Текст книги "Кисейная барышня"

Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Барышня, барышня...– стонала Дарья, целуя руки у Зиночки.– Простите меня, барышня... Вы и понимать-то этого ничего не должны... Уходите домой поскорее...

– Домой?.. Оставить тебя с ребенком в этой трущобе?.. Ведь он мне брат, Дарьица.

– Девочка, барышня...

– Ну, сестра – это все равно. Это наше общее несчастье, и мы должны его разделить... Если отец тебя бросил, то я не могу оставить.

Прощаясь, Зиночка поцеловала еще раз Дарью и маленькую сестру и бодро отправилась домой, полная неизведанных мыслей и чувств. В ней шевельнулся нетронутый еще мир, и она чувствовала себя жутко, но хорошо, как человек, твердо решившийся довести смелое дело до конца. Чего ей бояться и кого стыдиться? О, она, кисейная барышня, знает отлично, что ей делать; m-lle Бюш поняла ее... Только на полдороге Зиночка вспомнила, что не спросила, как зовут маленькую сестренку, и даже хотела вернуться, но было уже поздно, и дома ждали ее свои хлопоты. Домой девушка вернулась с веселым лицом, розовая от мороза и полная своей собственной честной радостью.

Каким дворцом показались Зиночке свои три комнатки, когда она сравнила их с запечным углом Дарьи! Да, в такой квартире можно еще жить, особенно когда впереди есть определенная цель, есть смысл, и когда каждое усилие будет окупаться сознанием исполненнаго долга. Не откладывая дела в долгий ящик, Зиночка после завтрака отправилась прямо в кухню и заявила кухарке, чтобы она искала себе место.

– Это еще что за мода?– грубила кухарка.– Куды это я пойду, на зиму глядя?.. Тоже придумала!..

– Сегодня же убирайся... Я не желаю с тобой разговаривать.

Решительный тон произвел свое действие. Кухарка сначала расплакалась, а когда Зиночка выдала ей за полмесяца жалованье вперед, согласилась отойти хоть сейчас.

– Подай обед, и тогда можешь уходить,– решила Зиночка.

После обеда, проводив кухарку, Зиночка имела длинный и неприятный разговор с матерью. Елизавета Петровна даже расплакалась, отстаивая прогнанную кухарку.

– Я сама буду покупать вам водку, мама...– заявила Зиночка.– По крайней мере, об этом не будет никто знать. У меня есть другая кухарка...

– Как знаешь...– вдруг согласилась Елизавета Петровна, нуждавшаяся в чьем-нибудь покровительстве.– Ты большая, Зина, и можешь понимать сама наше безвыходное положение...

– Предоставьте все мне, мама, и ни о чем не безпокойтесь.

Поручив Милочке наблюдение за братьями, Зиночка в сумерки отправилась опять в путь. Теперь ее не пугало уже темнота и одиночество: так было нужно... Она приехала к Дарье на извозчике и заявила, что увезет ее с собой. Это смутило девушку, и она долго не хотела согласиться на такой решительный шаг, потому что боялась барыни и вообще семейной обстановки.

– Пустяки... Ты будешь жить с ребенком в низшем этаже, в кухне,– успокоивала ее Зиночка.– У тебя будет целая комната... понимаешь? А пока ты будешь стряпать, за ребенком буду ходить я... До нас никому дела нет, и мы сами должны позаботиться о себе...

Дарья несколько раз начинала соглашаться, а потом раздумывала и принималась причитать. Сердитая баба приняла деятельное участие в этой истории и по-своему уговаривала глупую девку.

– Ты в ножки барышне поклонись, дура... Ну, чего уперлась, точно на пень наехала. Оболокайся да и ребенчишка обряжай...

– Ох, стыдно мне... страшно глаза показать...– причитала Дарья, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону.– Барыня-то убьет меня, когда узнает...

– Никто и ничего пока не узнает,– уговаривала ее Зиночка.– Ты не будешь показываться из кухни, а ребенка назовем чужим... Да мама и не спросит, чей он: ей все равно.

Потерявшую голову Дарью пришлось увезти почти насильно, и сердитая баба прослезилась на прощанье.

