Текст книги "Блажные"

Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

  БЛАЖНЫЕ.
Очерк из заводских нравов .

I.

   Яркий солнечный день. В большия запыленныя окна заводской конторы врываются снопы ослепляющаго света и делают еще непригляднее мертвую, казенную обстановку длинной и высокой комнаты, именуемой бухгалтерской. Голыя беленыя стены с паутиной по углам , избитый в ямы тысячами тяжелых ног деревянный пол , захватанныя грязныя двери, покрытые больничной клеенкой письменные столы с грудами книг и бумаг , просиженные деревянные стулья, и везде пыль, сор и грязь, как это бывает только в полицейских управлениях да еще в заводских конторах . Ликующий солнечный свет делает еще ярче убожество этой специфической обстановки и заставляет кружиться в воздухе мириады пылинок , точно и самый воздух здесь насыщен грязью. Тяжелая деревянная решетка с пузатыми балясинами разделяет бухгалтерскую на две половины; в первой, которая (ближе к входным дверям , вечно толпятся запеченные мастеровые в пеньковых придениках и в кожаных фартуках -защитках , углежоги, транспортные и разная "поденщина", а во второй за столами возседает администрация. Открытая внутренняя дверь ведет в кассирскую, такую же пустую и унылую комнату, где в вечном молчании движется сгорбленная фигура седого коренастаго кассира. На меня все эти заводския конторы производят самое тяжелое впечатление, потому что от них отдает и больницей, и острогом , и чиновничьей канцелярией, и крепостными порядками. Да, эти голыя стены много таки-видали всякой всячины на своем веку и теперь напоминают собою внутренность старинных стенных часов с разными хитроумными кунштюками, в роде кукушки, ворочающаго глазами льва, хриплаго боя, и с тяжелыми гирями, где медленно двигаются десятки почерневших от времени колес . В часах бухгалтерской десяток согнутых над бумагами фигур заменяли собой колеса и шестерни, а сам бухгалтер , очень мрачный и неразговорчивый человек , служил свинцовой гирей, которая заставляла двигаться весь механизм .    От -нечего-делать я частенько захаживал в бухгалтерскую выкурить папиросу и покалякать с служащими об охоте и разных мелочах сложнаго заводскаго быта. Черемшанский завод имел семь тысяч населения, но общественных интересов здесь не полагалось, кроме обычных дрязг глухой провинциальной жизни – именин , карт , выпивок , разных анекдотов и просто сплетен . Обстановка самая затягивающая, и самый свежий человек быстро обрастает в ней мхом . Охота является единственным спасением , и почти все заводские служащие, или, по-старинному, служители,– поголовно охотники. Даже сам неприступный бухгалтер Семен Павлович Середкин , работавший как железная машина, и тот оживлялся, когда речь заходила об охоте; в свободное время, когда в страду заводския работы останавливаются, он с ружьишком тоже шатался по лесу, благо места было глухое и дичи всякой вполне достаточное количество.    Раз светлым июньским утром , когда в виду предстоявшей страды в конторе шел особенно оживленный разговор об охоте, к решетке, чрез толпу дожидавшихся рабочих , протолкался мужчина средняго роста, одетый в потертое драповое пальто. Его большая седая голова с развитым лбом и большими серыми глазами невольно кидалась в глаза, хотя при ближайшем "разсмотрении" производила неприятное впечатление: разбухший с синеватыми жилками нос обличал пьяницу, такия же жилки были на дряблых осунувшихся щеках , под глазами отвисли водянистые мешки, остановившиеся выкаченные глаза смотрели, как у амфибий, тяжелым неморгающим взглядом . Прибавьте к этому еще то, что все лицо подергивалось конвульсивной судорогой.    – А, Палач пришел ... Палач !..– зашептались служащие и выжидающе смотрели на Семена Павловича, который продолжал разсказывать об убитой им тетерьке и делал вид , что не замечает Палача.    А Палач как остановился глазами на бухгалтере, так и застыл в одной позе, точно, по меньшей мере, хотел проглотить его. Кончив свой разсказ , Семен Павлович повернулся к столу и уткнул нос в свои безконечныя бумаги. Кто-то из молодых фыркнул в горсть, но это не нарушило немой сцены. Рабочие давно переглядывались между собой и толкали друг друга локтями.    – Ваше высоко-ничего, позвольте мне два листа бумаги...– заявил наконец Палач хриплым голосом .    – Для чего тебе бумаги?– после долгой паузы спросил Семен Павлыч , не поднимая головы от работы.    – А на тебя прошение на чем буду писать?    – Какое прошение?    В толпе рабочих и служащих происходит движение, все ждут , что сморозит Палач бухгалтеру.    – Обыкновенное прошение... Ты у меня душевное зеркало украл . Вот я и хочу подать прошение на тебя обер -протосингелу святейшаго сената.    Слышится сдержанный смех , на лицах блестит улыбка; один Семен Павлович невозмутим попрежнему и продолжает выставлять ряды цифр в какой-то безконечной заводской ведомости. У него была уж такая привычка, что непременно заставит всякаго подождать, даже самого заводскаго управителя. После безконечной паузы он откуда-то из -под стола достает два листа бумаги и, не глядя, тычет их Палачу. Взяв бумагу и свернув ее трубочкой, Палач торжественно направился к выходной двери, но вернулся с полдороги и опять обратился к бухгалтеру:    – У меня свадьба, Семен Навлыч ... прошу не оставить своей милостью.    – Какая свадьба?    – Налим на белке женится... Уж милости просим к большому столу.    – Где свадьба-то будет ?    – Под девятой сваей у бучила...    Улыбнувшись кривой торжествующей улыбкой, Палач выходит и сильно хлопает дверью. На улице встречают его ребятишки, приносившие на фабрику работавшим отцам и братьям обед ; слышатся детские голоса: "Палач ... Палач !.. Жирно с ел !"... В ответ раздается площадная брань, и Палач с поднятой палкой бросается на ребятишек , которые удирают вразсыпную, как стая воробьев от брошеннаго камня. В конторе все бросаются к окнам и надрываются от смеха, любуясь, как Палач на всех парах летит по площади с палкой в руке.    – Уж этот Палач всегда штуку уколет ,– говорит кто-то в толпе служащих .– Душевное зеркало потерял ... ах , прокурат !..    – Что это за Палач ?– спрашиваю я Семена Павлыча.    – Так ... блажной,– нехотя отвечает бухгалтер .– Давно уж с ума он спятил , а теперь так болтается по заводам .    – Зачем его Палачом называют ?    – Заслужил , значит , если все зовут ... Прежде при крепостном нраве хуже зверя был . Надзирателем служил ... Страсть сколько народу передрал и драл на смерть. И теперь еще не забыли его-то музыку... Может , из -за него сколько народу в остроге сгнило да в бегах но лесам пропало. Сорокоумов еще тогда главным управляющим был , такая же медвежья лапа была,– ну, заодно и гноили народ . Лют был драть этот Палач , изо всех отличался. А как воля подошла, ему и отказали... Дело было у него в суде о двух запоротых мастеровых , ну, при старых еще судах было, отвертелся как -то. Оставили в подозрении – и только... С тех пор и тронулся.    – Что же он теперь делает ?    – А так – болтается но заводам да блажит : где переночует , где покормят , где пятачок подадут ... Все, что было нажито, промотал , а теперь так – художествами разными промышляет да комедии разыгрывает . Прошения писать мастер , уж такой мастер , что этакого и не найти... Куда угодно наваляет . Ведь он только прикидывается дураком ...    – А какое он душевное зеркало потерял ?    – Да так , врет ... Вы его сами поспросите, он , ничего, любит поговорить, особенно; если немножко подвыпьет .    – Семья есть?    – Какая семья... Трех жен в гроб заколотил . Чистый зверь, одним словом , не приведи Бог . И что только он над своими женами ни выделывал , как ни галился {Галиться – насмехаться}... Зверски тиранил . А ребятишек , бывало, всех за окошко сонных повыкидает . Последнюю жену прямо в запой вколотил : поставит перед ней полштоф водки, зарядит ружье, взведет курок и прицелится в жену; пока та всего полштофа не выпьет , не отойдет . Так и спилась бабенка...    Этот Палач очень заинтересовал меня, как характерный обломок крепостного режима на уральских горных заводах ; он мне напомнил другого блажного, проживавшаго в Черемшанском заводе и известнаго под именем Борьки. мне вдруг сделалась ясной целая полоса заводской жизни, которая раньше только поражала своими резкими противоречиями.

