Текст книги "Палоло, или Как я путешествовал"
Автор книги: Дмитрий Быков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Не следует упускать из виду такие важные статьи туристического бизнеса, как великое прошлое и пейзажи. Из великого прошлого на Кубе наличествует Хемингуэй и всё с ним связанное. Думаю, он любил этот остров по той же причине, что и Гарсиа Маркес: за то, что остров выпал из остального мира, только тут и можно было придумать вневременную, почти библейскую притчу «Старик и море». Есть музей Хемингуэя и бар его имени, где любой турист, поверхностно знакомый с творчеством главного героя шестидесятнического мифа, может заказать себе дайкири. Ничего особенного, довольно крепко.
Что касается пейзажей, то на пейзажи (как и на культуру, и на лица) при социализме всегда ложится какой-то серый флёр. Идёте вы, допустим, на гаванский рынок в надежде увидеть что-то невыносимо экзотическое – буйство тропической природы, цветов, фруктов и всякой рыбы, пахнущей гнилью и свежестью; и представляются вам всяческие обитатели коралловых рифов, осьминоги, там, или сияющие рыбы-ангелы. И приходите вы на рынок, и видите какие-то коричневые и серые клубни непонятного назначения, пучки пыльной зелени, гниловатые на вид ананасы (оно понятно, белый ест ананас спелый, чёрный – гнилью мочённый). Никаких тропических фруктов поначалу не замечаешь. Потом присматриваешься – есть маленькие зелёные бананы по два доллара мешочек. В мешочке килограммов шесть. Можно купить и всё время есть маленькие зелёные бананы. Нет, лучше два доллара потратить на поход в букинистический магазин. Там можно купить старый американский патефон с пластинками и хорошие книжки, ещё в твёрдых переплётах. В тех же букинистических лавочках в изобилии продаётся советская литература; хочется выкупить её из этого заокеанского плена и вернуть на родину, где время всё-таки движется. Несколько книжек я выкупил и вернул.
Есть выдающийся аквариум – своего рода морской музей, устроенный на берегу океана, где можно наблюдать акул и пресловутых рыб-ангелов. Но акулы социализма плавают в такой мутной воде, а рыбы-ангелы проплывают перед тобой за таким волнистым и тоже мутным стеклом, что праздничного ощущения нет и тут. Разумеется, построено всё с размахом – но многие аквариумы постоянно пустуют (идёт какая-то бесконечная реконструкция), а в других так же трудно разглядеть экзотических обитателей, как в Московском зоопарке – павлина. Ну, ходит что-то такое по пыльному вольеру, волоча хвост и сливаясь с искусственным деревом… Правда, в одном аквариуме я видел совершенно выдающуюся медузу, застывшую в царственной неподвижности. Вероятно, она была опасна и стрекательна, но ничего угрожающего в её внешности уже не было. Лень заразительна.
Дело – табакДа, сигары – как я мог забыть о сигарах?! Некоторых возят на экскурсии на фабрику, где несколько девушек покажут вам, как сворачивать сигары на бёдрах; массовое производство «сигар на бёдрах» давно свёрнуто: ручная (тут, скорее, «ножная») работа ценится исключительно дорого. Кубинские сигары и особенно сигареты в самом деле хороши. Хорош и ром, особенно выдержанный (стоит он тут дороже, чем в Москве). Что до моих любимых сигарет «Монтекристо» и «Партагас» (они же «Смерть под парусом»), по которым я скучаю с самой перестройки, когда мы отвернулись от Кубы и перестали покупать эту прелесть, – я их тоже почему-то не видел. В городе продаётся ужасная дрянь, а в отелях – дорогущие сигариллы. Лишь в одной отельной лавчонке нашёл я родные бесфильтровые «Монтекристо» по доллару пачка и тут же всё это выкурил в припадке ностальгии.
