Текст книги "Хирург возвращается"

Автор книги: Дмитрий Правдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 10

У самого входа в хирургическое отделение меня поджидает уже знакомый электрик:

– Ну что, доктор, выключатель работает! Свет в вашей комнате горит исправно! Идемте принимать работу!

– Неужто сам справился, без всякого Семеныча?

– Что за Семеныч? – не понимает любитель крепких алкогольных напитков. – Нет у нас никакого Семеныча. Есть Михалыч, он-то и подсобил мне.

– Ладно, не обижайтесь, шучу! – Я пропускаю вперед специалиста по больничному электричеству. – Если свет в комнате работает, то гонорар целиком ваш. – Я похлопываю себя по левому карману медицинского костюма.

– Я и не обижаюсь, – плотоядно облизывается электрик.

– Ну и? – Я жму на кнопку выключателя. – Не горит. Те два горят, а этот по-прежнему не включается. Как же вы починили?

– Без паники, доктор! – Электрик выходит наружу, и в ту же секунду свет загорается, вспыхнув шестью матовыми плафонами одновременно. – Что я говорил? Сила!

– Позвольте, товарищ, а отчего свет включается снаружи?

– Дело в том, – мнется электрик, – что так изначально было спланировано во время ремонта. Это же больничная палата, и выключатель для ночного освещения выносится наружу для удобства медсестры. Но я, честное слово, об этом не знал! Мне уже Михалыч растолковал! Я-то по незнанию чуть всю проводку не разворотил.

– Ладно, – вздыхаю я и протягиваю ему бутылку с остатками коньяка. – Возьмите за усердие!

Инцидент с выключателем кажется исчерпанным, и я со спокойной совестью возвратился в хирургию, а обрадованный электрик отправляется на «дозаправку».

– Доктор, вы про Вальтера не забыли? – обращается ко мне постовая медсестра, как только я переступаю порог отделения.

– Забыл, – честно признаюсь я. – А что с этим Вальтером такого страшного произошло, кровью, что ли, истекает?

– Вы не поверите, доктор, именно истекает! И именно кровью!

Лик больного Вальтера довольно жуток. Огромная опухоль, видом напоминающая цветную капусту, поразила его шею, проросла в нижнюю челюсть и сожрала большую часть левой щеки. Там, где у нормального человека расположен кадык, зияет огромная черная дыра, через которую с шумом выходит воздух. Возле угла нижней челюсти слева виднеется бурая толстая лепешка. С нее сочится крупными, темными каплями теплая кровь. При ближайшем рассмотрении это оказывается распадающийся кусок человеческой плоти. И над всем этим витает тошнотворный, сбивающий с ног, тяжелый смердящий запах тлена. Вальтер гниет заживо. Гниет и истекает кровью из отмерших участков опухолевой ткани. Кровь неравномерными каплями скатывается ему на заскорузлые штаны, а он и не пытается ее стряхнуть, равнодушно глядя куда-то в сторону.

Вероятно, когда-то он был крепким от природы мужчиной, а теперь это только ширококостный скелет, обтянутый желтой, восковидной кожей, усеянной редкими седыми волосами. Вместо волос на голове пробивается какой-то детский пушок, красноречиво свидетельствующий о пережитых больным облучениях.

Передо мной на кровати сидит полутруп. Половина цепляющегося за жизнь человека: прочее давно уже умерло и сейчас вытекает вместе с кровью через развалившийся нарост на голове.

Говорить он не может, только свистит через горловую дырку, да утирает кровь набухшим от красного носовым платком.

– Бог ты мой! И давно он так кровоточит?

– С полчаса, наверное, – предполагает медсестра. – Я же вас, Дмитрий Андреевич, предупредила, чтоб вы на него внимание обратили. Он у нас довольно часто поступает. Мы его уже как облупленного знаем.

– Вы знаете, а я-то откуда? Быстро тащите каталку, и бегом везем его в перевязочную!

– А мы его обычно на месте перевязываем, вы нам только помогите его подержать. Мы все сами сделаем!

– Никаких «на месте»! – отчаянно мотаю головой. – Не рассуждайте, а живо исполняйте поручение.