II.

   Я жил недалеко от фабрики, на берегу пруда. Каждое утро Борька проходил мимо и непременно остановится. Станет перед окном , тряхнет лохматой головой и забормочет :    – Приказываю... сорок восемь серебром ... Начальство... нельзя.    – На фабрику идешь, Борька?    – Иванычи робят ... нельзя... начальство. С меня спросят ..    – Да кто с тебя спросит ?    – Управитель ведь я... как же... за Иванычей спросят . Начальство... нельзя.    Борька был тоже блажной, но совсем в другом роде, чем Палач , начиная с самой наружности. Юркий, маленький, озабоченный Борька вечно куда-нибудь торопился и даже свой армяк носил таким образом , точно второпях не успел его хорошенько надеть – армяк вечно валился у него с плеч . Его немного птичье лицо, с быстрыми, темными глазами, никогда не улыбалось; волосы были спутаны в какую-то кошму, а обтрепанную баранью шапку Борька и лето и зиму носил в руках . Говорил он плохо и безсвязно, так что трудно было проследить нить его больной, свихнувшейся мысли. Ясно было только одно, что он , Борька, заводский управитель, начальство и должен за всех отвечать. В церкви Борька вставал всегда на первое место, торжественно встречал приезжавшее начальство в Черемшанский завод и неизменно провожал каждаго покойника до кладбища.    – Нельзя, Иваныч умер ... Похоронить Иваныча приказываю... сорок восемь серебром ...    Всех мужчин Борька называл Иванычами; женщин он не любил , называл "браковками" и при встрече с ними плевался. Проживал он из милости, у разных добрых людей из заводскаго купечества; его любили за незлобный характер и за то, что Борька ужасно был богомолен – никогда не пропустит ни одной церковной службы и постоянно кладет земные поклоны.    Раньше, как разсказывали, Борька был совсем здоровый человек и работал на фабрике. Это было еще в крепостное время. Может -быть, он работал бы и теперь, как самый исправный мастеровой, но его погубило совершенно случайное обстоятельство. На фабрике, где работал Борька, пропали какия-то медныя "подушки" от колеса, и Борька очутился в числе заподозренных в краже. Это и нарушило душевное равновесие Борьки, потому что впереди предстояла жестокая казнь. Борька начал задумываться,– думал , думал и в одно прекрасное утро открыл , что он -то, Борька, и есть главное заводское начальство. Таким образом для него разрешился вопрос не только об украденных медных подушках , но вопрос всего тогдашняго порядка: начальство – и конец делу, все ясно, никаких сомнений. Если Палач тронулся от избытка власти, то Борька, наоборот , от слишком безправнаго своего положения. Он кончил тем , чем иногда кончают слишком униженные и оскорбленные – он помешался на той самой власти, которая кругом давила все и вся.    – Я управитель...– бормотал постоянно Борька, размахивая своей бараньей шапкой.– Иванычи, постарайтесь для начальства... нельзя... за всех отвечать должон ...    В качестве прямого заводскаго начальства Борька ежедневно отправлялся на фабрику и непременно обходил все "действия". Странно было видеть этого сумасшедшаго в царстве огня и железа, где самыя машины, кажется, были преисполнены мысли и вели свою работу вполне сознательно. Борька торопливо осматривал все корпуса, размахивал своей шапкой и оставался доволен работой Иванычей. Рабочие любили Борьку и устраивали ему разные сюрризы: то встретят у входа в корпус без шапок , то выстроятся в две шеренги и начнут кричать "ура", то наконец примутся качать импровизированнаго управителя на руках .    – Спасибо, Иванычи...– серьезно благодарит Борька.– Не забывайте начальства... Нельзя, Иванычи, сорок восемь серебром ...    Нужно было видеть лицо Борьки в эти моменты: оно точно все светлело и прояснялось, а глаза просто сияли блаженством . Вообще, можно сказать, что Борька, по-своему был совершенно счастлив и придуманной фикцией разрешал неразрешимый вопрос ... Только раз Борька чуть не потерпел поражения от новаго черемшанскаго управителя из русских немцев , который почему-то не взлюбил сумасшедшаго и даже не велел пускать его на фабрику. Когда Борька явился утром для осмотра своих владений, сторож загородил ему калитку, через которую входили на фабричный двор .    – Не видишь, браковка, кто идет ...– заревел Борька, оттолкнул сторожка и, как ни в чем не бывало, отправился осматривать заводския действия.    Доложили настоящему управителю, который разсердился и велел вывести Борьку силой. Но последнее было исполнить не так -то легко – Борька защищался с большой ловкостью, ругался и ревел , как бык , пока человек десять здоровенных мастеров не вынесли его на руках . На следующий день повторилась та же история и т. д., пока настоящему управителю не надоело возиться с сумасшедшим . Таким образом Борька отвоевал свою власть и ходил по фабрике, с усиленной дерзостью ругая всех браковками.    – В острог посажу всех ...– ворчал Борька на Иванычей.– Позабыли начальство... приказываю...    Эти два блажных составляли типичное воспоминание о минувших крепостных порядках на уральских горных заводах .    В темное время до 19-го февраля на каждом заводе было несколько таких блажных , составлявших неот емлемую принадлежность тогдашних заводских порядков . Были и дураки и дуры; иногда в одном только заводе их считалось больше десятка. Замечательно то, что вместе с наступившей волей быстро начал вымирать и этот жалкий тип , созданный специальными условиями крепостного быта – теперь по заводам редко где встретишь одного, много двух дураков , да и те большею частью старики, следовательно самое законное наследство еще крепостничества. Происхождение таких дураков именно в то время вполне понятно, потому что нигде в таких жестоких формах не выразилось крепостничество, как на горных заводах . Собственно, это была каторга, только безсрочная, без всякой выслуги лет , создававшая на одном конце Палачей, свихнувшихся от избытка власти, а на другом Борек , терявших последнюю каплю разсудка от своего больше там рабьяго положения.    Здесь интересно отметить тот факт , что параллельно с полосой крепостных дураков и дур тянулась другая аномалия, именно специально-заводские крепостные разбойники. В разбойники шли исключительно энергичныя натуры, какия создаются в такия жестокия времена слишком исключительными бытовыми условиями и служат живым протестом существующему порядку. Каждый почти горный завод на Урале имел таких разбойников , прославившихся громкими подвигами; теперь имена этих ярких протестантов окружены легендарными сказаниями и сделались достоянием народной фантазии. Замечательно то, что все эти заводские разбойники, переходившие в нелегальное положение, исчезли сейчас же после 19-го февраля, когда рушились создававшия их условия: не стало фабричной и приисковой каторги, не стало и разбойников ...    Тип крепостных дураков , как все менее рельефное и яркое, оказался живучее и доживает теперь свои последние дни в виде живого памятника о "добром старом времени".

III.

   С Палачом я познакомился на заводской плотине, где он по утрам удил рыбу. Я под ехал на душегубке и тоже закинул удочки недалеко от него. Было еще рано, пруд дымился белым волокнистым туманом , который расползался под лучами солнца во все стороны. Сейчас за плотиной глухо грохотала фабрика и долетали окрики рабочих . Где-то визжала пила и гудел тяжелый обжимочный молот , жулькавший сырую чугунную крицу... Из красной стены "машинной" вырывались с хрипеньем белые клубы таявшаго в воздухе пара, как лихорадочное дыхание измученнаго животнаго. Рыба брала плохо, точно на зло всем благоприятным приметам ; поплавки лежали в воде, как заколдованные.    – Ишь дворяне... не хотят своего дела знать!– ворчал Палач , вытаскивая из воды пустую удочку и насаживая на крючок самаго "веселаго" червяка.– Зазнались господа помещики...    Палач был в своем обыкновенном костюме и находился по обыкновению в самом ожесточенном настроении духа; мне было видно его фигуру только сбоку. Чтобы завязать разговор , я попросил у него червяка повеселее.    – У меня все, дьявола, веселые будут ...– засмеялся Палач , подавая на своей широкой ладони кружившагося спиралью червяка.– Слово такое знаю... Дайте, я его, подлеца, сам вам насажу!    