Текст книги "Сопроводитель"

Автор книги: Дмитрий Красько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Тело человека, которого я так и не взял с собой попроказничать, лежало на том же месте и в том же положении, как я его положил. Ботинки сорок пятого размера целились своими каблуками в меня, когда я проползал мимо, но я не испугался. Я знал, что они уже не опасны.

Дорожка со второй попытки покорилась мне без проблем. Правда, для начала я трижды поплевал на нее. Кто бы подумал – такая узкая, а столько времени отняла. Нехорошо.

Я углубился в гущу деревьев и кустарников и вздохнул посвободнее. Здесь меня было уже не так просто обнаружить. Хотя, конечно, это совсем не то, что заросли астры, но гораздо лучше, чем открытая со всех сторон дорожка.

Чем-то неуловимо похожий на психически ненормального волка, я долго петлял среди древесных стволов, кустарника и прочих древесно-стружечных изделий, залез зачем-то мордой в куст крыжовника, оцарапался и, громким шепотом матерясь, пополз дальше.

Думайте, что хотите, но я это делал не напрасно – у меня была совершенно определенная цель: отыскать более или менее приличное окно, в которое можно влезть без ущерба для моей болезненной любви к чистоте. Таковое нашлось, правда, на втором этаже – с двумя цветочками по краям, занавешенное оборчатой сиреневой шторочкой. В общем, вполне симпатичное окошечко. Вор бы в него не полез, а вот герой-любовник – с нашим удовольствием. И не беда, что на втором этаже. Зато был и существенный плюс в виде хоть и небольшого, но тоже уютного балкончика. В самый раз для Джульетты. Но за высокой оградой непрошенных гостей, видимо, не боялись.

Пожарной лестницы я не приметил и решил, что и без нее неплохо обойдусь. Под балконом росла объемистая яблоня, вполне способная выдержать не только меня, но и еще пятерых героев-любовников одновременно. Однако собирать такую ораву я не стал, решив, что одному взбираться сподручнее. Что и проделал – быстро и четко, как какой-нибудь борец с терроризмом на генеральной репетиции.

Перемахнул через перила и притаился у стены, присев на корточки. Вокруг царило спокойствие. Моего вторжения никто не заметил. Даже цикады – или как там этих козявок очкарики называют – с ритма не сбились.

Убедившись в этом окончательно, я привстал было, чтобы заглянуть в окно на предмет разъяснения обстановки, но тут же присел – по ту сторону дома на секунду-другую взвыла сирена и сразу заткнулась. Прибыла милиция.

Черт бы ее, натурально, побрал, родную. Оно, конечно, спасибо им, что не приехали чуть раньше, когда я плутал во саду ли, в огороде, но, с другой стороны, могли бы и шину по дороге, что ли, пропороть, чтобы задержаться минут на пять. Мне бы эти пять минут в самый раз были.

9

Громкие голоса у ворот показывали, что разборки в самом разгаре. Ментам демонстрировали труп Джона и, наверное, доказывали, что все остальное по сравнению с этим – сущие пустяки, можно даже внимания не обращать. Менты, скорее всего, напротив, интересовались именно пустяками и требовали показать им все – в конце концов, не каждый день выпадает такая развлекаловка с разрывами гранат. Кстати, где приземлилось мое первое послание, я и сам не видел, а потому не знал и последствий приземления. Хотя хотелось бы посмотреть. Как и милиции – от их жарких просьб листва на деревьях жухла и сворачивалась в непотребное.

Я сидел, вжавшись спиной в стену и отчаянно пытался сообразить, что же делать дальше. Оставаться на балконе было чревато последствиями – осветят фонариками, и могу спорить с кем угодно на что угодно, с птицей не спутают. Спрыгнуть вниз – так лучше сразу громко и отчетливо позвать их к себе, сообщив заодно все паспортные данные. Ломиться в комнату через окно, так и не посмотрев, что там – единственный приемлемый вариант, тоже, однако, чреватый последствиями. А ну, как там сидит древняя бабушка с двустволкой на коленях? Жахнет из обоих стволов, и мало мне тогда проку будет из преимущества в возрасте и количестве зарядов в стволе.