Минут двадцать я всячески пытаюсь остановить кровотечение из распадающейся опухоли. По опыту знаю, что сделать это чертовски сложно, но иногда удается. Теперь же все усилия оказываются бесплодными: мертвая ткань буквально расползается под руками. Стремление прошить кровавое месиво оборачивается усилением кровотечения. Из каждого укола тоненькой струей течет темная кровь. Попытка свести края и завязать узел оборачивается прорезыванием швов и новым бедствием.

Изрядно замучив больного и себя, я принимаю решение прижечь рак электроножом. Но и коагуляция безжизненных фрагментов человеческой плоти не удалается. Электронож, включенный в режим прижигания, только жарит опухоль, распространяя запах горелого мяса, и пузырит закипающую кровь, которая продолжает вытекать наружу из обугленных участков.

Единственное, что приходит мне на ум – перевязать на шее сосуды, питающие патологический очаг. Но как добраться до них? Шея представляет собой плотное, как дерево, образование, не то что сосуды, но и мышцы на ней не определить.

В отчаянии я прикладываю к ране специальную кровоостанавливающую губку и накрепко заматываю бинтом, смоченным в специальном растворе, сворачивающим кровь. Не сразу, но постепенно, с каждым новым слоем перевязки, кровь перестает просачиваться сквозь ноздреватый бинт.

Ура! Маленькая, но победа! Только сейчас понимаю, как я умаялся. По взмокшей спине и лицу градом струится пот, руки трясутся от напряжения. Целых полчаса у меня ушло, чтоб справиться с проклятым кровотечением!

Я выпрямляюсь и обвожу радостным взглядом окружающих меня медиков:

– Всем спасибо за помощь! Отвоевали-таки Вальтера у смерти! Теперь верните его в палату и не забудьте приложить к повязке лед, сделайте кровоостанавливающий укол, и надо взять у него свежий анализ. Скорее всего, потребуется переливание донорской крови. А вы, Вероника, что не разделяете моей радости? – улыбнувшись, обращаюсь я к перевязочной сестре. – С огромным, правда, трудом, но вышло!

– Поздравляю! – без особого воодушевления отвечает Вероника.

– Что так вяло? – смотрю я на девушку. – Мы с вами справились со сложнейшим клиническим случаем! А вы грустите?

– Дмитрий Андреевич, мы с вами лишь продлили агонию неизлечимо больного человека. На него уже все родственники давно махнули рукой, ждут не дождутся, когда он уже преставится. Им в республиканском онкологическом диспансере еще полгода назад сказали, чтобы больше к ним не приезжали. Мол, он уходящий больной, и онкологи ничего с этим не поделают. Симптоматическое лечение по месту жительства.

– Как вы можете так цинично рассуждать? – спрашиваю я, но уже без должной уверенности в голосе.

По сути, она права. Своим вмешательством я лишь на некоторое время отсрочил смерть больного Вальтера, и сейчас он вынужден страдать дальше. То существование, которое он влачит в отделении, жизнью уж никак не назовешь.

– Да бросьте, доктор, играть в благородство, – отмахивается Вероника, – и произносить пафосные речи. Ваша победа оборачивается продолжением терзаний.

– То есть, вы считаете, надо было стоять и смотреть, как пациент истекает кровью?

– Ничего я уже не считаю, – отворачивается Вероника. – Разрешите, я тут уберусь, и мне следующих пациентов надо перевязывать.

– Да, да, конечно! – Я отхожу, стараясь не мешать ей и санитарке затирать разбрызганную по всему перевязочному кабинету зловонную кровь.

Я направляюсь в палату к Вальтеру: надо убедиться, что кровотечение хоть и временно, но отступило. У входа в палату меня поджидают его жена и дочь.

– Скажите, доктор, долго он еще протянет? – задает извечный вопрос жена пациента, Лидия Ивановна – худая, изможденная женщина лет шестидесяти, с красными, воспаленными от хронического недосыпания глазами. Судя по истории болезни, Вальтер приходится ей ровесником.

– Я не господь бог, но сделаю все, что в моих силах, чтобы это так скоро не произошло. Сейчас станет известен результат его анализа, и, я думаю, мы незамедлительно начнем переливать кровь.