«А Варадеро?» – спросите вы. Ну как же без Варадеро! Это курорт в 135 километрах от Гаваны. Песчаные пляжи, ослепительное небо, вполне европейский сервис, разноцветные коктейли. И океан, который никаким социализмом не испортишь. Так ведь это есть везде, где есть океан, песок и пальмы…
Почему же мне понравилась Куба? Мне нравятся сумерки империй, время перехода, момент восхитительной безответственности, когда почти всё уже можно. На Кубе сейчас как раз такое время. И когда я стоял на набережной среди лениво фланирующих пар, переговаривающихся сорокалетних обитательниц хрущоб и немногословных испитых мужчин, когда мимо меня на мотоциклетках (местное такси) прокатывали неторопливые водители, а над всеми нами горел большой закат и пахло морской гнилью, я чувствовал себя абсолютно в своей тарелке. Пассионарии пусть любят пассионарное, а мы будем любить упадок. Время, когда колонизаторы уже ушли и джунгли медленно заплетают их оставленные дворцы.
26. x.2002«Парадокс»
На Енисее
Я бывал четырежды: три раза в Сибири и один раз на Кубе. В Сибири лучше.
Всякому человеку, вернувшемуся с Кубы, задают два вопроса: видел ли он Фиделя Кастро и испытал ли на себе прелести местной проституции. Сейчас, правда, прибавился третий: ты что, с Путиным там был? Путин, вслед за Кастро и проституцией, в декабре стал главной достопримечательностью Острова свободы. Отвечаю: летал не с Путиным, Кастро видел по телевизору. Самые большие трудности вызывает у меня вопрос с проституцией: на него, как вы сейчас увидите, мне трудно ответить однозначно.
Естественно, о кубинской сексуальной свободе я был наслышан достаточно. «Как выйдешь на Маликон, они сами тебя за всё схватят», – предупреждали знающие люди. Что такое Маликон, я понятия не имел – решил обнаружить опытным путём, гуляя по Гаване и ожидая, пока схватят. Правда, из разговоров в самолёте выяснилось, что Кастро взялся за проституток всерьёз – не подумайте плохого, стал преследовать, – и оттого по Маликону стало можно ходить спокойно, зато все окраинные перекрёстки прямо-таки запружены смуглым женским телом, причём полудетским, самого возбудительного и дешёвого свойства. «Пять баксов – и твоя», – предупреждали одни. «Кусок мыла», – попросту говорили другие. Ближе к приземлению я уже не сомневался, что они там сами приплачивают.
Поймите меня правильно: я счастлив в браке и вовсе не планировал изменять жене. Более того, я отнюдь не уверен в своей способности захотеть профессионалку. Я так устроен, что партнёршу мне надо хоть немножко любить или уж она должна быть очень хороша собой, но бесплатность, то есть непосредственность чувства, является для меня серьёзным требованием. В силу этой же причины я никогда ничего не написал за сверхгонорарные деньги, по политическому заказу или просьбе властей. Что поделать, он (талант) у меня капризный и действует только полюбовно.
Но в стране, где из всех достопримечательностей наиболее знамениты домик Хемингуэя, Кастро, Путин и вот это самое, после осмотра Путина, Кастро и домика Хемингуэя хочется посмотреть на то, о чём столько говорят. В первые два дня мне везло: я ходил себе по Маликону и вокруг, глазел по сторонам, покупал фрукты, заходил в пустые магазины, и никто меня ни за что не хватал. Вечером третьего дня, воротясь в гостиницу, я обнаружил в холле её двух крепких хозяйственников из нашей группы – они прилетели на Кубу по каким-то крепким хозяйственным делам и явно находились в затруднении. Одному было чуть за сорок, другому – явно за шестьдесят, но именно он больше всего рассказывал о своём местном опыте: опыт был удачный, местные красавицы к старику так и липли. Я сам люблю таких весёлых стариков, опять же не подумайте плохого: мне нравится их советская деловитость, умение везде найти выпить и закусить, их неувядаемая бодрость и непотопляемость, благодаря которой они при любых формациях чувствуют себя прекрасно.
– Э, э! – позвали они меня к себе. – Бабу надо?
– А вы что, партию закупили?
– Да понимаешь, она на нас бросилась… ну, в магазине тут… но в номера идти не хочет категорически! Может, у неё подруги есть? Ты спроси, она по-английски ничего болтает.