Но другого выхода не просматривалось. Нужно было ломиться внутрь. Однако все не так просто, как кажется. Непринужденно встать и войти в комнату я в данной ситуации не мог. Нужно было настроиться. Психология. Хотя нюансов не скажу, образования не хватает.

Балконная дверь скрипнула, отворяясь. Совершенно неожиданно. Я вздрогнул и насторожился. Спрятал пистолет в тень, но палец, на всякий случай, держал на взводе. Случаи, они, знаете ли, разные бывают.

На балкон и какой-то жалкий кусок сада – а даже и не сада, а листвы деревьев, сквозь которую ничего не могло пробиться, кроме предметов свыше одного килограмма весом – упал прямоугольный пук света. Потом прямоугольник с одной стороны словно крыса погрызла, и из дверного проема выдвинулся кусок лица. А именно – хитрый глаз громадных размеров, обрамленный со всех сторон средней длины волосами. То ли черными, то ли темно-каштановыми, при таком освещении разобрать невозможно.

Зрелище было занимательным. Я, наверное, выглядел не лучше, но я себя со стороны не видел, а видел забавный глаз. И не смог удержать губы в пристойном положении – они расползлись в дурацкой улыбке.

– Ты чего? – спросил голос, принадлежавший глазу.

– Глаз четкий, – проинформировал я.

– А чего тут сидишь? Я за тобой давно наблюдаю. Еще как ты по саду на карачках ползал. Потом смотрю – на мой балкон полез. Жду-жду, а ты не заходишь. Заходи давай.

Волосатый глаз скрылся. Я, не долго думая, последовал за ним. Раз приглашают – грех не воспользоваться. Только пистолет сзади под рубашку спрятал.

Внутри комнаты царил порядок. Обстановка – вполне ожидаемая после вида розовых занавесочек и пары гераней на подоконнике. Односпальная кровать с белоснежным бельем и, опять же, розовым, но на сей раз более светлым, покрывалом. Пуфики, креслица, ковры, половички. На стенах, кроме ковров – множество фотографий мускулистых и прекрасных, при виде которых у меня тут же развился кошмарный комплекс неполноценности. С моими грязными руками и коленками я даже их бледной тенью не выглядел – растворялся вообще.

Обладательница всего этого хозяйства, равно как и глаза, и многочисленных волос, которые, как оказалось, имели вид прически «каре», стояла передо мной и с веселым любопытством разглядывала мою живописную фигуру. Лет пятнадцать-семнадцать, довольно миловидна, по-детски любопытна, глупа, наивна и непосредственна. Стояла, прости господи, в розовом, опять-таки, халатике, скрестив руки на груди, и улыбалась мне, как родному. Скорее всего, дочка Коновалова.

– Слушай, – сказал я. – А как ты могла меня видеть? У тебя же все время свет в окне горел. И потом, там листва мешает.

Она обошла меня, закрыла дверь на балкон и задернула занавеску. Потом обернулась и объяснила:

– А я тебя из кабинета видела. Там листва не мешает. Хотела уроки делать, зашла, смотрю – кто-то на четвереньках ползет. Мне интересно стало, я и не включала свет. А ты грязный, – она протянула руку и указала на мои колени, с которых, засыхая, обильно отваливалась грязь.

– Ну, – я смущенно пожал плечами, – не по паркету же полз.

– Меня Аня зовут, – она протянула руку. Говорю же, непосредственная, как серьга в носу у папуаса.

– А меня – Миша, – я пожал маленькую ладонь. – А почему ты меня впустила?

– Мне интересно стало, – просто объяснила она. – У нас тут скучно, новых людей нет. А ты, если хочешь, можешь сходить в ванную, сполоснуться. – Посмотрела на свою ладошку и сообразила, что и руки у меня не лучше колен. – У меня своя ванная, так что можешь не бояться.

