Текст книги "Миссия России. Первая мировая война"

Автор книги: Дмитрий Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Однажды долгим и тихим вечером конца июня Кирилл вместе с прапорщиком Власьевым объезжал деревни в окрестностях города Броды. По поручению Горста они выехали в разведку вперед батареи версты на три в поисках места для расквартирования людей и развертывания артиллерийских позиций. Все было тихо. Уже который час подряд не слышно было ни орудийных залпов, ни треска пулеметных очередей, ни даже редких выстрелов. Прапорщик и унтер, слегка понукая лошадей, шли на легких рысях и без труда поднялись на вершину холма. На околице большого села, утонувшего в долине среди зелени садов, они увидели разъезд числом до десяти кавалеристов. От подножия холма отряд выдвигался навстречу к ним.

– Бог ты мой, неужели австрияки?! – дрогнувшим голосом воскликнул Власьев и слегка затрясшимися пальцами схватил и прижал к глазам бинокль Горста, висевший у него на груди.

– Не может быть, столько времени их не видно было, – с волнением произнес унтер.

– Похожи на венгерских гусар… Черт их разберет в летней форме с нашивками и галунами. Правда, у иных пики с флажками, – просипел прапорщик, рассматривая мундиры верховых.

– Гусары? С пиками?! – с удивлением спросил Кирилл.

– В прошлом-то веке и не такое было…

– А что на флажках-то? – с нарастающей тревогой вопросил унтер, и, перекидывая левой рукой ружейный ремень через голову, пытаясь не сбить фуражку, стал перетаскивать винтовку из-за спины в правую руку.

– Да не разобрать! Видно, что орленые, но и у австрияков те ж орлы… – сохнущими губами отрывисто отвечал прапорщик, продолжая правой рукой держать бинокль у глаз, а левой машинально вытягивая за темляк шашку.

– Увидали, к нам коней пустили. С рыси в галоп пошли, – прохрипел прапорщик.

Кирилл уже переложил винтовку на левую руку, а его кисть сама непроизвольно передернула затвор. Следом пальцами поправил и прижал к переносице пенсне.

– Оставьте, батенька! У них десять стволов, а у нас полтора. Решето из нас сделают, а потом на пики взденут, – в сердцах промолвил Власьев.

– Я в плен сдаваться не намерен, – упрямо и гордо заявил Кирилл и сжал губы. Сердце у него заныло.

– Зачем же сдаваться? До них немногим менее версты, а до батареи верст около трех. Кони-то у нас добрые. Добежим! – крикнул Власьев, и, разворачивая жеребца, огрел его плетью.

– Гоп, гоп! Пшел! Выноси, родимой!

Кирилл, понукая коня каблуками сапог, последовал примеру прапорщика. Со стороны надвигавшегося разъезда раздалось несколько выстрелов.

– Требуют, чтоб коней придержали! – крикнул Кирилл.

– А вот хрен им выкусить! – проорал Власьев на скаку, показывая унтеру большой красный палец из здоровенного кулака.

Кони понесли весело и легко. У Кирилла повеселело и заиграло на сердце. Сладкое, томное, порой острое чувство азарта, игры со смертью потекло по нервам, засияло в голове. Он вдруг развернулся в седле, вытянул правую руку с винтовкой и дважды выстрелил в сторону разъезда.

– Мальчишка! Начитался Майн Ридов! Чего палить-то? Вдруг свои! – орал ему Власьев, пытаясь перекричать конский топот.

– Я поверху, для острастки! – кричал в ответ Кирилл.

Двое всадников быстро спустились с холма и миновали прохладную и сырую ложбину. Затем кони вынесли их на пригорок, и на противоположном склоне холма они увидели свою батарею, остановившуюся на отдых. Предусмотрительный Горст, конечно же, выставил охранение.

«Вот оно – спасение!» – мелькнуло в голове у Кирилла.

– Наши! – прокричал он.

– Без тебя вижу, сопляк, – пробормотал себе под нос Власьев.