– Ну, как быть-то, девушка,–всхлипывала она.– Ох, горюшко ты мое, спобедная головушка!

Немым свидетелем этой сцены был извозчик, который несколько раз встряхивал годовой и, когда поехал, все оглядывался назад.

– Ай да барышня... молодец!– похвалил он, когда Зиночка стала с ним разсчитываться.

– Разве ты меня знаешь?

– Как не знать, помилуйте... На своих рысаках катались, а теперь пешечком на рынок ходите. Вся биржа знает... "Вон,– говорят,– ромодинская барышня за пропиталом пошла!.."

XI.

У m-lle Бюш оказалась скоротечная чахотка, и она сама знала, что «дни ея сочтены». Мысль о смерти не пугала безродную девушку: ей нечего было терять в этом лучшем из миров. Да и случилось все это как-то вдруг, без всякой видимой причины, и m-lle Бюш удивлялась, что должна скоро кончить всякие расчеты со своей трудовой и скитальческой жизнью. Конечно, было немножко обидно, что останется на свете так много негодяев и вообще пустых людей, а она, m-lle Бюш, трудолюбивая, любящая, глубоко честная, должна будет гнить в холодной могиле... Зачем? Видно, так нужно, и у судьбы есть своя ариѳметика. Каждый день поочередно ее посещали или Зиночка, или Дарья. М-lle Бюш уже не могла подняться с постели, но всегда умела знаками или улыбкой выразить свою признательность. Да, она любила обеих девушек и затруднялась бы сказать, которую любит больше.

– Я вас, Зиночка, оценила только теперь,– откровенно заявляла m-lle Бюш, задыхаясь от душившаго ее кашля.– У вас золотое сердце... Да. Но отчего вы никогда... да, никогда даже не спросили о своем отце? Он вас всегда так любил... это несчастный человек, и не нам его судить.

– Он забыл нас...– коротко отвечала Зиночка.

– Нет, не забыл... могу вас уверить...

– Он сделал хуже... Бросить жертву своего увлечения на произвол судьбы, бросить с ребенком на руках – нет, это уж слишком! Я не желаю обвинять отца, быть вообще судьей, но всякий имеет право думать по-своему. Нам лучше оставить этот разговор.

– У меня это на совести, Зиночка... Кто умеет так много перенести, как вы, тот не должен останавливаться на полдороге: любить – значит... безконечно прощать. Последнее верно не только вообще, но и в частности... Уметь прощать даже врагов – в этом великая тайна жизни.

– Это философия великих людей и подвижников, а я самая простая кисейная барышня...

M-lle Бюш тяжело закрывала глаза и ничего не отвечала: она не могла сказать всего даже Зиночке.

Накануне рокового дня больная пожелала непременно видеть Милочку. Раньше она забывала как-то о ней, а теперь требовала с особенной настойчивостью. С этим поручением командирована была Дарья. Когда Милочка вошла в комнату, m-lle Бюш не могла от волнения сказать ни одного слова, а только протянула с умоляющим видом руку вперед. Когда же Милочка наклонила над ней свою белокурую головку, гувернантка торопливо ее перекрестила и сказала только одну фразу:

– Слушайте во всем сестру...

Дарьица и Милочка с перваго известия о болезни гувернантки были убеждены, что она умрет, оплакали ее заранее и теперь относились к ней с тупым горем выплакавшихся людей. Утром, на другой день, началась агония. Присутствовала одна Зиночка. Больная часто забывалась и бредила.

– Приехал?– спрашивала она в бреду.– О, я была уверена, что он приедет... зовите его сюда...

Зиночка понимала, о ком шла речь, и молча выносила эту пытку. Но силы больной быстро падали, точно она сгорала. Перед самой смертью наступил короткий промежуток. M-lle Бюш вытянулась, оглядела с удивлением всю комнату, точно в первый раз ее видела, и вытащила из-под подушки свою дорожную сумочку.

– Вот здесь вы найдете все... да, все...– слабо проговорила она.– Я умираю с надеждой на вас, Зиночка... Помните: прощать – это жить.

За этим последовала тоска и опять бред,– m-lle Бюш опять звала Милочку и начинала собираться в какое-то неизвестное путешествие.