Спасибо. Добрая душа, далеко пойдет. Направленный ее хозяйской рукой, я добрался до ванной комнаты, которая располагалась рядом с кабинетом, сверкала белизной кафеля и голубизной финской сантехники, усугубляя и без того ужасное ощущение, что я – слон в посудной лавке. Но, вымыв руки, я решил, что плевать на приличия. Я в гости, в конце концов, не напрашивался. А потому снял брюки, прополоскал их и крепко выжал. Результат оказался довольно мятым. Перекинув брюки через полотенцесушитель, я с силой протянул их несколько раз, отчего они стали заметно лучше выглядеть.

Одеваясь, я усмехнулся – ничего себе, заявочка! «Скучно, – говорит, – тут. Новых людей нет». Хорошего же она себе нового знакомца выбрала, который только что пришил папиного охранника. Ну, да ладно. К дочке, собственно, у меня никаких претензий не было, а что до остального, так я не маньяк.

Когда я вышел из ванной, она стояла посреди комнаты и протягивала мне полный бокал – вы не поверите – опять розового.

– Что это? – осторожно спросил я.

– Малиновый ликер с водкой и льдом! – гордо заявила она.

По-моему, начиталась лишнего. По-моему, Чейза. Как это делается в Америке и других Европах. Господи, сделай так, чтобы она не попыталась затащить меня в постель! Я взрослый человек, не имеющий ни одной судимости, и я совсем не хочу открывать этот список со статьи за совращение малолетних, даже если в деле будет стоять большой вопрос – кто кого совратил.

– А-а-а… – протянул я. – Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – она мило тряхнула головой. Мне, собственно, понравилась такая реакция. Ни бесполезной обиды на то, что еще не взрослая, ни дутой гордости за мнимую взрослость. Шестнадцать – и все тут. Возраст, как возраст. Не лучше многих, но далеко и не хуже.

– И откуда у тебя… это? – я принял бокал и отхлебнул. На вкус – нехило.

– Для гостей держу, – весело ответила она.

– И много их у тебя?

– Ты первый, – ее голос прозвучал еще более весело.

Я усмехнулся и, подняв бокал – твое здоровье, Аннушка! – выпил его тремя большими глотками. В желудке приятно запекло.

– Послушай, Аня, – осторожно сказал я, решив смолотить под дурака. – А что у вас тут за хипеш? Менты приехали, сиреной балуются. Прямо ужас прохватывает.

– А ты не знаешь? – вздохнула она разочарованно. – Я-то думала, что это твоих рук дело. Тут кто-то чего-то через забор кинул, и оно взорвалось. Крольчатник – вдребезги. А потом еще и охранника застрелили.

Бедные кролики. Мне было их искренне жаль. Охранника мне тоже было искренне жаль, но не больше, чем ему – меня, когда я был у него на мушке.

– А ты сам-то кто? – почему-то спохватилась она.

– Вор я, – сказал я, с подозрением посмотрев на нее. Линять сразу или немножко выждать? Продаст или не продаст? Черт бы ее побрал с веселым волосатым глазом вместе! Вдруг она с головой вообще не дружит? – Просто вор. Три дня не жрал ни хрена, вот и забрался к вам. Дом богатый, не обидите.

Она придирчиво оглядела меня и вдруг опять растянула губы в улыбке:

– А не очень-то ты похож на вора.

– Хобби у меня такое – маскироваться, – сердито ответил я. – Не люблю, когда у меня на лбу проступает, что я вор. Каждый встречный сразу почки напинать норовит. Воров не любят, почему-то.

Она хотела что-то ответить, но не успела. В дверь постучали. Я покрылся мелкой испариной и заозирался. В основном, в сторону двери на балкон. Но генеральская дочка вцепилась мне в руку и, подтащив обратно к ванной, впихнула туда.

Я уселся на прекрасный финский унитаз своими противными мокрыми брюками и принялся вертеть в руках абсолютно пустой, а потому никчемный, бокал. Если этой любительнице ночных гостей взбредет в голову указать на ванную комнату, то мне хана. С пятью патронами в стволе я был обречен на медленное умирание. В таком месте, в такой ситуации мне бы больше подошел «Калашников» или пулемет «Максим», но этого добра у меня не было. Впрочем, прежде чем поднимать панику, нужно было дождаться результатов переговоров Анны с визитерами.