– Зачем? Доктор, зачем, скажите, ему переливать кровь? – спрашивает дочка Вальтера, рано располневшая дама в сером шерстяном костюме.

– Как зачем? – Я обескураженно гляжу на обеих родственниц ракового больного. – У него только что состоялось значимое кровотечение. Полагаю, кровопотеря довольно приличная. Мы ее восполним.

– Не надо ничего восполнять! – Дочка прямо-таки надвигается на меня мощным бюстом. – Мы с мамой против. Правда, мама? – Она, сдвинув к переносице брови, грозно глядит в сторону матери.

– Ленушка, я не знаю, – мямлит мама, не поднимая глаз.

– Нет, так дело не пойдет! – возражаю я. – Больной бледный, покрыт липким потом, пульс частит, давление низкое: налицо все признаки огромной кровопотери. Сейчас принесут анализ, и я сразу же иду за кровью. Больной в сознании, адекватен и сам может за себя решать: согласен или не согласен он на переливание. Я с ним немедленно переговорю, – после этих слов я пытаюсь вернуться в палату к Вальтеру.

– Доктор, погодите секундочку! – Ленушка загораживает мне дорогу и переходит на шепот: – Дмитрий Андреевич, не надо переливать кровь моему отцу! Я вам денег дам, только не переливайте!

– Что за бред? Вы в своем уме?

– Тихо! Не надо кричать, а то мама услышит.

– Пускай слышит! Вы что мне предлагаете?

– Я вам предлагаю оставить моего отца в покое и дать ему спокойно умереть! – не выдерживает дочь.

– В таком случае надо сидеть дома, а не вызывать «скорую» и мчаться в больницу! А раз вы тут, то будем оказывать помощь в полном объеме! Так что не стойте у меня на дороге!

– Это не я вызвала «скорую», а мама! – чуть не плачет Ленушка. – Доктор, мы все так устали ждать! Вы просто не понимаете!

– Я все понимаю, но на должностное преступление не пойду! И не надо предлагать мне деньги: это мерзко!

– А я в Интернете читала, что онкологическим больным нельзя переливать кровь. Пишут, что это может стимулировать рост опухоли. Это правда?

– Правда, но не в конкретном случае: куда уж тут, по-вашему, дальше стимулировать? Я переливаю кровь из-за тяжелой кровопотери.

Анализ Вальтера оказывается очень плохим, и я, несмотря на возражения родственников, все же вливаю две дозы крови и две дозы плазмы. Покончив с Вальтером, я отправляюсь обедать: как раз подошло время.

Обед, по больничным меркам, оказывается просто шикарным и не идет ни в какое сравнение с тем, что приходится наблюдать в лечебных учреждениях Петербурга. Наверное, сказывается небольшое число пациентов в стационаре да меньший размах воровства. Не стану описывать меню, а то после всех этих кровавых подробностей гастрономические излишества выглядят непристойно. Скажу только одно, что все очень вкусно.

После обеда занимаюсь документацией, а когда часам к трем выхожу из ординаторской, вижу, что персонал как-то сам собой растаял. На посту осталась только дежурная смена, да в своем кабинете возится Зинаида Карповна. Григорий Петрович тоже засобирался домой:

– Рабочий день подошел к концу, пора и честь знать!

– Не рановато ли собрались?

– В самый раз. Пока переоденусь, как раз пробьет без пятнадцати четыре: финал! Впереди выходные: много дел накопилось. У вас какие планы?

– Пока никаких. Живу при больнице, питаюсь тут же, так что я всегда под рукой. Вы когда дежурите?

– Завтра, так что надо поскорее отсюда убираться. В субботу приду, добью выписные истории.

– Если понадобится моя помощь, не стесняйтесь – зовите! – Мы меняемся номерами телефонов.

К четырем часам в отделении остаются только дежурные медсестра и санитарка. Скучая, я прохожу по отделению, заглядываю в свои палаты: все тихо. Вальтер спит, повязка на шее остается сухой. После переливания крови и плазмы на его щеках наметился нездоровый румянец. Поднимаюсь в реанимацию и проверяю послеоперационного пациента: настораживающих моментов не вижу, все происходит, как и должно быть. Оставляю запись в истории болезни и решаюсь поговорить по душам с заведующей хирургическим отделением.

