Текст книги "Хирург возвращается"

Автор книги: Дмитрий Правдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9

Внезапную метаморфозу в настроении Зинаиды Карповны я расценил как женский каприз. То, что она стала со мной разговаривать, и разговаривать относительно вежливо, еще ничего не значит. А тот факт, что она попросила высказать свое мнение по поводу не совсем ясного больного, меня настораживает. Уж не подвох ли какой за этим кроется? От такой странной дамочки ведь всего можно ожидать.

– Да что вы все его тискаете и тискаете? – зевает Пал Палыч Мокрецов, заведующий реанимацией, дежурный по отделению, когда мы с заведующей принимаемся пальпировать живот у малопонятного пациента. – Рак кишки там сидит. Сто процентов! Справа. Помирает человек, чего ему мешать? Каждый имеет право умереть в больнице.

– Да, только не этот пациент! – выпрямившись, изрекаю я, глядя на Мокрецова.

– А что такое? Думаете, не рак?

– Думаю, нет! Эка вы, коллега, перемудрили со ста процентами! Разве в медицине можно так заявлять? Там банальный холецистит. Желчный пузырь сильно воспалился, вот и формирует иллюзию опухоли. Надо оперировать, причем немедленно! Пока перитонит не развился!

– Да бросьте вы! – не сдается Мокрецов. – Рак там, неоперабельный. Только зря разрежете!

– Свиней режут, а людей оперируют! – роняю я свою коронную фразу. – Надо немедленно готовить его к срочной операции.

– Зина, ну хоть ты ему скажи! Кто ж рак-четверку оперирует? Он же неоперабельный онкологический больной. Зачем человека понапрасну мучить?

– Паша, тут наши с тобой мнения диаметрально противоположны. В данной ситуации я поддерживаю Дмитрия Андреевича: надо оперировать, и чем скорее, тем лучше для нас и пациента.

– Да? А не боитесь, что вляпаетесь в какое-нибудь редкостное дерьмо? Вот точно вам заявляю: зря дедка оперировать собираетесь!

– А мы дадим доктору Правдину возможность блеснуть мастерством! Вы согласны, коллега, прооперировать этого пациента?

– Конечно, почту за честь! А как же иначе? Тем более, что это мой больной, раз зачислен за десятой палатой.

– Нет, граждане хирурги, – заведующий реанимацией демонстративно становится между нами и кроватью пациента, – давайте еще раз все взвесим и хорошенько подумаем. Может, сделать ему компьютерную томографию брюшной полости?

– У вас в больнице имеется КТ? – оживляюсь я. – Так в чем тогда проблема? Давайте выполним КТ брюшной полости, это не займет много времени – от силы полчаса, но тогда мы уже точно будем знать, на что идем.

– Да рак тут! – продолжает кипятиться Пал Палыч. – Какой к черту холецистит? Вы хоть на анализы его гляньте.

– Пал Палыч, я изучил его анализы самым подробным образом, они-то как раз и подсказывают, что у пациента прогрессирует сильнейшее воспаление. Это один из косвенных признаков воспаления желчного пузыря.

– Это и при распаде опухоли будет, – не сдается Мокрецов.

– Паша, я понимаю, что тебе не очень хочется давать наркоз пожилому, насквозь больному человеку, да после возиться с ним, выхаживать его, – поддерживает меня Зинаида Карповна, – но оперировать все же придется. Мы не вправе отнять у человека последний шанс на выздоровление.

– Пал Палыч, вы меня извините, но мы – хирурги – ставим показания к операции, – как можно тактичней напоминаю я, – а дело анестезиолога только дать наркоз и лечить пациента после операции у себя в реанимации, совместно с нами.

– Да не переживет он наркоза! – опять идет в атаку доктор Мокрецов. – Он у нас на вводном наркозе умрет!

– Не у нас, а у вас, – поправляет его Зинаида Карповна. – Разумеется, больной сложный, он перенес инсульт, но это меркнет перед прогрессирующим холециститом. Паша, он погибнет от перитонита! Нужно испробовать последнюю возможность! Я за операцию двумя руками! Рассчитайте дозу препаратов, подготовьте его, повторите анализы! Ну, мне вас учить, как давать наркоз в таких случаях?

– А вдруг родственники не согласны на операцию? Он же не в состоянии подписать согласие. Нужно родственников искать! – не унимается Пал Палыч.