Голоса за дверью звучали недолго. Буквально через минуту хозяйка открыла дверь ванной и сообщила:

– Они ушли. Говорят, нашли еще одного охранника. Валялся без сознания около туалета.

– Кошмары какие у вас творятся, – я передернул плечами. – Ужас берет. Налей-ка мне еще такого коктейля. Если не жалко.

Она забрала у меня бокал и, покачивая бедрами, – еще плосковатыми, девическими, но уже с определенной целью, – подошла к своей прикроватной тумбочке и, присев, открыла ее. Выбравшись следом за ней из ванной и встав позади, я заглянул внутрь и присвистнул – хороша заначка! Бутылок десять, фигурных, разноцветных и разномастных, в большинстве своем еще непочатых, стояло там.

– Ого, запасец! – прокомментировал я свой свист. – Слушай, Аня, а много ли у тебя друзей?

– У меня их нету, – просто сказала она.

– Забавно, – сказал я. – Дочка генерала и миллионера в одном лице, и не имеет друзей. Да они к тебе, как мухи к меду, липнуть должны.

– Какие там мухи! – она поднялась, причем оказалось, что в руках у нее два бокала. Один – для меня, второй, получается, для нее, не смотря на несовершеннолетие. Хотя, по большому счету, какая мне разница? Чем бы дитя не тешилось, лишь бы онанизмом на проезжей части не занималось. – Со мной же всюду эти быки ходят. Телохранители. Даже в школу. У кого смелости хватит?

– Тяжелая у тебя жизнь, – посочувствовал я, взяв коктейль и отхлебнув. – Слеза прошибает.

– Зря смеешься, – сказала она, и тоже сделала глоток, причем для дамочки ее размеров весьма солидный. – Папа меня со всех сторон как будто кирпичной стеной огородил. Ни друзей, ни подруг. Нет возможности даже погулять выйти за эту чертову стену. После школы и на выходных так и сижу здесь целыми днями. На каникулы меня, конечно, возят на разные курорты, но этого же мало, правда? Папа готовит меня на юриста. Говорит, хочу я этого или не хочу, стану адвокатом или прокурором. Поэтому и не разрешает ни с кем общаться. Я специально плохие отметки получать начала, а он говорит, что мне это не поможет, потому что место в юридическом он мне уже купил. А ты что – думаешь, если бы мне было с кем общаться, я бы тебя к себе впустила?

Черт его знает, дорогая. Я так не думал. Я вообще ничего не думал, потягивая тридцатиградусную – в смысле спирта – живительную влагу, чувствуя, как распрямляются свернувшиеся в пружину нервные окончания, и кайфуя от этих ощущений. Никак не ожидал, что натурально посреди боя окажусь в уютной домашней обстановке, да еще и в обществе привлекательной милашки, с которой, правда, нечего было ловить. У меня даже – с удивлением обнаружил – основание черепа болеть перестало.

– А почему у тебя брюки мокрые? – спросила она. – Обмочился от страха?

– Нет. Забыл снять, когда ванну принимал.

– Давай поглажу.

Я поперхнулся и закашлялся. Коктейль попал совсем не в то горло, в которое я его направлял. Сказано было, конечно, мило и с полнейшей детской непосредственностью, но я как-то не привык, чтобы вот так, сразу, оголяться до трусов перед малознакомой женщиной. К тому же когда та еще и несовершеннолетняя. И дело не в том, что мне было стыдно – я боялся за неустойчивую девичью психику.

– Да снимай, – подбодрила она. – Что я, мужчин в трусах, что ли, не видела? На пляже их сколько угодно.

Замечание было вполне резонным, но я все же попытался защититься:

– На пляже – плавки. А у меня семейные трусы. Это совсем не то, что у футболистов даже, это хуже. Потому что они в цветочек.

– Ну и что? – удивилась она.

Весьма настойчивая молодая леди. Ну, как ей было отказать? Незаметно припрятав пистолет за валик кресла, я снял штаны и протянул ей, а сам, без спросу налив себе одной водки, устроился в кресле. Впрочем, какая разница? Она разгуливала передо мной в халате, под которым вообще, кажется, ничего не было, и не чувствовала себя при этом ущербной. Почему я должен стесняться? Тем более что во мне к этому моменту сидело уже верных сто граммов водочного эквивалента.