– Что вам угодно? – зло спрашивает у меня Зинаида Карповна.

– Мне угодно с вами пообщаться.

– Мне сейчас некогда! Вы видите, – она кивает на нисколько не уменьшившийся ворох бумаг, – много работы.

– Хорошо, скажите, когда подойти.

– В воскресенье я дежурю, можете подойти, – несколько смягчается заведующая. – Со следующей недели я вам поставила четыре дежурства. Неделю вам даю на адаптацию.

– Вы очень любезны, Зинаида Карповна, – от всей души улыбаюсь я. – Запишите мой номер телефона.

– Зачем?

– Вдруг я вам понадоблюсь ночью или в выходные дни. Всякое может случиться.

– Не уверена, но давайте запишу, – она как бы нехотя переворачивает страницу ежедневника, едва видного среди прочего хлама на столе, и записывает продиктованные мной цифры.

Так завершается мой первый рабочий день в славном Карельске. Спустившись к себе в комнату и не зная, чем себя занять, я отправляюсь на прогулку в город.

Карельск утопает в зелени. От больницы до побережья Белого моря идти пешком довольно утомительно. Вдоль дорог растут бесчисленные деревья, преимущественно сосны и ели. Пыльные, вымощенные серым потрескавшимся асфальтом улицы пустынны. По деревянным тротуарам, проложенным вдоль них, среди зарослей лопухов, вымахавших за лето в рост человека, идут немногочисленные прохожие.

Я останавливаю парочку молодых женщин, гуляющих с яркими колясками, и спрашиваю, как мне лучше добраться до моря. Они только пожимают в ответ плечами и глупо улыбаются. Еще одна встрачная женщина поясняет, что автобусное сообщение в городе устроено скверно, и все жители предпочитают добираться либо на такси, либо на личном автомобиле. А ждать общественный транспорт – занятие глупое и бессмысленное: автобусы ходят раз в час, а то и реже.

Кстати сказать, встреченные мною карельчане – исключительно славянской внешности. Ни одного выходца из южных республик бывшего СССР за все время пребывания в городе я не встретил. По-видимому, в Карельске для них нет работы.

За сорок минут я обхожу весь прилегающий к больнице район. Большинство зданий – непривлекательные, выкрашенные в гнусный желтоватый и бледно-розовый цвет трех– и четырехэтажные хрущевки первых серий, тронутые с боков стойкой плесенью, а также деревянные бараки со скрипучими входными дверями и рассохшимися окнами. Встречаются и сталинские дома, выделяющиеся массивным известняковым фундаментом и монументальными стенами из длинного белого кирпича. Заметил я и строения, возведенные при последнем царе. Они из красного кирпича или настоящего камня и причудливо лепятся к склонам сопок: вместо фундамента – скошенный под уклон холма первый этаж на сваях.

От нечего делать заглядываю в несколько продовольственных магазинов. Цены в них не слишком отличаются от питерских, и миф о колоссальной стоимости продуктов в северных районах страны развеивается сам собой. Я покупаю вкусный арбуз по десять рублей за килограмм. Ягода попалась сладкая и красная.

Чем пристальней я вглядываюсь в городскую жизнь, тем мрачней становлюсь. Проблема с употреблением алкоголя здесь стоит гораздо острее, чем в Петербурге. Тут даже всякое спиртное прекращают продавать с 21–00 часов и до 11–00, против питерских с 23–00 до 9-00. А сегодня, как нарочно, пятница. Я со своим арбузом в очереди, где почти все мужики как один берут только алкоголь, выгляжу навроде белой вороны. Многие с подозрением косятся в мою сторону: вот придурок! Все водку да пиво набирают, а я хожу, арбузы выстукиваю.

Один вишневоносый мужичок в рабочей спецовке не удерживается и спрашивает меня:

– Парень, хошь к нам на хвоста упасть?

– Куда упасть? – не понимаю я, выбрав из кучи ягоду килограммов на пять.

– На хвоста! – Он щелкает пальцами по кадыку. – Мы тут с ребятами соображаем на троих, будешь четвертым? Твой арбуз, наша «белая».

