Текст книги "Мы из сорок первого… Воспоминания"

Автор книги: Дмитрий Левинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Она изменилась в лице и споро пошла за мужем. Вошел майор. Поприветствовав его, я вручил конверт и спросил:

– Товарищ майор, какие будут приказания?

– Обожди, я оденусь. Вместе…

Пока он одевался, я известил капитана Овчинникова и вернулся в квартиру старшего начальника. Майор уже был готов, и жена вывела к нему двух маленьких славных дочек – попрощаться с отцом. Они были в длинных до пят ночных рубашонках светло-розового цвета.

У меня что-то ёкнуло в груди: на учебную тревогу так не уходят. Майор поднял девчушек на руки и долго целовал их, как будто прощался навсегда. Он их больше не увидит. Жена, провожая его, не могла сдержать слез. Эта неожиданная сцена прощания подействовала на меня, отрезвила, и только тогда в сознание закралась мысль о том, что происходящее начинает походить на приближение войны.

Меня поразило и другое. Я – мальчишка, сержант, мне по штату положено бежать через весь город с конвертом за пазухой. Но обратно мы дружно бежали втроем! Это было неслыханно! Я не могу об этом забыть до сих пор. Командир полка и начальник штаба, люди весьма немолодые, бежали по городу поднимать полк на войну! Наша дивизия называлась «дивизией прикрытия границы», а командир полка не мог воспользоваться ни велосипедом, ни мотоциклом, ни автомашиной, ни повозкой на худой конец. Неужели так можно начинать войну? Как объяснить это самому себе? Но тогда мы просто бежали, а думать о нелепости такой системы оповещения стали намного позднее. А почему нельзя было оповестить по телефону? Много возникает таких «почему», а вразумительных ответов не найти. Таков был наш общероссийский порядок, засекреченный вдоль и поперек!

Мы благополучно добежали до полка и разбежались: кто в штаб (Остриков с Овчинниковым), а кто в столовую (это, конечно, я). Мои действия оказались весьма предусмотрительными, иначе в этот день позавтракать мне бы не пришлось.

Пока ел, мне было официально объявлено, что с этого дня, с 22 июня 1941 года, вступает в свои права рожденный в муках мобплан.

А потому, наспех проглотив любимую камбалу, я вынужден был тут же надеть полное боевое снаряжение, в том числе и каску, несмотря на жару – так теперь полагалось – и отправиться по-быстрому принимать пополнение из Ленинского райвоенкомата. О каске я упомянул неслучайно, и ниже о ней еще будет речь.

Первые трамваи уже пошли. Выйдя из военного городка, я направился на трамвайную остановку. Тем временем полк покинул лагерь и вернулся в казармы.

Трамвайная остановка была напротив КПП. Мое внимание привлек в эти утренние часы низенький мужичонка, довольно неряшливо одетый. Он все время подозрительно крутился, высматривая что-то по сторонам. Требовалось немедленно проявить бдительность, и я его спросил, что он тут делает? Он стал довольно невнятно лопотать, спрашивая в свою очередь меня, как ему проехать на такую-то улицу, причем название улицы употребил старое, дореволюционное. Вынув из своих карманов горсть монет старой чеканки, он продолжал болтать. Мне этого было достаточно. Выяснять с ним отношения я времени не имел, поэтому вежливо взял его за шиворот, довел до КПП и сказал стоявшим на посту:

– Этого «дядю» отведите к Тараканову. Пусть разберется с ним. Скажите – от меня. Болтается напротив КПП и высматривает.

Старший политрук Тараканов был начальником особого отдела полка, представлял военную контрразведку. Я часто контактировал с ним в период работы в моботделе. Ребята на посту скучал и и с явным удовольствием выполнили мою команду.

Освободившись от «дяди», я сел в трамвай и поехал в райвоенкомат. Как приятно ехать в полупустом трамвае. Второй раз бежать по городу не пришлось.