И пяти минут не прошло, как они подрысили к своим артиллеристам. Разъезд не останавливался, и через три-четыре минуты подошел вслед за ними. Теперь уже стало ясно, что это была русская кавалерийская разведка. Горст верхом, в окружении прапорщика, унтера и пятерых артиллеристов, державших винтовки наперевес, встретил старшего. Лихой, молодой кавалерист-улан выехал вперед, махнул рукой и громко скомандовал:

– Разъезд, стой! Сходи с коней! Разрешаю оправиться и закурить…

Послышались шутки и смех. Старший – корнет по званию, – подъехав вплотную к Горсту и рассмотрев звезды на погонах, приложил руку к козырьку фуражки, бойко обратился к командиру батареи:

– Разрешите представиться, господин капитан-артиллерии?

Горст молча кивнул и козырнул в ответ.

– Начальник разъезда корнет граф Самбор-Марноцкий. Произвожу разведку и ищу место для расквартирования полка в окрестностях Брод по приказу комполка ротмистра Мазовецкого.

– Командир первой конно-артиллерийской батареи 7-й кавдивизии капитан Горст. Не знаю вашего командира полка. Вы 7-й кавалерийской дивизии, господин корнет?

– Так точно-с, господин капитан! 7-го уланского Ольвиопольского.

– А что прежний командир полка подполковник… э… э… – промычал Горст, вспоминая малознакомую фамилию.

Конь под корнетом зафыркал и заржал. Тот огладил его по шее, успокоил, отвечая:

– Подполковник ранен. Принял командование ВРИО комполка ротмистр Мазовецкий.

– А что, полк переброшен к Бродам и имеет задачу взять город? – заинтересованно спросил Горст.

– Не знаю точно, господин капитан, – похлопывая по шее своего коня и успокаивая его, отвечал корнет, – но сюда же вслед нам идет или 7-й драгунский, или 7-й гусарский. Вот мы и облюбовали то село за холмом. Хорошее место для отдыха перед боем. А вообще-то, вы, наверное, наслышаны, господин капитан, что наша 7-я кавдивизия по ходу движения на запад передана в подчинения 32-го армейского корпуса 8-й ударной армии?

– Да, мне это известно.

– Потому, господин капитан, и наш, и 7-й гусарский были в резерве наступающих частей последние десять дней. Видимо, в ходе наступления произошла какая-то путаница…

– Да, вероятно. Корнет, по вашему мнению, здесь поблизости есть где-нибудь пригодная высота для обзора позиций противника и доброй артподготовки?

– Есть, господин капитан. Видел, что левее села неплохая высота для вашей батареи. А в селе можно расквартировать людей и поставить лошадей под крышу. А там скоро и наш полк подойдет, места всем хватит, – поделился начальник разъезда.

– Благодарю, корнет, – уже потеплевшим голосом отвечал Горст. – А что за стрельба была там за холмом? – поинтересовался он.

– Мы подумали на ваших людей, что это австрийцы. Дали несколько предупредительных выстрелов. Но они оказались неплохими кавалеристами. Когда же они поскакали на восток, стало понятно, что это наша разведка.

– А мы и так поняли, господин корнет, что вы не австрийцы, – едко заметил Власьев.

– Так зачем же побежали, господин прапорщик? – спросил Самбор-Марноцкий.

– На всякий случай. Береженого Бог бережет, господин граф, – ехидно отвечал прапорщик.

– А зачем стреляли по нас?

– Так, для острастки. Да и оружие проверили, – молвил Власьев и с улыбкой взглянул на Космина.

Кирилл поежился и, сняв фуражку, вытер ладонью холодный пот на лбу и на тулье.

Вечером того же дня большое село, располагавшееся верстах в четырех юго-восточнее Брод, бражничало и гуляло до глубокой ночи. Там и тут слышались веселые голоса, песни, смех. Сильно пьяных не было ни в уланском полку, ни в первой артбатарее. Люди знали, что завтра, скорее всего, придется принять трудный, кровопролитный бой. Многие русские солдаты шли в небольшую деревянную церковку, ставили там свечи и молились. Однако война делала свое дело. Русские солдаты дешево покупали, а то и бесплатно брали и резали мелкий рогатый скот, гусей, кур, варили в котлах горячее. Брали на сеновалах и во дворах и травили для подстилок сено, солому. Жгли в кострах крестьянские дрова, рубили на колья ветви плодоносных деревьев. Крестьянские хаты были полны народом, как постоялые дворы. И там, и тут в печах жарили, варили, парили. Солдаты одним своим постоем без всякого даже злого умысла рушили тихий, мирный, отлаженный веками крестьянский быт: бражничали, соблазняли и вели на сеновал одиноких солдаток, а то и замужних жен, пачкали в хатах, били посуду, ходили по нужде где попало. Война, потому ничего и не жалко. Все так или иначе готовились к наступлению и знали, что им предстоит брать город, получать раны, тягаться со смертью…