– Нет, спасибо!

– Че спасибо-то? Брось ты свой арбуз дурацкий! Сегодня же пятница, айда с нами! – И он так лихо подмигивает, что его заслуженный нос тоже кивает, приглашая меня принять участие в попойке.

Кое-как отделавшись от общительного «синяка», я выбираюсь на улицу, лавируя между затаривающимися мужиками. По пути в больницу мне попадаются уже поддатые мужчинки: что твои тараканы, повылазившие из щелей.

К шести часам вечера трезвый человек на улице вызывает у меня настоящее восхищение, и чем ближе я подхожу к больнице, тем реже попадаются мне трезвые люди. А возле самого лечебного учреждения их и вовсе нет.

Зайдя в запруженный народом холл, отмечаю, что добрая половина посетителей изрядна пьяна: не сказать, чтоб в стельку, но крепко выпивши. Даже юнцы с едва наметившимся над верхней губой пушком – и те во хмелю. Вон двое с сережками в оттопыренных розовых ушках забились в дальний угол и шепчут что-то интересное с ног до головы покрытой гипсовыми бинтами малолетней подружке, урывками потягивая известную алкогольную дрянь под названием «Отвертка».

Похоже, это никого не волнует: охранники со скучающим видом листают какие-то журналы и, позевывая, лениво беседуют между собой. Складывается впечатление, что это такой местный милый обычай: являться в больницу проведать близких обязательно в нетрезвом виде, чтобы, дыша им в лицо перегаром, улучшить настроение и ускорить выздоровление. Хотя, надо сказать, никто из толпы не скандалит и не матерится… почти.

В самой больнице и у меня на этаже стоит располагающая к раздумьям тишина. Только шуршание швабры о влажный пол и стук переставляемого с места на место ведра свидетельствуют, что жизнь тут вошла в фазу, именуемую «отбоем».

На первых порах больничная тишь, располагающая к покою, меня настораживала: в Питере постоянно кто-то из посетителей бродил между этажей и по отделению. Все время кто-то кого-то искал, скандалил, ругался, бегал и даже орал благим матом. Мы уже к этому привыкли и особого внимания не обращали. Охрана у нас чисто символическая, и любой пьяный или обдолбанный урод мог прямо с улицы проникнуть в отделение и отмочить что-нибудь экстраординарное. А уж про мытье полов и речи быть не может: не моет их никто по ночам.

В карельской же ЦРБ наоборот: по отделениям никто не расхаживает, персонал по ночам не пугает. А если кто выпил или нюхнул чего неположенного, то сидит в холле и ждет, пока к нему спустятся, причем в специально отведенные для посещения часы. Ну, что с них взять? Периферия!

Глава 11

Ужин я прогулял, да, по правде говоря, во второй вечер на карельской земле отчего-то ужинать вовсе не хотелось. Я пробую полосатое приобретение: зря, что ли, тащил от магазина? Арбуз и на самом деле оказался сладким, сочным, бархатистым и почти без косточек.

Заняться пока нечем: спасать жизнь никто не зовет, по местным кабакам шляться как-то не хочется, гулящие девки меня и вовсе никогда не интересовали, и я сажусь за ноутбук, чтобы описать все произошедшее за последние дни. Так стала рождаться эта книга.

В полуночи за окном еще брезжил дневной свет: это полярный день, но организм не обманешь, пора на боковую. Только я лег в койку и задремал, как откуда-то из-за стенки раздается истошный, пронизывающий прямо до мозга костей женский крик:

– А-а-а-а-а! Мамочка! Помогите!

– Что ж ты, дура, вытворяешь?! – вторит грубый мужской бас.

Как тут уснуть? Вскакиваю с кровати, быстро одеваюсь, прихватываю белый халат – и бегом наружу. Кто-то нуждается в моей помощи, а иначе чем объяснить этот крик о спасении?

– А-а-а-а! Помогите! А-а-а-а! – раздается где-то совсем рядом.

