Текст книги "Живая вода (Рассказы)"
Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
– Почему же именно баб? – полюбопытствовал доктор.
– А уж я этого не могу знать!.. В газетах всегда убитых молоньей баб печатают.
Дамы обиделись за слово «бабы», а старичок не понимал и улыбался самой добродушной улыбкой. О. дьякон тоже припомнил несколько случаев, когда людей убивало молнией, а Иван Васильич для иллюстрации к замечанию купца прибавил:
– Тоже вот, например, я знаю несколько случаев когда молнией убивало коров, а быка ни одного.
Это уже было окончательно обидно для дам, и некоторые поднялись из-за стола. Доктор постарался поправить неудобный разговор.
– Многоуважаемый, ведь это понятно само собой, – я говорю о коровах. – Ведь в стаде коров в пятьдесят штук приходится всего один бык. Что касается того, что молнией убивает чаще всего женщин, то это опять понятно. Грозы бывают летом, а мужчины, в данном случае мужики, все в поле, а дома остаются бабы. Постройки, хотя и невысокие, все-таки притягивают к себе молнию… Вот вам и объяснение.
– А я замечал, что молнией никогда не убивает собак и кошек, – говорил о. дьякон. – Весьма странно, доктор…
– Ну, уж этого я не могу объяснить, – ответил доктор, разводя руками. – Этак мы дойдем до тараканов и комнатных мух.
Разговор о грозе кончился, и мы отправились отдыхать по своим номерам, хотя и странно было говорить: отдыхать, потому что, кроме доктора и Карла Карлыча, по целым дням никто ничего не делал.
– А хорошо… – думал вслух Иван Васильич, стараясь поудобнее улечься на своей кровати. – Право, хорошо!.. Я не понимаю, зачем так волнуется наш Карл Карлыч, Вот я, – я всего несколько дней, как пью воду, а уж чувствую себя гораздо добрее.
– Я невольно засмеялся, но Иван Васильич продолжал развивать свою мысль.
– Нет, серьезно говорю: добрее. Вы понаблюдайте за собой и убедитесь, что я прав.
– Как же я могу в этом убедиться, т. е. в том, что сделался добрее?
– А очень просто… Вчера вы легли вечером и сейчас же заснули, а я долго не мог заснуть. Лежу, и сам здоров, а заснуть не могу. Ну, раздумался о том, о сем… И что же бы вы думали, припомнил какой случай: возил нынче зимой мне мужичок дрова, и я его обидел. Так, за здорово живешь, обидел… Разгорячился и обругал его, а он стоит передо мной, снял шапку и смотрит на меня такими жалкими глазами. Ведь, разве хорошо обидеть бедного человека? Вот я и раздумался. Бедный такой мужичонко, и лошаденка у него самая дрянная, а ведь он семью кормит, вытянулся на работе.
– При чем же тут Солонец?
– А вот при этом самом… да. Отчего я раньше этого не подумал? А тут лежу, и сделалось мне совестно, так совестно… Думаю: как только приеду домой, сейчас разыщу этого мужичонку и… Одним словом, сниму с себя грех, чтобы совесть не мучила.
Иван Васильич хотел еще что-то сказать и даже раскрыл рот, но в этот момент в нашем коридоре послышался такой отчаянный вопль, что мы оба вскочили с своих постелей.
– Мальшики!.. Мальшики!! О, мальшики!!!
– Это Карл Карлыч бунтует… соображал Иван Васильич. – Не даром давеча доктор говорил, что он устроит штуку.
Когда мы выскочили в коридор, нашим глазам представилась такая картина: в глубине коридора стояли два англичанина с трубками в зубах, бесстрастные и неподвижные, как два истукана; ближе к нам стояла худенькая польская дама, за спиной которой прятались ее воспитанники. Перед ней стоял Карл Карлыч, возбужденный, красный, неистовый, с поднятыми вверх кулаками.
– Я вам не позволю убивать детей! – кричала худенькая дама, тоже поднимая руки. – Наконец, вы забываете, что я дама, и что кричать так на меня доктор вам не позволит… да…
– Ваши мальшики стучал мой дверь!! – неистово выкрикивал Карл Карлыч. – Мой работал, а мальшики мне мешал… Мальшики стучал мой дверь… О, я их буду убивать, ваши мальшики! Вот так: крак! Кнакс!!. Трах…
Карл Карлыч энергичными жестами показал, как он уничтожит двух маленьких польских шалунов. В этот критический момент показался в конце коридора доктор.