Палачу доставляло видимое удовольствие продевать через корчившееся от боли тело стальной крючок , и я предоставил ему это проделать лишний раз . Мы помаленьку разговорились.    – Вы ему в глаза наплюйте, подлецу...– советовал Палач , передавая мне совсем готовую насадку.– Веселее будет в воде играть... У, дворянин ! Помещики нынче все сделались.    – И черви?    – И черви... А то как же?.. Вот скоро и червям земство, да окружные суды, да школы устроят ... ха-ха!.. Вы как полагаете на этот счет ? Тогда никто не смей пальцем пошевелить его, червяка-то... Вот оно как !.. Ох , показал бы я вам , какие помещики да дворяне бывают !..    Палач сжал кулак и даже заскрипел зубами; одно удилище у него сорвалось в воду и тихо поплыло к плотине, но Палач добыл его голой разутой ногой, как обезьяна.    – Вы теперь собственно чем занимаетесь?– спросил я, чтобы поддержать интересный разговор .    – Я-с ?.. А вот думаю устроить на этом самом пруду кабак ... Понимаете: подвижной кабак . Да... Теперь мужик должен ходить к кабаку; трудно, я думаю, мужику-то безпокоить себя на дворянском -то положении, а тогда кабак к самому рылу подплывет : "Выкушайте, ваше благородие"...    – Как же вы устроите кабак на воде собственно?    – А очень просто-с ... От земства выхлопочу пособие за изобретение, а там сенат привилегию даст – вот и кабак готов . Надо же и мне чем -нибудь жить... Прежде трехрублевыми бумажками трубку раскуривал , а нынче волка ноги кормят . Настоящую фабрику сгоревших от вина заведу, и медаль выдадут ... ха-ха!..    – А душевное зеркало?    Палач взглянул на меня своими остановившимися глазами и нахмурился: очевидно, мой вопрос был невпопад . Мы удили несколько времени молча.    – Что душевное зеркало... душевное зеркало – особь статья,– задумчиво заговорил Палач , глядя в сторону.– Ежели бы из вас печенки выняли или вот этак на крючок посадили, как червя – как вы насчет этого понимаете?    – Скверно в том и другом случае...    – То-то вот и есть,– как -то обрадовался Палач .– А без душевнаго зеркала еще хуже... Было душевное зеркало, все в него как на ладонке видно, а тут вдруг не стало. Темнота... дворянство... А кто же работать будет ... а?.. Кто начальству повиноваться? Кто по острогам будет сидеть?.. Плачут о вас , о дворянах , палки-то... давно плачут ! Погодите, только найти бы мне душевное зеркало, показал бы я им , откуда ноги растут ...    Палач дико захохотал , как хохочут трагические актеры. Он был прав : ничего нет хуже, как потерять "душевное зеркало" и вместе с ним всякую надежду когда-нибудь скова найти.

IV.

   В Черемшанском завод мне привелось прожить целое лето. В августе началась скверная дождливая погода, значит , наступила пора уезжать. Назначен день и час от езда, чемодан уложен . Ничего нет хуже этого неопределеннаго положения, которое остается до вырешеннаго от езда, когда ничем не можешь заняться и вообще чувствуешь себя прескверно. Наконец и лошади поданы, садишься в экипаж – слава Богу, поехали. Грязь по колено, повозка грузно оседает в раз езженных колеях , лошади с подвязанными хвостами уныло шлепают копытами по разведенной, как кисель, грязи. А с сераго, печальнаго неба так и сыплется мелкий, как водяная пыль, безпощадный и всепроницающий дождь, который зарядил надолго. Одним словом , настоящее ненастье, которое нагоняет тоску даже на свиней.    Повозка спускается с горы, где стоит церковь, на плотину, катится мимо заводской конторы, направо мелькают ряды дрянных деревянных лавок , составляющих в совокупности "базар ".    – А-ах , ешь тебя волк !..– ругается ямщик , осаживая тройку.    Начинается медленное слезание с козел , еще более медленное хождение вокруг экипажа, чесание в затылке, крепкия русския слова сквозь зубы, и в результате оказывается, что старый изгоревший ременный тяж лопнул .    – Не ворочаться же назад ,– протестую я.    – Пошто ворочаться... На вот !.. Еще умный тяж -от был , вишь, догадался, где лопнуть, супротив самаго базара... Веревочку надо будет прихватить, вашескородие, живой рукой оборудуем !..    