Текст книги "Избавитель"
Автор книги: Дмитрий Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава VI
С этого момента отец Василий стал полноправным членом спасательного отряда. С утра, отслужив положенные службы, он спешил в госпиталь или на руины, где помогал по мере своих возможностей. Еще до обеда проводил литургию и снова спешил туда, где была нужна его помощь.
Через день после прибытия на счету священника появился первый спасенный. Случилось это так.
В момент прекращения дождя, который редко переставал в это время, раздался протяжный громкий гудок – объявлялась минута тишины – особый момент времени, когда все работы прекращались, и спасатели прислушивались к звукам, доносящимся из-под завалов. Василий помогал растаскивать мусор, и этот гудок застал его с доской возле руин кирпичного дома. Как часто обычные люди, почитающие специалистов, стараются перевыполнить все данные им инструкции, так и священник тут же замер со своим грузом. Он стоял на груде битого кирпича, временами теряя равновесие, но боясь шелохнуться. Ему казалось, что даже дыхание его может помешать спасателям услышать спасительные для кого-нибудь звуки. И в этот момент, когда он сам превратился в слух, в нескольких метрах от него послышалось слабое шуршание. Василий прислушался – тишина. Затем звук повторился. Похоже, это не была крысиная возня! Василий аккуратно положил доску на землю и быстро, почти бесшумно, приблизился к источнику звука. Несколько секунд висела тишина, затем шорох послышался снова. Спешно убрав обломки кровли, он увидел кусок стены, а из-под нее то появлялась, то исчезала тонкая кисть.
Василий захотел позвать спасателей, но, вспомнив о минуте тишины, осекся и издал только короткое нечленораздельное «Э-э-э». Тогда он попытался самостоятельно приподнять стену, но в его движениях было много суеты и мало толка, однако именно эта суета и обратила внимание остальных. Подоспевшая помощь помогла разобрать завал, и их взору предстало тело хрупкого паренька лет шестнадцати-восемнадцати с маленькой головой и большим ртом. На нем была типичная для местных жителей юбка цвета хаки, желтая футболка и серо-синие резиновые шлепанцы. Почувствовав свежий воздух, паренек успокоился и закрыл глаза.
На следующий день Василий специально заглянул на минутку в госпиталь, захватив с собой все вкусное из своего пайка. Парень крепко спал.
– Ваш спасенный? – послышался вопрос из-за спины.
Василий обернулся – перед ним стоял врач и вытирал руки о полотенце. Василий утвердительно кивнул.
– Как он?
– Хорошо. Теперь его жизнь в безопасности. Шустрый парень: сегодня два раза с постели соскакивал, пришлось даже успокоительное дать.
Василий еще раз с отцовской улыбкой посмотрел на пациента, положил возле подушки гостинец и, выйдя из госпиталя, воздушным шагом полетел к разрушенному городу. И хоть на улице опять шел дождь, в душе у него сияло солнце и лилось пасхальное песнопение «Христос воскресе из мертвых…».
Он спешил помогать пострадавшим, этим замечательным людям, которыми он даже восхищался. Несмотря на перенесенные потрясения, они были доброжелательными. Трудности повседневной жизни еще до землетрясения сделали их крепче, устойчивее, чувствительнее друг к другу и иностранцам. Это только в первые дни город был поглощен хаосом и страданиями, но уже через неделю, глядя на жителей, можно было предположить, что разруха – это обычное явление в этой стране. Люди спокойно восстанавливали дома, но в первую очередь – храмы и пагоды. И делали это с такой самоотдачей, что даже православный Василий счел бы за честь поучаствовать в восстановлении какой-нибудь буддистской святыни. Их души не были извращены попрошайничеством или иным вытягиванием денег из приезжих, пусть быт их был скромен, а порой и откровенно нищ. Быть может, окажись они на время в какой-нибудь процветающей стране, то и не смогли бы больше смотреть без слез на свою жизнь, но сейчас они принимали то, что давал им каждый день, а вечерами устраивали уличные игры, танцы, спектакли.
Василий каждый день посещал в госпитале своего «первенца» до тех пор, пока паренька не выписали. Дальнейшая его судьба Василию была неизвестна. Скорее всего, он пополнил ряды «бездомных», ибо лагеря были и без того переполнены, а разворачивание новых ограничивали финансовые трудности и перегруженность немногочисленных аэропортов.