– Многоуважаемые, успокойтесь! – кричал он на ходу задыхаясь. – Карл Карлыч… мадам… ради Бога! что такое случилось?
На шум выскочил о. дьякон, седенький купчик, какие-то две дамы, приехавшие только вчера, – одним словом собралась публика.
– Я дама, а он хотел убить моих детей, – объясняла польская дама, задыхаясь от волнения. – Да, вот все это слышали… Он и меня убьет, а я дама.
– О, мальшики!! – неистово вопил Карл Карлыч. – Мой работал… мой никому не стучал дверь…
Доктор, не тратя напрасно слов, схватил Карла Карлыча под руку, и силой утащил его в его номер. Полька с своими воспитанниками моментально скрылась, как наседка, которая прячет цыплят от ястреба. Англичане постояли, очевидно ожидая еще нового представления, и потом величественно ушли в свой номер. О. дьякон зашел в наш номер и, чтобы поделиться впечатлениями проговорил:
– Мальчики, конечно, не правы, но и Карл Карлыч потерял всякое душевное равновесие… Вообще, нехорошо.
Все номера разделялись между собой тонкими дощатыми переборками, и слышно было все, что делалось в соседних номерах. Голос Карла Карлыча разносился по всему коридору. Он страшно неистовствовал и говорил, что-то, вероятно, очень обидное по адресу «дам с мальшики».
– Многоуважаемый, успокойтесь, – уговаривал его доктор. – Выпейте стакан воды…
– Вы меня принимаете сумасшедший человек, который бежал на клиники?
– Нет, вода успокаивает, многоуважаемый!..
– Пусть ваш дам с мальшики пьет вода, пусть вся река пьет… О, если бы она не был дам… да… Я… я сказал бы ей, как честный баварец: ти – дурак!!..
Докторский спокойный голос подействовал, как вода, и Карл Карлыч вдруг начал стихать.
– Ведь у вас в Баварии, многоуважаемый, есть свои дети, а все дети любят пошалить…
– О, большой шалун!..
– Вот видите, многоуважаемый… Если уж баварские дети шалят, то русские все шалуны. Ведь они вырастут большими и тогда не будут стучать в двери чужих комнат. Так?
– Зачем я люблю дети, доктор? А они мне дают на нервы…
В голосе Карла Карлыча вдруг послышались слезливые ноты. Доктор что – то говорил вполголоса, а потом было слышно, как он наливал воду в стакан.
– Он плачет? – удивлялся о. дьякон.
– Кажется… У него истерический припадок.
– Мне, знаете, он нравится… добрый он в сущности и детей любит…
Посмотрев в окно, Иван Васильич проговорил:
– А гроза-то будет… Очень хорошо… После грозы вся земля точно вздохнет. И всем делается легко…
VI
Вечером действительно разразилась гроза, одна из тех буйных гроз, какие бывают только в горах и в подгорных местностях. Наша компания собралась на террасе, за исключением Карла Карлыча.
– Он теперь лежит в постели и голову спрятал под подушку, – объяснял доктор. – Страшно боится грозы…
– И дамы все попрятались по своим номерам…
Из нашей компании, вероятно, многие побаивались грозы, а в том числе и я. Не то чтобы страшно, а неприятно. Если кто совершенно не боялся грозы, так это о. дьякон. При каждом всполохе молнии он шептал:
– Хорошо… Въявь чудо… Глагол небесный.
– И грешная душа растет, – прибавлял Иван Васильич. – А я побаиваюсь грозы, особенно, когда один. На людях не так страшно…
Гроза разразилась с жестоким ливнем. Перед особенно сильными ударами грома дождь на несколько секунд стихал, точно сознательно подготовляя световой и звуковой эффект. И действительно, получалась редкая по своей красоте картина: из окружавшей тьмы на одно мгновение всполохом молнии выхватывалось громадное пространство – и река, и деревня за рекой, и далекие поля. Все было ясно до мельчайших подробностей. После каждого всполоха молнии, тьма делалась еще темнее, видимый мир точно проваливался в бездну, а вместе с ним в этой тьме исчезал и человек с его большим страхом за свое маленькое ничтожество. Древние слышали в грозе разгневанный голос своих богов, и мы прислушиваемся к этому голосу с мистическим страхом, не смотря на все наши знания.