Поодаль ждала их вердикта довольно симпатичная, но явно не нимфетского возраста кубинка, смуглая, но не мулатка, худощавая, но задастая (отличительная черта местной красоты вообще, здесь как-то специально отращивают большую попу, считающуюся признаком духовного аристократизма). На меня она смотрела со смутной надеждой.
– Ты понимаешь, я на ночь глядя абы куда не поеду, – робко сказал сорокалетний.
– Да у них тут преступности нет, ты не бойся, – уговаривал старик почему-то именно меня. – Но, ты понимаешь, устали мы… Если бы в номер, вопросов нет, – и он похлопал кубинку по её национальной гордости, а заодно щипнул за грудь. Гордость ему понравилась больше.
Видя на лице кубинки простоту и дружелюбие, я особенно стесняться не стал и перевёл насчёт подруг. На бойком, даже слишком бойком английском, в котором клокотал испанский темперамент, она сообщила, что подруги есть, но искать их надо в диско, куда теперь переместился центр сладкого кубинского бизнеса. За промысел на улицах и тем более за появление в отелях среди ночи могут запомнить, оштрафовать, донести по месту работы, а нафиг ей это надо.
Услышав про диско, хозяйственники заметно оживились:
– Тут рядом музыку по ночам слыхать…
– Ты сходи, сходи. Тебе надо. Ты журналист, впечатлений подкопишь…
– Товарищи, я и в юности туда не ходил!
– Ничего, ничего…
Уговаривали они меня, как пугачёвцы Гринёва, которого собираются вешать. Собирались всего-навсего кинуть, но это я понял не сразу.
– Только для диско вы должны переодеться, – вступила кубинка на своём бойком школьном английском. – Туда нельзя в коротких штанах.
– Ну, побежали переодеваться! – воскликнули хозяйственники. – Через десять минут здесь!
– Товарищи, я почитал бы лучше…
– Да ладно тебе! Хоть диско ихнее посмотришь, окунёшься в восьмидесятый год!
С отвращением надев длинные штаны (ночами в декабре на Кубе запросто может быть двадцать семь градусов тепла), я спустился вниз и обнаружил кубинку во внутреннем дворике отеля.
– Внутрь не зайду, – сказала она, глядя на меня в упор огромными чёрными глазами. – Отельная обслуга меня вычислила уже. Ещё раз зайду – и спросят документы. Ты не знаешь, что у нас тут делается.
– Да ладно, они нас не найдут… друзья-то мои…
– Захотят – найдут. Подождём.
Мы подождали минут пятнадцать, которых хватило бы для надевания штанов и самому крепкому хозяйственнику в состоянии самого бурного радикулита.
– Твои друзья не придут, – сказала она решительно. – Они испугались. Пойдём в диско.
Идти туда без компании мне совершенно не улыбалось – это означало уже принять на себя какие-то обязательства.
– Тебе же, по-моему, старик нравился?
– Мне совершенно всё равно, – сказала она без малейшего энтузиазма.
Я несколько оскорбился.
– Мне надо денег с собой взять, – использовал я последнюю уловку, но она уже вцепилась в мою руку:
– Не ври, кошелёк у тебя с собой. Поехали.
– Как тебя зовут хоть? – спросил я уже в такси. Ехали мы не в ближайшую, а в какую-то дальнюю и явно более крутую дискотеку.
– Обычно я называю себя Дженни, – сказала она мрачно. – Но родители назвали меня Енисей. С этого имени пошли все мои неприятности.
– За что ж они тебя так назвали-то?
– Они думали, что если Лена – имя, значит, Енисей тоже имя. Я уж не знаю, как мне избавиться от этого проклятия. Была, ты понимаешь, мода на всё русское, мальчики – сплошные Ленины. Ну а потом русские нас кинули в девяностом году, это позор… – про позор она рассказывала уже у дверей дискотеки. Я прикидывал расходы: пять баксов на такси (на Кубе бакс ходит наравне с основной валютой), по пять за вход, понадобится угощение… Да потом – сколько она запросит? Останется ли у меня расплачиваться за гостиницу? Она заметила перепад в настроении клиента и потянула меня за руку:
– Пошли, пошли. Э, да тут у нас обручальное кольцо! Ты женат?
