в недавно сломанной и еще не совсем зажившей руке. Спутница ее, сестра Анна, кинувшись к ней на помощь, подняла ее.

«Да простит их Бог – потому что у меня уже и так рука сильно болела!» – проговорила старушка с тихой улыбкой.

В том же году, в Валладолиде, игумения тамошней обители, Мария Баттиста, племянница Терезы, поспорив с нею из-за наследства брата ее, вытолкала ее из обители с яростной бранью и криком: «Вон, вон, чтобы духу твоего здесь больше не было!»

Так все выживало ее, точно выталкивало из жизни. Перед основанием обители в Бургосе почувствовала она вдруг такую бесконечную усталость, что ей захотелось покинуть все и уйти от всего, чтобы только умереть спокойно.

Вспомнилось, может быть, бедной Старушке, как маленькой девочкой строила она из веток, глины и камешков затворы и пустыньки в саду авильского дома, но не могла достроить ни одной: все рассыпались, точно карточные домики.

Однажды, собираясь, полубольная, в трудный путь через горы, в такую же лютую зимнюю стужу, как в те дни, когда грела на жаровне окоченелые пальцы, чтобы дописать Книгу Жизни своей, – усомнилась она, благоразумно ли пускаться в путь, но увидела Христа и услышала:

 
Стужи не бойся: Я один только грею!
 

И этих слов довольно было ей, чтобы, вспомнив их, почувствовать вдруг, и в самую лютую стужу, такую теплоту, как у жарко натопленной печи или под летним солнцем.

В другой раз, когда ехала она с сестрами по берегу реки, тяжело нагруженные телеги их так увязали в грязи, что почти все должны были выйти из них, чтобы продолжать путь пешком, а немного времени спустя, при подъеме на гору, одна из телег, с которой сестры еще не успели сойти, накренилась так, что грозила упасть в реку. Несколько человек не могли бы удержать телегу на круче и спасти находившихся в ней. Но, в последнюю минуту, один из людей, видя опасность, кинулся к телеге, схватил ее за колесо и удержал над самою кручей, в чем увидели все чудо Божье. Дальше надо было перейти через мост над рекой, поднявшейся так, что вода заливала его, а мост был так узок, что если бы телега подалась чуть в сторону, то упала бы в реку. Сестры исповедались и причастились перед этой страшной переправой.

«Не бойтесь, дочери мои, дайте мне первой перейти, а вы идите за мной!» – сказала мать-игумения и пошла вперед бесстрашно. Сделала то, что делала всю жизнь: проходила там, где никто не мог пройти, и все шли за ней, и спаслись чудом Божьим.

Ночью 24 января 1582 года, после двадцати четырех дней этого ужасного пути, добрались наконец до Бургоса. Мать-игумения вымокла под ледяным дождем так, что дольше обыкновенного сидела у огня, и это было ей так вредно, что ночью сделалась у нее сильнейшая головная боль со рвотою, и в горле нарыв, а когда он прорвался, то пошла из горла кровь, и утром не могла она встать с постели.

«Теперь, Тереза, мужайся!» – сказал ей Христос в видении.

В следующие дни долго искали приюта по всему городу и не могли найти, пока, наконец, сестры Благовещенской обители, сжалившись над ними, не поместили их на чердаке своей больницы, таком пустом и холодном, что никто не хотел в нем жить, тем более что там было множество крыс и обитала Нечистая Сила. Но хуже крыс и Силы Нечистой оказался архиепископ Бургоса, грубый, злой, привередливый и глупый старик; он сам не знал, чего хотел: то соглашался на основание обители, то отказывал. Целыми днями приходилось ждать в его прихожей все еще больной матери игумении, пока он, наконец, не удостаивал ее принять. Всем этим измучил он ее так, что довел до совершенного отчаяния.

«Крепкий щит Господень у меня на сердце, дочери мои, так что сколько бы диавольских стрел ни разило меня, все они об этот щит разбиваются и сердца моего не ранят!» – хвалилась она некогда, а теперь чувствовала, что стрелы и сквозь щит проходят и ранят сердце.

45

Только что новая обитель была основана в Бургосе, как герцогиня Альба вызвала Терезу в г. Альбу, тоже для основания обители.

С давних лет герцог Альба был таким же благоговейным почитателем Терезы, как Филипп II.

«О, как бы я хотел увидеться с ней! Кажется, я сделал бы для этого сотни верст», – говорил о ней о. Грациано и, сидя в тюрьме, с умилением читал книги ее, особенно «Жизнь» и «Путь совершенства». Книги эти утешали его, но не исправляли. Зная доброе чувство герцога к ней, Тереза, по смерти его, написала его вдове утешительное послание, в котором обещала основать обитель имени герцога, и теперь надо было обещание исполнить. Приходило ли ей в голову, что святая обитель, основанная во имя герцога Альбы Кровавого, – это последнее дело Реформы, – невыносимое кощунство?

В первый раз, может быть, за все Основания, отправилась Тереза в г. Альбу уже не в бедной телеге, а в великолепной герцогской карете, но только что доехала до одного селения близ гор, Пеньяранде, как почувствовала себя так дурно, что впала в глубокое беспамятство. Чтобы немного укрепить ее, сестры не могли найти во всем местечке ни одного яйца; нашли только несколько сушеных винных ягод. Очень этим огорчалась сестра Анна.