Гроза продолжалась часа полтора. Истомленная зноем земля была напоена целительной влагой, омыт был каждый листочек, напилась воды досыта каждая травка. Гроза умчалась. Реже и реже доносились громовые раскаты, точно залпы отступавшей неприятельской армии. Из лесу потянуло смолистым ароматом и запахом лесных цветов и засвежевшей травы.
– Господа, я есть хочу… – неожиданно заявил доктор, что вызвало общий смех. – Собственно, ужин прошел, но мы добудем каких-нибудь холодных закусок. Кстати нужно добыть Карла Карлыча… Храбрый «золдат», наверно, лежит еще под подушкой.
Появление головы Карла Карлыча в окне его номера вызвало общее оживление, точно он совершил какой – то необыкновенный подвиг.
– О, я получил такой страх… – точно оправдывался честный баварец.
– Ну, что же, дело прошлое, – говорил доктор, помогая Карлу Карлычу вылезти из окна. – А вы, многоуважаемый, будьте паинькой и не станете больше капризничать…
Доктор подхватил его под руку и повел вниз, в столовую. Карл Карлыч немного конфузился за свой давешний скандал, а потом хитро подмигнул и проговорил:
– Весь дом спит, и мальшик спит… Нам останется больше места за столом.
– Какой вы эгоист, Карл Карлыч… – корил его доктор.
В столовой мы провели время очень весело, главным образом благодаря поставленному не в урочный час самовару. Для сибиряков самовар – все. Особенно развеселился Карл Карлыч и даже спел какую-то студенческую песню, причем почему-то снял пиджак.
– Иначе песня не выходит… объяснял он.
Когда пробило двенадцать часов, доктор спохватился.
– Многоуважаемые, что же это такое: ведь вы больные и давно должны быть в своих постелях. Карл Карлыч, о. диакон, отправляйтесь спать.
Это была счастливая мысль, и все с веселым галдением, как выпущенные из класса школьники, разбрелись по своим номерам.
Мы спали по-деревенски, с открытым окном. Иван Васильич как лег, так и заснул. Я не был настолько счастлив и несколько времени ворочался в своей постели, а когда начал засыпать, – меня разбудили осторожные шаги по террасе. Это шагал наш бессонный о. дьякон, которого растревожила гроза. Потом послышался осторожный разговор вполголоса. Я узнал голос Карла Карлыча.
– Так чудо, о. дьякон?
– Великое чудо, Карл Карлыч… А всякое чудо сокрыто от нас. Возьмите хоть наш Солонец. Ну, стоит камень – только. Мало ли камней на свете и каменистых гор, а тут Господь из камня источил живую воду. Откуда она берется, как образуется в каменистых недрах? Так и с людьми бывает… Да. Ведь в каждом человеке есть живая вода, потому что есть душа, но не у всякого она прорывается наружу. Почему, например, мы все любим не только своих детей, но и чужих?
– Я очень люблю мальшика.
– Это все равно, Карл Карлыч… Мы, большие люди, любим в детях утраченную нами невинность. «Будьте как дети», сказал Учитель.
Пауза. О. дьякон делает по террасе несколько шагов. Слышно, как Карл Карлыч угнетенно вздыхает, а потом начинает торопливо говорить, точно боится, что не успеет высказать всего. Да, все высказать вот в эту чудную летнюю ночь, когда все освежилось промчавшейся грозой, когда, как говорил давеча о. дьякон, душа растет.
– Да, да… это хорошее русское слово: чудо.
– Внутреннее чудо, Карл Карлыч…
– Вот именно. Сидим мы с вами ночью на террасе… да… Вы русский дьякон, я немецкий инженер и бывший золдат. А мысли и чувства у нас одни… Представьте себе, вот сейчас сколько миллионов детей спит – белокурых, русых, рыжих, черноволосых, и сколько любви сосредоточено около их кроваток. Ведь нет ничего трогательнее, когда ребенок засыпает, – все равно, к какой бы нации он ни принадлежал, – и вот взрослому и сильному человеку хочется его приласкать, прикрыть, защитить. Да? Давеча я ссорился с этими шалунами, а теперь они спят, и я с удовольствием расцеловал бы их. О, я всех люблю… И мне кажется, что со временем люди будут так же любить всех людей, как сейчас мы любим только детей. Я глубоко убежден, что такое время настанет…
– Да, Карл Карлыч… И тогда мы сами превратимся в детей, по чистоте своих мыслей и чувств.