– Женат.
– А я была замужем, и мне не понравилось. Выскочила, как дура, в семнадцать с половиной лет. А сейчас мне двадцать четыре, и мне не нужен никакой бойфренд.
В дискотеке по причине относительно раннего времени – всего-то полночь – было пустовато, но уже стекался народ. Не танцевал никто – большая часть гостей сидела по углам и о чём-то спорила.
– Знаешь, – сказала Енисей, – я бы выпила «Бейлиса», пожалуй…
Дело Бейлиса, подумал я. Шестнадцать баксов порция. Видит бог, не собирался ничего с тобой делать, девочка, но, учитывая твои аппетиты, поимею по полной программе, пропадай моя телега. Себе я взял рому. Под «Бейлис» (бармен поглядел на меня сочувственно – влип ты, малый) она рассказала мне всю свою жизнь и даже показала идентификационную карточку.
– У меня всё чисто, видишь? Я не то что эти с Маликона! (Да что ж такое этот Маликон, подумал я, что за волшебный край!) На Маликоне ты можешь поймать и СПИД, и герпес – у нас везде герпес, – и всё что хочешь. Я учительница начальных классов. То, что нам платят, – это ничего, совсем ничего. Пятнадцать долларов моя зарплата, а цены у нас знаешь какие?
Цены я знал, знал и то, что в местной валюте всё значительно дешевле, только обменивать её надо на «чёрном рынке», а это большая головная боль. В конце концов на доллар можно купить мешок маленьких зелёных бананов. Купила бы себе мешок маленьких зелёных бананов и ела по килограмму в день…
– Мне тут недавно один мексиканец, – сказала она хрипло и доверительно, – подарил шестьсот долларов. Знаешь за что? Всего-то я с ним тут потанцевала. Ты представляешь?
Это была то ли рекламная пауза, то ли – что несколько вероятнее – прямой призыв не жидиться.
– Сколько вы платите русским девушкам? – в упор спросила она.
– Баксов сто за ночь, – назвал я такую цифру, чтобы не слишком посрамить своих.
– Значит, и мне ты заплатишь сотню, – заявила она безапелляционно.
– Нет уж, Дженни, – обрадовался я предлогу прикрыть всю эту лавочку ещё в зародыше. – Мы сейчас выпьем, потанцуем, и я пойду себе в гостиницу. Серьёзно.
– Но чем я хуже русских девушек? У тебя была когда-нибудь иностранка?
– Были, – сказал я. – Бывали дни весёлые.
– А кто конкретно?
– Ну, всё тебе расскажи… Немка была. Китаянка. Американка.
– Чёрная?
– Нет. А ты что, можешь организовать чёрную?
– Нет, что ты. Я не люблю чёрных. То есть не подумай, что я расистка (она прочла мне небольшую лекцию о том, что на Кубе расистов нет, тут интернационализм), но всё-таки чёрный – это чёрный. На Маликоне много чёрных. (На Маликон, на Маликон!) У меня тоже никогда не было русских, ты первый. У тебя ведь не было кубинки, ты ещё не знаешь, что наши девушки – лучшие в мире!
– Да я тебе верю, но сто баксов – это не разговор.
– Но в России ты платишь столько!
– В России, Дженни, меня любят бесплатно. Пей давай.
– Хорошо, – она смягчилась. – Слушай, кто ты по профессии?
– Журналист.
– Ты приехал сюда делать бизнес? Или с вашим президентом?
– Я сюда приехал по своим делам.
– Если ты приехал с президентом, у тебя должно быть много баксов! Я читала, что в президентском окружении у русских все воруют, у всех куча денег!
Это карма, подумал я. Приехать на Кубу и попасть в лапы такой политически подкованной девушке. Выучить такую по-русски – и можно запускать в «МК». Чёрт меня дёрнул написать когда-то статью «Коллеги»!
Её весёлый и напористый селф-промоушен (во время которого она не забывала разнообразно тискать мою руку) заставлял меня испытывать что-то вроде профессиональной солидарности.
– Ну так сколько ты дашь? – не отставала она. – Смотри: комната на ночь у нас стоит тридцать долларов.