Вместе с тем, с приездом отца Василия количество смертей резко уменьшилось, а люди, выгребаемые из-под завалов, чувствовали себя удивительно хорошо для тех, кто пролежал под камнями не один день. Больные и раненые поправлялись значительно быстрее. Опытные спасатели и врачи лишь пожимали плечами, и только главврач, завидев отца Василия, еще более весело, чем обычно, оглашал мысль:
– Вот это я понимаю «с Божьей помощью»! Вас, батюшка, вообще везде возить надо с собой. Как талисман.
В ответ святой отец скромно улыбался.
Василий «крутился» целыми днями, так что к вечеру с трудом доползал до своего спального места, однако никогда до этого он не чувствовал себя столь нужным, как сейчас. Чуть свет он выбирался из своего спального кокона и перелетал с объекта на объект, от одной работы к следующей – туда, где он был нужнее всего. В своей церкви он окрестил несколько новорожденных и несколько новообращенных христиан; беседами через переводчика поддерживал людей; даже сдал кровь для женщины, которой раздробило ногу. И не знал он покоя, и не хотел его. Несмотря на усталость и тяготы, Василий был здесь почти счастлив. Счастлив, потому что даже одним только своим присутствием помогал десяткам, сотням тысяч пострадавших. Почти – потому что все же были погибшие, сироты, еще не все имели кров и средства к существованию.
Но он даже понятия не имел, что происходит, стоит выйти за пределы влияния миссий спасателей, зачем такая усиленная охрана лагеря. Об этом он не задумывался, пока в лагере не произошёл ряд событий, повлиявших на судьбу всего человечества.
Глава VII
Уже давно закатилось за горы солнце, оставив землю на произвол мрака. Вечерний воздух наполнился множеством звуков, уже не раз слышанных, но всё ещё непривычных и загадочных. Огромная луна, пользуясь очистившимся от туч небом, с любопытством смотрела вниз на успехи, которых за день добились люди. Со стороны города яркими островками света, излучаемого прожекторами и фарами, выделялись места, где спасатели продолжали свою работу даже ночью. В ночном лагере жизнь тоже не останавливалась: некоторые палатки подсвечивались изнутри горящими лампочками, а по территории еле слышно перемещались люди, вполголоса обсуждая дела насущные. И только редкие проезжающие автомобили и не думали скрывать своё присутствие.
В этот час не спал и Василий. Завершив службу, он вышел из церкви, трижды перекрестился с поклоном и широко зашагал в свою палатку, размышляя об увиденном и сделанном за сегодняшний день. Проходя мимо склада, он не сразу услышал шум, зародившийся где-то там, среди бесконечных рядов ящиков, бочек и коробок.
Сначала это был всего лишь грохот одиноко упавшего сверху ящика. Затем послышались крики вооруженной охраны и на землю повалились целые стопки таких же ящиков, раскалывающихся о землю. Одиночный выстрел и последовавший взрыв гранаты вернули Василия на землю. Он остановился, как вкопанный, и повернулся лицом к забору. В ответ на взрыв раздалась короткая автоматная очередь, затем еще одна подлиннее, потом два автомата вместе. Через несколько секунд друг друга заглушали не меньше восьми автоматов, винтовок и пистолетов. Стрельба велась совсем рядом, примерно в тридцати метрах, но Василий стоял в полный рост, завороженный стрельбой, как кролик, загипнотизированный прыжками мангуста. Кто-то крикнул ему: «Ложись», – но стрельба заложила уши священника, и он не слышал ничего более.
Скоро количество стрелков сократилось, а сам огонь уже не был таким шквальным и беспорядочным, каким казался в самом начале. Еще через минуту все затихло, звуки выстрелов прекратились так же внезапно, как и возникли. Наступила звенящая тишина, казалось, что стихла вся Азия, и только крики охранников доносились из-за забора.
К центральному въезду на склад стягивались разбуженные люди. Подъехал военный джип, из которого выскочили офицер и двое солдат. Офицер что-то громко крикнул охранявшим въезд военным и в сопровождении своего конвоя стремительно скрылся на территории склада. Четверо медиков попытались проследовать с носилками за ними, но охрана жестом остановила их. У солдат были растерянные лица, и они постоянно оглядывались. Похоже, что происшествие на складе тоже было для них загадкой.