А ночью пошел обильный июньский дождь. Через просевшую местами соломенную крышу сарая, в котором расквартировалась часть артиллеристов 1-й батареи, потекло. Костер, разведенный у ворот этой неказистой постройки, залило. Рядовые солдаты, кутаясь в сырые шинели, согреваясь махорочным куревом, крепким чаем, самогоном, сидели в кружок у керосиновой лампы и вели свои нехитрые разговоры. Космину было скучно среди них. Ощущая, что промокли сапоги и портянки, он чувствовал себя неуютно, понимая, что нужно обогреться и просушить обувь.

– Шли бы в хату к господам ахфицерам, вашбродь. Чего вы с нашим братом тут мнетеся? – вымолвил один из старых солдат, обращаясь к Космину.

– Я ведь не офицер, братец, да меня туда и не звали, – отвечал Кирилл.

– Все одно, господин унтер, вы из благородных, образованных, с ими-т одного поля ягода. Завтря, того и гляди, навесють вам ахфицерския погоны…

Космин почувствовал некоторую неловкость, осознавая правоту, сквозившую в словах старого солдата. И ему правда хотелось в хату к офицерам. Но кодекс чести, чувство гордости, независимости и солдатский долг удерживали его среди нижних чинов.

«Ничего, придет еще и мое время», – думал он с надеждой.

Ждать он умел еще с раннего детства, когда остался без отца. Его отец Леонид Михайлович Космин – земский врач, умерший скоропостижно в расцвете сил от разрыва сердца, оставил их – троих малых детей. А его мать, урожденная Анна Жуковская, выйдя замуж за богатого фабриканта в Москве, отдала маленького Кирилла, его старшего брата и сестру в пансионы…

* * *

Ранним жарким июльским утром ударили орудия. Сумасшедшей, шальной скороговоркой залаяли пулеметы, перекрывая одиночные винтовочные выстрелы. С высоты холма, на котором располагалась батарея, Космину были хорошо видны окраина города и дороги, подходившие к нему с севера и с востока. На ближней к батарее восточной дороге разворачивался уланский Ольвиопольский полк, который должен был атаковать австрийские позиции у городской окраины. Противник явно готовился к отпору на этом участке, ибо шрапнели и снаряды рвались беспрерывно и недалеко от расположения полка.

Космин перевел бинокль правее и вдруг увидел, что верстах в трех севернее батареи, огибая высоту, выходит и разворачивается еще одна кавалерийская часть.

– По-моему, наш гусарский полк выходит на позиции, – произнес Горст, внимательно смотревший в бинокль в том же направлении…

– Не иначе, господин капитан, 7-й гусарский, – подтвердил Власьев, переняв бинокль у командира батареи и рассматривая, подходившую кавалерию…

Батарея нанесла по австрийским позициям уже с десяток точных залпов и накрыла их пулеметные гнезда и артиллерию. Изредка откуда-то издалека то одна, то другая австрийская пушка еще пыталась вести артиллерийскую дуэль. Но город уже явно перешел в руки русской кавалерии…

«Шу-уу-уу! Ах-хх!..»

Поток огненного ветра, клубы дыма, комья земли и воющих осколков… Космин машинально приседает, закрыв голову руками. Сверху все еще сыплются комья земли…

– А-а-а! У, суки! О-о-о! – слышатся возгласы на батарее.

– Достали и они нас, мать их…! – ругается кто-то в клубах накатывающего дыма и пыли.

– Метко бьют господа австрийцы, – звучит невозмутимый голос Горста.