КУКОЛЬНЫЙ МАГАЗИН
Рассказ
I
а Гороховой улице, недалеко от Садовой, лет двадцать существовал часовой магазин, но хозяин-старик умер, а наследники не пожелали продолжать дела, и на большом зеркальном окне появилось объявление, что магазин сдается. Место было бойкое, почти центр Петербурга, и явилось много желающих его снять. Приходили, осматривали и уходили, – кому дорого, кому неудобно. В числе других пришел седой, сгорбленный старичок с молодой девушкой. Они подробно все осмотрели и остались довольны.
– Нам с тобой, Катя, будет здесь хорошо, – объяснил старик. – Для тебя будет комнатка и для меня и для мастерской… Положим, эти комнаты выходят окнами на двор, но всем деревни не выберешь… Главное, что место самое бойкое.
– А не дорого, дедушка? – спрашивала девушка.
– Ничего, как-нибудь справимся. По нашему делу самое главное – место…
Катя была настоящей русской девушкой: русоволосая, с круглым румяным лицом, с добрыми карими глазами. Она не была родной внучкой, а выросла приемышем.
– Да, отлично… – повторял старичок, прикидывая что-то в уме.
– А где ты денег возьмешь, дедушка?
– Денег? Хе-хе… Все денежки, милая, вот у таких старичков, как я. Молодые-то не умеют их беречь, а старички копят да копят… да. Теперь первое дело – вывеска. Надо что-нибудь такое веселенькое, чтобы и видно было издали, и чтобы тянуло каждого в магазин… У меня уж есть на примете один мастер. Он устроит…
Вывеска появилась ровно через неделю и, действительно, обращала на себя внимание публики. Она была голубая. Золотыми буквами вверху было написано: «Андрей Иваныч Пастухов и К0», а под этим – «Игрушки и починка кукол».
– Дедушка, какая же у тебя компания? – спрашивала Катя.
– А про себя-то ты и забыла? Хе-хе… Знаешь, это как-то важнее выходит: «Андрей Иваныч Пастухов и компания». Я тебя в следующий чин произведу: раньше ты была просто Катя, а теперь будешь Катериной Петровной… Хе-хе!.. Ловко придумано? Это тоже для важности… Катями горничных зовут, а ты теперь будешь купчиха.
Девушка даже покраснела от смущения, хотя дедушка и любил пошутить. Он был такой добрый и всегда улыбался.
– Ну-с, Катерина Петровна, главное сделано, – болтал старик. – А теперь милости просим, почтеннейшая публика…
Новый магазин наполнился игрушечным товаром как-то сразу. Появились деревянные сундуки, коробья, ящики, свертки, корзины. Все это распаковывалось, и на Божий свет появлялись самые удивительные вещи. Первым появился на окне клоун с медными тарелочками в руках.
– Наконец-то… – весело проговорил он, хлопая тарелками. – Ух! Как я устал лежать без всякого движения! Целый год пролежал в темном ящике… Положим, кругом была солома, но все-таки ужасно скучно… Главное, не видать своих соседей, и не с кем слова сказать.
Оказалось, что соседи по ящику были самый интересный народ. Араб в красной курточке, две лошадки, Ванька-встанька, десятка два кукол, две роты деревянных солдатиков, бумажный медведь, паяц, прыгавший утенок, трубочист, спеленатый ребенок, зеленый попугай… Все были рады, что, наконец, освободились из своей тюрьмы.
– Давайте, познакомимтесь, господа, – предлагал клоун. – А то мы и говорить разучимся…
Все были рады знакомству, особенно куклы.
– Магазин, кажется, ничего… – говорил трубочист. – Хотя бывают и лучше.
– А ты видел?
– Сам-то не видал, а рассказывали другие трубочисты…
– Отличный магазин, господа… А главное – такое громадное окно. Все нас видеть будут… Очень интересно! Пусть все любуются…
Клоун, очевидно, любил поговорить и, как все говоруны, не умел слушать того, что говорят другие. Среди веселой кукольной компании упорно молчал один толстый немец в желтом фраке и зеленом жилете. Он даже отвернулся от болтуна-клоуна и проговорил:
– Пфуй!.. Все он врет…
– Кто врет? – послышались нетерпеливые голоса.