– Если идет речь о жизни пациента, то необязательно ждать согласия родственников, – подключаюсь я к разговору. – Достаточно консилиума в составе трех врачей. Нас с Зинаидой Карповной уже двое, причем она – заведующая хирургическим отделением. Слово за вами, Пал Палыч.

– А я вот свою подпись не поставлю!

– Что за новости, Пал Палыч? – поднимает брови доктор Васильева. – На каком основании?

– На том основании, что у больного рак толстой кишки четвертой стадии, а вы его собрались оперировать по поводу холецистита.

– Пал Палыч, – снова говорю я, – смею напомнить, что рак – это опухоль. И если бы она выросла до таких размеров, то уже образовалась бы кишечная непроходимость со всеми сопутствующими осложнениями. А мы этого не видим.

– Ну и слава богу! Получается, рак протекает без кишечной непроходимости, значит, растет не в просвет кишки, а наружу! И все, хватит меня агитировать! Делайте КТ. Если исключите рак – пожалуйста, подпишусь где угодно и дам наркоз! И всё на этом!

– Томограф? Конечно, работает! – печально отвечает на мой вопрос молоденькая девушка-врач, отвечающая за работу этого прибора.

– Отлично! – радуюсь я. – Нам бы посмотреть больного с подозрением на воспаление желчного пузыря.

– А почему не хотите сделать УЗИ?

– Делали уже. Очень скверно видно, специалист – молодой парень, пока еще плохо разбирается. А нам необходимо исключить опухоль правой половины ободочной кишки, по УЗИ он ее не видит. Поможете?

– Я тоже пока не очень в животах разбираюсь. Вот голову еще могу посмотреть…

– Нет, спасибо, голову нам не надо, нам бы живот изолировано глянуть.

– Простите, – девушка опускает взор, – я только три месяца здесь работаю. Я же чистый рентгенолог. Компьютер у нас в больнице только полгода установили, и на нем еще никто толком и не работал. Я проучилась в Петрозаводске только по голове и шее. Говорила главному врачу, что и живот, и все остальное нужно отдельно учиться смотреть, обещал еще раз отправить на учебу. Если вы разбираетесь, то давайте посмотрим вместе.

– Увы, я тоже не обучен этой премудрости!

– А я думала – вы везде дока! – язвит заведующая хирургией.

– С чего вы взяли? – пожимаю я плечами. – Честно признаюсь: в КТ не силен, всегда ориентируюсь лишь на его описание. В компьютерных снимках полный профан. Так что, Зинаида Карповна, раз с КТ номер не прошел, дальше будем ожидать результатов вскрытия?

– Какого еще вскрытия?

– Обычного, патологоанатомического. А если родственники пациента напишут заявление о неоказании надлежащей помощи, то и судебного.

– Вы уверены, что там холецистит? – она поднимает на меня уставшие глаза.

– Ну, на сто процентов не уверен, но оперировать его необходимо без промедления. ГПУ мне подсказывает, что мы на верном пути.

– Что подсказывает? Какое такое ГПУ?

– Глаз! Палец! Ухо! ГПУ. Раз нет компьютера, приходится прибегать к старым испытанным способам диагностики: осмотр, пальпация, аускультация.

– Ясно. ГПУ, надо же! Хорошо, пойдемте в реанимацию, я сама поговорю с Мокрецовым.

Не ведаю, что она там говорит Пал Палычу: я в это время сижу на посту реанимационного отделения у постели больного и заполняю необходимые документы. Только через двадцать минут они, порядочно взвинченные, выходят из кабинета заведующего реанимацией, и Пал Палыч обреченно спрашивает:

– Ну, где тут надо консилиум подписать? Тут, что ли?

– Подаем больного в операционную, или…

– Никаких «или»! – прерывает меня Зинаида Карповна. – Подавайте в операционную, и точка! А персонал я предупрежу.

– Доктор, а куда вы собрались? – преграждает мне путь дородная тетенька в белом халате.

– Туда, – указываю я в сторону дверей с надписью «экстренная операционная». – Нельзя?

– Да, это операционная, и вам в таком виде туда нельзя.

– Как нельзя? Я – оперирующий хирург! У меня пациент на операционном столе уже в наркозе…

– Переоденьтесь, а потом милости просим!

– А я только что переоделся, – я демонстрирую только что надетый медицинский костюм, тщательно выглаженный заботливой сестрой-хозяйкой хирургического отделения.

– В своем в операционную нельзя! Переодевайтесь!

– Дмитрий Андреевич, – догоняет меня Григорий Петрович, – что вы с ними так активно спорите? Переоденьтесь в наш больничный операционный костюм, и дело с концом…

– И где же его взять? – саркастично интересуюсь я у молодого хирурга.