Минуты тянулись. Природа начала отходить от шока: снова затрещали, запели насекомые, снова издалека донеслись пронзительные крики птиц, и ветер, набравшись смелости, принялся раскачивать травы и ветви деревьев. Среди людей тоже уже слышались переговоры и звучные распоряжения начальства.
Первым из склада вышли два охранника. Один из них прикрывал рукой левое ухо – из-под руки текла кровь. Второй шел справа от него и аккуратно придерживал своего товарища за плечо. Пострадавшего усадили на землю недалеко от входа – врач начал его осматривать.
Затем под руки вывели другого человека – по-видимому, одного из нарушителей – в шортах и рубашке с коротким рукавом. Человек был бос, его поджатая правая нога также была окровавлена. Стараясь поспеть за быстро идущим конвоем, он совершал широкие прыжки на здоровой ноге, повисая в эти моменты на руках охранников. Вид у нарушителя был напуганный, казалось, что он вот-вот зарыдает. Сзади, заложив руки за спину, следовал прибывший офицер. Мрачный, он с недовольством рассматривал собравшуюся толпу и изредка бросал свой суровый взгляд на спину пленника.
Человека посадили недалеко от раненого солдата и позволили врачам осмотреть его. Офицер не стал дожидаться, пока медики закончат свое дело, а, встав напротив пленного, приступил к допросу. Преступник почти неотрывно смотрел на свою рану, лишь на мгновение переводя свой жалкий взгляд на офицера. Отвечал он тихо, постанывая, запинаясь и делая долгие паузы.
Вскоре к ним подошел Балкин и представился через переводчика, хотя это было излишним – полковника здесь знала каждая собака. Переводчик – невысокий местный студент, который частенько подменял штатного переводчика – не был профессионалом, поэтому всегда очень волновался и говорил с сильным акцентом, старательно произнося каждое слово.
– Госьподин капитан говолит, сьто эти люди попали в скляд, – отвечал он за офицера. – Когда охлана их насьля, они блосать… Блосили гланата и начали стелять. Их била семь человек: тли безяли, еще тли убили охлана.
– Они кто? Откуда у них оружие? – встревожился полковник.
– Госьподин капитан говолит, сьто недалеко взолвался военный склады. Олужие… Летело… Воклуг далеко. Много его собилают. Есё много воклюг… Повстанцы. Госьподин капитан говолит, сьто их пледупледили, недавно воолузоные люди напали на английский спасателя. Там убили два человека. Поэтому они усилили охлану.
Как бы в подтверждение вышесказанного, солдаты начали выносить тела убитых и складывать в сторонку. Видимо, испугавшись, что его примут за простого разбойника, плененный начал громко рыдать, протягивая руки к офицерам, моля о пощаде. Переводчик продолжал переводить:
– Он говолит, сьто он не убийца, у них нет дома. У него семья. У него тли дети. Ему нечем их колмить… Ему пледложили пойти за плодуктами и он пошел… Он не стлелял. Ему сказали, сьто все будет холосо. Он плосит отпустить его, потому сьто его семья голодиный… Он не знает, как они будут жить, если его алестуют.
Арестованный окончательно сник и зарыдал.
Увидев недалеко от себя святого отца, полковник покинул общество капитана и встал возле Василия. Они стояли молча, грустно наблюдая за тем, как солдаты вынесли второго, третьего убитого, как подъехала полицейская машина, как затолкали в нее арестованного. Стояли, слушая комментарии окружающих, наблюдая за той суетой, что поднялась вокруг этого события. Стояли, когда все начали расходиться.
Наконец полковник прервал молчание, печально отметив про себя:
– Мда… Вот оно как в жизни бывает.
– Господи, прими их души грешные, – тихо произнес Василий.
От этих слов полковник стал пунцовым. Он повернулся к священнику лицом и некоторое время возмущенно таращился на него.
– Грешные?!! Да что Вы несете, святой отец? – наконец, взорвался он. – Вы знаете, что этим людям пришлось перенести? Не знаете! Откуда Вам знать? Вы, батюшка, хоть раз были в их шкуре?! Вы вообще в состоянии их понять?! Это вам не семинария, итит вашу… А я за свою жизнь насмотрелся на все это выше крыши! И я их понимаю!