На всю жизнь врезались в память сцена прощания во дворе райвоенкомата. После войны ее будут часто показывать в кинофильмах, например в «Летят журавли» и в других. Глядя на проводы мобилизованных, я воочию убедился в том, насколько правы были мы, молодые солдаты, когда не хотели уходить на войну через военкомат, а желали встретить ее в родном полку. Тяжело было смотреть на прощавшихся. Все понимали, что провожают своих близких на войну, которая вот-вот будет, а надетая мной каска усиливала серьезность момента, и люди менялись на глазах: раз у сержанта на голове каска, значит, это не просто сборы приписного состава, а что-то другое. Дело в том, что страшное слово «война» пока ни в полку, ни в военкомате, ни в городе – никем не произносилось. Не было такого слова в обиходе в первую половину дня – 22 июня. Все чувствовали, что война уже рядом, но боялись произносить это слово, чтобы оно не стало реальностью. А вдруг еще не война?

«Берут на сборы? – Да, берут».

«Война может случиться? – Да, может, но пока ее нет».

«Вроде Одессу в это утро бомбили где-то на окраине? Мы слышали отдаленный гул и стрельбу зениток. Но может, это учебные стрельбы?»

Пока никто в Одессе в это утро не ощущал, что началась настоящая война, и я в том числе.

Время прощания кончилось. Документы оформлены. Пора мне было вести людей в полк. Те безликие фамилии бывших солдат и сержантов, которых я пол года тому назад отмечал «галочками» в списках военкомата, обрели плоть и кровь и через пару часов должны был и стать бойцам и и командирами РККА.

Время уводить людей: долгое прощание расслабляет…

– Внимание! Закончить прощание! За мной в колонну по четыре становись!

Я часто вспоминал эту тяжелую сцену, особенно когда стало ясно, что мало кому из нас, действующих лиц, посчастливится вернуться домой. Такой кровавой и длительной войны никто из нас не ожидал.

А пока наш строй бодро шагал по улицам Одессы, и горожане, появившиеся к тому времени на улицах, не обращали на нас никакого внимания. Ведь в последние месяцы столько солдатских колонн и приписного состава передвигалось по городу, что все давно привыкли к ним. Вот только на мою каску иногда посматривали с улыбкой: «Бравирует молодой сержант. Можно подумать – на войну собрался». Так думали пока в Одессе.

Я передал людей на обработку и поспешил в Кировский райвоенкомат за таким же пополнением. Везде повторялось одно и то же.

Приближалось время обеда, когда объявили, что по радио ожидается выступление В. Молотова. На этот раз оно действительно состоялось.

Наконец все встало на свои места, и слово «война» было произнесено. Все восприняли это сообщение спокойно и продолжали делать свое дело.

Сразу после выступления В. Молотова майор Остриков вывел полк на Пролетарский бульвар в полном боевом вооружении и повел его на границу. По-настоящему полк следовало бросить на границу автомашинами, но такой возможности округ не имел: не один наш полк в этот день выдвигался к границе! Полк шел на войну не спеша, обычным походным шагом, да еще нагруженный до предела вооружением и всем, чем положено, в сопровождении повозок, доверху забитых патронами, снарядами и прочим.

Капитан Батеха, по-видимому, ушел с полком. В военном городке я его в эти дни не видел.

Мое рабочее место было у специального окошечка: мне сдавали паспорта и повестки. Я бросал их в урну и называл каждому его подразделение и должность. За этим окошечком я просидел весь оставшийся день – 22 июня – и до вечера 23 июня. Поесть было некогда, но обо мне вспоминали и приносили обед. Наспех глотая суп и макароны, я продолжал приемку и распределение людей.

К вечеру 23 июня пополнение полка – около 1500 человек – было одето, обуто, накормлено и вооружено. Помощник командира полка по материальному обеспечению майор Цуран, восседая на белом коне, повел колонну на фронт для воссоединения с кадровой частью полка.

105-й запасной стрелковый полк, согласно мобплану, также был сформирован и пока оставался в Одессе.