– Мне так легко... я здорова...– шептали побелевшия губы.– Только бы уйти отсюда... Милочка, мы идем вместе... о, я не хочу умирать – нет!

Хоронили m-lle Бюш через три дня. Похоронный обряд совершался в маленьком костеле, куда набралось очень много публики. Все это были ученицы или очень хорошие знакомые покойной. Дамы плакали, особенно когда патер своим разбитым тенориком уныло затянул "De profundis"... Мидочка горько рыдала и в то же время удивлялась, как много хороших, тоже плакавших знакомых у m-lle Бюш. В плерезах особенно эффектно выделялась развертывавшаяся красота девочки-подростка, и Милочке мешала молиться суетная мысль, что она сегодня "очень интересна" и все на нее смотрят. Стоявшая с ней рядом Зиночка ничего не замечала, подавленная потерей единственнаго друга. Кругом оставалась пустота... Являлась мысль, что и вообще жизнь – глупая шутка, и что нет в ней смысла. Когда выносили гроб из костела, Зиночка на паперти лицом к лицу встретилась с Сенечкой Татауровым, который поклонился ей и неизвестно чему улыбнулся. Она не протянула руки и прошла мимо. У католиков было свое кладбище, до котораго нужно было пройти с версту. Погода стояла уже весенняя, хотя и сыпались хлопья мягкаго снега. Этот снег напоминал Зиночке один разговор с гувернанткой, когда она выражала свое единственное желание – умереть летом. Но и это единственное желание осталось неисполненным, и m-lle Бюш ждала холодная могила. Зиночке сделалось вдруг так обидно и больно за безродную девушку, которой, может-быть, всю жизнь было холодно.

Милочка была недовольна этим путешествием пешком,– другия дамы ехали в экипажах, а три сестры Черняковы даже в карете. Впрочем, оне приглашали ее, но Милочка отказалась, потому что не желала оставлять Зиночку одну. Свежий воздух и движение ободрили девушку, и она, ухватившись за руку сестры, шептала ой:

– Тебя принимают за даму, Зина... Какой-то господин в костеле так и спрашивал: "Кто эта молодая даыаУ" У него великолепная шинель с бобром... Татауров уже обяснил ему.

– Перестань болтать пустяки...

Милочка надулась и даже отняла свою руку. На кладбище, когда гроб поставили над открытой могилой, она опять горько рыдала, не замечая уже публики, толпившейся на свежей насыпи. И Зиночка тоже плакала... Когда начали бросать мерзлую землю на гроб, она оглянулась. Это было инстинктивное движение, в котором она не могла бы дать себе отчета. И странная вещь!– в толпе мелькнуло знакомое лицо, которое она боялась узнать... Неужели это был отец, котораго так ждала m-lle Бюш? Ей показалось, что он тоже смотрел на нее и старался спрятаться за толпившейся на насыпи публикой. Не дождавшись конца церемонии, когда над покойницей вырастет свежая могила, Зиночка схватила Милочку за руку и повела ее через толпу к выходу. Домой она предполагала вернуться пешком, чтобы сберечь двугривенный, но теперь взяла извозчика и все время старалась занимать сестру, что-бы отвлечь ея внимание от расходившейся кучками публики.

"Что-то дома делается?.." – думала Зиночка, и в ея душе поднималась смутная тревога за неприкосновенность своего угла: теперь она была уверена, что отец здесь и что он, наверно, видел уже Дарью.

Вернувшись домой, Зиночка успокоилась: по лицу Дарьи она убедилась, что все обстоит благополучно.