– Где и всегда берем, в предоперационной. Пойдемте, я вам покажу.

Григорий Петрович приводит меня в небольшую уютную комнату, расположенную здесь же на этаже. На ободранной желтой кушетке аккуратной стопкой возвышаются чистые и, вы не поверите, выглаженные операционные робы!

– Выбирайте любую, тут разные размеры, – не без гордости говорит мой провожатый.

– И что, у вас на каждую операцию все хирурги переодеваются в свежий костюм? – дивлюсь я, разглядывая стопку медицинской одежды. Видно, что не новое, но выстиранное и отутюженное до стрелочек.

– Да, а что вас так удивляет? У нас и бахилы, и колпаки с масками надевают чистые, выстиранные, перед каждой операцией.

– Ничего, если не считать того, что у нас в Питере каждый хирург идет оперировать в повседневной робе и колпаке, в своей маске, а никаких бахил нет и в помине.

– Как – в повседневной? – пришел черед изумляться Григорию Петровичу. – В своем костюме идут на операции?

– И в костюме, и колпаке, и обуви! Иногда маски одноразовые выделят, но не так часто, как хотелось бы. Так что у вас здесь самый настоящий оазис медицинского благополучия, в смысле оснащения. Честно признаться, я такого давно не встречал. Пожалуй, только в юности, во время работы в ЦРБ на Дальнем Востоке.

– Дмитрий Андреевич, вы сейчас серьезно говорите или шутите? – Григорий Петрович с подозрением смотрит на меня. – Чтоб в огромной больнице врачи оперировали в своих костюмах и обуви? Виданное ли это дело?

– Увы, мой юный друг, не шучу. Это, к сожалению, суровая реальность. Скажу по секрету – сколько там работаю, столько этот бардак и существует. Мы уже привыкли к нему и считаем это в порядке вещей. А к вам, видишь, приехал – и с непривычки сразу в глаза бросилось. Оказывается, не везде так все плохо.

– Не может быть!

– Григорий Петрович, для вас это на самом деле открытие?

– То есть вы серьезно говорите? – улыбка исчезает с лица моего визави.

– Григорий, я серьезен, как никогда! Признаться, я сам не могу взять в толк, почему нас не обеспечивают всем необходимым: операционными костюмами, бахилами, колпаками, масками и прочими атрибутами хирурга. Могу только предположить, что деньги, выделенные на все это добро, уходят куда-то налево. Мы же в России живем, сами понимаете.

– А почему тогда у нас обеспечение не хромает?

– Опять могу только догадываться: у вас больница маленькая, операций выполняется не так много, легче отследить потраченные средства. У нас же в Питере вместо одной операционной, как у вас, существует целый пятиэтажный оперблок, и в день выполняется около пятидесяти операций.

– Пятьдесят операций в день? – присвистнул Григорий. – Это ж сколько к вам народу в сутки везут?

– Ну, не все из них экстренные, я вместе с плановыми операциями считаю. Ты в деревенском, что ли, институте учился? У вас не было больших больниц?

– Почему же, я оканчивал медицинский университет в Петрозаводске. Но вы ведь знаете, что студенты и интерны все себе сами покупают… да и не вникал я в те годы в такие вопросы, и больниц вроде вашей в Петрозаводске что-то не припомню.

– Ладно, – я машу рукой, – не нашего это ума дело! Я что вижу, то и говорю. В последние месяцы появились одноразовые шапочки, маски и полиэтиленовые фартуки, которые хоть и считаются и одноразовыми, но мы их используем, пока не сотрутся. Стоишь в таком на операции мокрый, как мышь, потому что воздух они не пропускают. А у вас и бахилы, и шапочки – все хлопчатобумажное. Кожа дышит, меньше потеешь. Красота!

За разговорами мы переодеваемся, затем я в сопровождении Григория Петровича в полном молчании следую в операционную. Больной уже находится в глубоком наркозе, и Пал Палыч недовольно качает головой:

– Дмитрий Андреевич, ай-яй-яй, опаздываете! Больной давным-давно спит!

– Доктор, мы готовы. Я вам уже и операционное поле обработала, – без особого энтузиазма докладывает Зинаида Карповна, облаченная в операционный костюм и заканчивающая смазывать кожу йодопероном.

– Секундочку! Надо же валик под туловище больного уложить! Я желчный пузырь предпочитаю оперировать на валике. Из чего его можно сделать?