Из горвоенкомата прислали за мной полуторку. На ней я должен был отвезти все бывшие совсекретные бумаги мобплана и вообще все, что находилось в моботделе. Я упаковал свое хозяйство в картонные коробки и ящики от патронов, отвез в горвоенкомат и передал на вечное хранение. Но все эти документы погибнут в период обороны Одессы, и никто и никогда не сможет подтвердить тем, кто останется в живых, а также родным погибших, что люди были призваны в конкретный день, в конкретную часть и т. д. Они уже тогда стали наполовину без вести пропавшими!

После передачи документов полуторка подбросила меня до полковой колонны. Водители тепло попрощались со мной и уехали. Я снова был с полком. Вокруг – темнющая ночь, и только дыхание тысячи людей выдает присутствие колонны.

С Одессой я распрощался навсегда. Побывать мне в ней больше не удастся, но мне очень дороги воспоминания об этом чудном южном городе, так похожем на мой Ленинград. Главное – из этого города я ушел на большую войну…

Глава вторая
На Южном фронте
1941

Комрат1

Всю ночь шли. Вот и раннее утро. Развиднелось. В клубах желтой, въедливой пыли, извиваясь на косогорах, как змея, вразвалку, нагруженно ползла солдатская колонна: нет начала, нет конца. Мерно колыхались штыки, и плавно, грузно плыло над головами бойцов тяжелое оружие пехоты – пулеметы и минометы. Дыхание людей учащенное, тяжеловесное – шли неторопливо, настороже. В таких случаях говорили: «Пылит пехота…»

А куда денешься, коль мы и есть пехота!

Мобпланом 1941 года – МП-41 – давалось три дня на полную мобилизацию соединений первых эшелонов армий прикрытия границы.

Мы в этот срок уложились.

Нас много шло. Практически, по штатам мирного времени, двигался к фронту полновесный полк – только он именовался пополнением. Такому бы полку бывалых, служилых солдат, прошедших польскую и финскую кампании, дать вволю боезапаса, придать артиллерии, поддержку танками и обеспечение с воздуха – и ничем его не собьешь с рубежей, которые он завтра займет. Да чтобы командование армии не допустило окружения с флангов, а дальше – все будет зависеть от количественного соотношения резервов воюющих сторон и реальности тактических и стратегических замыслов фронта. Так должно быть. Будет ли все это?

Многие из идущих надеялись, что война продлится недолго, но тем не менее – ни разговоров в строю, ни улыбок, ни смеха. Каждый шагал молча, замкнувшись в мыслях, сосредоточившись на чем-то своем, личном. Люди только вчера находились дома в кругу семьи, а теперь шли на войну. Запевать и в голову никому не приходило – долго не будет песен в солдатском строю…

По малозаметным деталям я видел, что приписной состав успел отвыкнуть от походной жизни: не все сумели ладно подогнать снаряжение; другим явно мешали болтающиеся не на месте лопатки и противогазы; не все держали строй. Но много было и таких, кто совсем недавно распрощался с армией, и вот она позвала их вновь.

Согласно Указу о мобилизации военнообязанных от 22 июня 1941 года, подлежали призыву граждане, родившиеся в 1905–1918 годах. Рядом со мной шли ребята 1918 года рождения – сразу видно, что они строй забыть не успели – вон как лихо шагают. Один из них – Андрей – оказался рядом со мной. Мы познакомились. Он – тоже сержант и с чувством собственного достоинства говорил об этом. Мы с ним шли по обочине, а не в строю, потому что мы – командиры, хотя и младшие, и вполне сознавали всю ответственность: мы ведь тоже вели колонну и следили за порядком движения.

Новый дружок не желал считаться с войной и всю дорогу – сперва один, а затем на пару со мной – напевал вполголоса модную тогда песенку:

 
Эх, Андрюша, нам ли быть в печали:
Возьми гармонь – играй на все лады
И пой, чтобы горы заплясали
И зашумели зеленые сады!
 

Андрей пел про Андрюшу – таким я его и запомнил. <…> Мы с сержантом шагали легко. В 1940 году оба прошли хорошую школу и ходить умели. На фронте я Андрея не видел. Мы большее ним не встречались, но он мне очень пришелся по душе.