Хозяйка, похоже, тоже чувствовала давление алкогольных паров на свой головной мозг, потому что все время старалась принять позу поэффектнее. Это у нее неплохо получалось. Будь я фотографом, я бы нащелкал фотографий одна другой соблазнительнее. Но я фотографом не был. И соблазняться не собирался. Причины – смотри выше. Пока, во всяком случае, я уверенно держал себя в руках.

Анна, как оказалось, была девушкой хозяйственной и умелой, даром, что дочь генерала. С утюгом управлялась на удивление споро, так что брюки быстро приняли вполне приличный вид. Теперь в них можно было и на светский раут сходить, кусочек-другой еды украсть.

Кстати, о еде. Я вдруг вспомнил, что не особенно придерживаюсь легенды о себе, как о воре, у которого три дня маковой росинки во рту не было. Поэтому, натянув брюки, решил слегка подправить положение.

– Ну, Аня, – сказал я, – за сердечный прием тебе сердечное спасибо. А теперь, если не жалко, расскажи, как вашу кухню найти. Я, все-таки, кушать хочу.

– Ах, да, – сказала она рассеянно. – Ты же голодный. Только зачем тебе на кухню? По дому милиция ходит. Давай, лучше я спущусь и принесу что-нибудь перекусить. Я недолго.

Встала и ушла. Бедрами при этом виляла еще сильней, чем раньше. Ну, очень хочет затащить меня в постель. Наверное, на перекурах во время перемен наслушалась наполовину выдуманных откровений своих одноклассниц, на которые они так щедры, когда уединяются, пусть даже и в женском туалете, и теперь страстно желала потерять девственность. С первым попавшимся мужиком. Только я не совсем понимал, при чем здесь я. Вокруг была куча куда более мускулистых охранников как раз того типа, который ей, судя по многочисленным фотографиям, развешанным по стенам, нравился. Или дело в романтике? В возможности рассказать, что переспала с мужиком, влезшим к ней через балкон, чем, наверное, мало кто из товарок мог похвастаться? Очень может быть.

Я встал и на всякий случай направился на привычное место – в ванную. Кто знает – вдруг генералу или многочисленным типам из охраны придет в голову счастливая мысль проверить комнату дочери в ее отсутствие. Конечно, могут возникнуть осложнения, если им приспичит в туалет и они вдруг обнаружат, что тот заперт изнутри, а генеральскую дочь в это самое время задерживает внизу многочисленная прислуга. Но о таком варианте я старался попросту не думать, устроился на почти родном унитазе и отхлебнул из бокала. На сей раз в нем кое-что еще оставалось, а значит, он не был бесполезен.

Путь на кухню – или куда там? – и обратно занял у Анюты минут десять. Я, честно говоря, заколебался сидеть на унитазе, тем более, что водка закончилась, а выйти и пополнить ее запасы я не решался. Во-первых, конспирация, так конспирация, а во-вторых, у меня уже начала смазываться картинка перед глазами и я чувствовал, что, приняв еще порцию без закуски, окосею. Но мне предстояло провернуть в этом доме тонкую операцию, а они, насколько я знал, по пьяной лавочке не проворачиваются.

Дверь, наконец, хлопнула, раздались два шага, потом все стихло. Я встал с унитаза и осторожно выглянул наружу. Там действительно стояла Анна и непонятливо вертела из стороны в сторону головой. Я вышел к ней, и она улыбнулась.

– А я тебя потеряла. Вот, – и протянула мне поднос, на котором дымилась громадная тарель картофельного пюре и штук с десяток котлет.

– Запивать, думаю, будем коктейлями?

– Да я бы, собственно, не отказался, – осторожно сказал я. – Но работа прежде всего. Я, видишь ли, все-таки вор…

– Ты же говорил, что тебе только еду надо? – удивилась она.