– Че-го? Она у нас-то столько не стоит! – Я вошёл во вкус, торговаться мне понравилось, я и в Эмиратах на базаре так не торговался.
– Слушай! – после каждого «лисн, лисн» её бархатные решительные глаза приобретали всё более трагический вид, отвернёшься – пырнёт. – Слушай, ты не знаешь жизнь на Кубе. Жизнь туриста тут очень сильно отличается от прозябания местного народа…
– Уверяю тебя, друг мой, у нас до всех дел было ровно так же.
– Ты не знаешь, как мы живём. Заработать нечем, и все за всеми шпионят. Единственный способ для девушки выжить – это дружить с иностранцами. Видишь всех этих девушек?
Я огляделся. Девушек было навалом, куда более приличного качества, чем моя.
– Ты думаешь, они пришли сюда танцевать? Нет. Ты видишь, почти никто не танцует. Они договариваются.
– Что, все?
Она кивнула.
– И ни одной… это… просто так?
– С какой стати им после работы торчать тут ночью! – взорвалась она. Я, правда, не поверил, что они тут на Кубе очень устают. Увидеть работающего кубинца – вообще большая удача. Но, может, девушки и днём работают? Тогда, конечно, ноги не будут держать…
– Ладно, – сказал я. – За комнату плачу двадцать, тебе тоже двадцать, и уговорились.
– Ты не знаешь кубинских девушек! – взвизгнула она и пошла на второй круг, но тут уж я перехватил инициативу. Я в деталях рассказал ей, как мы у себя свергли советскую власть, и как много появилось у нас возможностей легально заработать, и каким отсталым, каким убогим выглядит сегодня их общество на наш взгляд, и как обязательно надо сместить коммунистов…
– Слушай! – воскликнула Енисей и окончательно оскалила глаза, сжимая мою руку. – Если ты так хорошо понимаешь всю нашу ситуацию… почему ты не дашь мне тридцать долларов?!
Я вспомнил, как сходными приёмами, чередуя шантаж и жалобы, добивался многих интервью, ощутил ещё один приступ профессиональной солидарности, расхохотался и согласился.
– Что ты смеёшься? – обиделась она. – Чему ты вообще всё время смеёшься, что тут смешного, я не понимаю?!
– Ещё немного, Дженни, – сказал я, – и я тебя полюблю.
Она спросила ещё «Бейлиса», потом мы вышли курить во внутренний дворик, я оглядел бетонный парапет набережной (под ним во множестве гнездятся морские ежи) и поинтересовался, действительно ли эти ежи так вкусны, как описано у Евтушенко.
– Да ты что! – расхохоталась она. – Кто же их ест! У нас их используют только как наживку!
Так флёр романтики спадал постепенно со всего – с братской Кубы, продажной любви и даже морских ежей.
– Тут гнилью пахнет, – сказала она. – Поехали, наверное? Я уж вижу, тебе не терпится. Но ничего. Это близко.
До нашего скромного гнёздышка оказалось ещё баксов семь на такси – другой конец Гаваны, как я смекнул. Шёл третий час ночи, но из некоторых окон лилась музыка. Видимо, за день эти несчастные устали до того, что теперь не могли уснуть.
Мы вошли в какой-то домик, я как раз в таком останавливался однажды в Геленджике – те же занавесочки, этажерочки, что-то вьющееся оплетает веранду… Хозяйка обрадовалась Енисею и ничуть не удивилась мне. Моя девушка что-то быстро произнесла по-испански, показывая на меня. После рома я был весел и беззаботен, так что уловил только неоднократное «руссо». Путин не упоминался. Потом она обратилась ко мне, как Троцкий к Ленину:
– Это очень надёжная квартира.
– Да мне-то чего бояться…
– Тут есть кондиционер, – сказала она веско. – В других квартирах нет кондиционера. И тут есть душ.
Дженни потянула меня в заднюю комнату размером примерно с хрущобную кухню. Во всю стену был написан портрет красотки в одних трусах. По кубинским меркам это был предел сексуальной раскрепощённости. За картонной стеной послышался громкий неразборчивый разговор – мужчина бранил женщину.