При переходе через Днестр нас обстреляли из пулеметов пикирующие «мессершмитты», но этого немцам показалось мало, и они отбомбили понтонную переправу. Урон нам был нанесен небольшой, но среди нас появились первые жертвы войны, хотя большинство успело разбежаться по укрытиям.

В те дни и наши не остались в долгу: 24 и 25 июня армейские и флотские бомбардировщики бомбили румынские нефтяные промыслы в Плоешти, а 26 июня два эсминца обстреляли и подожгли нефтяные баки в Констанце. Но как бы там ни было, немцы на Южном фронте с первых дней войны упорно завоевывали господство в воздухе.

Мы шли по бессарабской земле. С удивлением встретили тяжелый пушечный полк, идущий навстречу. Спросили артиллеристов:

– Куда вы, братцы?

– На север нас перекидывают. Вроде – на Западную Украину…

Это было реально: мы уже знали, что в районе Львова разворачивались ожесточенные танковые бои.

Тем временем Дунайская военная флотилия высадила два десанта 51-й стрелковой дивизии на вражеский берег Дуная в районе Килии. Этот плацдарм удерживался до 18 июля, пока не поступил приказ фронта об отходе дивизии к Днестру[29]29
  См. ниже в этой главе.


[Закрыть].

Мы двигались к границе, а точнее – к фронту, среди сплошных полей кукурузы и подсолнечника. Солнце слепило глаза. От пыли, поднимаемой тысячью ног и сотен повозок, было не продохнуть. Путь недолгий – всего 160 километров. Все явственней становился отдаленный гул бомбовых ударов и раскаты артиллерийских батарей. Все более надвигалось дыхание фронта. Вышли к Пруту на рассвете 26 июня.

Не обошлось и без чрезвычайного происшествия. Старший по колонне – хозяйственник майор Цуран – очевидно, не выслал головной дозор, и колонна в предрассветной мгле напоролась на своих, и нас обстреляли. Вдоль берега Прута сплошной линии фронта не было. Колонна появилась как раз там, где был разрыв фронта, и повернула вдоль границы в поисках полка. Части 150-й стрелковой дивизии, ежедневно отражавшие на своем берегу фланговые выпады противника, приняли колонну за просочившихся ночью на нашу сторону вражеских солдат. На этот раз в отличие от воздушного налета немцев на Днестре жертвы оказались с обеих сторон, так как колонна спросонья (люди двигались третью ночь без сна!) и не разобравшись, открыла ответный огонь.

Такое будет и впредь: халатность, беспечность, недомыслие и прочие подобные качества. Никак без этого не обойтись! Когда все стихло, бойцы пополнения влились в боевые порядки полка, и о «недоразумении» никто не вспоминал…

<…>

2

Поскольку моя военная судьба неотделима от 9-й армии и всего Южного фронта, то я скажу обо всех соединениях 9-й армии, а не только о своей 150-й стрелковой дивизии. Объясняется это просто: всего через месяц остатки перечисленных частей перемешаются между собой при попытке выйти из окружения на участке Днестр-Южный Буг.

Тяжело об этом вспоминать, но судьба дивизий 9-й армии трагична:

– О 99-й и 116-й стрелковых дивизиях ни в мемуарной литературе, ни в других документах почти не упоминается. По-видимому, они смешались с частями 18-й армии, отходившей на восток, и были разгромлены противником в период с 20 июля по 12 августа на правом фланге Южного фронта, не сумев отойти в направлении Котовска;

– 30-я, 51-я и 150-я стрелковые дивизии были разбиты на подступах к переправам через Южный Буг в период с 5 по 12 августа, после чего о них также нигде не упоминается;

– судьба 25-й и 95-й стрелковых дивизий предстает героической и трагической. Отступив на рубежи обороны Одессы в составе вновь созданной Приморской армии, они составили вначале основное боеспособное ядро войск, защищавших Одессу. После эвакуации войск Одесского оборонительного района в октябре 1941 года в Крым обе дивизии, пополненные личным составом, приняли самое активное участие в обороне Севастополя до последних его дней.