Болезнь m-lle Бюш и хлопоты с похоронами на время разстроили установившийся порядок жизни. Мальчики не готовили своих уроков, работа и у Зиночки приостановилась, и приходилось начинать снова. Елизавета Петровна попрежнему отсиживалась в своей комнате и совсем не удивилась, когда в первый раз увидела Дарью, точно так и должно было быть. Раза два она, впрочем, спрашивала, откуда слышится по ночам детский плач, и сейчас же успокаивалась, когда ей говорили, что это визжат котики на крыше. Мальчиков в кухню не пускали совсем, а Милочка догадалась сама о существовании таинственнаго маленькаго незнакомца и сгорала от любопытства посмотреть на него хоть издали. Дарья умело повела все хозяйство, а по вечерам помогала Зиночке починивать белье. Ея присутствие сделалось необходимым, и это значительно ее успокоило. Зиночка могла теперь всецело отдаться своей собственной работе – днем занималась с детьми, а вечерами далеко за полночь сидела за разными вышивками. Свои платки она кое-как продала той же m-me Жанет, которая сделала ей небольшой заказ на вышиванье гладью. Положим, это была адская работа, но все-таки она могла дать рублей 5–6 в месяц. Теперь Зиночка отлично знала цену деньгам и высчитывала каждый грош. В постоянной работе время бежало незаметно, и Зиночка жалела, что приходилось спать и есть – удовольствия уж совсем не по средствам. Их дела были из рук вон плохи: все, что можно было заложить в ссудную кассу, было заложено, а впереди надвигалась грозовая туча безпомощной нищеты. Впрочем, приближалось лето, когда не нужно покупать дров и когда можно будет пустить в оборот зимнее платье. Дорогу в ссудныя кассы Зиночка теперь знала отлично. Сначала она стеснялась ходить туда, но потом привыкла – тысячи людей прибегали к братской помощи ростовщиков, и у Зиночки завязалось даже несколько знакомств с какими-то безродными старушками и подозрительными вдовами.

В сумочке, которую передала умирающая m-lle Бюш, Зиночка нашла связку старых писем, медальон с портретом Милочки и небольшой пакет с деньгами. На пакете стояла лаконическая надпись, сделанная уже дрожавшей рукой: "На крайний случай". Всех денег было около полутораста рублей, и Зиночка смотрела на них, как на помощь m-lle Бюш уже из того мира. Она дала себе слово, что не прикоснется к ним для своих нужд, потому что есть еще кандидат на эти деньги – та маленькая сестренка, которая скрывалась в кухне. В сумочке еще был розовый пакетик и в нем шелковый fleur d'oranger; на пакетике стояло: "Мой подарок на свадьбу Зиночке". Этот последний подарок Зиночка сочла бы оскорблением, если бы его сделал кто-нибудь другой, а не m-lle Бюш. Разве такия бедныя девушки выходят замуж?.. Письма Зиночка узнала по почерку – все были от отца. Но читать их она не решилась, а только проверила числа – все были написаны уже после катастрофы. Зиночка не хотела тревожить тень дорогой покойницы и бросила письма в огонь. Она отлично понимала, почему m-lle Бюш передала ей свою интимную переписку,– этим гувернантка хотела снять с своей памяти всякое подозрение, но Зиночка и без того слишком сильно уважала ее, чтобы искать еще письменных доказательств.

XII.

Прошел месяц. Наступила пасха. Скрывать ребенка долее оказывалось неудобным, тем более, что он отнимал много времени как у матери, так и у Зиночки. За ним могла ходить Милочка, а это уж сохранило бы несколько часов в день. Зиночка очень привязалась к маленькой девочке и с головой погрузилась в широкий мир беззащитнаго детства с его маленькими радостями, болезнями и заботами. Ребенок сделался душой всего дома, и для Зиночки в нем заключалась нравственная поддержка.

– Мы хотим взять с Дарьицей ребенка на воспитание,– предупреждала Зиночка свою мать.

– Это еще что за глупости?– удивилась Елизавета Петровна.– Вы с Дарьицей с ума, кажется, сошли.

– А если у него ни отца ни матери? Воспитательнаго дома здесь нет, и ребенок должен погибнуть...

– Надеюсь, по крайней мере, что ребенок мальчик?

– К сожалению, девочка, мама...

– Еще раз глупо!

– Что же делать?.. Несчастный ребенок не виноват, а потом ты сама была девочкой, и я тоже...

– Ах, отстань, пожалуйста, с своими глупостями: бери хоть целых десять.