– Стоило из-за одной жратвы столько нервов тратить, – недовольно буркнул я. – Мне же с этого визита и навар какой-никакой поиметь надо.

– А-а, поняла, – кивнула она, прошла к своей кровати и поставила на тумбочку поднос. Потом открыла дверцу, достала бутылку «Абсолюта» и поставила рядом. – Я знаю, куда тебе надо. Давай выпьем, покушаем, я тебе расскажу, как туда добраться, и ты пойдешь.

Я подумал и кивнул. Гулять – так гулять. В самом деле, что я теряю? Ну, выпью еще граммов сто-двести, так ведь под царскую закуску. И действительно смогу выведать у моей хозяйки, как кратчайшим путем добраться до ее папаши.

Она закрыла дверь, я вытащил тумбочку и поставил ее перед кроватью. Совершенная идиллия во французском стиле. Он и Она сидят на кровати, выпивают и закусывают. Правда, и у Него, и у Нее совершенно определенные интересы, к любви никакого отношения не имеющие.

Через полчаса такой идиллии Анюта почти добилась своего. Не смотря на всю мою стойкость и многочисленные обещания самому себе никаких сексуальных поползновений в ее отношении не предпринимать, я оказался поверженным на обе лопатки, причем уже без рубашки. Впрочем, свое себе обещание я сдержал: с моей стороны ни намеков не было, ни действий. Всю инициативу взяла в свои маленькие ловкие ручки хозяйка.

Еще через полчаса мы лежали в постели в совершенной темноте и в не менее полном неглиже, и она, расслабленно прижимаясь ко мне, медленно вещала:

– Комната отца находится на третьем этаже, в Западной смотровой башне. У него там и кабинет, и спальня. Кабинет наверху, над спальней. Туда поднимаются по лестнице. В нем штук пять сейфов, но тебе нужен только один – золотистого цвета, размером с холодильник. Там деньги, драгоценности и ценные бумаги. Унесешь – тебе до конца жизни хватит, и детям твоим останется, и внукам. У тебя отмычки-то есть?

– Конечно, – соврал я, рассеянно дернув головой.

– Если не сможешь открыть, то запомни: ключи отец хранит в портфеле, а портфель – в спальне, под диваном, на котором спит. Только спит он чутко, так что доставать ключи небезопасно – может проснуться, а у него всегда при себе пистолет.

Электронные часы показывали два с небольшим часа ночи. Соблазнительницу я слушал рассеянно, в пол-уха, особенно после того, как она открыла мне местонахождение своего родителя. Меня больше занимали собственные рассуждения. С одной стороны, сексом я занимался регулярно, перерывов больше месяца не допускал, в случае чего пользовался услугами служб спасения под вывеской фирм досуга. С другой – я только что сделал девушку женщиной, к тому же впервые в жизни и совершенно неожиданно для себя. А она еще и несовершеннолетняя. Но странно: раскаяния я не чувствовал, а к хрупкому, по-девичьи угловатому телу, прижавшемуся ко мне, в душе была сплошная нежность, кое-где переходящая даже в жалость. Старею, что ли? Сентиментальным делаюсь…

Я резко сел на кровати:

– Пойду я. Потехе, говорят, час, а делу – два часа ночи.

– Ты вернешься? – спросила она.

– Зачем? – удивился я. – Мне после тикать надо будет быстрей, чем кролики крольчат делают. Попадаться я не хочу.

– Возвращайся, – попросила она. – Тебя же в моей комнате искать никто не будет.

Это прозвучало логично. И я согласился.

Одевшись в полной темноте, без опаски вынув из-под валика пистолет и засунув его за пояс, я вышел в коридор. Милиции не было. Сколько ей можно суетиться из-за одного трупа да парочки разорвавшихся гранат? Но я все равно старался не шуметь. В этом доме и без милиции хватало церберов, попадаться на глаза которым было опасно для здоровья.

В лабиринтах громадного строения можно было заблудиться, как нефиг делать. Коридоры, коридоры. Дверь – налево, дверь – направо. Так что западную смотровую башню, о которой с такой легкостью сказала Анна, я в конце концов почти отчаялся найти. К тому же ориентироваться по сторонам света здесь было невозможно – компас я, по недомыслию, из дома не захватил. Ну, просто подумать не мог, что он мне понадобится в поисках генерала. А различные бойскаутские приметы, типа той, что мох растет с северной стороны, а все остальное – с южной, здесь не действовали.