<…>

Я хочу поведать о последних днях 25-й и 95-й дивизий, бывших левого и правого соседей моей дивизии с первого дня войны. На месте любой из этих дивизий могла оказаться и моя, тем более что именно 95-я стрелковая дивизия по приказу фронта заменила нашу, 150-ю, входившую в состав Приморской армии с первого ее дня. Поэтому так дорога мне память об этих двух дивизиях.

Что касается приведенной выше цитаты о том, что часть людей эвакуировалась, а часть ушла к партизанам, то приведу вкратце воспоминания одного из участников обороны Севастополя, которые опровергают и первое, и второе.

Бывший сержант 175-го отдельного зенитного дивизиона 95-й стрелковой дивизии Е. Г. Левин, проживающий в нашем городе, встретивший войну на границе 22 июня 1941 года, рассказывает о последних днях Севастополя: «30 июня 1942 года враг прорвался к городу. Нам объявили: „Отобьете последнюю атаку, и все будете эвакуированы“. Якобы для этих целей на внешнем рейде стоит эскадра. Эскадры никто из нас не видел. Если бы эскадра и появилась, то была бы немедленно уничтожена с воздуха. Эвакуировать Приморскую армию командование флота уже не могло, но зачем же было врать? В этой последней атаке я был ранен. Сознание не терял, с трудом мог передвигаться, но крови потерял много. Многих раненых, и меня в том числе, разместили на Херсонесском маяке. Немецкие войска заполонили город, и все перемешалось: и наступающие немецкие части, и наши обессилевшие солдаты и матросы, которые практически разом стали военнопленными.

Вместе с немцами активно действовали и добровольческие отряды из крымских татар. Они были хорошо вооружены советским оружием, подобранным прямо на поле боя, то есть на улицах города.

Под общим руководством немцев именно крымские татары производили отбор среди военнопленных, тщательно выискивая среди нас в первую очередь командиров, политработников, евреев. Я попал в число отобранных. Татары стали загонять нас в воду и расстреливать из пулеметов.

Будучи хорошим пловцом, я нырнул под воду, проплыл под водой до заградительного бона, качавшегося на волнах, и сумел продержаться за ним со стороны моря до наступления темноты. От воды ране стало легче. Ночью я выбрался на берег и примкнул к большой колонне военнопленных, направлявшейся в сторону Симферополя. Меня узнали друзья по зенитной батарее и удивились: „Мы же видели, как вас всех расстреляли“. Сомневаюсь, чтобы обессилевшие люди могли пробиться к крымским партизанам, если бы они и были, через немецкие и татарские кордоны».

По словам сержанта, количество пленных в Севастополе в те дни было велико, но цифры, которые он приводит, я не называю, так как не имею подтверждения[30]30
  В книге И. Дугаса и Ф. Черона «Вычеркнутые из памяти. Советские военнопленные между Гитлером и Сталиным» (Париж, 1994. С. 162–164) также говорится о расстрелах раненых и тяжелобольных красноармейцев под Севастополем. Выразительная деталь: когда врач П. Бамм обратился к коменданту лагеря для военнопленных под Севастополем о помощи, тот с улыбой спросил: «Вам нужен пулемет?»


[Закрыть]. Во всяком случае, в состав Приморской армии тогда входили три стрелковые дивизии, две бригады морской пехоты и ряд других подразделений.

<…>

Чтобы закончить с 95-й стрелковой дивизией, осталось упомянуть, что она создавалась еще в 1918 году в Бессарабии на базе партизанских отрядов и всегда стояла на западной границе. После падения Севастополя через какое-то время этот номер присвоили другой дивизии – бывшей 13-й мотострелковой дивизии НКВД. Эта новая 95-я стрелковая дивизия впоследствии станет 75-й гвардейской стрелковой дивизией и победно закончит войну, а о довоенной 95-й Молдавской стрелковой дивизии все забудут. Потому я не могу умолчать о дивизиях, бок о бок воевавших с моей 150-й. Каждая дивизия – это не абстрактный номер, а многие тысячи людских судеб, бойцов и командиров, не вернувшихся с войны.