Под езжаем к крайним лавкам и останавливаемся. Экипаж окружают прасолы и приказчики, качают головами, хвалят умный тяж , бранят кучера, дают советы и т. д. Коренника выпрягают , и начинается безконечное налаживание варовиннаго тяжа; торгашам делать нечего, и она принимают самое деятельное участие в этой работе. Я смотрю от -нечего делать но сторонам . У одной лавки играют двое в шашки, у другой седой старик с хлыстом гоняется за голубями, вообще тоска и скука смертная, и всякий старается как -нибудь убит ненавистное время. Покупателей нет , но дома делать тоже нечего – вот и сидят . На выручку умирающей от тоски публики из -за угла появляется Палач , и сейчас же начинается травля.    – Жирно с ел ... жирно с ел !..– кричит седой старик , гонявший голубей.    Палач устал , продрог , вообще измучен и едва вытаскивает из липкой грязи свои голыя ноги, так что едва отвечает на задиранье легкой руганью и каким -то рычаньем . Но с этот момент с другой стороны торопливой походкой приближается Борька и, конечно, несет шапку в руке. Два дурака разом – это уж целое спасение от гнетущей всех тоски. Как над всеми блаженненькими, над Борькой все любили проделать какую-нибудь веселенькую штучку, без чего русский человек как -то не может обойтись, хотя и питает большую слабость ко всем блажным и тронувшимся. Над Борькой потешались те же самые люди, которые заботились о нем . Но больше всего ему доставалось на рынке от заводских торгашей, сходивших с ума от безделья: здесь первым делом , конечно, выучили Борьку пить водку, ругаться непечатными словами и т. д. Разсердить Борьку было довольно трудно, но если он выходил из себя, то лез драться к первому встречному с пеной у рта. Обыкновенно, как все тронутые люди, Борька "стервенился" из -за сущих пустяков , что и было особенно любопытно базарным Иванычам .    – Палач , Борька украл твое душевное зеркало!..– послышались натравливанья с нескольких сторон разом .    Палач как -то жалко моргает своими остановившимися глазами и, повидимому, не имеет никакого желания травить Борьку; он в своих отрепьях походит на ошпаренную когда-то веселым поваром бездомную уличную собаку, у которой один бок совсем голый, а на другом шерсть торчит скатавшимися клочьями.    – Борька, на твое место управителем сделали Палача...– травят с другой стороны Борьку.    Но блажные слишком промокли и устали и не поддаются на закидываемую удочку. Тогда седому старику, забавлявшемуся голубями, пришла счастливая мысль.    – Эй, ребята, перенесите-ка вот решетку в ту вон лавку,– просит он блажных .– По колачику дам за работу...    Дело не трудное, потому что в решетке лежит всего несколько мешков из -под муки. Блажные немного поломались, но потом согласились, что и было нужно. Не успели они отойти с решеткой десяти шагов от лавки, как седой старик закричал :    – Борька, а Борька... ведь Палач -то надувает : ты один несешь решетку, а он так идет ...    Борька остановился и вопросительно посмотрел на своего партнера: остроумная мысль никак не укладывается в его затемненном мозгу, и он , видимо, начинает подозревать Палача в мошенничестве. Вдобавок Палач улыбается самым нахальным образом .    – Иваныч , нехорошо... приказываю...– бормочет Борька и трогается в путь, но его опять останавливают .    Начинается настоящая травля. Блажные сначала спорили, потом принялись ругаться и кончили жестокой дракой, покатившись к удовольствию публики прямо в грязь. На меня эта сцена произвела самое тяжелое впечатление: около пустой решетки валялись в грязи с неистовым ревом две половинки отошедшаго в вечность крепостного уклада...    Остается вопрос : навсегда ли миновало время людей, потерявших свое "душевное зеркало" в той или другой мере? Полагаю, что нет , по крайней мере, это верно для мудреной заводской жизни, где на каждом шагу такая масса противоречий... Конечно, героическия времена заводской каторги канули в вечность, но, с другой стороны, мимоидущее время, чреватое всяческими сюрпризами, несет много новых бед и зол . Но об этом в другой раз .       1885 г.