К своему удивлению, по тону этого ответа Зиночка убедилась, что мать догадывается, о каком ребенке идет речь, и если соглашается, то только потому, что согласилась бы теперь на все, только бы ее оставили в покое. Таким образом маленькая Нюта из кухни перебралась наверх, и Зиночка поставила маленькую детскую кроватку рядом со своей. Милочка была в восторге и дня два не отходила от живой куклы. Зато мальчики отнеслись сразу враждебно к новому члену семьи и устраивали свои каверзы. Но все это были пустяки,– Зиночка, сидя у детской кроватки, могла свободно работать, и в маленькой комнатке зазвенела первая детская песенка. Иногда только Зиночка задумывалась, и работа вываливалась из ея рук: она припомнила последний наказ m-lle Бюш и думала об отце. Что с ним, где он...

Она думала о нем, как о постороннем человеке, и удивлялась сама себе, как скоро могла разлюбить его. Впрочем, ведь и она была другая, совсем другая Зиночка, хоть и кисейная барышня.

Маленькая Нюта скоро наполнила собой весь дом. Появились дешевенькия детския игрушки, ванночка для купанья, принадлежности сложнаго детскаго гардероба и т. д. Милочка выучилась ухаживать за ребенком и болтала над его кроваткой целые часы, как щебечет лесная птичка над своим гнездом. Явилась потребность отказывать себе во всем, чтобы только доставить ребенку маленькое удобство.

– Когда Нюта будет ходить?– в сотый раз спрашивала Милочка.

– Через год, не раньше...

– Я тогда буду гулять с ней каждый день... А летом буду катать в тележке, в садике.

Легко сказать – добыть детскую колясочку, но, все равно, этот вопрос был решен. Задумавшись, Милочка иногда говорила:

– Если бы жива была m-lle Бюш, как она была бы рада... Ведь она всегда была такая добрая и подбирала с улицы даже щенков.

Зиночка сильно изменилась: она вытянулась, похудела, вообще сформировалась окончательно. Бледное лицо приняло характерный отпечаток внутренней работы мысли. Глаза смотрели просто и строго, губы сложились с определенным выражением, и только на белом лбу болтались прежния детския кудряжки. Простенькия ситцевыя платья придавали ей вид мастерицы из моднаго магазина. От одного не могла отделаться Зиночка – это от привычки к тонкому белью. Положим, его достанет еще на год, а дальше кисейная барышня боялась даже думать – неужели она, Зиночка, будет носить "славянское полотно" или коленкор? Сколько ей труда и забот доставляла эта привычка, а у бедных людей так скоро занашивается белье и потом рвется в стирке. Спустившись однажды вечером в кухню, Зиночка застала Дарью в слезах. Та попалась врасплох и даже сделала попытку скрыть свои слезы, по этим еще сильнее выдала себя. Взглянув на нее, Зиночка поняла сразу, в чем дело.

– Ты видела отца?– спросила она строго.

– Да... и не узнала совсем... Они бороду отпустили и так бедненько одеты. Помните, серый дорожный бешмет...

– Надеюсь, что в другой раз ты постараешься его не встречать.

– Я на рынок пошла, а они и вывернулись из-за угла...

– Так... Значит, остается ходить мне на рынок самой.

Это известие сильно взволновало Зиночку, как она ни старалась скрыть свое душевное состояние от всех. Каждый шорох, каждый стук заставлял ее вздрагивать, и она торопливо бежала к окну. Зиночка боялась за мать, а главным образом за детей – появление отца могло повести Бог знает к чему.

– Ты кого-то ждешь, Зина?..– пытливо спрашивала Милочка.

– Нужно всегда ждать чего-нибудь дурного,– ответила Зиночка, поднимая брови.– Вот мы были богаты, а сделались бедными... Бывает и еще хуже.

– А что еще может быть?

– Мало ли что? Болезнь, например.

Милочка покорно умолкла, а Зиночке сделалось ея жаль. Трудовая и замкнутая жизнь быстро накладывала на девушку печать преждевременной серьезности.