По этим «исчезнувшим» дивизиям – я их так называю в повести – Центральный государственный архив Советской армии на запросы уцелевших ветеранов обычно односложно отвечает: «Документов на хранении нет». Такой ответ получил и я. Это означает, что данное соединение исчезло с лица земли со всеми документами. Вроде никогда такого соединения и не существовало. Это как наказание: дивизии не стало, из истории войны ее долой – лучше воевать надо было!

Многие и сейчас не хотят понять, что победу 1945 года обеспечили в 1941 году именно эти «исчезнувшие» дивизии, державшие фронт до последнего своего часа. За каждым номером довоенной кадровой дивизии стоят имена и фамилии тысяч военнослужащих, судьба которых никогда не будет установлена: их кости сгнили на дорогах войны, не будучи захоронены в круговерти боев 1941 года, или в адовых условиях фашистского плена и концлагерей.

Об этих дивизиях почти нет ни строчки в воспоминаниях полководцев, в других мемуарах и даже на картах-схемах многотомной «Истории Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» 1961 года.

Объясняется это просто: действительно нет данных. Они исчезли вместе с личным составом. Те, кому посчастливилось уйти за Южный Буг и Днепр, впоследствии попали в другие части и по праву считают себя ветеранами этих новых для себя частей. Короткий же период пребывания на фронте в дивизиях прикрытия границы в 1941 году они считают недолгим и тяжелым эпизодом в своей военной судьбе.

Другие попали в плен и по возвращении домой – если выжили – долгие годы вообще молчали о начальном периоде войны, словно чувствуя себя виноватыми. И таких вернувшихся, чудом уцелевших, тоже не сыскать по всей стране – так их мало. Я знаю многих ветеранов, которые за 50 послевоенных лет так и не сумели разыскать однополчан из своих довоенных частей.

Возьмем 150-ю стрелковую дивизию. Лично я за все годы не отыскал никого из своей дивизии, а про 674-й стрелковый полк и говорить нечего. Где-то кто-то должен еще жить, но не объявлять же всероссийский розыск, когда далеко не все родители отыскали своих детей, потерянных в годы войны. Однажды я узнал, что в Москве объявился совет ветеранов 150-й стрелковой дивизии, и сразу написал туда. Вскоре получил ответ: «Сердечно поздравляю Вас и семью с наступающим Новым годом (На пороге был 1976 год. – Д.Л.). Искренне Лев Павлович Шустер. P. S. Дивизия (150) и полк (674), в котором Вы служили, были первого формирования. Совет ветеранов нынешней 150-й сд – третьего формирования».

Стало известно, что боевые знамена полков и дивизии сохранились, и в начале 1942 года 150-я стрелковая дивизия была сформирована вновь как дивизия второго формирования. Она просуществовала в составе вновь образованной 9-й армии до харьковского окружения в мае 1942 года, откуда она не вышла.

Наконец в сентябре 1943 года родилась 150-я стрелковая дивизия третьего формирования, командиром которой с весны 1944 года стал полковник В. М. Шатилов. Этой третьей дивизии было суждено дойти до Берлина, штурмовать Рейхстаг и водрузить на нем знамя Победы, после чего дивизия стала именоваться так: 150-я стрелковая ордена Кутузова 2-й степени Берлинская дивизия 79-го стрелкового корпуса, 3-й ударной армии, 1-го Белорусского фронта.

А теперь я хочу спросить: на этом уцелевшем красном знамени третьей по счету 150-й стрелковой дивизии разве нет капель крови бойцов и командиров тех двух 150-х дивизий – довоенной и второго формирования, погибших на первых этапах войны? И полки те же: 469,674 и 756-й, а меня признать не захотели.

Конечно, новая дивизия совсем другое соединение, но тогда и брали бы новый номер. А если сохранили номер дивизии, то не следует вычеркивать из ее истории довоенную 150-ю стрелковую дивизию и 150-ю стрелковую дивизию 1942 года.