Через пять минут прапорщик Власьев докладывает:

– Господин капитан. Двойное прямое попадание снарядов противника. Материальная часть цела. Двое рядовых – Воскобойников и Синицын – насмерть. Третий – Юхименко – тяжело ранен…

Космин поворачивает голову, видит, что над кем-то у колес ближайшего орудия склонилось двое солдат. Лежащий на земле, усыпанный комьями земли, обрызганный темной кровью, шевелится, стонет. Еще далее двое артиллеристов за руки и за ноги несут безжизненное тело в сторону. В воздухе запах гари и крови. Рука унтера сама собой творит крестное знамение…

– Благодарю, прапорщик. Распорядитесь, чтобы раненому оказали посильную помощь. Космин, постарайтесь по карте определить координаты орудий противника, поразившего нашу батарею прямым попаданием. Это приблизительно где-то там – юго-восточнее города, – произнес командир батареи и указал Космину рукой в указанном направлении.

Космин послушно исполняет приказание, склоняясь над картой.

– Батарея, беглым огнем по юго-восточной окраине города, пли!

Орудия батареи рявкнули своим привычным тяжелым басом и тряхнули землю под ногами. Горст, казалось, не собирался прекращать огня до особого приказа командира дивизии, и пушки его батареи редкими, но методичными выстрелами добивали противника, оказывавшего сопротивление на отдельных участках пригородных окопов. Где-то недалеко зарокотал «максим».

– Пулеметы одного из наших полков голос подали, – с нескрываемой радостью отметил прапорщик Власьев.

Горст согласно кивнул, и, внимательно сверяясь с картой города и его окрестностей, продолжал корректировать стрельбу. Подводя итоги, отмечая удачные и неудачные попадания, всматривался в стекла бинокля. Космин, как мог, помогал ему, работая с картой, всматриваясь в стереотрубу. Под залпы орудий, лязг затворов и лай пулеметов, из-за стелившегося порохового дыма унтер сразу и не заметил, что на командном пункте батареи вдруг появился молодой кавалерист-гусар.

– Господин капитан, разрешите обратиться! Ваши артиллеристы таким манером не только австрийцев, не только наших гусар и уланов, но и население города перемолотят. Командир полка просил передать, что ваши снаряды не дают полностью овладеть Бродами! – задорно крикнул он, неожиданно появившись за спиной Космина и обращаясь к командиру батареи.

В сердце унтера что-то радостно подскочило. Он узнал знакомый голос. Это был голос Пазухина…

Горст, выслушав донесение корнета, велел прекратить огонь и подготовить батарею к выступлению.

– Алексей, дорогой, как рад видеть тебя! – крикнул Космин.

– Кирилл!

Пазухин и Космин радостно обнялись. Стали расспрашивать друг друга о событиях прошедших недель.

– Унтер-офицер Космин! Возьмите моего коня и езжайте в город с корнетом. Потрудитесь поискать там место расположения полевого лазарета дивизии. У нас раненый. Не дай Бог, будут еще. Да поищите хорошее место для расквартирования батареи. Хватит этих биваков, пора пожить немного и городской жизнью, в конце концов. Личный состав должен привести себя в порядок, вымыться, побриться, надеть чистое нижнее белье. Потрудитесь найти какой-нибудь большой и приличный постоялый двор, чтобы можно было завести под крышу снарядные ящики и лошадей, а людей расположить в домах, – громко скомандовал командир батареи.

По его еле заметной иронической улыбке Кирилл понял, что Горст, несмотря на потери, доволен результатами артподготовки и обстрела австрийских позиций. Он явно понимал радость унтера при встрече с другом и был готов ненадолго отпустить его из расположения части в интересах службы.

– Будет исполнено, господин капитан! – радостно воскликнул Космин и приложил руку к козырьку.

– Отправляйтесь немедленно. Да не увлекайтесь длительным и тесным общением с гусарами. Через два, нет… три часа я жду вас с докладом. Исполняйте!

– Слушаюсь, господин капитан!