– Зачем вам валик? – удивляется Пал Палыч. – У нас стол прекрасно выдвигается. – И он, покрутив какую-то белую ручку сбоку, выдвигает верхнюю часть стола вверх, как раз в проекции предполагаемого операционного разреза. – Такой высоты достаточно?

– Да уж! – только и могу я выговорить. – Сражен наповал. Стол просто блестящий. У нас такого точно нет.

– А вы переезжайте к нам и будете работать в нормальных условиях, – начинает Григорий Петрович, но осекается на полуслове, столкнувшись с явно недобрым взглядом заведующей.

Операция проходит успешно. Как мы и предполагали, никакого рака у пациента не оказалось. Мы удалили воспаленный желчный пузырь и установили дренаж под печень. Хмурый Пал Палыч, в начале операции бодро и искрометно шутивший, к ее финалу потускнел и затих. Я ничего не стал ему выговаривать: все мы люди, всем нам свойственно ошибаться.

– Ну, что, Паша, где твой рак? – не сдерживается заведующая и ядовито шепчет ему на ухо еще пару фраз, от чего анестезиолог густо краснеет и, плотно сжав губы, занимается пробуждением пациента, лежащего на операционном столе.

Я торопливо спускаюсь к себе в комнату: предстоит еще отыскать электрика и решить вопрос с освещением.

– С ходу ничего сказать не могу, – безапелляционно изрекает больничный спец по электричеству: небритый низкорослый и широколобый тип, попахивающий мудреным перегаром.

– Что не можете? Три кнопки: одна включает свет в туалете, одна в душе, а третья должна, по логике вещей, включать лампы на потолке. Но почему-то именно она и не работает. Нужно разобраться и устранить неисправность.

– Я ж вам, господин-товарищ доктор, и говорю: пока понять, почему она не работает, не получается. Тут думать надо!

– Этого хватит? – показываю покачивающемуся кудеснику плоскую полулитровую бутылку коньяку, взятую еще из дома специально для таких случаев.

– О-о-о! – электрик тянет к бутылке руку.

– После выполнения работы! – отрезаю я, сую коньяк в сумку, сумку запихиваю под кровать, а на кровать плюхаюсь сверху.

– Шеф, – он с жадностью облизывает сухие губы, – плесни пять капель для разгона!

Неизвестно откуда в руках запасливого электрика появляется раскладной пластмассовый стакан, я наливаю туда на два пальца, и специалист по току жадно глотает поднесенный напиток.

– Хорошо пошла!

– Теперь, надеюсь, заработает?

– Сей момент! – панибратски подмигивает мне этанолозависимый проныра. – Все исправим!

Краснорожий электрик откручивает с выключателя защитную крышку:

– Ничего не понимаю, – мычит он через пять минут ковыряния в конструкции. – Какая-то запутанная схема!

– Без поллитры не разобраться?

– Бросьте шутить, тут серьезней, чем я думал. Надобно Михалыча пригласить.

– А кто у нас Михалыч?

– Напарник мой. Он как раз в этих выключателях шибко хорошо волокет.

– Михалычу наливать не собираюсь!

– А он и не пьет вовсе. Ща его позову, пущай чего подскажет!

– Ну, вот что, любезный, мне пора идти в отделение. Оставляю вас наедине с выключателем, приглашайте Михалыча, Семеныча, кого угодно. Только учтите: расчет только после приема работы.

– А кто такой Семеныч? – недоуменно хлопает ресницами электрик.

Дежурная медсестра каким-то таинственным голосом сообщает, что ко мне в палату поступил некто Вальтер, на которого я должен обратить особое внимание. Я согласно киваю и с головой погружаюсь в составление протокола операции.

По выработанному за годы работы в хирургии правилу, первым делом после операций я пишу подробный протокол, причем в двух экземплярах: один – в специальный журнал операций, второй – в историю болезни пациента. Обязательно выписываю послеоперационные назначения и осмотр прооперированного больного через два и шесть часов, с соответствующей записью в той же истории болезни.

Не отступаю от своих привычек и сейчас, благо в отделении есть компьютер и принтер. Один протокол я вклеил в журнал, со вторым поднимаюсь в реанимацию.

– А что это вы тут делаете? – слышу за спиной недовольный голос Зинаиды Карповны.

– Как что? – отрываюсь я от осмотра прооперированного пациента и с удивлением смотрю на заведующую. – А вы не догадываетесь?

– В нашей больнице всех послеоперационных больных смотрит заведующий отделением! – надменно произносит она.