А надо заметить, что в больнице идет нескончаемый ремонт, и часть роддома, пребывающего в состоянии затяжной реставрации, разместили по разным этажам лечебного корпуса. Львиная доля его оказалась в гинекологии, но несколько палат впихнули в кардиологию, где я и ночую. Две временные гинекологические палаты, что в самом конце коридора, в десяти – пятнадцати метрах от моей палаты-люкс.

Вбегаю и встаю как вкопанный. Небольшое с виду помещение до отказа забито врачами и медсестрами, по-видимому, это все, кто дежурил в ту ночь, – гинеколог, анестезиолог, терапевт, травматолог и так далее. Все они толпятся возле одной кровати, что напротив входа. На ней буквально враскоряку сидит молодая растрепанная особа в задранным выше пупа окровавленном халате на огромном беременном животе.

– А-а-а-а-а! У-у-у-у-у! – воет особа, запрокинув вверх голову.

– Анна, немедленно ложись на каталку! – склонился над ней бородатый доктор с добрыми глазами и окровавленными руками. – Ляг сейчас же!

Только тут я замечаю, что около кровати стоит новенькая медицинская каталка, накрытая свежей простыней.

– Товарищи, коллеги, что происходит, а? – спрашиваю первого встречного, как оказалось – дежурного травматолога.

– Вы, наверное, наш новый хирург из Санкт-Петербурга? – Травматолог представляется Семеном Игоревичем Бабцовым и неожиданно спрашивает:

– А вы, Дмитрий Андреевич, часом, даром убеждения не обладаете?

– А вы, для начала, скажите, что тут стряслось?

– А-а-а-а-а! Помогите! – продолжает орать беременная Анна, ни на кого не обращая внимания.

– Рожает девка! Тяжело рожает! – выпрямляется гинеколог. – Вы хирург?

– Хирург. А в чем проблема?

– Проблема в том, – бородач вытирает обагренные руки о скомканную простыню, – что сия дама в родах. Отошли воды, начались потуги, головка врезалась в родовые пути, а она, видите ли, не желает рожать!

– Как так не желает?

– А вот так! Не тужится и нам не дается, уселась прямо на ребенка, зажала ноги и все тут! Хотели на каталку ее перекинуть да в родзал скоренько отвести, а она вцепилась в кровать – и точка! С места не сдвинешь!

– Уже все дежурные врачи, что есть, со всей больницы сбежались! – подтверждает травматолог. – Всяко пробовали: нет, и все тут!

– А чего она хочет?

– А вы сами у нее спросите.

– Анна, чего бузишь? Чего рожать не хочешь? – как можно мягче, дружелюбнее обращаюсь я к роженице.

– Ы-ы-ы-ы! – на новый лад вопит девушка, пройдясь по мне совершенно равнодушным, стеклянным взглядом.

– А что это у нее между ног торчит? – вздрагиваю я, разглядев что-то в Анниной промежности.

– Что, что! Головка это! – злится гинеколог.

– Головка? – в ужасе переспрашиваю я. – У нее что, ребенок там застрял? Так что вы все стоите и ничего не делаете? Ребенок же погибнуть может!

– Может, – соглашается травматолог.

– А что мы, по-вашему, тут все делаем? – бросает врач-неонатолог. – Битый час эту дуру уговариваем перелечь на каталку и поехать в родзал. Так нет, как села, так и сидит не шелохнувшись! А ребенок уже на выходе!

– А-а-а!

– Анна, – опять подступаюсь я к ней, – послушайте меня, мы хотим вам помочь произвести на свет вашего ребеночка. Он уже идет к нам в этот мир! Не упрямьтесь, лягте на каталку и расслабьтесь! Помогите своему дитю появиться на свет божий!

Но моя речь не имеет ровным счетом никакого успеха, по крайней мере, у роженицы. Она замолкает, стиснув зубы, вцепляется в спинку кровати и с каким-то остервенением принимается раскачиваться взад-вперед.

– Да-а-а! – тянет бородатый гинеколог. – Вот это психоз! Ничего ее не берет! Мы уже ей столько успокоительного вкатали: слона свалить можно, а ей хоть бы хны! Хирург такую славную речь толкнул, что чуть я сам на каталку не взгромоздился, а она и ухом не повела!

– Борис Аркадьевич, – причитает акушерка, придерживающая роженицу, – у нее опять схватки начались! Что делать? Ребенок лезет наружу!