Беда действительно пришла, только не с той стороны, откуда ее ждала Зиночка. Выдался такой хороший весенний денек. Деревья стояли еще голыя, но везде уже пробивалась первая весенняя травка. По общему совету было решено, что сегодня Нюта сделает свою первую прогулку на свежем воздухе. Зиночка торжественно вынесла ребенка в свой садик, и там состоялся настоящий праздник. Милочка прыгала, как коза. Даже Елизавета Петровна показалась на минуту в окне. Обед прошел очень шумно, и дети едва успокоились только к вечеру. Уложив мальчиков спать, Зиночка по обыкновению сидела за работой на своем месте у детской кроватки. Милочка в ночной кофте готовила свои уроки к завтрашнему дню. К этот момент к воротам подехал экипаж и послышался стук. Зиночка вздрогнула и бросилась вниз. Дарья уже с кем-то разговаривала у вирот и вернулась обратно крайне смущенная.

– Кто там?

– Извозчик из "Аркадии" приехал... Да вы, ради истиннаго Христа, не выходите, барышня!

Дарья пыталась-было загородить ей дорогу, но Зиночка, накинув шаль на голову, оттолкнула ее и сама пошла к воротам. Ночь была светлая, весенняя. Извозчик оставался попрежнему у ворот, а в окно хозяйскаго флигеля выглядывала чья-то голова.

– Тебе кого нужно?– спросила Зиночка.

– А из "Аркадии" прислал меня барин Татауров... Так и наказал: "привези, мол, мне в номер ромодинскую барышню". У них там компания собралась: англичанин Рей, анжинер Бржозовский, ну и Семен Иваныч с ими третьи сутки путаются.

– Скажи Семену Иванычу, что он мерзавец...

Зиночка плохо помнила, как добралась до своей комнаты – ее точно обухом ударили по голове. За что, за что же такое оскорбление?.. Слышала Дарья, слышал хозяин дома, а завтра будет об этом говорить вся извозчичья биржа... У нея нет даже брата, который мог бы разбить Сенечке дурацкую башку. Безсильныя слезы не давали Зиночке заметить, что Милочка смотрит на нее во все глаза и тоже готова разразиться рыданиями.

– За что же, о, Господи?!– стонала кисейная барышня, ломая руки.

– Папа приехал?..– шопотом спрашивала Милочка.

– Нет, это так... Ты ложись спать, голубчик.

Зиночка с особенной нежностью целовала сегодня сестру, укладывая ее спать, и несколько раз благословила, точно поцелуями и молитвой хотела отогнать от дорогой белокурой головки всякую тень нанесеннаго оскорбления. Да, ея честное девичье имя волочит по грязи пьяная орда где-нибудь в "Аркадии", и никто не защитит ее, никто не заступится за ея честь!.. Каждый нахал может оскорблять ее совершенно безнаказанно.

Целую ночь не спала Зиночка: она и плакала, и молилась, и опять плакала. Что же дальше будет? Что будет с Милочкой? Достанет ли у нея силы бороться с нуждой и еще больше – устоять против искушения?.. Сколько бедных девушек погибают под гнетом нищеты и, очертя голову, бросаются в омут. Зачем наконец m-lle Бюш всегда отстаивала Сенечку Татаурова и называла его добрым человеком? Разве добрый и порядочный человек позволит себе подобную выходку? Нет, m-lle Бюш глубоко ошибалась в людях, начиная с ея отца. Философия всепрощения приложима только где-нибудь в доме сумасшедших, а живой человек чувствует оскорбление, особенно когда он ничем его не заслужил.

Нервное утомление к утру перешло в настоящий бред. Зиночке казалось, что она уже едет на извозчике, и освещенныя окна "Аркадии" глядят на нее, как глаза чудовища. Вот и дверь подезда растворяется, ньткуда-то вырывается струя пьянаго хохота, а там вверху льется безшабашная трактирная песня. А вот я сам Сенечка Татауров встречает ее на лестнице и, протягивая руки вперед, бормочет заплетающимся пьяным языком: "А... барышня, пожалуйте!". Она хочет крикнуть и не может. "Оставьте меня, не смейте прикасаться ко мне: я честная девушка"... Но ведь это совсем не она, а Милочка, большая. Милочка, и Татауров уже тащит со за талию. Опять Зиночка хочет крикнуть и не может: "Милочка, опомнись... Милочка, вернись!". Но это и не Милочка, а m-lle Бюш с приколотым fleur d'oranger на груди. Она улыбается и говорит: "Сенечка добрый"... Зиночка наконец крикнула и проснулась.