– И клоун врет, и трубочист врет, – спокойно ответил немец. – Откуда они могут знать, какие бывают магазины?.. А я вам скажу… да… Они попали сюда не прямо из мастерской, а сначала побывали где-нибудь в починке…
– А ты откуда это узнал, что кукол отдают в починку? – зараз спросили клоун и трубочист. – Эге, значит, и ты тоже побывал в починке, Карл Иваныч… Ну, признавайся?
– Что же, я не спорю… да… – бормотал Карл Иваныч. – Меня немножко, того… почистили… Я люблю аккуратность и чистоту. Раньше у меня был красный жилет, а теперь зеленый… да… и башмаки теперь совсем новые…
– Если на то пошло, так и мы тоже побывали в переделке… – признались трубочист и клоун. – Трубочисту приделывали новую ногу… Что же из этого? Не все ли равно хозяину?
– Нет, не все равно! – спорили куклы. – Это обман, а обманывать не хорошо. Почему вы молчали, когда хозяин вас покупал за новых?
– А не мое дело… – спокойно ответил Карл Иваныч. – Ведь не я покупал себе хозяина, а он покупал меня, он и должен был смотреть в оба.
– Все-таки, Карл Иваныч, вы притворялись новой игрушкой!.. Ах, как это нехорошо!.. У вас живот набит паклей, и одна нога короче, а вы делаете вид, что вы настоящий немец… Конечно, наш хозяин добрый человек и верит вам, а все-таки не хорошо.
– Ну, мы потом разберем, что хорошо и что не хорошо… – спокойно говорил Карл Иваныч. – Всякий должен это знать прежде всего про себя, а потом говорить о других…
В ответ послышался из угла, где были свалены в одну кучу дешевые игрушки, чей-то грубый смех, а потом громкий голос:
– Братцы, не верьте хитрому немцу: обманет.
Все оглянулись. У Карла Иваныча даже нос покраснел от злости.
– Я… я… значит, я обманываю… а?!.
– А кто первый осудил других? – продолжал грубый голос. – Э, брат, так не годится…
Это говорил дворник в белом фартуке и с метлой в руках. Он стоял все время в углу и терпеливо слушал общую болтовню, пока не возмутился хвастовством немца. Лежавшие на окне в коробках дорогие куклы посмотрели на него с презрением и зашептались.
– Фи, русский мужик!..
– И он еще разговаривает?!.
– Какой невежа!..
– Благодару к вам, фрейлен, – говорил Карл Иваныч, шаркая ножкой. – А впрочем, не мое дело… В сущности, виноват наш хозяин, который собрал в одной комнате слишком разнообразное общество. Можно ожидать всего… да… Мужик всегда нагрубит, и, кроме того, от него воняет дегтем. Я ведь ни слова не сказал, что все мужики… как это сказать повежливее? Да, я ничего не сказал, что они все глупые, невоспитанные и грубые люди…
Карл Иваныч умел говорить долго и красноречиво, хотя по временам и перевирал русские слова.
Все куклы как-то сразу разделилась на богатых и бедных, вернее сказать, – на дорогих и дешевых. Особенно это было заметно между куклами-женщинами. Куклы с фарфоровыми головками, умевшие закрывать глаза, а особенно те, которые умели говорить «папа» и «мама», совсем не желали смотреть на простых кукол с бумажными головами, в дешевеньких ситцевых костюмах. Особенно важничала французская десятирублевая кукла с рыжими волосами. Она была в настоящем шелковом платье и в шляпе с пером.
– У меня одна надежда, что я когда-нибудь вырвусь отсюда, – повторила она со вздохом, закатывая большие, черные глаза. – Конечно, меня купят порядочные люди, т. е. люди богатые… Говоря между нами, наш хозяин хотя и добрый человек, но я очень сомневаюсь, чтобы он понимал что-нибудь по-французски. И вообще он получил не совсем хорошее воспитание… да…
– А по-моему дело гораздо проще, мамзель, – перебил ее бесцеремонно клоун. – Его в детстве, вероятно, часто били по голове палкой… Очень неприятно, когда бьют по голове палкой. Я это испытал, когда учился своему ремеслу… Нет ничего труднее, как быть клоуном, потому что должен постоянно притворяться перед публикой веселым.