– Кошмар! – Терапевт закрывает лицо руками и отворачивается.

– Надо психиатра вызвать из дома! – брякаю первое, что пришло в голову. – Есть же у вас в больнице психиатр?

– Есть! Уже вызвали, едет!

– Ребеночек же погибнет! – ревет акушерка, размазывая крупные слезы по толстым щекам. – Гляньте, уже между ног головка торчит! Она же, дуреха, душит его!

– Мужчины, давайте применим силу! – не своим голосом ору я во все горло. – Чего стоим-то! С одной бабой не можем справиться? Затаскивай ее на каталку и в родзал! А вы, – анестезиологу, – дайте ей наркоз! Ну? Раз-два, взяли! – И, показывая пример остальным докторам, взялся за безумную Анну.

Преодолев сопротивление ополоумевшей женщины, мы хватаем ее за руки, за ноги и, приподняв, укладываем на каталку. Затем, придерживая со всех сторон руками, везем в родилку. Анна кусается, царапается и обзывается разными непечатными словами. А между ног у нее уже хорошо вырисовывается покрытая липким пушком и кровавой слизью детская головка.

Слава богу, все завершилось благополучно. Мы влетаем в родзал, катя впереди себя каталку с вопящей роженицей. Анестезиолог, не медля ни секунды, подкатывает наркозный аппарат и, сломив сопротивление, надевает на лицо роженицы маску. Через пару минут Анна сдается на милость гинекологов. Все лишние выходят в коридор.

Только тут я замечаю, что кисти рук и оба предплечья у меня покрыты бордовыми полосами – следами от ногтей. А на запястье отпечатались и следы человеческих зубов. И когда только успела хватануть?

– Коллеги, вы не знаете, к кому меня вызывали? – интересуется невысокий, полный, лысеющий доктор, с характерной бородкой клинышком.

– Психиатр прибыл! – шепчет мне на ухо травматолог. – У него халат вечно зеленый, все никак не созреет.

– Как раз вовремя! – так же шепотом отвечаю я.

– Где у вас гинекология?

– Во-о-он там! – показываю на родзал. – Только ваша пациентка пока спит.

– Что значит – спит? Мне сказали, что она буйствует, ведет себя неадекватно. У рожениц такое бывает!

– Извините, коллега, но ваша помощь несколько запоздала.

– Я прибыл, как только получил вызов! Что мне сейчас делать? Прикажете ехать домой?

– Подождите немного. Ей не так давно дали наркоз, так как она вела себя, мягко говоря, нервно. Возможно, когда проснется, вы ею и займетесь, – советую я.

– Ладно, я подожду! – кивает психиатр и идет в ординаторскую.

– Мальчик! Живой! Три двести! Семь баллов! – выходит из родзала усталая, но счастливая сестра-анестезист.

– А мама Аня как?

– Пока спит, а дальше видно будет.

– Тут психиатр нарисовался!

– Это замечательно! Его консультация не повредит.

Проблема исчерпана, и я возвращаюсь в свою комнату. Пытаясь заснуть, снова слышу хлопанье автомобильных дверей и пьяные, недовольные голоса. Но меня это уже мало волнует: опыт предыдущей бессонной ночи настоятельно рекомендовал мне залезть с головой под одеяло и не обращать внимания на посторонние шумы.

Как ни странно, ночь я провел довольно терпимо, можно даже сказать, выспался. Никто мне не мешал, если не принимать во внимание особо голосистую даму, что привезли на освидетельствование почти в шесть утра. Она орала так, что стая воробьев, ночевавшая на соседних деревьях, испуганно снялась с насиженного места и улетела от греха подальше.

Сегодня суббота, а значит, день нерабочий – но не для хирурга. С утра поднимаюсь в реанимацию. Осматриваю вчерашнего прооперированного мною пациента и отмечаю положительную динамику в истории болезни.

– Дмитрий Андреевич, вам заняться, что ли, больше нечем? – спрашивает дежурный анестезиолог Витя, крепкий парень лет тридцати.

– А что вас так смущает, Виктор Петрович? Я выполняю свой долг, вот и все. Вижу, дежурный травматолог сегодня не удосужился и пару строчек черкнуть.