XIII.

Кисейная барышня пролежала в постели дня три. При малейшем стуке она вскакивала и бросалась к окну, а потом уже приходила в себя. Каждая такая тревога выкупалась пароксизмами ужасной слабости, точно Зиночка умирала. Если бы не дети, она умерла бы без особеннаго сожаления, умерла такой, какой сейчас была – чистой, красивой, молодой. Нет, лучше не думать о будущем! Во время болезни Зиночка испытала в первый раз, что и она необходима и что ее искренно любят. Как смешно ухаживала за ней Милочка! Вскоре после болезни Зиночке пришлось усиленно работать, чтобы наверстать потерянные дни. Теперь она относилась равнодушно к самой себе, как к постороннему человеку, и думала только о других. В самом деле, разве мог оскорбить ее пьяный нахал – не стоило и безпокоиться. Дарья говорила то же самое. Даже, когда по городской почте Зиночка получила первое письмо от отца, оно ее не взволновало. Ромодин умолял дочь о свиданьи, сам он жил в номерах для приезжающих, содержатель которых был его старый знакомый. Зиночка сейчас же послала ответ, что придет в воскресенье после обедни.

Ромодин с утра стоял у окна, поджидая гостью. Как билось и замирало теперь его грешное сердце! Она придет, она будет здесь,– разве может быть счастье больше этого? А Зиночка в это время была в соборе, куда носили маленькую Нюту причащать в первый раз – отверженный людьми ребенок пред лицом Божьяго милосердия имел все человеческия права, и эта мысль окрыляла девушку в добровольно взятом на себя подвиге. С чувством глубокаго благоговения Зиночка готовилась к этому таинству, а в церкви молилась так горячо и так искренно, чтобы самой подняться на высоту непритворнаго христианскаго смирения. Ей предстояло еще свиданье с отцом. Старичок судебный пристав опять был в церкви и опять подошел к ней поздравить с причастницей.

– С малюткой няньчитесь?– ласково проговорил он, и так хорошо сказалось у него это слово: "малютка".

– Да...– смущенно ответила Зиночка, вспыхивая румянцем.

– Бог все видит, Зинаида Игнатьевна... Хорошаго дела не следует стыдиться. Редкая вы девушка. Извините уж старика на простом слове.

Эта неожиданная похвала дополнила настроение кисейной барышни, и она молча кивнула старику головой: руки были заняты. На паперти ее ждала Дарья, которая и унесла ребенка домой, а Зиночка пошла к отцу. Уже подготовленная словами Дарьи о большой перемене в отце, Зиночка все-таки в первую минуту не узнала его – это был совсем старик, чужой ей человек. Ромодин и сгорбился, и поседел, и как-то весь осунулся. Его неприятно поразило спокойствие Зиночки, которая держала себя так, как будто ничего особеннаго не случилось – прежней Зиночки не было, а пред ним стояла другая женщина.

– Извини, что я тебя потревожил...– бормотал Ромодин, стараясь подбирать слова. Ему так много нужно было сказать дочери, а сейчас все точно вылетело из головы.– М-me Сталь сказала: "все понимать – все прощать"... да!

Последнюю фразу он сказал по-французски, что выходило красивее и как будто убедительнее: tont comprendre, c'est tout pardonner. Эта французская фраза точно резнула по уху Зиночку, и она с удивлением посмотрела на отца. То, что было у нея на душе, не нуждалось в формулах, а тем более – фразах.

– Я пришла не обвинять тебя, папа...– заговорила Зиночка и остановилась...– Ты, ты сам понимаешь, почему. Мы слишком, кажется, далеко ушли друг от друга...

– Ах, это все не то...– застонал Ромодин.– Неужели это говоришь ты, моя Зиночка?

– Оставимте этот натянуто-сближающий тон и поговоримте серьезно, как большие люди. Конечно, о прошлом не может быть и речи, но есть будущее... т.-е. в данном случае целая кучка маленьких людей, о которых должны позаботиться именно мы.