Я шел, громко скрипя зубами и думая о том, что, наверное, таки хана. Заблужусь и помру – с голоду либо от одиночества. Но все мои страхи развеялись, стоило выйти к центральной зале.

Она была огромна и светла. Она была сердцем этого дома. Именно от нее в разные стороны расходились многочисленными вены и артерии коридоров и коридорчиков. Залу опоясывали террасы бельэтажей, которые соединялись шикарной мраморной лестницей, начинавшейся примерно в центре гигантского помещения. Все это вместе весьма напоминало театр. Были даже актеры – те самые ахалтекинцы, расположившиеся сейчас у камина возле входа. В камине жарко пылал огонь и – гадом буду! – жарилось мясо на вертеле. Почти Шекспир. Единственное, что нарушало это впечатление, были телевизор с видеомагнитофоном, показывавшие почитателям жаренного мяса что-то из серии «Ки-я!!!». Среди телезрителей я приметил и одного с забинтованной головой. Размер ботинок – единственное из его экипировки, что мне запомнилось – я не разглядел, далековато было, но очень надеялся, что это вырубленный мной давеча на кирпичной дорожке парень. Кровник, почти родственник. Как-то даже на душе легче стало от его присутствия.

Ахалтекинцы были увлечены, но не настолько, чтобы я без опаски, как свой среди своих, поперся искать Западную смотровую башню. Человеком я был осторожным, а потому минут несколько простоял в черном проеме коридора, прижавшись к стене и соображая, куда же мне двинуться, чтобы попасть на прием к генералу, не попав при этом в поле зрения его церберов. Бегать туда-сюда, пробивая все смотровые башни подряд на предмет наличия в них Коновалова почему-то не хотелось, и я принялся-таки вычислять, где в этом доме находится запад.

Было трудно. Было невероятно трудно. Запад оказался вещью поразительно скользкой и от моих цепких мыслей постоянно убегал в неизвестном направлении. До тех самых пор, пока я не вспомнил, что не так давно поимел счастливую минуту наблюдения остатков солнечного заката. Сообразив, с какой стороны заходило солнце, я принялся корректировать его путь относительно моего маршрута в этом доме. Получилось неплохо. Исходя из результатов размышления, путь мой лежал налево и вверх. И как раз в этом направлении вилась фигурная лестница. Надо полагать, ведшая как раз туда, куда мне было нужно.

Перекрестившись сверху вниз и слева направо, хотя, собственно, был атеистом, я рванул вверх по ступенькам. Ахалтекинцы меня не заметили – уткнулись в экран и изучали приемы ближнего боя нижними конечностями. Профессиональная необходимость, надо полагать.

Проскочив наверх, я сбросил скорость и дальше пошел уже нормальным шагом. Неслышный, как привидение – мягкие подошвы кроссовок способствовали. Это-то меня и выручило, когда я нырнул за угол на очередном зигзаге.

В небольшом и неярко освещенном утолщении коридора сидели двое. Из той же породы, что и ребята внизу. Играли в карты. Или в шахматы. Во всяком случае, не в домино, потому что игра протекала совершенно бесшумно.

Я отпрянул назад. Заметили или нет? Наверняка это и есть Западная смотровая башня, место проживания генерала Коновалова. Кого еще в этом доме, и без того охраняемом со всех сторон, могли сторожить индивидуально еще и по ночам? Однако, у генерала была мания преследования.

– Слышь, Паха, там что-то писанулось, – раздался приглушенный голос. Заметили.

– Где?

– Да, за углом, кажись, кто-то есть.

– Кто там может быть? Ты что, дозу принял? В дом даже мышь не проползет. Если бы это были свои, они бы тоже прятаться не стали. Сиди.

– Значит, кто-то чужой. Фигня-то какая сегодня приключилась, а? То-то и оно. Схожу, посмотрю.