Видно, все дело в людях, которые этим процессом управляют. Приведу в пример весьма схожую ситуацию. Выше говорилось, что в Петербурге есть совет ветеранов Приморской армии. Он является объединенным – в нем две самостоятельные секции: ветеранов-приморцев 1941–1942 годов и ветеранов-приморцев 1943–1944 годов. Когда, бывало, 9 Мая мы ежегодно проходили праздничной колонной по Московскому проспекту в составе ветеранов-однополчан войск южного крыла советско-германского фронта и Черноморского флота, то возглавляли колонну приморцы 1941–1942 годов, а за нами шли приморцы 1943–1944 годов. Каждый занимал свое место в соответствии со своей нелегкой военной судьбой. Никто не был забыт или обойден вниманием.

Разве московский совет ветеранов 150-й стрелковой дивизии третьего формирования не мог поступить так же? Да, не мог: возобладали амбиции, и славу штурма Рейхстага они делить ни с кем не пожелали, не понимая того, что нам, бойцам и командирам 1941 года, их славы не надо, на это мы не претендуем, а в истории боевого пути дивизии мы просто обязаны существовать.

Интересно заметить, что термины «второго формирования», «третьего формирования» возникли только в годы Великой Отечественной войны: не было раньше такого понятия, как «исчезнувшая» дивизия. В этой же войне таких дивизий оказалось много. О них еще должны будут вспомнить. (Кстати, аналогичная судьба и у 147-й стрелковой дивизии, в которой я служил в 1940 году.)

Пусть кто-нибудь, увидев знакомые номера частей, скажет с тихой грустью: «В этой дивизии служил мой дед, или отец, или муж, или брат – спасибо, вспомнил, добрый человек!» Пусть эти строки взывают к памяти пропавших без вести бойцов и командиров довоенных дивизий, судьба которых сложилась столь трагично в первые месяцы войны.

А может, командирами «исчезнувших» дивизий были бездарные личности, не умевшие воевать? Думаю, что для ответа на этот вопрос надо стучаться в кабинет Верховного – ему виднее!..

В конце второго тома шеститомного издания «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945» приводятся подробные списки номеров воинских частей и соединений, о которых хотя бы одним словом упоминается в тексте, с указанием на соответствующие страницы.

В данном случае речь идет о тех частях, которые в разное время участвовали в боях с 22 июня по декабрь 1941 года. Я сознаю, что о каждом соединении упомянуть невозможно даже в шеститомном издании, а можно сказать только об отличившихся соединениях, да и то вскользь двумя-тремя словами. Но в списке должны были найти место все корпуса и дивизии, участвовавшие в боях 1941 года (речь идет только о втором томе), а вместо ссылки на страницы текста – дать прочерк, если о них не упоминается, и оговорить в «Примечании», но составители сборника не нашли это нужным.

Сопоставляя приведенные во втором томе списки частей и соединений 1941 года с реальностью, я с горечью обнаружил, что отсутствуют номера именно тех частей, которые я выше отнес к числу «исчезнувших». Так, в сборнике не упомянуты совсем по Южному фронту: 14-й и 35-й стрелковые корпуса и соответственно 30,51,99,116 и 150-я стрелковые дивизии 9-й армии; 48-й стрелковый корпус 18-й армии. А также нет 147-й стрелковой дивизии Одесского военного округа, в которой я служил в 1940 году; 155-й стрелковой дивизии, в которой встретила войну моя тетушка Анна Ивановна. Ее дивизия входила в Западный особый военный округ. Упоминаются с искажением фактов: 25-я стрелковая дивизия (говорится только об ее участии в обороне Одессы в 1941 году); 95-я стрелковая дивизия (только участвовала в обороне Севастополя в декабре 1941 года). Ни слова не сказано о том, что 25-я и 95-я дивизии вынесли на своих плечах оборону двух городов-героев – Одессы и Севастополя – и полностью погибли в последнем. Красиво получается: города сами сделались героями без участия людей.

Как можно так писать историю войны? Получается, что остальные, перечисленные выше части вовсе не участвовали в боях 1941 года. Кому-то было выгодно именно так писать историю без «исчезнувших» дивизий.

<…>