Космин и Пазухин держали путь к центру города. Окраины его еще кое-где дымились и горели. И Космин понимал, что это «поработала» их батарея. Но далее и ближе к центру городские постройки были нетронуты. Вскоре запестрели вывески магазинов, торговых лавок, харчевен и недорогих питейных заведений. Двух– и трехэтажные каменные здания с большими застекленными окнами в нарядных резных рамах, с черепичными и железными крышами, казалось, радостно встречали русских солдат и улыбались им. Из раскрытых окон порой им махала женская рука, державшая белый батистовый платочек. Русские с интересом разглядывали явно нерусскую архитектуру и красоту города, построенного в польско-австрийском духе. Под коваными копытами застучала каменная мостовая. В лучах летнего солнца кавалеристы увидели, сиявшие золотом кресты православной церкви и костела. В храмах торжественно звонили в колокола. Везде им встречались улыбающиеся лица горожан и раскрасневшиеся лица русских кавалеристов, уже успевших приложиться за взятие города к стакану или к кружке.

На одной из площадей скопилось несколько сотен солдат противника, сдавшихся в плен и согнанных туда для сопровождения в тыл.

– Странные немцы, вашбродь. То ли австрияки, то ли угры, а може, и волохи какие. На австрияков-то непохоже, хоть и хворма ихняя. Да вы сами послухайте, лопочат-то оне межи собою негромко, но как татары, – говорил спешившийся усатый конвоир-гусар, обращаясь к какому-то поручику, сидевшему в седле. Тот развернулся в полуоборот, и Космин узнал Шабельского. Подъехав вплотную, Пазухин и Космин приветствовали офицера, приложив руки к козырькам фуражек и здороваясь. Тот, узнав, вежливо и с улыбкой отвечал им.

– А за кого себя выдают? – обратился он вновь с вопросом к конвоиру.

– Бают, что волохи, – отвечал усатый гусар, охранявший австрийцев.

– Да и оружие у их все австрийское, сами поглядите, вашбродь, – сказал другой гусар, указывая на разряженные австрийские винтовки с примкнутыми штыками и составленные в пирамиду.

Космин при первом же взгляде на странных военнопленных понял, точнее, внутреннее чутье безошибочно подсказало, кто они. Смуглые, сухие лица с южным загаром. Небольшие, аккуратно подстриженные бороды, усы. Ветерок донес с их стороны другой, непривычный запах… запах неевропейского, восточного человека. А главное – глаза. Такие глаза бывают только у попавших в капкан, пойманных и связанных волков. Про себя, узнавая, Кирилл подумал: «Турки! Но откуда они здесь – в Галиции, в австрийской военной форме?».

– Ты знаешь, Алексей, я понял, кто эти пленные…

– Кто?

– Веришь ли, – турки!

– Бог ты мой! Они-то что тут забыли?

– Турки!? Точно турки, – неожиданно вставил еще один офицер-кавалерист, подъехавший к группе собравшихся гусар.

Космин, обернувшись к нему, узнал поручика Новикова, козырнул ему.

– Похоже, что турки. Защищают, видите ли, интересы своей империи, здесь – в Восточной Европе! – с иронией подытожил Шабельский.

– Однако, с очередной победой, господа. Давно мы так не били австрийцев, – весело сказал Новиков, покручивая пальцами кончики усов.

– А вы знаете, господа, успех наших войск по всему фронту небывалый. Мы ведь наступаем бок о бок с 8-м армейским корпусом. Корпус верст сто севернее нас. Прославленное соединение. По всему фронту о нем идет слава. Еще три недели назад корпус овладел хорошо укрепленным Луцком. Дело было в ночь с 7-го на 8 июня. В составе 8-го армейского 4-я стрелковая «Железная» дивизия, коей командует некто генерал Деникин. Так вот, 4-я стрелковая взломала три линии австрийских укреплений и в излучине реки Стырь под Луцком полностью разгромила 4-ю австрийскую армию. Авангарды дивизии взяли город, форсировали Стырь и овладели плацдармами на ее западном берегу. Венгры, чехи и словаки массами сдавались в плен нашим войскам. Показания пленных рисуют безнадежную картину австрийского отступления. Толпы безоружных австрийцев различных частей бежали в панике через Луцк, бросая все на своем пути. Многие пленные показывали, что им приказано было для облегчения наступления бросать все, кроме оружия, но фактически они нередко бросали именно оружие раньше всего другого… И ко всему этому добавьте обычную при отходе картину недоедания и утомления войск. «Железная» дивизия продвинулась тогда за сутки на 14 верст. При этом ее части захватили до 4 с половиной тысячи пленных, более тридцати пулеметов и полтора десятка орудий с боеприпасами, потеряв при этом 153 стрелка убитыми и 1205 ранеными, – рассказывал Шабельский.