Этот спор прекратился, когда в магазин вошел Андрей Иваныч с новыми покупками.
II
Хлопот по устройству магазина хватило ровно на две недели. Кроме магазина нужно было устроить жилые комнаты: одну Андрею Иванычу, одну Катерине Петровне, кухню и мастерскую. Последняя заменяла и столовую. Мебель была простенькая, комнаты маленькие, и приходилось выгадывать каждый уголок.
– Ничего, устроимся, – думал вслух Андрей Иваныч. – Много ли нужно места живому человеку, Катерина Петровна?
Девушка заведывала всем хозяйством. Она наняла дешевенькую кухарку и сама учила ее, как готовить, сама ходила покупать провизию. Нужно было рассчитывать каждую копейку. Капиталов у дедушки осталось немного, хотя он и не жаловался. Маленькая комнатка Катерины Петровны выглядела даже нарядно, благодаря дешевеньким кисейным занавескам, дешевеньким цветам на окнах, дешевенькому туалету и дешевеньким картинкам на стенах.
– Совсем отлично, Катерина Петровна, – хвалил ее Андрей Иваныч, причмокивая. – Как в лучших домах…
Больше всего времени, конечно, заняло устройство магазина, где нужно было устроить витрины с товаром, сделать выставку в окне, разложить товар подешевле по полкам и т. д.
– Главное, чтобы у покупателя глаза разбегались, и дух захватывало, когда он войдет в магазин, – рассуждал Андрей Иваныч.
– Дорогой и мелкий товар, дедушка, мы в витринах разложим, чтобы не пылился, а дешевый расставим по полкам.
– Так, так, Катерина Петровна, – соглашался со всем дедушка. – Умница ты у меня…
Когда дело дошло до устройства выставки товара в окне, дедушка и внучка чуть не поссорились. Андрей Иваныч устроил все сам и позвал внучку полюбоваться своей работой.
– Хорошо… а?
Девушка посмотрела на его работу и только покачала головой.
– Не хорошо? – удивился старик.
– Да, не совсем, дедушка…
– Вот тебе раз!.. Благодарю, не ожидал… Впрочем, что я тебя спрашиваю: ты еще просто девчонка я ничего не понимаешь.
– Нет, понимаю…
– Нет, не понимаешь!..
Старик даже обиделся. Хлопотал, старался, работал, и вдруг: не годится.
– Дедушка, вы не обижайтесь, – уговаривала его девушка. – Вот вы выставили на самом видном месте дорогую французскую куклу, а платье на ней и выцветет от солнца.
– Ну, положим… гм… пожалуй…
– Мы ее отодвинем в сторонку, где с улицы видно, а солнце не хватает. Потом вы расставили оловянных солдатиков, а их с улицы и не видно… Только будут напрасно место занимать.
– Ну?
– Потом… Одним словом, позвольте мне все устроить самой, а потом посмотрите с улицы.
– Будем посмотреть, как говорят русские немцы. А все-таки ты ничего не понимаешь… – решительно ничего! Просто – дрянная девчонка, которая вздумала учить старика. А курицу яйца не учат… да…
Теперь уж обиделась Катерина Петровна. Даже слезы на глазах показались. В самом деле, за что дедушка называет ее дрянной девчонкой? Скрепя сердце, она принялась за работу, и через полчаса выставка в окне была готова. Андрей Иванович надел пальто и шляпу и вышел на улицу. Он три раза прошел по тротуару – сначала быстро, потом потише, а потом уже совсем тихо.
– Ничего… У Катерины Петровны, действительно, того… есть вкус… – бормотал он про себя. – А ну-ка перейдем на другую сторону.
И с противоположной стороны улицы выставка в окне ничего не потеряла. Особенно хороши были зеленый попугай, трубочист и толстый немец Карл Иваныч. Совсем живые…
Разные блестящие погремушки тоже были недурны.
Вернувшись в магазин, старик молча расцеловал внучку.
– Да, да, есть вкус, а в нашем деле это целый капитал… – бормотал он. – Женщины, вообще, умеют сделать из пустяков что-то такое… этакое, вообще, одним словом.