«Дочь моя, ягоды эти пресладкие; сколько бедных людей не имеют и этого!» – утешала ее мать-игумения.

В Альбу приехали рано вечером, и хотя она почти падала от изнеможения, но хотела тотчас же приняться за хлопоты, и только по настоянию игумений и сестер той обители, где остановилась, легла в постель.

«Как я устала, как я устала! Вот уж двадцать лет, как я не ложилась так рано», – проговорила она, падая в постель, с такими же глазами, как у того издыхающего мула. Но на следующее утро, встала как всегда, пошла к обедне и причастилась. Так перемогалась, то ложась, то вставая, до Михайлова дня, когда, вернувшись от обедни, почувствовала такую слабость, что должна была лечь и уже не вставать. Сделалось сильнейшее кровотечение из горла. Сестры окружили ее, стали на колени и начали молиться.

«Заклинаю вас, дочери мои, не желайте, чтобы я оставалась дольше на земле, – нечего мне больше делать на ней, – и не молитесь об этом, но просите для меня у Бога вечного отдыха! – умоляла и еще говорила:

– Свято храните устав нашего Братства, но с меня не берите примера: я была дурною монахиней!»

Больше чем когда-либо была она уверена, что умирает «великою грешницей», и, может быть, казалось ей, что страшное место в аду – та выдолбленная в стене, темная и тесная яма, куда ее с такою бесконечною мукою некогда втискивали и все не могли втиснуть, – теперь окажется ей как раз впору.

«Сердца смиренного и сокрушенного Ты не презришь, Боже!» – все повторяла она, но так, что видно было, не слишком на это надеялась.

«Где вы хотите быть погребенной: в родной земле, в г. Авиле, или здесь, в Альбе?» – спросил ее о. Антонио де Гередина.

«Разве у меня есть что-нибудь свое? Может быть, мне и здесь дадут немного земли», – ответила она нехотя, так что по лицу ее видно было, что лучше было бы о. Антонио об этом не спрашивать. Грубо и невежливо говорить о смерти с умирающим. Грубость эту и делает о. Антонио, но слишком строго судить его за это нельзя: самое страшное в мире и жесткое, но и самое тихое, нежное – смерть; вот почему и с нею надо обращаться нежно и тихо, но люди этого не умеют: грубо и глупо обращаются даже самые любящие со смертью самых любимых.

3 октября, в канун св. Франциска Ассизского, человека к делу св. Терезы ближайшего, в пять часов вечера, умирающая попросила ее причастить. Только что едва могла пошевелиться, да и то с помощью сестер, но, увидев священника, входившего в келью со Св. Дарами, вдруг приподнялась без чужой помощи и вся к нему устремилась так, как будто хотела вскочить с постели, и надо было ее удержать силой. Как бы изнутри озаренное сверхъестественным светом, лицо ее сделалось таким молодым и прекрасным, каким никогда не бывало.

«О, Бог мой, Супруг мой, наконец-то я Тебя увижу!» – воскликнула она с такою блаженной улыбкой, как будто уже видела Его.

Может быть теперь, в смерти, совершилось над нею то же чудо «Поднятия на воздух», levitación, какое совершилось и в жизни столько раз, но если тогда оно еще было сомнительно, то теперь уже несомненно: «Душу возносит Сильнейший из сильных… с такою же легкостью, с какой исполин поднял бы соломинку», «Лодочку души моей поднял как бы огромный, неистово бушующий вал» – вал последнего восторга в брачном соединении Любящей с Возлюбленным: «Смерть кажется душе, в такие минуты, упоительным восторгом в объятиях Возлюбленного», – вспоминает св. Тереза о том, что было с нею в жизни.

«Смерть моя была не чем иным, как таким восторгом любви, что тело мое не могло этого вынести!» – скажет она и после кончины, явившись одному из иноков Кармеля.

«С этого дня ты будешь моею Супругою; Я отныне не только Творец твой, Бог, но и Супруг». Если и это было некогда, на земле, сомнительно, то теперь, на земле и на небе вместе, уже несомненно.

Так совершилась, в первый раз в человечестве, великая тайна – Бракосочетание человека с Богом.

46

В 1622 году Св. Престол объявил Терезу Святою, и хорошо сделал: в том, что Римская Церковь поймет, вопреки Лютеру и Кальвину, великую святость ее, – тоже порука божественного избрания Церкви, которой «не одолеют врата адовы». А Саламанкский университет еще раньше объявит Терезу «Доктором богословия». Но, может быть, главную силу и святость ее лучше всего поняли простые люди, когда назвали ее просто «Матерью». Стоило им только произнести слово «Мать», чтобы все сразу поняли, о ком идет речь. Мать рождает, любит, кормит, учит детей своих в этой жизни, а в той – воскрешает: вот почему «Нет иного имени под небесами, которым надлежало бы нам спастись», кроме имени Отца, Сына и Матери. Мир, сотворенный Отцом, начал спасать Сын, а кончит – Мать.

К будущему св. Тереза Иисуса и св. Иоанн Креста обращены тою глубиной своей, в которой срослись, как вечные близнецы, нерасторжимо. Вот почему, чтобы понять, что уже сделала для нас и, может быть, сделает еще для тех, кто за нами идет, св. Тереза Иисуса, надо понять, что сделал и св. Иоанн Креста.