Окружающие с изумлением смотрели на Балкина. Те, кто уже успел вернуться в свои палатки, снова вылезли из них. А полковник продолжал:
– Господа своего вспоминаете! А почему все это произошло?
– На все воля Божья… – только и нашелся сказать Василий. Он был ошарашен такими неожиданными переменами в полковнике, и к тому же это был, наверное, первый случай в его жизни, когда на него кричали, а к этому Василий был не готов.
– «Воля» или «произвол»? Одно уточнение, святой отец.
– Господь знает о всех наших нуждах, но он заботится в первую очередь о душе… Все ради нашего спасения… – священник говорил сбивчиво и тщетно пытался выискать в голове доводы.
– О чьих душах он печется?! – громко оборвал его полковник. – Это, значит, он вот так к спасению ведет? Или он о наших душах печётся? – Балкин обвел пальцем лагерь спасателей. – Так о них беспокоиться нечего. Я лично, батюшка, 20 лет людей из-под завалов да из воды вытаскиваю. То, что я мог этим искупить – уже искупил.
Полковник отвернулся в сторону, словно закончил речь, но уже через секунду продолжил, на этот раз говоря тише, но напряженнее.
– Вот скажите мне, святой отец, о каком спасении души может идти речь, когда мать теряет своего ребенка? Когда она руки на себя готова наложить? Уж не хотите ли вы сказать, что она за это должна Бога благодарить? А здесь? Ведь и воровство, и мародерства, и убийства, и все остальное, что здесь происходит не от жиру, а оттого, что людям элементарно жрать нечего!
Священник стоял молча, а Балкин, выпустив пар, закончил свой монолог минорным тоном:
– Бросьте, святой отец. Свои проповеди оставьте бабулькам со свечками, а мне этого не надо. Идите к себе. Спокойной ночи.
Он стремительным шагом направился в направлении штаба. Ему было стыдно за то, что он сорвался и поэтому хотел поскорее скрыться с глаз. Какой-то человек подскочил к нему со своей бумаженцией – полковник только мельком взглянул на документ и снова разразился криком, выясняя, где тот целый день шлялся, и требуя, чтобы каждый занимался своим делом и в положенное время. Но всё же подпись поставил и в еще более скверном расположении духа удалился в палатку.
Василий стоял и, глядя на покойных, обдумывал слова полковника. Тела лежали рядком, ничем не прикрытые. Скудный свет от лампочки, освещавшей въезд на склад, почти не захватывал их, но луна неплохо справлялась с этой задачей сама. В картине этой ничего примечательного для него уже не было: каждый день он видел подобную картину. Чувствительный до чужой боли Василий уже привык к ней. Нет, ему не было наплевать на все эти жертвы, но он был как лесник, углублявшийся в былые дебри сгоревшего леса – сначала мучительно страдавший от вида почерневших голых стволов, но постепенно свыкнувшийся с печальным зрелищем, более не терзая себя поминутным осознанием случившегося. Жалеть нужно было живых. Ведь именно им сейчас приходилось труднее всего.
Взгляд священника зацепился на теле справа: среди тёмных ночных красок оно выделялось своей одеждой – желтоватой, как потускневшее солнце. Святой отец медленно подошел к убитому и взглянул в его лицо. Как и в тот памятный день перед ним с закрытыми глазами лежал паренёк – тот, которого нашел Василий под обломками.
Василий тоскливо глядел на него, а в голове его блуждала мысль о том, что весь его дар, все чудеса медицины здесь ничем не помогут. Ведь они ровным счётом ничего не меняли. Спасённые люди продолжали страдать и гибнуть. «Хорошо. Теперь его жизнь в безопасности…» – вспомнились слова врача.
«Какая чушь!» – подумал священник и поднял к небу глаза.
– Господи, за что ты меня так испытываешь?