Мир был восстановлен. Пришлось старику покориться, хотя, несмотря на всю свою доброту, он любил делать все по-своему.
– Если бы я был помоложе, так лучше твоего сделал бы, – оправдывался он. – Глаза у меня притупились… да… Зато вот ты попробуй-ка починить куклу!.. Ага, не умеешь?.. Тут, братец ты мой, нужно вот в этом магазине кое-что иметь. Да…
Андрей Иваныч довольно выразительно постукал себя по лбу пальцами. Девушка и не думала спорить с ним, счастливая своей маленькой победой. Она так любила своего дедушку…
– Да, умный я человек, – в этом вся беда, – бормотал Андрей Иваныч. – Все могу понимать… Значит, что и к чему относится. Другие-то ходят и запинаются, а я на два аршина под землей вижу… Да-с!..
Когда все было, наконец, устроено, оставалось только ждать покупателя. Ведь интересно, кто первый придет… А покупатели уже давно облепили окно, точно воробьи, но, к сожалению, у этих покупателей совсем не было денег. Все это была та беспризорная уличная детвора, которая ютилась по чердакам и подвалам. Андрей Иваныч невольно любовался этими детскими личиками, жадно прилипавшими к зеркальному стеклу окна, не жалея носа, превращавшегося в какую-то белую лепешку. Десятки светлых детских глаз с жадностью рассматривали разложенные на выставке сокровища. К сожалению, полных и розовых, как куклы, детей здесь не было. Большинство были такие худенькие, бледные, заморенные. Эта детвора по-своему ценила разложенный в окне товар.
– А из чего сделан у немца живот? Вот бы посмотреть…
– Куклу бы распороть… Что у нее под платьем?
– Я знаю, – под платьем спрятана другая кукла…
– А вот и врешь: она вся деревянная, а руки и ноги на ниточках…
Ребятишки спорили, толкались и смеялись.
– А хозяин-то тоже походит на старую куклу… У него и зубов нет, а глаза, как у галки.
– Он богатый…
– И, вероятно, очень добрый… Все добрые люди дарят детям игрушки.
С «первым покупателем» вышла целая история. Сначала явился запыхавшийся мальчик, оборванный, грязный, бросил на прилавок три копейки и сказал:
– Французскую булку в три копейки… Только хозяин просил, чтобы получше.
– Здесь, милый, не булочная, а игрушечный магазин, – объяснил огорченный Андрей Иваныч. – Разве не видишь, что в окне разложены игрушки? Потом и на вывеске прямо написано…
– Я не грамотный, – оправдывался мальчик. – А потом перед праздниками во всех булочных на окнах игрушки… потом меня послали сюда из табачной лавочки…
– Ага! Понимаю.
Табачная лавочка была недалеко. Там, между прочим, тоже продавались игрушки, и хозяин хотел посмеяться над новым игрушечным магазином, который будет отбивать у него покупателей.
– Катерина Петровна, этот табачник будет делать нам неприятности, – объяснил Андрей Иваныч.
– За что же, дедушка? Мы, кажется, ничего дурного ему не сделали…
– Как тебе сказать… Ведь тебе тоже было бы неприятно, если бы напротив нас открылся другой магазин игрушек? Это называется, милая, конкуренцией…
Предсказания Андрея Иваныча сбылись. Вторым покупателем явилась простоватая деревенская девушка с жестянкой для керосина, потом опять мальчик, спрашивавший на пятачок ваксы, и т. д. Очевидно, всех их подсылал хозяин табачной лавочки.
– Дедушка, он совсем злой, этот табачник, – жаловалась девушка.
– Нет, Катерина Петровна… Просто, всякий хочет заработать свой кусочек хлеба, и, конечно, обидно, когда его вырывают у тебя прямо из-под носа…
– И все-таки не понимаю, дедушка… Если бы рядом с нами открылся другой игрушечный магазин, конечно, мне это было бы неприятно, но это еще не значило, что я должна была делать неприятности его хозяину.
– Вот это верно, Катерина Петровна. Самое главное, чтобы мы кого-нибудь не обижали… да… самое главное!..
Но табачник не унимался и подослал какого-то пятилетнего мальчугана, который принес в починку лошадку, у которой не было ни хвоста, ни гривы, ни ног.