– Зовите меня Виктором, не люблю, когда по отчеству – сразу как-то старше становлюсь. Мне заведующий передал, что вы в некотором смысле большой оригинал. В свой выходной день прийти и посмотреть больного? Это выше всяких похвал!

– Виктор Петро… извини, Витя, так это как раз нормальное отношение к своей работе! Святое дело осмотреть пациента после операции, и, – я многозначительно поднимаю палец, – не забыть сделать об этом запись. И не важно – суббота, воскресенье, праздничный день… Больные не должны от этого страдать!

– Полностью с вами солидарен, – весело смотрит на меня доктор. – Жаль, что, кроме вас, из хирургов этого никто пока не понимает.

– Пока жареный петух в одно место их не клюнет, и не осознают!

– Вот-вот, мы ей устали объяснять. Остальные-то врачи согласны, а Зинаида Карповна уперлась и ни в какую не желает перестраиваться. Все на нас кивает: раз, говорит, у вас лежит, то вы и пишите!

– Так, выходит, все дело в заведующей?

– А в ком же еще?

– Если дело только в ней, я попытаюсь этот вопрос решить.

– И каким образом, простите?

– Да обычным – поговорю с ней по душам. Насколько я знаю, она завтра как раз дежурит.

– Бесполезное дело! – усмехается Виктор. – Многие уже пробовали, только ничего путного не вышло.

Я не спорю, а, закончив писать, отправляюсь на хирургическое отделение. Предстоит еще осмотреть и перевязать своих больных, собрать перевязочный материал и вернуться в реанимацию для перевязки послеоперационных хирургических пациентов. Жаль, что я вчера не удосужился поинтересоваться у перевязочной медсестры, куда та складывает необходимые инструменты и где держит перевязочный материал. Пойди разбери в чужом хозяйстве, где что лежит! Нет противнее занятия, чем рыться в незнакомом перевязочном кабинете в поисках необходимого. У каждой хорошей сестры всегда есть свои запасы, и они, как правило, тщательно скрыты от постороннего взгляда.

– Добрый день, Дмитрий Андреевич! – Прямо у входа в хирургию я сталкиваюсь с перевязочной медсестрой Вероникой Селезневой. – Не спится вам на новом месте?

– Не спится. А вы почему тут спозаранку, сегодня же суббота! Случилось что?

– Ничего не случилось, доктор, у меня сегодня рабочий день. Мы, перевязочные сестры, работаем два дня через два. Сегодня я, а завтра Надя Багрова – вы ее пока не знаете. Иду в реанимацию перевязывать наших хирургических больных.

– Вы по выходным сами производите перевязки? – не верю я своим ушам. – Да еще в реанимации?

– Да, а что вас так удивляет? Большинство больных нуждается в ежедневных перевязках. У вас в Питере по-другому?

– Чуть-чуть иначе. – Я вспоминаю, как в свое дежурство по отделению сам перевязываешь, а после выносишь использованный материал, пропитанный гноем, калом, мочой, кровью, да еще вдобавок сам ворочаешь больных, так как единственная перевязочная медсестра по выходным отдыхает, а санитарок нет. Неужели еще остались у нас в стране такие места, где работают не как придется, а как должно? Похоже, остались, но только не в мегаполисе.

– Доктор, вам плохо?

– С чего вы взяли?

– Вы что-то задумались, как-то внезапно ссутулились, и вид у вас стал, я бы сказала, не совсем здоровый.

– Нет-нет, что вы! Все в полном порядке! Разрешите, раз уж я здесь, помогу вам с перевязками.

– Ой, Дмитрий Андреевич, не надо. Я сама управлюсь. Сейчас еще и Валя подойдет, чего-то она запаздывает сегодня.

– А Валя у нас кто?

– Валя – перевязочная санитарка, вы ее вчера видели. Мы в паре с ней работаем.

– У вас еще и санитарки по выходным дням в перевязочной работают? Просто какой-то осколок советской медицины, да и только!

– А в большом городе разве нет перевязочных санитарок? – слегка теряется девушка.

– В городе санитарок в ночное время и выходные днем с огнем не сыщешь!