Василий залез в палатку и попытался уснуть, но сон не шёл. Повертевшись час, он выбрался наружу и прошёлся по лагерю между палатками. Свежий воздух придавал легкость дыханию и мыслям. Василий пошёл в другую сторону, сделал крюк, вернулся назад. Сна так и не было, а возбуждение только возрастало. Проходя мимо склада, Василий замедлил шаг и, глядя на забор, попытался представить жизнь людей, вынудившую их пойти на этот поступок. Странно, но до этого сытый, одетый, согретый и имеющий кров хотя бы в виде палатки, он наивно полагал, что этим же обладают все, что нужно только извлечь тех, кто ещё остается под завалами, и жизнь сама вернётся в прежнее русло. Добродушие и открытость жителей, их вечерние развлечения обманули его. Жизнь оказалась сложнее и коварнее. Ветхая лачуга – лачуга идей, в которой «страдания очищают человека», лачуга, в которой он искал приют от размышлений – эта лачуга разлетелась. Разлетелась, как карточный домик от резкого порыва ветра.
Тел уже не было. У въезда на склад под фонарем стояли Балкин, Исаков, завскладом и еще пара каких-то людей, которых Василий до этого видел лишь мельком. Они смотрели в журналы, тыкали пальцами в строчки и подсчитывали ущерб от инцидента. Рядом были сложены ящики, банки, тряпки, агрегаты, видимо, требовавшие ремонта или списания. Балкин, как обычно, слушал и смотрел в бумаги скучающим взглядом. Увидев прогуливающегося Василия, он отдал журнал Исакову и направился к священнику.
– Я прошу извинить меня за сегодняшнее, – сказал он. – Просто сорвалось.
Василий понимающе кивнул головой. Полковник пошел с ним рядом.
– Просто… Просто вчера был на совещании, там нам ситуацию обрисовали. В целом. Ну и в нашем регионе тоже. Вот и сорвался. Никогда со мной такого не было.
– Но ведь Вы же говорили, что операция очень успешная.
– Так-то оно так, – поморщился полковник, – но видите ли… Вытащить из-под руин – это одно, но пострадавших нужно накормить, обеспечить каким-никаким жильем, медицинским обслуживанием. А это мы сделать не можем: регион слишком большой и пострадавших много.
Он помолчал, а затем продолжил, как бы отвечая на вопрос священника:
– Лагерь. Что лагерь? Лагерь не может охватить и десяти процентов населения. И это еще здесь, в крупном городе, а в глубинке дела хуже. Туда мы еще не добрались. Народ перешел на подножный корм, охотится на всё, что двигается, – он сорвал какую-то длинную былинку и с размаху стегнул ею под ногами. – Ну, а сколько мы можем кормить? У нас ведь запасы тоже не бесконечные. Ну, покормим мы эту ораву еще месяц, другой. Потом всё. А когда еще следующий урожай поспеет? Да и хватит ли его на всех? Вот и получается: сегодня выкапываем, а завтра их обратно в землю закапывать будут. Хотя нет, они же кремируют… Ох.
Он тяжело выдохнул, и они еще немного прошлись молча, затем Балкин извинился и вернулся к своим обязанностям, а Василий опять погрузился в мысли и пошел дальше, особенно не разбирая куда. Душа его требовала простора. Он вышел, почти выбежал из лагеря, но и там, в разрушенном пригороде, было слишком тесно. Неприятное ощущение давило грудь и душило его. Стремительным шагом он направился прочь от города, и только когда перед ним открылся простор долины, он остановился, и тревожные мысли покинули его.
Перед ним открылся поразительный по красоте пейзаж, не восхититься которым было невозможно. Лунный свет ярко освещал долину и буддистские ступы, стоявшие возле дороги, особенно одну, ближайшую к священнику – высокую и покрытую золотой краской. И этот магический лунный свет, и красота ступы, и контрастные очертания гор, и простор раскинувшихся рисовых полей, и темные курчавые кроны деревьев вокруг, и даже пронзительный крик птиц – всё вмиг изменило его душу. Еще мгновение назад он был близок к отчаянию, и вот Величие Мира, Величие Жизни раскрылись пред ним в полной мере. Он чувствовал такое воодушевление, как если бы пред ним с небес спустился Христос. Василий рухнул на колени со слезами на глазах, и из уст его полились молитвы. Это были молитвы, вытекавшие из ран его сердца, в них он просил за умерших и за тех, кто выжил, за всех людей на Земле, живущих и еще не рожденных, за больных и здоровых, за богатых и бедных. Он умолял прекратить людские страдания и помиловать их.