– Ну, иди, если тебе на месте не сидится. Я ничего не слышал и идти никуда не собираюсь. Мне и тут неплохо. Успокоишься – приходи, доиграем.

Послышался звук отодвигаемого кресла и шаги. Я вжался в стену у самого угла. Если этот любопытный все сделает по правилам и появится в поле моего зрения, держась противоположной стены, будет хреново. Придется шуметь. Стрелять я не собирался, но нужно будет прыгать, чтобы достать его. А второй вполне успеет среагировать на шум.

Однако ахалтекинец сглупил. То ли его успокоили слова напарника, то ли от рождения соображалкой не пользовался, но нарисовался аккурат перед моими глазами. Мне оставалось только взять его за отвороты пиджака, притянуть к себе и стукнуть лбом в переносицу. Что я, собственно, и проделал.

Любопытный молча испачкался кровью из собственного носа и, следуя совету напарника, успокоился. Однако идти доигрывать не захотел. Эстафету пришлось перенимать мне. Уложив бесчувственное тело, нежно и аккуратно, у стены, я высунул глаз и кончик носа из-за угла.

Спокойный ахалтекинец вел себя в отсутствие напарника подозрительно беспокойно. Перетасовывал карты, отбирая себе козырь, а сопернику – шваль. Игра, очевидно, шла на деньги.

Я неслышно выскользнул из тьмы, подкрался к нечестному картежнику и тюкнул его рукояткой пистолета в основание черепа. Меня били, а мне что, нельзя, что ли? Ахалтекинец рухнул грудью на стол и выронил из рукава карту. Туз червей. Я прищелкнул пальцами – хорошее предзнаменование.

Вернувшись к любопытному, я обыскал его и забрал оружие. Куда более привычный для меня, хотя и совершенно беспонтовый в сравнении со «Смитом-Вессоном» пистолет Макарова. У второго охранника тоже ничего не было, кроме ПМ. Я забрал обойму, оставив ему корпус – пусть пользуется на здоровье. Жалко, что ли?

Ткнувшись в дверь генеральской спальни, я чуть не вышиб плечо, обиделся и тихо выругался матом. Совсем охренел, старый хрыч. Развел тут целый табун телохранителей, огородился противотанковым забором, да еще и на ключ ночью запирается. Где это видано, где это слыхано?

Замок, впрочем, оказался простеньким. В отличие от двери, сделанной из дуба – массивной, под старину. А замок – игрушечный, декоративный. Язычок на пружинке, легко отжимается. Я и отжал.

В окно генеральской спальни светила луна. Ее бледный, мертвенный свет придавал всем предметам призрачный вид, отчего в комнатке было жутковато находиться. Особенно после того, как я прикрыл за собой дверь и доступ, и без того необильный, света извне прекратился вовсе.

Голова генерала, единственная неприкрытая одеялом часть тела, тоже имела весьма призрачный вид. Даже покойницкий. Стало совсем жутко. Я передернул плечами, но делать было нечего. Я явился сюда для беседы, и беседа состоится.

Решительно шагнув вперед, я вдруг заметил, что глаза у Коновалова открыты. Белки смутно виднелись во тьме и, судя по их местоположению, смотрел генерал прямо на меня.

– Ой, ну только не надо глупостей, – попросил я и показал ему «Смит и Вессон». Револьвер имел сталистую окраску и, как я надеялся, при лунном свете был хорошо виден.

Наверное, в своих предположениях я не ошибся. Во всяком случае, рука генерала, начавшая было копошение под одеялом, успокоилась. Я подошел к нему и присел на краешек кровати. Натурально, Коновалов смотрел на меня.

– У тебя тут, говорят, где-то пистолетик завалялся. Одолжи поматериться.

– Ты кто? – прохрипел главный авиатор весьма еще сонным голосом.

– Я – твоя психически больная совесть. Я – ложка говна, попавшая в твою бочку меда, чтобы превратить ее в бочку, извини, опять-таки, говна. Я – доктор, неудосужившийся вовремя сделать аборт твоей матери, если ты у нее единственный ребенок. Достаточно? Где пистолет?