– Так я и не собираюсь вам мешать! Смотрите себе на здоровье! Просто я как лечащий врач и оперирующий хирург обязан осмотреть и сделать надлежащие записи.

– Осмотреть можете, а писать буду я. У нас так принято!

Я сразу «лезу в бутылку»:

– Но это же совершенно неправильно! Что, медицина Карельска так отличается от общероссийской?

– У нас так принято, и не надо со своим уставом лезть в чужой монастырь!

– Больница не монастырь! А должностные обязанности врача-хирурга, простите, не монастырский устав! Поэтому прошу вас мне не мешать! – после этих слов я сажусь за стол и пишу дневник послеоперационного осмотра.

– Ну! Ну! – бросает через плечо заведующая и, гордо вышагивая, покидает палату реанимации. – Это мы еще поглядим!

– Что здесь только что произошло? – растерянно обращаюсь я к Пал Палычу, задумчиво наблюдающему эту отвратительную сцену. – Я разве не прав?

– Вы абсолютно правы, Дмитрий Андреевич. Была бы шляпа, я снял бы ее перед вами! Не так часто доводилось мне видеть храбрецов, которые пытались вступить в спор с самой Васильевой! Я целиком и полностью на вашей стороне.

– Почему же не поддержали?

– А это бесполезная трата сил и времени! Поверьте мне на слово. Здесь своя специфика. У вас, к примеру, в Питере, сколько дневников пишет хирург послеоперационным больным, находящимся в реанимации?

– Через два часа после операции, через шесть, вечером и утром пишет дежурный хирург, – перечисляю я количество дневников, – итого получается четыре. Если тяжелый больной, то и больше, но никак не меньше!

– А в дальнейшем?

– На следующий день, я уже называл, утренний осмотр дежурного хирурга. После, если это будний день, совместный осмотр с начмедом по хирургии, профессором, курирующим наше отделение и заведующим отделением. Если это выходной или праздничный день – тогда совместно с ответственным врачом по больнице, они всегда утром обходят реанимацию. Потом в течение дня еще один дневник лечащего врача, если больной тяжелый, то и два. Вечерний дневник пишет дежурный хирург. Итого три-четыре дневника на круг.

– А реаниматологи как часто пишут? И всегда ли совместно с хирургами? – интересуется Пал Палыч, присаживаясь на соседний стул.

– Каждые три часа, и всегда пишут самостоятельно!

– Хирурги отдельно, а реаниматологи отдельно?

– Разумеется, все пишут отдельно! Каждый сам за себя! А что это вы, Пал Палыч, у меня так подробно выпытываете?

– А то, дорогой гость из Петербурга, что хирурги у нас обычно совсем дневников не пишут.

– Как это? – Я от удивления даже открываю рот.

– Очень просто: пишем мы, но всегда озаглавливаем как совместный осмотр с заведующей хирургией. Она практически не оставляет следов в истории болезни, разве что очень тяжелый больной или что-то еще экстраординарное. А уж в выходные и праздничные дни только мы и фиксируем состояние пациента.

– Да, но есть же дежурный врач по хирургии? Почему не вменить ему в обязанность смотреть пациентов в реанимации?

– Нет, отчего же? Смотреть-то они смотрят, но только не оставляют своих записей, вверяя нам! Так уж заведено мадам Васильевой.

– И никто не пытался оспаривать?

– Поначалу пытались, а потом привыкли, да и, честно сказать, даже лень стало!

«Страна непуганых идиотов», – думаю я, а вслух говорю:

– Это до первой крупной жалобы. Если дело дойдет до суда, то любой прокурор легко докажет, что пациент осматривался после операций только одними реаниматологами. Там слова вроде: «мы же их осматривали каждый час» не прокатят! Де-факто, возможно, смотрели, а де-юре – нет!

– Ну, что я могу поделать? – разводит руками Пал Палыч. – Мы неоднократно поднимали этот вопрос, но, как говорится, воз и ныне там. Но вы поступайте так, как считаете правильным: вы командированный специалист, с вас и спрос другой.

– Спрос со всех одинаковый, – отвечаю я и, дописав в истории болезни последнее предложение, собираюсь на выход. – А ваше пожелание насчет того, как я могу работать, учту! – пожимаю руку заведующему реанимацией и отправляюсь к себе в отделение.

В конце концов, зачем открывать Америку, если она уже давно открыта. Есть установленные стандарты, и нечего от них отступать, даже если один, вернее, одна самодурка считает иначе.