– Да, немалая победа!

– Вы, знаете, господа, как в войсках называют развернувшееся наступление?

– Как же?

– Прорыв! Брусиловский прорыв. По фамилии командующего фронтом генерала Брусилова.

* * *

На улицах древнего Истанбула было оживленно, неспокойно, раздавались гортанные крики, изредка слышались ружейные и пистолетные выстрелы. Стояло солнечное и жаркое июльское утро. Но в квартале, прилегавшем с севера к мечети Ак-Софья (древнему храму Святой Софии), в одном из высоких помпезных зданий, построенных на европейский манер, было тихо и прохладно. В больших, просторных коридорах, залах и апартаментах господствовала полутьма. Неслышно суетились, напуганные переполохом на улице, портье и мужская прислуга, убиравшая и освежавшая дорогие восточные ковры, мебель и паркетные полы влажными щетками.

В одном из респектабельных кабинетов этого здания, расположенном на втором этаже, тяжелые портьеры на окнах были наполовину задернуты. Между ними были оставлены просветы, завешенные белым шелком. У большого письменного стола стоял солидный по виду мужчина лет сорока, с сединой на висках, в турецкой феске и в европейском костюме. Он нервно затянулся сигарой, стряхнул пепел на бронзовый поднос в виде листа лилии, на котором стояли высокий бокал с холодной водой и чашка черного кофе. Это был известный политик и один из лидеров младотурецкого правительства Османской империи, военный министр Энвер-паша. Судя по лихорадочному блеску глаз и нервному напряжению, отпечатавшемуся на его лице, министр явно кого-то нетерпеливо ожидал. Поглаживая перстами кончики черных усов, он с тревогой поглядывал на двери в кабинет. На улице раздалось три выстрела. Энвер резко и быстро выдвинул тяжелый ящик письменного стола, достал подаренный ему тяжелый пистолет системы «маузер» и взвел курок. Держа оружие вверх стволом, осторожно подошел к окну. Отодвинул портьеру и посмотрел на улицу с высоты третьего этажа. Редкие прохожие, напуганные выстрелами, перебегали от здания к зданию, оглядываясь, прижимаясь к стенам домов. Паша некоторое время всматривался вниз, пытаясь отыскать кого-то среди них. В этой позе у окна его неожиданно и застал секретарь, осторожно и почти бесшумно вошедший в кабинет своего шефа. Услышав шорох, тот от неожиданности вздрогнул, оглянулся и нажал на спусковой крючок «маузера». Грохнул выстрел, и пуля ударила в потолок, осыпав штукатуркой секретаря.

– О, шайтан! – вскричал паша, – Хафиз, ты опять возник без стука и звука. Я чуть-чуть не разрядил в тебя свой пистолет. Если ты и дальше будешь вести себя столь бесцеремонно, я отправлю тебя к твоим праотцам, сам не желая того! Ну что молчишь? Вижу, что не испугался. Да и твои хитрые глаза свидетельствуют о том, что ты принес мне важные вести.

– Все в руках Аллаха, мой господин, – промолвил секретарь, сверкнув глазами и склонив голову.

– Выкладывай скорее!

– Господин, вы напрасно беспокоитесь. Здание хорошо охраняют верные стрелки-анатолийцы. Генералы фон Сандерс и фон Макензен также позаботились о нас и заранее выслали нам охранение. На рейде Истанбула уже стоит под парами крейсер «Султан Селим Грозный» (германский «Гебен»), приведенный адмиралом Сушоном.

– Иншаллах! Ну да ничего. Эта самозваная партия «Свободы и гражданского согласия» еще заплатит за сегодняшний мятеж. Я им покажу свободу и согласие. Как только арестуют всех заговорщиков, тут и велю всем отсечь головы и вздеть их на кол у дворца нашего великого султана, как это делали в незапамятные времена, – горячась и брызгая слюной, прошипел Энвер.