– Почините лошадку… – серьезно просил он.
Андрей Иваныч даже расхохотался. Очень уж милый был мальчуган. Добрый старик взял безногую лошадку, осмотрел ее и, покачав головой, проговорил:
– Да, тут была серьезная работа… ха-ха!.. Даже и живот распорот… Вот что, мальчуган, так как ты у меня первый покупатель, то я тебе подарю совсем новую лошадку.
Он достал с полки лошадку и передал мальчику.
Он достал лошадку и передал мальчику.
Тот схватил подарок и, не поблагодарив, опрометью бросился из магазина. А Андрей Иваныч стоял и смеялся.
– Катерина Петровна, это обычай у старинных торговцев: первому покупателю что-нибудь подарить.
Счастливый первый покупатель убежал из магазина, оставив безногую лошадку на прилавке.
III
Покупатели явились как-то разом, один за другим. Конечно, продавались, главным образом, дешевые игрушки. Дедушка и внучка как-то сразу привыкли именно к своему дешевому покупателю.
– Это наши кормильцы, Катерина Петровна, – говорил старик, показывая на полку с дешевым товаром. – Дорогой-то покупатель пойдет не к нам, а на Невский, в дорогой магазин. Дорогие игрушки, конечно, нужно иметь, но только так, для выставки.
Лучше всего шла починка кукол. Андрей Иваныч склеивал какими-то составами расколотые головы, вставлял глаза, приделывал руки и ноги, а Катерина Петровна раскрашивала куклам физиономии, завивала волосы и шила разные костюмы из обрезков и лоскутков, которые покупались в модных магазинах. Здесь все шло в дело: и лоскутки всевозможных материй, и ленты, и бахрома, и тесьма, и обрезки кожи, и картон, и цветная бумага. Вообще, работа кипела, и день казался коротким. Андрей Иваныч работал и покуривал свою коротенькую трубочку-носогрейку, а Катерина Петровна шила и мурлыкала вполголоса какую-нибудь песенку.
Андрей Иваныч работал и покуривал трубочку, а Катерина Петровна шила и мурлыкала песенку.
– Вот что нам скажет Рождество, Катерина Петровна, – часто повторял Андрей Иваныч. – Теперь осень, и покупатель случайный, а тогда всем наш товар на елку понадобится. Пожалуй, двоим и не управиться. Придется прихватить постороннего человека…
– Я боюсь, дедушка, если у нас появится кто-нибудь чужой. Стеснять будет… Теперь мы что хотим, то и делаем.
– Да и я тоже не люблю; а не управиться двоим.
– Теперь какой обед приготовим, тот и хорош… А тогда лишняя работа будет – кормить чужого человека.
Андрей Иваныч отличался старческой болтливостью, т. е. любил поговорить вслух и даже думал вслух. Ведь невеселое дело починивать сломанные игрушки, и старик разговаривал с ними, как с живыми людьми. Он постоянно удивлялся, когда ему приносили какую-нибудь изувеченную куклу.
– Ах, ты, братец ты мой, как это тебя растрепали… а!.. Чистая работа, нечего сказать… Живого места не оставили… И какой это изверг естества так тебя обработал?..
Старику казалось, что куклы его понимают, и не раз он даже слышал, как они разговаривают между собой.
– Что-о? – вмешивался он. – Как ты сказала? Головка болит? Ну, как же ей не болеть, когда она вся расколота… А вот мы набьем ее куделькой, да подклеим, да подмажем, да подкрасим, – боль как рукой снимет. Так я говорю? Ну, что ты на меня свои глупые глазенки таращишь? Ах, глупая, глупая!..
Странно, что стоило только Андрею Иванычу вмешаться в разговор кукол, как они сейчас же смолкали, делали совсем глупые кукольные лица и притворялись, что ничего не понимают.
Это даже огорчало доброго старика, и он начинал ворчать:
– Вот починю вас всех, а потом опять ко мне же вернетесь. Так-то… Тут, брат, нечего хитрить. Да… я у вас в том роде, как доктор: ножку вывихнула куколка, – ножку поправим; глазок выпал, – новый вставим; ручка отвалилась, – приделаем новенькую… Хе-хе! Ну, куда вы без меня, без Андрея Иваныча Пастухова? Отец родной я вам всем, вот что, потому что очень уж я добрый человек…