В самый разгар его молитвы раздались раскаты грохота. От испуга Василий вздрогнул и вскочил на ноги. Увиденное зрелище изумило его еще сильнее, чем лунный пейзаж: на фоне чистого неба среди полей из земли вырывались яркие молнии! Взвившись вверх, они растворялись в воздухе, а место, откуда они появлялись – небольшой пятачок диаметром в два метра – искрило, как бенгальский огонь. В центре этого пятака стоял, как сперва показалось Василию, невысокий столб, но через несколько секунд разряды прекратились, и «столб» качнулся и двинулся к нему.
Сердце Василия продолжало колотиться, в голове была путаница из-за всех душевных потрясений, приключившихся с ним за этот вечер. Он даже подумал: не чудится ли ему всё это? Но «столб», тем временем, приближался, и становилось ясно, что это человек. Вода и зелень на рисовом поле почти скрывали его ноги и замедляли его шаг. Он шел неторопливо, размеренно, зацепив руки большими пальцами за пояс и прижав локти плотно к телу. Человек вышел из болота и пошел быстрее уверенной походкой. Остановившись в десяти метрах от священника, человек попытался сделать еще шаг, но что-то как будто мешало ему.
– Can I help you? – спросил Василий. Английский он знал не очень хорошо, но местного языка он не знал вообще. Аборигены, в свою очередь, не знали русского, а вот на смеси английского и языка жестов иногда удавалось наладить кое-какие контакты.
Пришелец молчал, и священник сделал несколько шагов к нему навстречу. Луна осветила фигуру незнакомца: это был невысокий человек, имевший, как пишут в протоколах, «славянскую внешность», был он одет в армяк, под которым виднелась изодранная темная, скорее всего красная, косоворотка. Снизу на нем были широкие шаровары, прожженные в нескольких местах и заправленные в истоптанные сафьяновые сапоги. За широким желтым поясом пришлого красовался огромный изогнутый кинжал. У него были прямые недлинные волосы каштанового цвета и окладистая аккуратно постриженная бородка. Лицо ночного гостя выражало смирение, даже вину, но еще более несчастным его делала поразительная бледность – такая бледность, какой отцу Василию отродясь не доводилось видеть.
– Доброй ночи, – на чистом русском ответил пришлый и еле заметно поклонился.
Священник насторожился: он чувствовал какую-то необъяснимую опасность, но, тем не менее, выдержал паузу и снова спросил:
– Могу я Вам чем-нибудь помочь?
Мы оба можем помочь друг другу, отец Василий. Да, я Вас знаю, – прочитал удивление на лице священника незнакомец. – Поверьте, там, откуда я прибыл, вы весьма известны.
Кто Вы?
Я – бывший разбойник Яков Афанасьев, – представился незнакомец, – но чаще меня называли Яшка Каин, и вся Волга дрожала при упоминании моего имени. В свое время я загубил много душ и за это жестоко поплатился: все кончается, пришел конец и моей жизни, а за нее мне было уготовано место только в аду. Правда, за прижизненные «заслуги» я у Сатаны на особом счету, но всё же ад – это ад.
Яков рассказывал свою жизнь как поэму – похоже, он долго готовился к этой встрече. Закончив, он тяжко вздохнул и смиренно опустил взор. Все в нем было напускное: и слова, и жесты, и выражение лица.
– Так Вы… Призрак? – недоверчиво спросил Василий, вглядываясь в него: Яков не светился, не был прозрачным и, если бы не бледность, то легко мог бы сойти за обычного человека.
– Ммм… Не совсем. Призраки – это неприкаянные души, а я к вам из ада. У меня есть плоть, оболочка, но она ничего не чувствует, ей не нужен воздух, и сердце в ней тоже не бьется.
– Зачем же она? – в растерянном недоумении спросил отец.
– Ну, в ней меня все видят, все слышат, а не только избранные. Оболочка, что… Пустое, вот вдохнуть в нее жизнь – это уже проблема. И это, как раз, относится к делу.
– И какое у Вас ко мне дело?
– Я краешком уха слышал, что вы только что просили у Господа для людей освобождения от всех страданий. Я бы мог Вам в этом подсобить.