– Нас не поймут даже наши друзья немцы и австрийцы, мой господин. К тому же большего эффекта мы добьемся, если передадим это дело в руки следственных органов, проведем серьезное дознание и организуем громкий судебный процесс, вызвав большой интерес у прессы и разоблачив заговорщиков, – негромко, но убедительно констатировал секретарь.

– Тебе известно, Хафиз, кто их возглавлял? – спросил паша.

– Да, эфенди. Думаю, их духовными вдохновителями были не лидеры «Свободы и гражданского согласия», а вставшие в их ряды Шериф-паша и Рашид-бей. Они давно и почти открыто заявляли, что их цель – вывести исстрадавшуюся державу османов из этой войны любым путем.

– Они уповали на своих друзей из Антанты?

– Да, Энвер-эфенди. С марта этого года в Салониках издается оппозиционная газета «Муджахед»[1]1
  «Воин за веру».


[Закрыть], в которой утверждается, что союз с Германией несет опасность для настоящего и будущего нашей нации. В номерах от 21 марта и 11 апреля газета призвала к немедленному заключению сепаратного мира с Антантой. Причем, по словам газетчиков, правительство должно добиваться этого мира «в условиях полной гласности и освещения условий, особенно касающихся Проливов и Стамбула в доступной народу печати. Тогда же оппозиционеры из партии «Свободы и гражданского согласия» сообщили западным державам по неформальным каналам, что во имя скорейшего заключения мира с Антантой они готовятся совершить государственный переворот и устранить вас, мой господин, и ваших сподвижников из правительства.

– Ты прав, Хафиз. Этих мерзавцев надо предать суду. Жестокому и бескомпромиссному.

На улицах вновь раздались выстрелы. Энвер поморщился.

– Как хорошо, что фон Сандерс вовремя привел верные войска в боевую готовность.

– Да, но за это мы заплатили и еще заплатим жизнями наших аскеров[2]2
  Аскеры – солдаты Османской империи.


[Закрыть]. Наши самые боеспособные части по требованию германского командования перебрасываются на Восточный фронт для войны против России. Три наших дивизии дерутся в Галиции, две – в Македонии. Они уже понесли там немалые потери. Но немцы и австрийцы требуют довести численность наших войск на европейском театре до 70 тысяч штыков. Только в Галиции мы уже потеряли убитыми и ранеными около 20 тысяч аскеров, – напомнил Хафиз.

– О, Аллах, как нам не хватает этих дивизий в Месопотамии и в Закавказье, – промолвил паша.

* * *

– Алый, Алый, эй, ублюдок! Куда ты запропастился? Ищешь тебя полдня. Пора гнать овец домой. Хозяин недоволен тобой. Давно по твоей спине и седалищу не гуляла хозяйская камча![3]3
  Камча (тюрк.) – плеть.


[Закрыть] – кричит с седла пожилой седоусый башкир, грозя витой нагайкой юному пастуху, медленно гнавшему отару овец вдоль берега длинного степного пруда, поросшего ивняком. Жирные нестриженые овцы негромко блеяли и шли медленно, щипля траву в тени ив, лишь изредка перебегая от одной кучки к другой, оставляя сзади себя темные, слипшиеся горошки навоза. В сонном мареве летнего степного дня вились и жужжали крупные мухи. Овцепасу было лет пятнадцать, не более…

– Яхши! Яхши![4]4
  Хорошо! (тюрк.)


[Закрыть] Бабай[5]5
  Старший (тюрк.).


[Закрыть], сейчас погоню отару быстро, – словно просыпаясь от колдовского сна, кричит в ответ мальчишка.

«Никакой я не ублюдок, а сын чабана. Если бы тебя слышал мой отец, башкирская морда, он бы перерезал тебе глотку кинжалом, как барану», – думает про себя пастушок.

Мальчик неплохо помнит, кто он и откуда. Помнит отца, старшего брата, сестер. Правда, он не знает матери. Отец и бабушка говорили, что она умерла, когда родила его – маленького Али. Но там, далеко на юге, среди высоких гор, в долине располагался его родной аул, в котором стоял отцовский дом. Горы кругом, высокие, суровые, величественные. На их склонах и в прохладных верхних долинах, покрытых душистыми травами, его отец – чабан и воин – верхом на коне, с винтовкой за плечами, с кинжалом на поясе пас стада овец. Отец – седовласый, с бородой и усами с ясными синими глазами, сильный, властный, но добрый, каким он был при жизни, представлялся юноше.