– Послушай, ты говоришь, как нотариус или судебный пристав,– заметил весело Ромодин, довольный таким оборотом разговора.– Домой, в свой угол, я сейчас не могу вернуться, потому что должен скрываться от кредиторов, и если занимаю отдельный номер, то только из милости, пока мне верят в долг. А дела свои я быстро поправлю, и тогда...

Неестественно-деловым тоном Ромодин принялся торопливо развивать свои планы: он еще не окончательно разорен, и есть шансы на то, что он опять станет на ноги: в золотопромышленном деле такие крахи не редкость, и в Косогорье кто не банкротился; наконец, он еще в силах сам; у него есть несколько влиятельных знакомств, известная репутация в кругу золотопромышленников и т. д. В подтверждение своих слов, он достал из бокового кармана толстый бумажник, набитый старыми счетами, деловыми письмами и собственными заметками. На выдержку он даже прочел два письма от самаго влиятельнаго человека – это были те характерныя литературныя произведения, в которых отказ затушевывался ходячими фразами и дешевенькими обещаниями. Не нужно было особенной проницательности, чтобы видеть полную их несостоятельность, но Ромодин верил им, потому что нужно же было чему-нибудь верить.

– И ты веришь этим письмам?– невольно вырвалось у Зиночки.– Ведь это одна писаная бумага, которую стоит только бросить в печь.

– Да ведь у Толоконникова сорок миллионов, Зина. Ну что ему стоит сказать одно слово. Мы с ним в свое время были на "ты" и... гм...

Увлекшись, Ромодин чуть не прибавил, что вместе с Толоконниковым он кутил некогда по разным притонам, но во-время спохватился. Зиночке не понравился прежде всего самый тон этого разговора – с такой торопливой угодливостью говорят только безнадежные люди. Много их прежде перебывало в ромодинском доме, и все они ужасно походили один на другого и точно так же читали, в подтверждение своих несбыточных надежд, письма влиятельных людей. Ромодин тогда только пожимал плечами, а сейчас, незаметно для самого себя, повторял избитые типы крупных банкротов и вообще неудачников. Это особаго рода сумасшествие, и Зиночка слушала теперь слова отца, как лепет ребенка. После деловых разговоров наступил пароксизм слез. Ромодин подробно разспрашивал, как живет семья, что делает мать, большая ли выросла Милочка, как учатся дети. Он напрасно крепился, стараясь удержать бежавшия по лицу слезы. Ах, как он тосковал все время, как рвался в свой угол, как в нем изболела вся душа. Но ведь немного остается подождать, чтобы он занял свое прежнее положение в обществе, и тогда опять все пойдет по-старому.

– Ты говоришь о деньгах,– заметила Зиночка,– но не всякое прошлое можно вернуть однеми деньгами...

Ромодин посмотрел на дочь широко открытыми глазами и пробормотал что-то уж совсем безсвязное. Но Зиночке было некогда, она обещала прийти в другой раз, и он на прощанье проговорил:

– Ты все знаешь, ma petite... знаешь больше того, что следовало бы тебе знать, как девушке. Что делать!.. У меня есть одна просьба к тебе: нельзя ли мне взглянуть на маленькую?.. Я, может-быть, дрянной отец вообще, но все-таки не зверь же...

– Это уж потом как-нибудь, папа.

Но выражению отцовскаго лица Зиночка заметила, что ему хотелось добиться свидания с Милочкой, но он удержался. Желание видеть "маленькую" и то, что отец не стеснился высказать ей это прямо, несколько примирило ее с ним, и свиданье кончилось теплее, чем началось. Ни о m-lle Бюш ни о Дарье не. было сказано ни одного слова. Когда Зиночка уже вышла на подезд, ей вдруг сделалось жаль отца до слез. Явилось даже желание вернуться и расцеловать его, утешить, самой открыть всю душу: ведь того отца, котораго она разлюбила за эти полгода, не было, а был действительно несчастный и жалкий человек. Но в следующую минуту у Зиночки явилась такая мысль: стоит только отцу разбогател, как он забудет про все свои несчастья, а ей, Зиночке, уже не разстаться со своим новым душевным миром, да она и не отдала бы его ни за какия деньги.