Отец Василий насторожился сильнее. В словах разбойника чувствовался подвох.
– В ад попадают не только разбойники с большой дороги, но и вполне умные люди. Там у них неограниченное время для размышлений и неограниченные возможности познать всю сущность материи. Некоторые приобретают ученость, с которой не сравнится ни одна академия наук. В тайне от Хозяина я уже объединил несколько таких умов и готов представить хоть сейчас плод их совместного творчества – совершенные знания, которые спасут людей от всяких бедствий. Представьте себе, я дам людям то, до чего они еще не скоро дойдут собственным умом, и избавлю их от страданий уже сейчас: от нужды, воин, голода, болезней. Всего этого больше не будет!
Священник задумался.
– Что Вам нужно взамен?
– Я хочу выйти из ада, – Яшка приложил свою правую ладонь к груди и умоляющими глазами посмотрел на священника.
– Но как я могу Вам помочь?!
– Вы на особом счету у Бога, – разбойник заговорил тихо, словно боялся, что его могут подслушать. – Уж не знаю почему. Так, может быть, если вы замолвите за меня словечко, он и вытащит меня из преисподней?
– Неужели, Яков, Вы действительно думаете, что Он вот так возьмет и впустит Вас на Небеса?
– Да я не прошу меня в рай забрать! Я понимаю, что грехи меня туда не пустят. Я прошу, чтобы он оживил эту плоть, чтобы я получил второй шанс, а я уж искуплю свою вину и в назначенный час предстану пред ним чистым! Уж теперь-то я знаю, что почём.
Святой отец серьезно задумался. От Дьявола и его сторонников можно было ожидать чего угодно, но уж очень искренними показались последние слова Яшки Афанасьева.
– Решайтесь, – торопил священника разбойник. – Я не могу долго отсутствовать. Хозяин может меня хватиться в любой момент, и тогда мне несдобровать.
– Это сложное решение, – сурово ответил священник. – А каковы гарантии, что Вы не обманете?
– Мы заключим договор. Нерушимый договор.
Священник вновь задумался:
– Значит, я молю Господа, чтобы он вновь вернул Вас к жизни, а Вы предоставляете миру научные чудеса. Так?
– Так.
– Это все условия? Больше ничего нет?
– М-м-м… Есть еще одно, – помявшись, сознался разбойник. По всей видимости, он совсем не хотел говорить об этом. – Природа не терпит пустоты, а посему, когда я покину преисподнюю, мое место должны будете занять Вы.
Священник выпрямился и напрягся от макушки до пальцев ног: так вот оно что! Дело приобретало иной оборот. Признаться, еще минуту назад он готов был идти за людей хоть в пекло, и вот ему представилась такая возможность, но он был уже не уверен, что хочет этого. И не потому, что боялся адских мук (вернее, не только поэтому), но потому, что сама сделка казалась ему подозрительной.
– То есть Вы предлагаете мне продать душу?
– Акстись! – воскликнул Яков. – Мне-то зачем твоя душа? Мне бы свою спасти.
– Нет, – категорично ответил Василий после небольшого раздумья.
– Что такое? – недовольно спросил «беглец», словно Василий изводил его своими капризами.
– Я не могу претендовать на изменение порядков, установленных Господом. Раз все так происходит, значит, на то Его воля.
– Вот оно, поповское мракобесие! – негодовал Яков. – Выходит, всё, что придумывали ученые мужи с начала времен – это «изменение порядков»? Я ведь предлагаю всего лишь изобретения! И за что? Только за второй шанс.
– Нет, – повторил Василий.
Яков некоторое время с ненавистью смотрел на священника, возмущенный его упорством, но затем взял себя в руки и заключил:
– Ладно. Думай пока. Я еще приду за ответом.
Разбойник развернулся и быстро пошел назад. Через несколько шагов трава вокруг него вновь заискрилась, и молния, вырвавшись из земли, ударила в Якова, не оставив от него ни следа.
Глубоко потрясенный священник побрел в палатку. Весь следующий день он находился под впечатлением от этой необычной встречи. А затем начал раздумывать о правильности своего решения. И чем больше он думал, тем сильнее крепла в нем уверенность в собственной правоте. В конце концов, в нем даже зародилась гордость, что он устоял перед таким действительно дьявольским искушением.