– О, Аллах, зачем ты сделал так, что я никогда не увижу больше ни отца, ни моих родных? – в раздумье и со слезами на глазах спрашивает он.

И опять перед его внутренним взором плывут родные горы, вершины которых сияют снегами в лучах ослепительного, но маленького и прохладного солнца.

А здесь кругом степь, бескрайняя, залитая огромным, словно расплавленным солнечным диском, засушливая летом, обильная талой, грязной водой по весне. А на родине с гор постоянно текли потоки чистой воды, бравшей свое начало в ледниках у вершин. За горами же на севере лежит огромное, теплое, темно-синее море, бьет тяжелыми волнами в каменные берега. Отец только один раз брал туда Али, когда гнал овец на продажу в большой город у моря, называемый Трабзон. Этот город с высокими минаретами, домами, с широкими, мощеными улицами, с ароматными запахами кофеен, с криками торговцев хорошо запомнился ему. Кажется, вечность прошла с тех пор, так безвозвратно и далеко ушло прошлое, наполненное светом счастливое детство.

Потом пришла война. Сначала забеспокоились старшие. Говорили, что откуда-то с севера напали гяуры и победили аскеров султана у города Сарыкамыш. Потом соседи и его семья начали собирать пожитки, грузить их на возы и арбы, чтобы уехать подальше от войны. Но беда, казалось, временно отступила. Все немного успокоились.

Гяуры напали неожиданно, перед рассветом, когда все спали. Али выбежал на двор помочиться и тут услышал первые выстрелы. По улице стремительно неслись кони, раздался разбойничий свит. Запылали крытые камышом и соломой крыши домов и скотных дворов. Все мужчин, кто был в эту ночь в ауле, а не на работах или на пастбищах, взялись за оружие и обороняли свои дома. Но озверевшие гяуры перестреляли из винтовок и посекли саблями сначала мужчин и юношей, а потом женщин, девушек, детей, стариков. Забрав и разграбив все ценное, гяуры ушли в полдень. Кровью были забрызганы и залиты все дворы и дома. Али, успевший спрятаться в старом сарае, потом своими глазами узрел этот ужас. Два дня он не знал, куда пойти. Домой идти ночевать боялся, ибо видел, что отец и все родные убиты. Две ночи он спал и прятался в том же сарае. На третий день в их аул вновь вошли гяуры, но эти уже ничего не грабили, а только хоронили убитых и молились Аллаху. Вот тогда оголодавший Али и залез в гяурскую повозку, чтобы найти хоть какой-нибудь еды. Но гяуры оказались рядом, и он, спрятавшись на дне повозки, укрывшись войлочным пологом, провел там еще сутки. Почти не дыша, когда гяуры подходили близко, он прислушивался. Речь гяуров была во многом понятна ему, похожа на его родной язык. Между тем их войско тронулось в путь. Али же побоялся вылезти из повозки, показаться на свет, и был увезен очень далеко из родного, уже вымершего аула.

Так, сам того не зная, двенадцатилетний мальчик из турецкого селения, разоренного то ли кубанскими казаками, то ли разбойничьим отрядом осмелевших курдов, оказался в обозе одной из сотен Башкирской бригады, воевавшей на русско-турецком фронте Закавказья под Трапезундом. Башкирами, пришедшими в аул, где родился Али, командовал сотник Юлдузбаев. Этот сотник обнаружил, накормил, а потом и приручил мальчишку. Раненый под Трапезундом, он вскоре был направлен на излечение в родные степи, раскинувшиеся на востоке Саратовской губернии, среди которых вьется неширокая степная река Камелик. Пленного, осиротелого турчонка Али сотник взял с собой, – не помирать же тому с голоду. А там – в родных степях за Волгой – у Юлдузбаева большие отары овец, свой табун добрых скакунов, стадо коров, немало быков, есть даже и верблюды. Для юного пастуха найдется много работы…