– Это проснулся друг хозяйки, – шепнула Дженни.
Я окончательно уверился, что нахожусь в Геленджике.
– Сейчас я пойду в ванну, – сказала она. – Но лисн! лисн! Хозяйка сказала мне важную вещь. Во-первых, деньги за комнату вперёд.
Я вынул двадцать баксов – отступать было некуда. Енисей выбежала в соседнюю комнату и сунула хозяйке. Мужчина за стеной тут же заткнулся. По-видимому, подействовало.
– Во-вторых, сейчас на Кубе очень большой наплыв туристов, – продолжала Дженни голосом экскурсовода. – Просто не продохнуть. Поэтому через три часа сюда может прийти другая девушка с другим другом. И тогда нам придётся уйти. Но уверяю тебя, мы всё успеем.
– Не сомневаюсь, – сказал я. – Но мы договаривались на всю ночь.
– Лисн, лисн! Ты сможешь в эти три часа делать со мной всё, что захочешь…
– Не знаю, чего я тут захочу, – сказал я, кивнув на хозяйскую комнату, где продолжалась ночная брань. – Но я заплатил двадцать долларов за ночь. Отдай, старуха, мои деньги, ведь я зарезанный купец, – последнее я спел по-русски и этим напугал её окончательно. В комнате горел яркий свет – поярче, чем в нашем баре и в ихней дискотеке, – и при нём я различил, что ей действительно двадцать четыре года, а то и побольше, и жизнь её была нелёгкая, действительно нелёгкая социалистическая жизнь, год за полтора. И мне не хотелось её, этой нелёгкой жизни. Мне надоело, что чуждая логика ведёт меня каким-то странным путём, и я встал с жёсткого дивана, намереваясь скандалить.
– Лисн! – заорала она, сверкая глазами. – Всё, я беру у неё твои двадцать долларов, и мы едем ко мне! Но помни, ты сам этого хотел.
Видимо, для неё это была серьёзная жертва. «Что ж у неё там такое?» – подумал я. Мы вернулись в хозяйскую комнатёнку, где стоял телефон, и хозяйка, с ненавистью вернув двадцать долларов, вызвала такси. Потом она разразилась громкой тирадой в мой адрес.
– Что она говорит?
– Она говорит, – перевела Енисей, – что у нас очень трудная жизнь, что честной женщине на Кубе совершенно не выжить, а некоторые не хотят этого понимать!
В голосе её звучали родные коммунальные интонации. Как сказал другой хороший поэт, я стремился на семь тысяч вёрст вперёд, а приехал на семь лет назад. Это тоже карма, думал я. Всю жизнь в России мне было негде, всю жизнь друзья уступали мне комнату. Теперь, когда я решил свой квартирный вопрос в России, он догнал меня на Кубе. От судьбы не уйдёшь, господа.
Подошло такси, мы опять поехали на другой конец города и наконец затормозили в каком-то древнем, очень католического вида квартале. Здания, как и почти во всей старой Гаване, были приземисты и полуразрушены. Осыпалась роскошь времён диктатора Батисты. Она долго возилась с замком и наконец отперла облупленную дверь. За ней было тёмное, кисло пахнущее помещение.
– Я здесь живу с тёткой, – сказала она. – Мать на окраине Гаваны, а я у тётки.
Я представил место, в котором должна жить мать. Передо мною нарисовался беженский лагерь. Надо было бежать, но во мне уже включился профессиональный интерес – чем всё это кончится. Одновременно с интересом включилась безабажурная лампочка под потолком (абажур-то она могла бы купить с шестисот баксов своего мексиканца, которого никогда не существовало в природе) – и из кислой темноты навстречу нам выступила с заискивающей улыбкой классическая героиня латиноамериканского сериала, потрёпанная жизнью женщина после сорока, в ночной рубашке. Она сказала на нормальном сериальном языке и даже с теми же интонациями длинную фразу, которую с равным успехом можно было перевести и как: «Мой дом – твой дом, Луис Альберто», и «Какая ты добрая, Мария!», и даже «Синьор Хуан все ещё не вышел из комы».
